ДВЕ ВЕРЫ
Художник
Организм – это воля к жизни, принявшая вид тела.
А. Шопенгауэр
Уже несколько дней, как я собираюсь позвонить заведующему клубом. Сегодня я просто обязана ему позвонить. Театральный проект. Но сначала я звоню Инне и объясняю ей то, что хочу объяснить заведующему. Она говорит: объясни ему точно так, как ты объяснила мне. Только так не волнуйся.
– Разве я волнуюсь?
– Ты страшно волнуешься.
Наверное, она права. Я звоню, но не уверена, что объясняю ему то, что я объяснила ей. Ведь они не знакомы и не могут обсудить между собой то, что я им объяснила. Выхожу из дома.
– Где бы купить какую-нибудь пиццу? Например, если у меня гостья?
Гостья моя все равно не придет, но я-то этого еще не знаю. Она позвонит позже и скажет, что договорилась встретиться с тетей и только сейчас вспомнила, что договорилась встретиться со мной. Она должна быть у меня полчаса назад и у тети полчаса назад. И не знает, что теперь делать.
– Конечно, иди к тете, – говорю я.
Тем более что эта тетя в детстве подавилась сливой и чуть не умерла. С тех пор она пережевывает все самым тщательным образом. Даже суп и мороженое по полчаса. И уже дожила до глубокой старости.
– Но ты не была из-за меня прикована к дому?
– Нет, – говорю, – нет.
Говорю ей, что у меня в руках кисть. Говорю ей, что на мольберте стоит холст. Но главного я ей не говорю – что я чуть не потеряла собаку.
Права была Инна, когда сказала: ты страшно волнуешься. Волнение не проходит сразу. На полдороге из пиццерии я обнаружила – нет собаки, нет поводка в руке! Этого со мной еще никогда не случалось!
Так вот почему Инна сказала: ты страшно волнуешься. Страшно представить, что может случиться с собакой в центре города.
Это центр города. Бегу сломя голову назад. Издали вижу Нику. Она со скромным достоинством сидит наискосок от пиццерии, и невидимый постороннему глазу ангел-хранитель держит ее за поводок. Со стороны можно подумать: она сторожит свой небольшой островок тротуара. Все ее вежливо обходят.
Потом мы идем с Никой в гости. В рамочную к Саше Адонину, которому приснился цветной широкоэкранный сон. И отчасти вещий. Но пока что он кажется ему зловещим и абсолютно не поддающимся никакой расшифровке.
Происходит все в той маленькой и светлой комнатке, которая была у него в детстве. Он лежит на кровати у окна, хотя кровать там никогда не стояла, а всегда, наоборот, у стены!
А брат сидит на другой кровати с товарищем, и между собой они говорят:
– Художник! – и показывают на окно, за и над Сашиной головой.
Саша за ними повернул голову посмотреть: окно все заиндевело, стекло в кружевах, в ледяных разводах. Летом – не может быть!
А в окне стоит во весь рост неизвестный. Художник, у которого вокруг головы платок весь в узелках, как скорбный нимб, а вместо лица фиолетовая каша шевелится как живая на огне, как лава, вся волнуется и кипит.
Саша громко закричал и замахал руками – хотел прогнать. Художник испугался и бросился во двор к калитке, которая была на запоре, но под калиткой был открыт лаз для кошки. Художник согнулся пополам – как лист бумаги. Он юркнул в лаз, но наполовину только проскочил и так застрял. Как завод кончился – даже ноги, омерзительная до чего картина, распрямились.
Адонин еще не перевел дыхание, а Художник уже по другую сторону калитки, как черт за шнурок дернул, бросился бежать со всех ног и исчез.
Осталось чувство гадливости.
Как эпилог и заключительная страница, по двору прошла девочка в белом, через которую просвечивал частокол, как через гипюровую занавеску, а за частоколом деревенский пейзаж.
Атомный реактор
Недалеко от Иерусалима было селение, называемое Вифания. Там жили Лазарь и его сестры Марфа и Мария. Они были друзьями Иисуса.
Детская Библия
– Куда вы?
– К Лазарю на пикник. Ведь Лазарь уезжает в Москву.
– Ненадолго или насовсем?
– Насовсем.
– А почему?
– Ну, жить не на что.
– А там есть на что?
– Не знаю – там есть, где жить.
– Так что из двух зол…
– Лазарь выбрал Москву…
– Она больше.
Встречи на кладбище. Мы с Никой не отклонились от обычного маршрута.
Вопрос воскрешения стоит очень остро. Я и сама иногда пытаюсь кого-нибудь воскресить. Кто мне особенно дорог. Воскресить во сне. Я изо всех сил пыталась во сне воскресить Лотти – купить для нее обратный билет, но нет билета с того света, пока не продают.
А вчера у меня на кладбище была не встреча, а даже свидание. С бывшим учеником.
Он учится в художественной академии, и ему задали написать пейзаж. И без подсказки с моей стороны, он назначил мне встречу именно на кладбище.
Как хорошо, что Нико не прислушивалась к разговору и сторожила нас до такой степени, что чуть не произошло то мордобитие, которого я так стараюсь избежать.
Лазарь быстро опустил руки, так что это мне одной пришлось «играть в четыре руки».
– Я увлекаюсь скульптурой, ушел в нее с головой, – счел он нужным мне пояснить, – делаю скульптуры из салями и не только. Из всех видов колбасных изделий, главная проблема, как их хранить.
– Но почему?
– Почему из мяса? У нас, у человечества, есть повышенный интерес к мясу. Мясо, мясо, мясо…
– А, понимаю, ты не ешь мяса?
– Нет, я ем. Но мы забываем, что мы сами мясо, под тонким слоем кожи – мясо, – он ущипнул себя, – я сделал атомный реактор из мяса, но воняет ужасно. Я сушу мои произведения на улице из-за вони. И тем не менее одну мою скульптуру съела кошка.
– Все кошке под хвост.
– В каком-то смысле. Не знаю, жива ли она. Съела скульптуру вместе с нейлоновой пленкой.
– Но где же ты берешь столько мяса?
– Достаю. Я же повар. Работаю в ресторане. Другие шефы мне уже оставляют. Меня знают.
– А как же хранить, действительно?
– Пока храню в холодильнике. Холодильник полон.
– На здоровье.
Лучик
Гюльчатай тряслась от старости или от любви к сыну, но не могла ничего сказать ему. Она только водила по его телу руками, испуганно ощущая свое счастье, и не верила в него, боясь, что оно пройдет.
Андрей Платонов. «Джан»
Саша Адонин продал свою рамочную мастерскую и жил в крохотной каморке, денег не было, кроме пенсии, которой не хватало. Детей Лена приводила к нему на конец недели, и он был преданный отец, но и этому был положен конец. Новый друг, подходивший Лене по возрасту, в остальном оставлял желать лучшего, имел две судимости и состоял на учете в полиции за торговлю наркотиками, он наложил вето на свидания с отцом.
Подумав, Адонин решил не бороться с Леной, ему стало жаль ее, она выглядела больной и затравленной. Он решил, что будет лучше не привлекать внимания к этому семейству, так как социальная служба может запросто отобрать у Лены детей. Он надеялся, что дети его помнят и придут, чуть подрастут. Прошло полгода, как он их не видел. Летом он был убежден, что на школьные каникулы Лена уехала в Екатеринбург к своей маме, как и в прошлые годы.
На самом деле она никуда не поехала, и известие о ее смерти вследствие передозировки он получил уже после похорон. Официально по всем документам он был отец, но даже в свидании с его детьми ему напрочь отказывали. Социальная служба заочно его невзлюбила. Удалось лишь узнать, что дети в детском доме. Состоялось заседание, на котором должна была решиться их судьба, случай был более чем нетривиальный, и Сашин взрослый сын от первого брака был приглашен тоже высказать мнение. Он как раз женился и снял трехкомнатную квартиру, что по понятиям Адонина-старшего было огромной площадью, где и он с детьми мог легко разместиться. Надо было объединяться, чтобы спасать детей, он мыслил по-простому, по-деревенски. Но сын его понимал по-другому «квартирный вопрос», на заседании комиссии брякнул однозначно, что отцу ни за что не справиться с детьми. С точки зрения социальных служб все говорило о том, что дети подлежат усыновлению.
Здесь начали происходить чудеса в решете. Возникли не дальние родственники, а вообще не родственники – новые репатрианты из Москвы, бездетная пара, знакомые Иды, крестной матери Стасика. Они хотели усыновить детей даже вместе с их отцом Сашей Адониным. Хотя их моментально отмели, у социальных работников были свои критерии, – новоявленные родственники не сдавались. Дело должно было решиться в суде. Я проконсультировалась со своим адвокатом, он не видел ни малейшего шанса выиграть дело. Но всегда есть место чуду, иначе нельзя было бы на свете и дня прожить. Забракованные социальными работниками приемные родители взяли дорогого, но опытного и преданного адвоката. Саша наконец смог видеть детей: сначала раз в две недели, потом раз в неделю. Он обожал детей, и дети обожали его. Хотя они были хорошо присмотрены и ни в чем материальном не нуждались, но рвались к отцу, это было всем ясно. Когда через полтора года суд наконец состоялся, то решение суда было в пользу отца.
Сразу же по щучьему велению все устроилось в кратчайший срок – снята квартира, всем миром привнесено туда все необходимое: холодильник, плита, стиральная машина, кроватки для детей, посуда, почему-то пять утюгов. Полки для книг и письменный стол Адонин смастерил сам.
Так они и зажили. На субботу детей забирают из школы Федя и Оля, приемные «дядя и тетя», на дачу – играть с собакой и кататься на велосипеде. Социальная служба полностью реабилитировала Сашу Адонина: ему ящиками привозят продукты – он жалуется, что не хватает места в холодильнике.
Адонин развесил картины. Дом старой постройки, высокие потолки, работы излучают свет и энергию. Это мои молитвы, не в первый раз говорит мне про картины Адонин, и я нечаянно вспомнила историю про одного незадачливого священника, на которого пожаловались митрополиту, что он-де завтракает перед заутреней, против всех правил, так что митрополит вызвал его к себе отчитать, призвать к порядку. Священник подождал в приемной, а когда пригласили войти к владыке, то снял пальто и второпях не найдя, где повесить его, повесил на солнечный лучик, протянувшийся через окно. Владыка, объяснив ему правила чтения заутрени, дошел с ним до двери и увидел, как провинившийся снимает пальто с солнечного луча. Развел руки митрополит и отпустил его со словами: иди и молись, как знаешь.
