* * *
Я в этот день березы выкорчевывал,
Горячим летним солнышком палим.
Наряда их зеленого парчового
Я не жалел… Что мне березы? Что я им?
Я удивил соседей всех в окрестности,
Участок свой хоть чем-то одарив:
Я посадил потом на этой местности
Кусты сирени и десяток ранних слив.
А выживут – себя я разве спрашивал?
Но честно их обильно поливал.
Любой росток искал участья нашего:
Он беззащитен, как ребенок… сир и мал.
Потом… и если повезет немножко мне…
Приснится мне и этот летний день,
Поселок наш с грунтовыми дорожками…
Сирень и слива… Слива и сирень.
* * *
Ночью проснешься – и надо прожить до утра.
Тьма за окном многоглазою мнится, стокрылой.
Эта слепая, глухая ночная пора
Дольше протянется жизни твоей опостылой.
Звука дождешься ли, лучика света впотьмах,
Молнии сполоха дальнего с призрачной свитой?
Этого чистого черного бархата взмах
Слезы твои утереть, капельки жизни разбитой.
Нет, до рассвета дожить не тебе повезет, не сейчас.
Сердце замрет на мгновенье, и замершим сердцем послушай:
Это ведь только без всяких обычных прикрас
Вечности кроха в сознанье померкшем блеснувшей.
* * *
Нет, одинокие девушки
вовсе не так бедны,
Несчастны совсем не так,
и вовсе не так одиноки,
Как это принято думать
замужними всей страны.
Это открылось внезапно –
и я написал эти строки.
Ведь если она дриада,
укроет ее листва,
Отлично она устроится,
если совсем не калека.
Девушки эти по сути –
не слабые существа,
И рядом с собою не терпят
постороннего человека,
Который так неумен,
жесток и приносит грязь,
И любовь с которым –
лишь маета и горе.
Ты приглядись повнимательней –
и ясно увидишь связь
Наяд и океанид
с феминистками всех категорий,
А также с экологами
и «зелеными» всех мастей,
Но только ни в коем случае
не слушайте их доклады…
От одиноких девушек
не поступает вестей,
Все они, видно, теперь –
лимониады и ореады.
* * *
Эта река каждый день идет новым руслом.
Каждую ночь изменяет свое теченье.
Слышу, как камень жует со щемящим хрустом,
Вижу, как вспыхивает… гаснет ее свеченье.
Скольких она утащила с собою к устью,
Никто не вернулся и не доплыл к истокам.
Воды не повернула с печалью и грустью
В неутолимом стремленье своем одиноком.
Где мне понять… ведь со мною не так… иначе.
Каждый миг оборачиваюсь, точно жена Лота.
Все, что успел выкрикнуть, эта река спрячет
И растворит столько всяческих крови и пота.
* * *
Прикрывая лавочку, счет подводя скорей,
Все дела сворачивая, словно старинный свиток,
Я внимаю скрипению ближних окон и дверей,
Самых дальних ворот, всех в округе калиток.
К разговорам соседей потеряв интерес,
Не касаюсь книжек, не лезу за ними на полку.
Но, впрочем, еще выхожу на речку, к озеру, в лес,
Нитку вдеваю (не в маленькую иголку).
Так что имеет место некий шаткий баланс
Между «могу» и «хочу», и мне не нужна сиделка…
Значит, есть возможность использовать этот утлый шанс:
Уйти, пока на весах не качнулась стрелка.
* * *
Я хотел бы остаться в неведеньи
Относительно многих вещей:
Буду роком возвышен, низведен ли?.. –
От загадки не нужно ключей.
Даже если судьбы и хозяин я,
Я не трону в цепочке звена.
Откажусь я с охотой от знания
Даты смерти – зачем мне она?
В многом знании столько усталости…
С повседневной живу суетой.
Мне не нужно, поверьте, пожалуйста,
Знать, что там… за смертельной чертой.
Жив пока, посажу лучше вишни я.
А куда – та последняя дверь –
Это все ни к чему, это – лишнее…
Знать не нужно об этом, поверь.
* * *
Зимою, когда льдом прихватит Финский залив,
Можно дойти до фортов, коли уж есть такое желание.
Если при этом ты застенчив и молчалив,
Ты идешь один, и Господь заметит твое старание.
Он пошлет в подарок безмолвие льдистых плит,
Тишину Вселенной в белой густой пороше.
В этой пустыне снежной брошен и позабыт? –
Даже ты, атеист, не оставлен милостью и не брошен.
* * *
Протираю очки, а это не пыль – катаракта.
Не заливаюсь слезами я от такого факта,
И не пытаюсь скроить уместную факту мину:
Ранее, чем созреет, возьму и коньки откину.
Пусть будет над прахом моим выбиты даты, имя
И: «Вот, что мы делаем с мальчиками плохими!»
Нет, не пойду на контакт с больницами и врачами –
Скоро взгляну я на мир духовными – так? – очами.
И на дорогих моих, любимы кто и знакомы…
…А на очах тех – ни катаракты, ни глаукомы.
* * *
Ничегошеньки нет – ни амулета, ни талисмана,
Чтобы себя уберечь от сглаза, чар и обмана,
Которым пронизан район, вся эта топкая местность,
Летящая вместе с тобой в грозную неизвестность…
…Чтоб от себя отвести невидящий взгляд наркомана
Или плывущий с Невы клок колдовского тумана,
От удара простым ножом в спину в своей подворотне…
Чтобы причисленным быть к десятку таких же, к сотне
Случаев за отчетный квартал в этом микрорайоне,
Среди стычек, краж и машин, числящихся в угоне.
* * *
Если выйти на Берег Разлуки,
Постонать, позаламывать руки,
Перейти постепенно на крик,
Испытаешь полнейший катарсис,
В жутковатом участвуя фарсе –
Знаешь, как это сладко, старик?
У залива Последнего Взгляда
Нарыдаться – уж точно отрада,
Очистительный… радостный всхлип.
До конвульсий, до судорог, корчей…
Объяснишь ли все сглазом и порчей?
Кто поставил столь редкостный клип?
Сколь прельстительно в Бухте Страданий
Захлебнуться от слез и рыданий,
Я, старик, и сказать не могу.
Слиться криком с рыданьями чаек…
Тут уж точно тебе полегчает
На Разлуки твоей Берегу.
* * *
Нет такой чуши, в которую не поверил бы человек,
Нет такой ерунды… пусть чепуха и та еще.
А в неприглядную правду он не поверит вовек –
Зачем ему правда, если она пугающа?
Вот и задумаешься, как бы ее облечь
В одежки цветные, суть ее приукрашивая,
Замаскировать существо, и так декорировать речь,
Чтобы правду воспринял, ни о чем не спрашивая.
И вот здесь стишки, не то сказать, хороши –
Рифмы убаюкивают до полного засыпания.
Этот метод пользителен для тела и для души:
В сиропе горькое снадобье – та же компания.
Но, с другой стороны, не переборщи… постой…
Усмиряй свой лукавый и плутоватый нрав ты,
Поскольку в стишках переберешь с красотой,
И сам удивляешься: что остается от правды?
* * *
Из тех, кто меня обидел,
можно составить дивизию,
А из тех, кого я обидел,
можно составить полк,
Болею и провожу своей жизни ревизию,
А зачем?.. Не совсем понимаю,
в чем же здесь толк?
Эти полк и дивизия
мне одинаково тягостны,
И туда, и туда посмотрю –
одинаковый клин,
Жизнь почти что прошла –
итоги ее безрадостны,
Ну глаза б не глядели…
Да нету других картин.
* * *
Жизни осталось на самом донышке,
Но неизвестно ведь, как повернет…
Я посидел сегодня на солнышке.
Чувствую – перелет.
Как-то пригрелся и чуть полегчало.
Точно оттаяло что-то в груди.
А ведь задуматься: только начало,
Тяжкое – впереди.
В этих раздумьях много ли прока?
День незаметно совсем промелькнет.
Вечер… темнеет в мгновение ока…
Чувствую – недолет.
Вот облака растворились в лазури,
Вот и калитка уже не видна…
А ведь казалось, что жизни до дури,
Не дочерпнуть до дна.
* * *
Выводить из рабства в другие страны? –
Да на это не хватит и жизни всей.
На остаток жизни – другие планы,
Пусть и дед мой имя носил Моисей.
Впрочем, что мне дед? –
неизвестность… прочерк.
Умер в Витебске до Второй мировой…
Призывал детей – сыновей и дочек –
Жить своей головой… своей головой.
Но и мой отец, и одна из теток
Были шибко партийные с давних пор.
Он послал их всех… Да, он не был кроток.
Но все умерли… и о чем разговор.
Это склад другой – вызволять народы,
На холстине – очаг, ключ волшебный, дверь…
Из диковинной этой, лихой породы
Не осталось совсем никого теперь.
К ним я точно никак… никоим боком…
Я поэтому искрою божьей мал,
Грош цена и мне, и вот этим строкам…
…С дедом я бы, пожалуй, потолковал.
* * *
Обитаемый остров, который у нас внутри,
Поприкольнее будет всяческих там Жюль Вернов.
Вместо бисова ящика лучше в себя посмотри,
Приглядись повнимательней – ты изумишься, наверно.
И Уэллсу в голову такое разве пришло б?..
Это явно сложнее мирового эфира…
Да не трусь… не трясись ты…
Не полный же, вроде, ты жлоб,
Чтобы верить в тонкую нитевидную сущность мира.
Ты такое увидишь, взглянув в себя самого,
Что почище всякого ада, любого рая.
Жители этого острова тоже скажут: Ого!.. –
Увидав изумленно тебя, – Массаракш!.. – повторяя.
* * *
Сосед возводит напротив
дом… нечто вроде дворца.
«Черные», так называет,
семеро слуг из ларца
Трудятся денно и нощно –
сооружают портал.
Ты представляешь воочью,
как же силен капитал.
О, сколько же нужно входов?..
Пойми, дожив до седин,
Что входов может быть много,
а выход всегда один.
Ларец их… типа бытовка –
как помещаются там?
Встает он ранее солнца,
и ставит их по местам.
Он строит их так и этак…
кричит… но не бьет пока.
Плывут над нашим поселком
со всех сторон облака.
Под нашим нещедрым небом
усвоят они урок
Про тяжкое бремя белых,
про Запад и про Восток.
* * *
Где-то там в кладовке спрятана «Спидола».
Если что – достану… вспомню, что к чему.
За плечами все же есть такая школа:
Превозмочь «глушилки» было по уму.
Помню позывные «Радио Свободы».
На волнах коротких нынче тишина.
Словно снова входим мы под те же своды,
Скоро станет ясной каждому цена.
Рухнули все планы – что ж это такое?
Сколько остается лет, недель и дней?
Жизнь дожить ты думал в тишине, покое –
Да кого колышет?.. Наверху видней.
* * *
Господи, не может истиной и правдой
Быть все, что открылось мне на склоне лет –
Сходство этой жизни с девкой толстозадой…
Где тут справедливость? – Это злой навет.
…Глупой, подловатой, с запахом мышиным,
Не сдержать и платью сей напор телес…
Лупит свое стадо по ногам и спинам,
Чтоб не убежали козы в ближний лес.
Этой ли пастушке человечьим стадом
Управлять по праву прутика в руке?
Все это мелькнуло, отравило ядом –
До случайной встречи шел я налегке.
Неужели нечто есть в пейзаже этом –
То, что отражает нашей жизни суть?
Все, что показалось на мгновенье летом…
Нет, соблазн и морок… мысли ложный путь.
