В Тель-Авиве на 73-м году жизни скончался художник и писатель Валерий Айзенберг.
Валерий Айзенберг был постоянным автором «Зеркала», в журнале опубликованы отрывки из его романа «Запах», а также фрагменты из романа «Квартирант», который был номинирован на премию НОС в 2014-м.
Он был основателем программы ESCAPE, которая представляла РФ на 51-й Венецианской Биеннале. Принимал участие в спецпроектах Московских Биеннале и Кинофестиваля, в Пражской Биеннале, фестивалях Европалия, ПроАрте и др. В 2003 году Программа ESCAPE первой в РФ получила премию «Черный квадрат» за достижения в области современного актуального искусства.
В 2017 году в Московском музее современного искусства прошла большая ретроспектива Айзенберга, приуроченная к 70-летию художника.
Его работы хранятся в собраниях Государственной Третьяковской галереи, Русского музея в Петербурге, в Государственном Центре современного искусства в Москве.
Айзенберг был «награжден каким-то вечным детством», особенной ребячливостью, ершистостью, своеобразным беспокойством. Он был жаден до впечатлений, не жил подолгу на одном месте, перемещаясь между Тель-Авивом, Москвой и Нью-Йорком, о чем подробно и обстоятельно писал в своих заметках. В искусстве он также «мигрировал» между живописью, перформансами и литературой. Нам будет не хватать его энергичности, его невероятных планов и идей, которые уже не осуществятся. Но остались его работы, рассказы, дневники, романы. В них мы можем увидеть его или его отражение – как будто он только что прошел по Бродвею и свернул в переулок Нес-Циона.
Сегодня мы печатаем отрывки из последней книги Валеры.
БЛИКУЮЩИЕ
Коллапс
Фома в Рукавичке один. Все разбрелись, кто куда. Он спит. Позднее утро. Звонок. Еще во сне слушает какой-то телефонный бред. Отключился. Опять звонок. Почти проснулся. Тот же бред, узнает голос Иванны: «В Манхеттене взрывы! Катастрофа, Близнецы! Никуда не выходите! Кошмар!» Ничего не понимает: «ОК, Иванна, don’t worry…» Короткие гудки. Фома продолжил спать.
Сразу после коллапса Йоси сказал, что неделю не будет выходить на работу. Был прекрасный повод. Он смотрел новости и пил. Наливал Ване. Ваня пить не умеет. После второй рюмки он перестает держать голову. А Йоси перестал отличать день от ночи. Спать Йоси не спал. Бодрствуя, он смотрел крушение Близнецов по телевизору. А когда забывался на пару часов, то видел крушение Близнецов во сне. Ваня продолжал ходить на работу в мусорную компанию.
На третий день запоя Йоси приснился близнец, его близнец, который старел в два раза быстрее, чем он сам. Его сон напоминал голливудский сюжет, где героя забыли в заморозке на пятьдесят лет. Затем «разбудили», но он стал стареть очень быстро, буквально на глазах. Но все же, ему хватило времени, чтобы найти свою любимую как раз к тому моменту, когда их возраст сравнялся. Не раньше.
Ваня любил Йоси и говорил, что с ним рядом спать невозможно, даже в обычные периоды он вскрикивает, приподымается, выпаливает длинные фразы.
– Йоси и сейчас снятся сны про Омск и Марьину Рощу. Да, он и там, в Москве ничего не делал, только спал. Дни напролет. Такую квартиру потерял!
За неделю до коллапса Толя ходил в один из Близнецов по поводу устройства на работу. Стояла сухая погода. Он рассказывал, что индусы и китайцы сидят, как пришитые, молчат и работают, а русские бегают и орут. Пару месяцев назад Фома подарил ему майку с лейблом этой корпорации. После коллапса Толя сказал, что был тогда на двадцатом этаже, и оттуда все спаслись. Он видел везунчиков.
– Призвано пятьдесят тысяч резервистов! Город стал живым существом, он увидел свою кровь! – восклицал Ваня. – Они уже продают открытки горящих Близнецов! Они уже делают деньги на этом. Звонят родственникам пропавших и предлагают обломки Близнецов!
Ваня обожал и ненавидел американцев. Себя причислял к ним.
На четвертый день у Йоси появился шов на лбу. Йоси разбил голову.
– Мы смотрели телевизор. Все время повторяли второй самолет. Яша отрубился и проспал до четырех. Мы с Ваней допили коньяк, ну, он чуть-чуть. Потом я купил еще бутылку и выпил, ну, стаканчик – не мог оторваться. Пошли с Яшей еще по пиву. Я прочитал свое стихотворение про женскую долю от лица женщины. Яша расчувствовался. Чувствительный. Хороший человек. Делает бизнес, но честный. Не подведет. Если обещает – делает. Яша начал рассказывать мне про свою долю. Дальше не помню. Включился, когда зашивали.
Крестоносцы, иссушенные солнцем – глупые доспехи, железные гробы для рыцарей. Так и два торчком стоявшие параллелепипеда, превращенные в пыль. Три тысячи сердец.
Над этим местом продолжала клубиться пылевая завеса неопределенного цвета. Как будто все краски нарисованных когда-либо туч, смешали и швырнули сгустком в место, где стояли Башни. Как будто комок красок с палитры сумасшедший художник беспорядочно смешал и бросил мастихином-лопатой на чистый холст.
На улицах прохожие смотрят под ноги и говорят с кем-то, а рядом никого нет или уже нет. Либо они живут в прошедшем, либо пытаются общаться в настоящем. Но может, они просто говорят по мобильной связи, а микрофоны в ушах и в рукавах телефоны. Во время таких событий люди выравниваются по уму, по занятиям, по росту, мертвые и живые, правые и неправые. Несоответствие пресыщения популяции относительно молодому возрасту. Активная работа гормонов роста, усиленная работа секреций и прыщеватая кожа с лопающимися пузырями фиолетовой жвачки сухими щелчками. Еще не успела развиться изысканная утонченность безвольно пикирующей птички.
Как и всё, Америка непрерывно умирает. Это не значит, что она при смерти. Именно так, опять противоречиво, проявляется ее жизненная сила. Именно так, умирая, живут бездумные герои. Не обремененные балластом истории. А в это время древние общества с бедным бытом, пользующиеся простыми орудиями, но использующие чужие технологии, выращивают пассионарных радикалов. Открытость – легчайший путь стать добычей изворотливых, лживых и коварных.
Время «Омега». Военное положение.
Небесным звездам легко затеряться среди мельканья движущихся огней города. Звездам-селебрити – тоже.
Хвастовство – разрешенный, недоказуемый обман. Отсюда и стеклянные глаза, зеркальные, отражающие поверхности. Черные очки. Круглые стекла сидят точно в круглых глазницах. Глазницы-провалы. Они носят черные очки ночью, очки для ночного видения. И для них ночь – день.
Они всегда лишь пытаются бороться. С ущербным голосом громкоговорителей в метро – на платформах и в вагонах. Именно с голосом, так как это не связано с акустикой подземных переходов, туннелей и закоулков. Их волнуют проблемы абортов, эвтаназии, озонового слоя, исчезновения дождевых лесов Амазонки, голода и болезней в Африке, использования детского труда в Бангладеш. Занимаясь огромным количеством маленьких насущных задач они проявляют необузданную активность и создают неумолкающий глобальный шум и шелест.
Они свято верят в систему римского правосудия и, соответственно, установлений, положений, законов и поправок. Поправки – вариант толкования, значит, Талмуд. Они пытаются решать проблемы с помощью этих законоположений и установлений. Происходит подмена необходимости принятия решения множественными попытками.
Мир все более становится игрушечным. Все происходит легко, без труда, в виде игры. Рекламные фото реальных авто – это фото игрушек из детской коллекции и можно предположить, что и те, и другие не имеют внутренней начинки. Они передвигаются по воле ребенка. Игольные уколы бомб. Каждая бомба стоит миллион и управляется дистанционно. По указке она влетает в маленькую дверь нужного сооружения, ввинчивается в подвал и взрывается. Без особого труда все сооружение опускается.
Вакуумные чистые бомбы. В эпицентре с людей слетает-отлетает кожа, глаза, зубы, все, что плохо держится, все, что на поверхности. Никакой грязной радиации. Чисто, как в детской игре. Дети проживают сражения между индейцами и англичанами, между египтянами и хеттами, греками и персами, крестоносцами и сельджуками. Почему нет детских игр между арабами и евреями? Потому, что это не прошлое. Дети снимают скальпы, подкладывают взрывчатку, отрезают головы, собирают убитых и раненых. В руках детей реальные вещи, точнее их аналоги-куклы… копии прототипов-оригиналов. Дети идеализируют оригиналы, лишают их негативных качеств и оставляют, даже усиливают положительные. И все равно кто перед ними – воинственные ангелы или убийцы. Игрушки ломаются, дети взрослеют, но память сохраняется, и наступает период игры с огнем.
Шальной город. Дикие мальчики, дезинсектор… Взрослые дети. Старики, впавшие в детство. У всех вокзалов много полиции. Появились юноши и девушки в камуфляже и с карабинами. Люди стали запасаться вещами первой необходимости. В магазинах исчезли свечи, батарейки для фонариков, клейкая лента на окна.
Паранойя Фомы
Мысли живут сами по себе. Мозг – родильный дом и кладбище в одной коробке.
Фантасмагория заключается в том, что прикладываются огромные усилия, нравственные и физические по пустякам, которые действующим лицам таковыми не кажутся, а напротив, пустяки парадоксальным образом стоят для них в одном ряду с великими победами и открытиями.
Вытянутый змеей upper level. Ночь, туман, мелкий дождь, пунктир желтых фонарей, ажурный металлический верх, покрашенный желтым. Каждые десять лет другой цвет. Желтая полоса на мокром асфальте. Бесконечные борта справа и слева. Непрерывно машут дворники. Тупость беспросветная. Никого. Желтая машина одна в открытом сверху, но закрытом с боков, безвыходном, мокром, желтоватом зигзаге моста.
Опустившийся туман – бескрайнее облако влажной пыли – тускло светился. Некоторые небоскребы выступали из него, как призрачные свечи.
Empire State Building на Рош-а-Шана был бело-голубым. Но уверенности не было. Туман, влажность девяносто процентов. С Queens Boro Bridge виден тусклый светло-голубой штрих в угадываемом небе.
Туман. West Broadway. Невдалеке на горизонте, на расстоянии не больше километра две тумбы Twince – это мираж – на фоне черно-серого неба, темного фона. Светящиеся точки окон – все остальное невидимые на фоне перемычки – рисуют два воображаемых вертикальных прямоугольника небоскребов. А если их не две, а десять, сто башен, закрывающих собой все вокруг? Кольцо горизонта перфорированного миллионом мелких светящихся точек-отверстий. Сито перфорированного неба. Перфорированная стена, загон, замкнутый круг. Это уже не похоже на город. Похоже на зонирование, некую застройку Земли. Перфорированная Земля. Горизонт уставлен стоэтажными башнями-параллелепипедами вплотную друг к другу. Бесконечная Стена со светящимися окнами, с меняющимся текстом – азбука Морзе. Точки-Звезды на этом вертикальном небе гасли и зажигались в нужном порядке со скоростью чтения. Но желания читать не было – там только стена. Нереальное поле светящихся точек оказывало магическое воздействие своей бесполезностью, необязательным присутствием наблюдателя.
Стена из ста «Твинсов» завораживала сильнее, чем гигантский ландшафт небесного свода. Она завораживает и поражает своей элементарностью, простым размножением одного модуля, и кажется, что вся (не ясно, круговая или бесконечно растянутая) стена регулярных точек есть часть, самая простая часть, атом чего-то неизмеримо большого. В этом малом была беспощадная безбашенная банальность.
Эти фантазии Фомы путаются с его снами.
Квартира на Патриарших напоминает «Рукавичку». Утром звонок в дверь. Заходит человек и говорит, что из Питера, и ему кто-то сказал, что здесь можно остановиться, точнее, побыть до отхода поезда. Я сказал, да, конечно.
В это время мы с Лукой рылись в чулане, в коридоре. Я выглянул из чулана и увидел, что человек не то решается идти, не то нет. Я ему указал путь в комнаты, в расчете, что жена займется им. Лука тоже откуда-то появился и я ему говорю, мол, эта квартира огромная и место великолепное, по улице ходит трамвай «Аннушка».
Мне захотелось есть и я пошел в гостиную. Там оказалось большое количество людей. Оказалось, что человек пришел не один, а с родственниками. Их было очень много. Он сидел рядом с моей женой и держал моток шерсти, а она вязала. Я сказал о еде, жена – что они уже.
Нам с Лукой ничего не оставалось, как безнадежно искать еду среди огромного количества блюд и объедков, обнаруживаемых на стульях, на внутренних поверхностях двухэтажных столов, подоконниках. Вдруг рядом возникла улыбающаяся мама, худая и в черном обтягивающем платье. Она радостно улыбалась и что-то говорила. Я удивленно пробормотал: «Мама…» и сделал шаг, чтобы ее обнять, но она, улыбаясь, отстранилась и сказала: «Нет, нет, мне и так хорошо» и стала удаляться танцующей походкой к стене. У стены стоял диван и на нем стоял маленький мальчик. Они стали играть, перетягивать друг друга. Со спины мама была похожа на девушку. А может, пока она удалялась, то быстро молодела.
Возле меня появилась очень похожая на маму, но намного старше мамы, мама ее или опять моя и стала что-то говорить. Я понял, что она больше сошла с ума, чем мама помоложе.
Я нашел Луку в другой комнате, где он тоже искал еду и тоже безуспешно. Стало ясно, что это бесконечный процесс.
Туалет. Заглянул, там была незнакомая худая девушка в светлой юбке и светлом свитерке-кофточке. Она стояла возле умывальника и не обратила на меня никакого внимания. Я закрыл дверь и обнаружил рядом еще одну дверь. С другой стороны была еще и третья, хотя ее не было видно. За второй дверью оказался общий мужской туалет с двумя или тремя писсуарами. Интерьер туалета был похож на маленький греческий ресторан, типа пещеры с неровными побеленными стенами и современной сантехникой. Смотрелось очень уютно. Я ссал, удивляясь, что вначале попал в женский туалет – на первом этаже за такой же дверью находится мужской.
Труба
Иван побрил голову, чтобы было удобно носить платок в виде звездно-полосатого флага. И ушел на работу. А вечером Фома застал напряженную пустоту в квартире. Таня приглушенным голосом сообщила, что Ваня попал в больницу – на него упала труба с мусором. Она забилась, он решил ее пробить снизу, цепи оборвались, и с высоты второго этажа она упала на него. Удар в спину, ноги привалило. Так он и лежал ничком. «Мы подняли трубу и он как-то медленно вытащил ноги. Говорить не мог», – рассказывает Жора по телефону, – вызвали босса. Он приехал, прибыли пожарные, потом амбуланс, потом полиция. Пожарные его не переворачивали, а положили на него носилки, прикрепили тело и перевернули. Софа была в больнице. Сказали, три позвонка сломаны, головой поворачивает. Три дня продержат, потом выпишут. Тысяча пятьсот долларов за обследование».
Жора работал в той же мусорной компании и должен был списать с машин все данные компании, так сказал лойер. Страховка покроет все, у него появится счет в банке, кредитная карта и отдельный дом.
Утром Ивана привезли.
– Я не знаю, что это было. Транс? Кома? Шок? Но мне казалось, что я нахожусь в горящем танке и не могу выбраться, не могу открыть нижний люк. А потом меня засунули в огромную трубу и прикрепили разные провода, был какой-то звук и три пика, точно, сколько треснутых позвонков. Провели полное обследование, объемный рентген – все тело медленно крутилось. Ничего больше не нашли.
Иван сидел за столом с суровым лицом неестественно выпрямившись с палкой в руке, как египетский бог. Иванна гремела на кухне.
Быстро зашел Толя, движения порывистые. Принес ходунок – переносную подставку для стариков-инвалидов. Два соединенных поручня – четырехногий столик без столешницы с двумя колесиками. Он нервно тыкал Ване ходунок и говорил, что да, он низковат, а вот для его мамы был в пору. Поэтому Ваня должен опираться больше одной рукой, а вторая нужна лишь для поддержки и при следующем шаге перестановки ходунка дальше. «Это же намного удобнее, чем обычная палка. Мама просто летала, я был очень удивлен. Так быстро перемещалась!»
Иван медленно поднялся, не сгибаясь, оперся двумя руками, и его пронзила боль. Большой глаз налился кровью. Явно, ходунок был не по росту и требовал небольшого наклона, сгиба поясницы именно там, где были те три позвонка. Иван отказался: «Я уже не могу ни сидеть, ни стоять».
Толя обиделся, но помог Ивану опять застыть на стуле и стал увлеченно говорить, что придумал, как усовершенствовать эту передвижную инвалидную штуку – нужно поставить колеса сбоку, а не спереди. Он решил подать на патент.
– Ваня, ты должен забить на советскую мораль, европейские устои, рыцарские замашки, здесь как что – сразу к лойеру, а лойеру нужно заработать, тебя уже не спрашивают, ты уже просто предмет неодушевленный. Ты должен понять несколько вещей. Тебе должны оплатить больницу, прогул месяца три, страдания от боли и вероятность рецидива, естественно, шок во время падения, дополнительные медикаменты, – внушал ему Фома.
Фома немного побаивался Вани, точнее, всей этой неожиданности происшедшей. Но больше всего чувствовал дискомфорт, так как нужно было сочувствовать, что он не умел делать физически. Фома не мог сочувствовать и соболезновать. Как ему казалось, он должен был в первом случае заместить свои чувства чужими, или боль чужого тела должна сама поселиться в его теле. Логически рассуждая – это невозможно. Как иронизировали умники: «Если другой страдает от галюцинаций, если он боится сойти с ума, мне следует галюцинировать и самому, я и сам должен свихнуться». Конечно, стигматы – лучший пример сочувствия и соболезнования. Дело жизни. Это он понимал, но тут было другое дело. Совсем другое. Не может быть у одного человека несколько главных дел. Это с одной стороны. Фома наблюдал за другими сочувствующими и не мог точно определить меру участия в боли. Потом начал понимать, что сочувствие и соболезнование это проживание жизни больного. Оно имеет временной характер, растянуто во времени. Значит, трата времени. Фома всегда ставит задачи. Ему кажется, что постановка задачи это уже обязательство, цепь обязательств не перед кем-то конкретным, а перед безымянным языческим божком, у которого ты в безграничной власти, а тот всего лишь бездушный тотем, толкающий тебя на соответственно бездушные, только кажущиеся духовными вещи и пути.
Всем надо было занимать Ивана бессвязными речами. Но Иван не очень вникает, у него свой взгляд на вещи. Всю чушь, что несли Толя, Йоси, Яша, Жора, Гурам, он безошибочно, по-своему связывал, сшивал в свой эпос и брошюровал. Потом он будет пересказывать. И полная чушь превратится в пустой блеф.
– Ваня, тебе 48, что-то должно произойти. Ты получишь статус, – Иосиф посмотрел многозначительно, – 12 лет! И у тебя в 54. Я проверял.
– То есть?
– А-а, это 6 лет. Но в 6-летние циклы тоже что-то происходит. Вот у меня Ляля – в колледж, Люда, может, документы получит. Я… Все подтверждается.
В бреду различных страданий Йоси обуревал сонм чувств, как одно большое нечто, и ему не надо было ничего связывать. Он был один мощный интеграл. Нерасчлененное сознание делало из Йоси простейшее млекопитающее, обуреваемое одним большим чувством собственной невостребованности. Честно говоря, он был великолепным декоративным деревом, даже образом дерева-объекта без внутренностей. Чем-то нечеловеческим. Йоси принял 12-годичный цикл вольных событий, совершенно не имея в виду китайский лунный календарь, а с потолка.
– Я был в Вихокене за Гудзоном, но не там, где вдоль берега, и sky-line, а в другой стороне, ехать минут пятнадцать от тоннеля. Там красиво! Вот надо, чтобы Ваня купил там дом, когда у него выгорит с деньгами за травму, – мечтает за Ваню Иосиф.
У Фомы с мечтами проблемы. Он себе представлялся другим. Пытался полушутя, утрируя, привести всех к мысли, что он не идеал, что вообще нет бескорыстных ангелов и если один помогает другому, то не показывая виду и тайно надеясь, что тот когда-нибудь поможет ему. Что по земле ангелы не ходят, а в лучшем случае веселые черти, которые ведут себя, как им взбредет в голову, но иногда за плату делают добрые дела. Обычно такое просвещение, такая его откровенность, откровенная пропаганда, приводила к тому, что Фому начинали воспринимать как расчетливого, самовлюбленного эгоиста. Возможно, так и было.
Запор
– Ты пил травку? – интересуется Фома.
– Да.
– Ну и…
– Много газов вышло и несколько твердых сухих шариков.
– Да ты что! Это хуйня!
– А то вообще ничего не было!
– Ты обездвижен. Надо пить еще раз. Все должно выйти.
– У меня было однажды. Мне сделали рентген. У меня не было стула неделю, я превратился в мешок с дерьмом, – серьезно сообщил Толя, и показал на свой живот (нарисовал пальцем зигзагообразную линию). – Все было забито.
Теперь ясно, почему Толя знает, что крушина в отличие от сенны не трава, а дерево. Чему как-то восхитился Иван: «Вот, что значит умный человек, кандидат наук».
– Ваня готовит место для миллионов долларов. Последний лойер, который предложил ему услуги, сказал, что у него прекрасный case! Что он сдерет деньги с трех человек, хозяина билдинга, того, кто ставил эту конструкцию с трубой и владельца гарбичной компании. У Вани прекрасная кредитная история до $12000. Когда он женился на Софе, она внесла его в свой счет. Он уже тянет на платиновую, – говорит Йоси.
– Толя советует мне пить касторку, так как она смазывает стенки кишечника. Но это нужно принимать каждый день. Она только смазывает. А сенна и крушина разжижают дерьмо, кроме того, раздражают стенки желудка. А если пить то, что принимают старики, то будет сильная боль. Это все херня, я один раз в Омске так всрался, еле добежал до дома, ворвался в квартиру, оттолкнул дочь, сжимая булочки и помчался уже не в туалет, а в ванную, – Ваня встрепенулся, его глаз странно повернулся боком, будто собрался выбраться из глазницы.
– У меня такое с мочеиспусканием было. Стою и ничего… а хочется, будто забыл, как это делается, – вспоминает свое Толя.
– Я хотел им сказать, пусть платят по сто долларов каждый месяц. Они меня оформили на работу задним числом. Я позвонил узнать данные корпорейшн. Да они уже, наверное, сговорились с пейсатыми, ну, это работодатели.
– Ваня, тебе нужно полное освобождение желудка, – настаивает Фома.
– Но у меня уже не давит и я ничего не ел неделю.
– Это тебе кажется. Надо еще раз. От запоров развивается меланхолия и депрессия. А тебе нужен оптимизм, чтобы срослись позвонки. И вообще, нужно поставить клизму. Весь двятнадцатый век прошел под флагом кровопусканий, слабительных и клизм.
Иванна, увидев в его руках double pack of enema, засмеялась.
– Чего ты!? Это серьезно! Мне уже пришлось делать один раз в этом месяце! И ты, Ваня, сам не сможешь. Ляжешь на бок, подонешь колени, но не дотянешься рукой и не впрыснешь, нет! Пусть Иванна делает, – продолжает настаивать Фома. – У меня самого нет стула уже четвертый день.
– Может, потому, что не ешь? – предполагает Йоси.
– Ну и объяснение, – удивляется Ваня.
– Если ты даже не жрешь, то все равно будешь срать – желудок станет переваривать жир с чресел, затем мясо, жилы. Пост имеет отношение к духовной жизни, а не к физиологии тела. Отшельник срет больше. Это то же, что сказать – он умер, потому что не дышал. Сейчас пойду ставить себе клизму, – говорит Фома.
– Это может и мне пригодиться. Ты где ее брал? – спрашивает Ваня.
– Называется «Энема», в Pharmacy напротив.
– Энема – по-итальянски душа, – вдруг говорит Иосиф.
– Может, анима? Неважно.
Фома подумал: «Для меня любое вмешательство в чужое тело мучительно. Почему я сам не могу поставить клизму? Наверно в этом процессе, вмешательстве-помешательстве, есть какая-то тайна, как у хирургов бывает комплекс бога».
– Однажды мне пришлось делать хирургическую операцию… – вспомнил он. – Мой друг загнал швайку – шило с гарпунным кончиком – себе в большой палец. Единственный выход – сделать надрез, я попробовал, он потерял сознание. Пришлось звонить в скорую.
Иванна сидела на Ваниной постели, вытянув ноги, лицом к нему, у него в ногах. Он лежал и слушал, что творится у него в желудке после принятия слабительного.
Было воскресенье. Обычно она остается у Вани, и они спят какое-то время втроем. Вечером Фома пришел и рядом с неподвижным Иваном увидел черное обведенное светлым одеялом невидимое в темноте лицо Иванны: «Интересно, было ли у них вмешательство-помешательство, занимались ли они сексом. Если да, то как?»
Учительница русского языка
На следующий день Толя опять рекламировал ходунок.
– Я решил подать на патент. Я кардинально усовершенствовал эту передвижную инвалидную штуку (он поставил колеса сбоку, а не спереди). Ваня, эта штука очень хорошая, она бы тебе помогла. Это в первых попытках тяжело. Ну, удлинил бы. Ты подвел меня.
Когда Толя ушел, Ваня огорчился: «Ну, вот, он опять об этой штуке и патенте».
– Толя зарабатывает очки. Это нужно ему больше, чем тебе, – Фома продолжает тему себялюбия.
Иван уже «летает» с палкой. Иванна горда. Она взяла take off на неделю, все перестирала, Ваню обмыла, еду накупила и наготовила. Согрела… помогла ему посрать…
– Ваня, ты должен удостовериться, что ты не сдашь экзамен. А где Иванна?
– Да ей надо… с черными…
– Она тебя любит. Видишь, взяла take off!
– Оно-то хорошо. Но стремно.
Бесшумно зашла озабоченная соседка. Она из Пскова, учительница русского языка, и соболезновала Ване, лежащему на раскладушке. Фома всегда испытывает неудобство, когда видит женское лицо со следами времени (он не имеет в виду старушек).
– Ни в коем случае не лежать на мягком. Ты должен лежать на доске. У тебя спина! – она появилась, бесшумно как ветер, и долго говорила приглушенным, вялым голосом. – Что творится в Манхеттене! Все перекрыто. Что-то ужасное. Как будто начинается третья… Не дай бог. Летают шелестящие пакеты, свертки, упаковки, пластик, бумага, картон, ткань, целлофан. И все молчат. Кричат только полицейские и машины. Кроме трещотки, они издают звуки, похожие на стоны раненого соловья и уханье истерзанной кукушки. Раньше, по выражению лиц, одежде, направлению движения можно было понять, куда все идут. Теперь они слепые. Как будто выгорело обычное зрение. Ветер крутит черное, слабо клубящееся облако, похожее на непрерывно растущую из земли тучу. Он меняется и толстый шлейф тяжелого дыма, тяжелого из-за большой концентрации сильно размельченных твердых частиц тянется, стелется по земле, медленно вращаясь вокруг своей горизонтальной оси. Шлейф не может оторваться от поверхности земли, а только вращается по часовой стрелке или против. Весь Даунтаун эвакуирован, мосты и туннели закрыты. Половину электронных реклам на Time Square превратили в волнующиеся электронные флаги. За один день было продано 50 000 настоящих флагов разных размеров. Люди ходят со свечами и строят из них неподвижные костры–пирамиды, используя, как подставки, все что находят, пластмассовые и картонные ящики, бутылки, банки из-под кока-колы. Union Square превратилась в светящиеся скопления свечей, выстроенных группами на асфальте. Формы этих светящихся и колеблющихся полей, напоминают прямые и согнутые фигуры лежащих людей с раскинутыми или согнутыми руками и ногами, без ног или рук – трупы в разных позах. Тысячи крыс вышли из сабвея на поверхность и санитарные службы не успевают насыпать яд вокруг сплющенных Близнецов. У кого аллергия на асбест, кошек и крыс просят не выходить в город. Поезда сабвея продолжают выбивать стальную дробь. По вагонам быстро ходит китаец, обвешанный электрическими мигающими игрушками и, как спортивный ходок или канатоходец на колеблющемся тросе, скользит вдоль, успевая подсовывать запечатанные по две батарейки: вандола, вандола, вандола. Механическая кукла-светлячок, балансируя в такт толчков, проскальзывает мимо вытянутых черных лиц, вытянутых вверх шапочек, клетчатых, узких пальто, стиснутых век, открытых спящих ртов, брошенных пакетов, катающихся по полу пластмассовых бутылок. На границе с закрытой зоной беспрерывно курсируют полицейские на автомобилях, мотоциклах и пешком. Из ambulances выглядывают сосредоточенные лица. Неясно, кого они перевозят, мертвых или живых свидетелей? Многие звонят на селлфоны потеряных людей, звонят на тот свет. Я слышала, что в России кладут в гробы своих родственников сотовые телефоны, а затем звонят им, и слушают длинные гудки. Но ведь можно попасть не туда и услышать голос другого с того света!
Так же бесшумно она вышла, беспрерывно говоря: «Извините меня, извините!»
Кажется, от сотворения мира гудит установленный во дворе промышленный вентилятор. Пол в Ваниной квартире постоянно вибрирует. Электрические выключатели работают импульсивно: сегодня один, завтра другой. Лампочки мигают. Их много. Чтобы не заблудиться в лабиринтах «Рукавички», света нужно много. Угловатые каскады света.
– Ваня, она же сумасшедшая, какая третья мировая! Это обычная еврейская паника. Какая туна для кошек, какая собака?! Она пришла потому, что перед этим сказала себе: нужно проведать Ваню, это будет по-христиански. О, черт! По-интеллигентски. Пришла, начала соболезновать. И говорила так, будто писала сочинение на тему апокалипсиса. Теперь нервозное состояние в квартире. Она неврастеничка, а может, у нее маниакально-депрессивный психоз.
Краткая история Луки
Лука редко появляется в «Рукавичке». Только по праздникам. Сегодня 21 сентября – пятнадцать лет, как он приехал в Нью-Йорк через Италию.
Все собрались, и Лука рассказал даже не о себе, а больше о неком Диме из тумана, из мрака.
«В Италии она меня спросила, по каким мотивам я бежал – по политическим, идеологическим или религиозным? В последние включаются национальные. Я ответил, да я не бежал! А она смотрит на меня и говорит, что и она хочет в Америку, а вот не может, и я должен ответить. Ну, я и говорю, что под диктовку напишу все что угодно. Она опять спрашивает. Тогда я пишу: по политическим, идеологическим и религиозным.
Был поздний вечер. Нас из аэропорта привезли в гостиницу. Там размещали эмигрантов. На 28-й улице между Лекс и Парк ав. Темень, все неизвестно. Уставшие. Противно. Повели меня высоко на какой-то этаж. Задрипаная гостиница. Может, и без имени. Комната, вонь. Двуспальная кровать и телевизор, больше ничего не поместится. Окно в колодец. Включил телевизор, а там Буш-старший, выборы. Бла-бла-бла… Кошмар. Я выключил и вышел на улицу. Темень. Поднял голову, а со всех сторон домищи! Подымаю голову еще выше и вижу гигантский билдинг прямо в небо. Я не знал, а это был Эмпайер Стейт Билдинг. Он же рядом, на 34-й и 5-й авеню. Я двинулся по 28-й туда вниз. Откуда-то из стены отклеился человек. Черный, со стаканчиком. Чейндж. А я английского не знаю, но говорю: но мани. И он растворился – черные уходят, как уплывают в тень, и их не видно. Сливаются с мраком?
На следующий день вышел и пошел по Пятой авеню вниз. Иду, иду, есть хочется. Продают пирожки глазурованные. Купил. Кофе, еще что-то. Нам выдали по пятьдесят долларов, что ли. Иду дальше, поворачиваю и дальше прямо. Бродвей. Начались галереи. Я еще не знал, что это Сохо. Смотрю, русская галерея. Тогда была. Нахамкин. Фешенебельная. И сам такой представительный, в длинном кожаном пальто. Тогда холодно было. А я обшарпанный весь. Он спрашивает, ты откуда? Я говорю, из Харькова. А он, да? Что закончил? Я говорю, архитектурный. В строительном институте? И говорит, что у него там была любимая женщина. Сказал, кто, а я знаю ее. Он мне говорит, иди ко мне, будешь в столярке работать. Я ответил, да не-е-е. Он удивился. А там была другая, отозвала меня в сторону и говорит, соглашайся, ты что, это как золото предлагают, а ты отказываешься. Потом через год я пристроил туда Гену Милославского. А потом они закрылись. Иду дальше. Смотрю, на двери табличка: Эрнст Неизвестный. Я нажимаю на звонок. Открывает такой шибздик. Я ему говорю, вот слышал о Вас, хотел бы посмотреть работы. Он даже не смотрел на меня. Поднял голову и куда-то вверх крикнул: «А они еще едут, Маша!» …А работы хуйовые! Да, но все знали, тогда говорили. Вернулся в гостиницу, лап-лап по карманам, а денег нету. Все потратил. Там поел, там выпил, покурил! А до следующей получки… Ну, я потом лапу сосал. Звонок в дверь. Сосед сверху. Это был Дима. Говорит, тут Таймс-сквер есть, я тут уже неделю, кое-что знаю, там можно девочек за 10 долларов снять, пошли. Ну, мы купили самого дешевого рома. Хуйовый и там же, рядом. Отвратительный. Напились и пошли на 42-ю. Это сейчас она сверкает, а тогда темнота! Идем. Вдруг от стены отклеивается черный. Дима ему говорит по поводу девочек за 10 долларов. А тот, давай 10 долларов, и я сразу приведу герл. Ну, Дима достает и дает ему. Ведь Америка – все правильно и по-честному! Он взял и исчез. Отклеивается от стены еще один и стоит с нами. Подъехали полицейские. Видят двое белых и говорят черному: «Вы их не трогайте», он: «Не, не». Уехали. Он cпрашивает, типа: «Во хеп?» (что надо?). Ну, Дима ему говорит об исчезнувшем с десятью долларами. А тот говорит, давай 10 долларов и я приведу и девочку, и того с десяткой. Дима достает и дает. Тот исчезает. Мы ждем, потом Дима выходит на середину 42-й и кричит.
Дима кри-и-и-ичит! – и тут от стен отклеиваются тени и окружают его молча. Естественно, я стою и не могу бежать. Потом они окружают меня плотным кольцом (обступают). Это уже не тени, а люди, но с одинаковыми черными лицами. И шелест: «Мани, мани». Обчистили полностью. Дима кричал. В голосе было то, что не имеет названия, нечто, что находится за многократно усиленным чувством. Звериный вопль. Возможно, через пять лет он так же вопил, когда летел с Бруклинского моста. А может, он летел уже мертвым. Его родители жили в Канзас-сити, оба алкоголики. На похороны не приехали.
– Преисподней нет места на празднике, – произнес кто-то высокопарно, может, Толя.
А телевизор работает.
Видеозапись телеканала «Аль Джазира»: USA претендует иметь super power, но они упадут на землю и будут смешаны с грязью.
Ванька лежит на кровати. Он мажется кремом, но еще хуже. Лука помог поднять его матрас, и Ваня вытащил черный футляр, а в нем гитара. С «выставки».
Йоси начал наигрывать.
Ваня: «Ну, что, не деревянная?»
– Да нет, хорошее звучание. Струны.
– А-а, пластмассовые?
– Если поставить капроновые струны. Я уже принес… читал статью в НРС и адвокаты отвечали, кто сколько отсутствовал в Америке, о гражданстве, что могут отобрать green card. Ты смотри, а то заберут гринкарту. Там в статье женщина спрашивает, что не была сто пятьдесят дней, отвечают: это ничего не значит, главное – не больше шести месяцев. Надо выполнять правила. Ты знаешь, что чуть не так – и все! Тебе нужно пробовать подавать на гражданство, – говорит Йоси Фоме.
– Ну, можно.
– Если что-то случится, тебя защитят.
– Что случится?
– Ну, что-нибудь.
– Что «что-нибудь»?
– Ну, мало ли что…
– До сих пор ничего не случалось. Или я не замечал, или не придавал этому значения.
– Ну, может случиться.
– Не могу представить в моем случае, когда Америке придется меня защищать. Только если она пошлет меня на задание, статуя Либерти позовет и пошлет. А я провалюсь. На месте. Но она не пошлет.
Иван говорит
Ванька собирался в понедельник идти в Академию Такси. Но не пошел. Говорит, спина ноет. Пилюли уже не пьет. Уха, чечевица. Все время говорит, как прыгает по кочкам, заговаривает боль.
– Он, Фишер, вовремя приехал, сдал на лойера. И все. Вы все бесправны. С вами можно делать безопасно, безболезненно что угодно. Dоes it means shit! – говорит Ваня. – Купил дом, отделал кухню под русский стиль. Все деревянное, как бы, лавки… Йоси привел нас к нему поговорить. Выпьет рюмку и ходит из угла в угол, ждет, когда мы уйдем. Я Толе верю. Он нервный, но понимает. Йоси ничего не понимает. Он как полюбил человека, так и все. Тот сделает один раз хорошее, и навсегда хороший. Йоси уже ничего не видит. Не понимает, верит. Йоси нельзя говорить такого. Он не примет ничего.
Ванька без остановки вываливает наболевшее.
– Подружка Ляли парковала машину, а митер был забит, она ключом пыталась протолкнуть квотер. Полиция ее арестовала за то, что она ломала митер. Ее посадили в камеру с мужчиной, и она просидела с ним ночь. Специально?!
Потом, вдруг: «Меня судили за кражу трака».
– Ну, да. Я его купил. За $4000. А компания по перевозке мебели, куда я нанялся, не имела лайсенза. Я не знал. Вообще-то знал, но все же работают! Компании нет. Реклама есть, а офиса нет. И лайсенза тоже. Русский, фамилия Ларин, нанимает водителей с траками. Люди звонят. Он нам, и мы едем. Выставляем счет. $15. Проблемы с клиентом. Он звонит в компанию. Ничего. Звонит в полицию, они говорят, звоните в компанию. Итак, наконец, полиция. Проверяют меня. Легал, нелегал, драйвер-лайсенз. Все нормально. Трак. Угнан. С паркинга дали неверную информацию. Полицейский, итальяшка, говорит: «Ага, русский!» А я ему говорю: «Факен итальен!». Не сдержался. Ну, вот. Он мне: руки на ширине плеч! Бумс, наручники. Щелк! Я украл трак. Посадили в камеру. Одни негры. Были два русских. Один в самом деле воровал машины. На tow truck’e. Ему говорили, что машина сломана, и ее нужно увезти. Ну, хуй его знает? А другой русский, за наркоту. Идиоты. Их берут – они бегут, а наркоту не выбрасывают, им жалко. Ну, его сразу утром отпустили. Ну, понятно, под залог. Ну, конечно. А меня, кто? Я там просидел шесть дней. Камера, очко напротив надзирательницы. А ей по хую. Сидишь, срешь напротив. А она помахивает ручкой, глаза стеклянные. Черные, те становятся лицом, хуем к ней и ссут. Некоторые дрочат. А она всем видом показывает, что видала и пострашнее кое-что. То, что меня сразу на улице к трубе приковали, это ничего. Но в тюрьме всех сковывали цепью. Построили. Унижение человека. Вот страна. Ха-ха! Самое смешное, кому повезет, тот идет последним и несет весь остаток стальной цепи. Одна рука прикована, а второй несешь, гнешься, конец цепи. Замки везде. Убежать невозможно. Если одну дверь откроешь, то остальные автоматически закрываются, блокировка. Стены построены не из таких перегородок, как эта, (стучит по стене), а из кирпича и камня. Ну, вот. Я прикован к решетке, а надзиратель проводит палкой по решетке: фр-р-р-р, и говорит: «Ну, что, русский?».
Йоси скептически слушает и криво усмехается. «А там как заламывала милиция руки? То же самое». Йоси Америку любит, она приняла его, освободила от советского режима. Он никогда не говорит ничего плохого об Америке. Он умеет быть благодарным.
– Пронести ничего нельзя, а они курят наркоту прямо в камере! Пришла паблик лойер. Аккуратная, накрашенная, лет 35, спрашивает, почему не требую адвоката и за что сижу. А зачем мне адвокат? Блядь! И вот, на суде мне объявляют $5000 штраф и лишение лайсенза на два года. Я как услышал штраф, начал орать, начал орать на судью. «Мазефакер!» Адвокат мне: успокойся, молчи, что ты, я тебе заменю на шесть месяцев пробейшн и шесть дней отработать в церкви. Так вот, приезжаю я на исправительные работы на своей «субару» и паркую на церковном дворе, и вижу – тот коп-итальяшка! Так у него украли тут же! Блядь!» Теперь я трак продал в рассрочку тоже итальянцу. Он мне еще должен $2000.
– Не отдаст, – сказал Фома.
– Наверно. Я ему звоню, а у них застолье. Жует и молчит. Вилки звякают, голоса… А одному педику (черному) здесь на Флатбуше в ночном клубе засовывали в жопу то, чем унитазы чистят.
– Ершик?
– Ну, да. Хорошо, что я не педик. Порвали ему все. Что это? А?
Йоси молчит, усмехается. Сквозь полуоткрытый рот-клюв видны желтоватые зубы.
– Уехать отсюда. Но надо добить. Осталось уже полгода, может, год. Надо добить, – Ваня угловато размахивает руками. После сплющивания позвонка угловатость приобрела дополнительную жесткость. Он потерял гибкость, превратился в манекен, в механическую куклу.
Фома читает вслух из газеты: «Мой муж потерял интерес к сексу. На работе появилась новая сотрудница, так он во сне выкрикнул ее имя».
– И у меня уже нет интереса к сексу. Конечно. Это в молодости подскочил, трах-трах, – Ванька показывает. – А сейчас уже не то.
– Так темно, – раздражается Фома. – Свет должен гореть. А на Ютике, спускаешься в сабвей. Просто дыра, провал. Крутая лестница, узкая. Снизу непрерывно движется поток мужчин, женщин, стариков, детей, колясок, сумок, шума. Протискиваешься, проваливаясь вниз, во мрак, в ад. В вагоне, держась за жирный поручень, смотришь на скрюченные пальцы, разворачиваешь ладонь как липкую обертку…
– Да, темный апатамент, – соглашается Ваня.
– А где верхний свет?
– Валька, когда приезжала, оборвала. Люстра была страшная.
– Здесь вместо героев комтруда everyday heroes. В сабвее, автобусах их фотографии: счастливые улыбающиеся рабочие в касках с отбойными молотками и гаечными ключами, китаяночки расписывают крылья искусственных бабочек, негритянки в форме переводят детей через улицу.
– Но представь, что в Россию вдруг хлынет такой поток эмигрантов? Земли же навалом. Да пиздец. Но никого не пустят. Всех нелегалов будут сажать, депортировать. Все развалится. А здесь ничего, – Ваня помолчал. – Телефонная карта закончилась, а надо позвонить поздравить племянницу.
– Возьми мою. Где племянница? – предложил Фома.
– В Куйбышеве. Там, где сейчас памятник большой стоит. Там убивали коммунистов.
– Врагов?
– Да. И сбрасывали в речку. Речка шириной два шага. Битком.
– Тут чисток не происходит. Тут все мягко, – Фома подошел к окну. Закурил. Ваня за столом читает «Русскую рекламу». Фома слушает и вдруг опять начинает чувствовать под ногой пол, стопа легко вибрирует под гул вентилятора из окна. – Что это?
– Просто пол трясется. За окном промышленный кондиционер. Там Taco Bell. Я им говорил, а они: «Да ничего не будет». Прошлым летом они поставили внизу еще водяной насос. Я оторвал его от стены, сейчас он на весу, а то было не устоять на одном месте.
– Я слушал «Народную Волну», там интервью с некой доктором – она по болям в спине, руках. Так она говорит, что у компьютерщиков и таксистов нагрузка на спинные и еще больше на шейные позвонки в десятки раз выше, чем у людей других профессий. А я думаю, если взять ангела, который никогда никаких нагрузок не испытывает, и нагрузить его, то тогда эти сказки будут иметь смысл. Ангел с остеохондрозом, остеопорозом, грыжей, кистой…
– Иванна не любит Жору и его родственников, соплеменников, – говорит Ваня.
– Марину?
– Да-а! Говорит, что они страшные, – Ваня усмехается. – У каждого свои понятия о красивом, – слегка извиняясь. – Иванну никак не назовешь красавицей.
– Да это она ревнует тебя ко всем бабам, которые тут живут. Для нее лучше всего, если ты будешь один.
– А как же сперма, она вырабатывается постоянно. Тут одна испанка. Я ее приводил. Приходит. Она у меня отсасывала. Я, правда, потом одевал презерватив. Она все облизывала, яйца, оба яйца! Когда кончил, все вокруг вылизала, потом начала сосать член, я кончил второй раз! Так сосет! Никогда такого не было. У Яшки сосала. Я приводил. Надо. Оно же вырабатывается. Я тебе говорил? После пятидесяти это очень важно. Да. Толе говорить бесполезно. Не хочет. С Иванной было все кончено. А она звонит и говорит: Becаuse I love you. Сдвинул плечами. Вот сейчас придет, принесет (индюшку) турку. Thanks given. Иванне нужен хороший мужик, ты же видишь, какая она! Я уеду в Нью-Хемпшир. Там жизнь дешевле, зарабатываешь больше. Позвонила одна женщина, говорит, приезжай.
– Как позвонила?
– Просто так.
– Женщины просто так не звонят. И не из прагматичности. Или точнее, их прагматичность не имеет ничего общего с деловой хваткой, у них инстинкт выживания.
– Я знаю.
– Ваня, я тебе дам $1000.
– Пока не надо.
– Тебе же надо по $3 на сабвей каждый день, кофе.
– Если что, Иванна даст. Скоро же Валька приезжает, ох, а у Иванны Big Mouse, – Иван сдвинул плечами.
Звонок в дверь.
«Fuck you! Fuck!» – это Иванна. «Yes! I am stupid» – это Ваня.
Иванна раскладывает на столе горячую индюшку.
Она столкнулась с советским типом простодушной несгибаемости. Извращенное нерасчлененное сознание, некий своеобразный пантеизм. Не ведающий, ведомый инстинктами божок-Ваня. Картинно ругая все американское, он не двигался с места и не собирался возвращаться в Омск. Йоси тоже, но по-другому. Хотя оба – американские патриоты. А в глубине их дремучих душ и патриоты России.
Ваня не может быть один. Женщины вокруг, и он их не различает. Все равны. Неразличение красоты – красота неразличения. Ваня не отличает Венеру Милосскую от скифской бабы. Он их любит не за ноги, а за души. Женщины будут Ваню любить, даже если у Вани не будет члена. Суррогатный секс – в одной руке пластмассовый прибор, а другая касается к телу «святого» (мощам). Так Фома как-то освятил для друга подарочный набор из сувенирного магазина, что возле вифлеемского Храма Рождества. В одной руке набор, а другая касалась плиты помазания в Храме Воскресения.
Рядом с Ваней они чувствуют себя в безопасности. Он безобиден, не перегружен информацией и не испорчен западными правилами, не заморачивается политкорректностью, не слышал о феминизме и мускулинности.
У меня за эти два месяца не произошло ничего, – думает Фома. – Рутина, скука, однообразие. Ваня живет быстрее. За это время у него: умерла Пальма, одна кошка родила шестерых котят, другая – семерых, он сломал спину, приезжает Валька…
Йоси сидит за столом и уже опасно на него облокачивается. Бутылка наполовину пуста. Его голос, его баритон-барин спит и ждет своего часа.
– Ты знаешь, за что у Ваньки суд? – говорит Йоси.
– За продажу гарбиджных вещей, за трак…
– Это он так говорит, а на самом деле за блоуджаб… Села черная девка, подвезти. Ну и… Оказалась, полицейская. Тут же машину окружили. Машину забрали.
– А при чем тут машина?
– Использование в целях…
– Машина как офис?
– Да, я спрашиваю, ты что, ширинку расстегнул? А он говорит, нет.
Ван Доллар
Вечером пришел Ван Доллар, сосед-китаец, но вместо летающего вверх-вниз музыкального шарика у него в руках была христианская икона, по полю которой бегали несколько малиновых, мандариновых огоньков. Святой дух малинового цвета, если мир, где он обитает, цветной.
Фома вышел на улицу.
Проехал безногий в коляске, к которой прикреплен флаг. Затем кореец на костылях, в которых на перемычках-перепонках растянуты флажки. Прогремел tow truck, обвешанный флагами, как елка игрушками. А за ним гарбидж-трак, на боку которого отпечатана картина – Статуя Свободы среди наклоненных в разные стороны, падающих небоскребов. Фома представил Йоси на коленях, кланяющегося Свободе, как древний грек – Афине.
Фома спустился в сабвей. В вагоне напротив него сел человек в свитере с короткими рукавами, в джинсах и кроссовках. На вид чеченец. Под сиденье он поставил белый пакет. Фома бы не обратил на «чеченца» внимания, если бы не резкие, разрывные, щелкающие звуки, вразнобой идущие из головы, точнее изо рта. Звуки, спрятанные за губами. Жуя жвачку, он надувал резиновые шарики внутри за закрытыми губами и щелкал ими очень громко. Иногда были слышны скрипящие звуки. Причем голова его была свешена. Но за мгновение до щелчка она резко дергалась и принимала вертикальное положение.
Всю вторую неделю порывами тянуло дерьмом. Причем вдруг и в любом месте. Обычно запах длился две минуты. Характер запаха соответствовал тому, что тянется за проезжающим гарбидж-траком – запах перемолотого, придавленного, пережатого, но не засохшего, еще живого органического. Казалось, запах возникал из «ничего». То есть он существовал всегда, сам по себе и просто проявлял себя или нет, по своему желанию. Но была одна странность. Передвижения Фомы по городу были абсолютно хаотичны. Запах возникал в любом месте. Как он мог знать его местоположение? Чтобы проверить, он спрашивал у прохожих, и они отвечали: «Да, это запах гарбидж-трака». В то же время, можно допустить, что где-то есть источник запаха, и ветер, периодически меняя направление, просто переносит его в другое место. То есть, ветер, точно как Фома, хаотично меняет направление. Так обычно бывает на острове. Так должно быть. То есть, Фома и Запах постоянно и неслучайно встречаются. Три тысячи трупов должны издавать сильную вонь. Вначале был запах пепла. А этот, новый, слишком часто возникал и пропадал.
Странно, даже на острове не может ветер так быстро меняться.
В том году Columbus Day в память Близнецов был переименован в День Патриотов.
Наконец…
Иосиф получил гринкарту. Вначале временную, по ней уже можно было ездить. Но он никуда не собирался. С места не двигался. Несмотря на то, что все его мысли занимала Маргарита. При всей его кажущейся авантюрности он в сущности был домашним.
«Он боится, – говорил Фишер, – спрашивал, брать ли ей аккордеон или нет? Я ему говорю, Йоси, ты сначала получи гринкарту. Ну, вот он и получил»
Конечно, он стал придумывать новые преграды и препоны, которые мешают и не дают ему достичь желанного, но зато означают его жизнь. Перманентное состояние возбуждения, так необходимое ему могло подпитываться только процессом достижения, а не достижением результата. Более того, красотой невозможности достижения.
Наконец, в Нью-Йорк приехала Маргарита. С группой артистов какого-то театра, будто на гастроли. И осталась.
Иосиф снял студию в Бей-Ридже, рядом с морем и стал выступать на улицах. Скоро получит лайсенз, чтобы петь на Манхеттене.
Они с Маргаритой часто прогуливаются вдоль моря и смотрят на парящий над бухтой Verrazano Bridge. Иосифу нравится, что Маргарита выделяется среди толпы, все обращают внимание… Она и вправду привлекает – высокая и стройная надушенная блондинка в полупрозрачных платьях и блузках с оборками, купонами, рюшами и кружевами, в которых ходить не по тротуару, а на сцене Малого театра в пьесах Островского или прикинуться фриком в аристократических салонах Льва Толстого или Марселя Пруста. Только когда окажешься лицом к лицу с Марго, то увидишь толстый слой грима, пудры крема… неснимаемую маску времени…
Иван расстался с Иванной и снял квартиру на Флатбуш авеню – к нему приехала Валька. Но долго она не пробыла – вернулась в Омск. Навсегда. Ванька оставил квартиру и поселился на берегу Ист-ривер напротив Эмпайер State Building в контейнере – устроил там кухню, спальню, душ, провел освещение. К нему приходят отсасывать малолетки из Гринпойнта. В праздники ему удобно смотреть салют над Манхеттеном. Иногда к нему приезжает Толя. Они выходят на берег с бутылками пива. С Йоси он поссорился, хотя они почти родственники – Людка и Валька – родные сестры. Но это все Маргарита. Ее возвышенная натура не выносит Ваню, она не чувствует себя благородной женщиной, когда он рядом.
Яшка решил заняться бизнесом с недвижимостью. Покупать дома во Флориде, делать ремонт и продавать.
Фома с Лукой сняли квартиру на 146 улице в Гарлеме.
Каждое 11 сентября на Вест-стрит устанавливается огромный черный куб, как будто в этом месте убрали квадратный дом и подняли сплошной куб его фундамента на поверхность. Из него вместо арматуры торчат стрелы-лучи голубоватого цвета. Очень тонкие, они пронизывают воздух и днем и ночью абсолютно параллельными нитями. 10х10=100 стрел по площади этого куба, собранных в два луча. Вспыхивая вместе внизу, они поддерживают друг друга на огромной высоте. Издали наблюдателю виден один невероятно высокий и тонкий столб света. Но таких столбов два. Два столба, светлых и голубоглазых Близнеца.
