БРЮХО
Ты теперь сплошное брюхо.
Твое маленькое тело
превратилось просто в брюхо.
И душа кругла, как брюхо,
и подрагивает глухо.
Твои груди неотрывно
на меня глядят, Изида,
и соски торчат, Изида,
исходя кровавым жиром.
Твой язык змеится долго –
за черту земного мира
и небесного чертога,
дальше ледяного мрака,
в хаосе гиннунгагапа
пребывая безъязыко.
Лошадь, бьющая копытом,
медленного света слиток,
пламени дрожащий сгусток.
Ты из лилий и улиток
дикий мозг растишь искусно,
дух из глины или воска.
Чаша молока и жира
устье вод околоплодных,
многошумных, полноводных,
затопляющих полмира.
СВЕКОЛЬНЫЙ САЛАТ
В квартире у мамы изгой конголезский.
– Он родственник чей-то?
Изгой конголезский
стоит на балконе, вино попивает.
Он христианин, широко образован,
вот так и приехал и жрет холодец тут,
вино попивает,
пизди́т по-французски, акцент – африканский
(а, может, блеснуть мне бонжуром/ киншасой?).
Он весь воцарился в квартире у мамы
восходит, сверкая как черное чудо.
Он был президентом, политзаключенным
(подайте салата и гуманитарки).
Его пригласил как почетного гостя
на полных харчах атташе Давидович.
Марсель Кидиабе, изгой конголезский
довольный собой, дегустирует свёклу
пускает слезу, пожимает плечами.
– А он не опасен?
– Он будет тефтели?
– Нет-нет, не из этих,
ведь он реформатор.
– Наверное привит, раз уж он парижанин.
Но только уснешь, как Марсель Кидиабе
приснится тебе с пулеметною лентой,
с зажатым в зубах здоровенным кинжалом.
Швыряет гранаты во всех направленьях
и курицу режет с ужасным оскалом.
Волшебно белеют Марселя зубищи,
сияют во мраке его голенищи,
сияют на роже глазные белки,
когда он из курицы тянет кишки.
Какой-то прикол на балконе у мамы –
Марсель Кидиабе, изгой конголезский.
Он сядет в такси и в отель «Орхидея»
поедет, а утром внезапно увидит,
как мамина свёкла краснеет стыдливо –
тревожный сюрприз в послезавтрашнем кале.
ЧЕТЫРЕСТАКУР
В день плоский, отчëркнутый в календаре,
я рожу подня́л, как усохшую питу,
и вижу – лежит в чечевичном пюре
четырестакур, тонкой плëнкой укрытый.
Четырестакура на волю отправ-
ил я, прямо в небо, кипящее супом,
в четверг, в отвратительном месяце Ав,
в который я дома торчал полутрупом.
Летит на ракете четырестакур,
а мир уменьшается, будто уварен,
и смрад источает из складок и пор.
Он весь раскурочен, разъят, фрагментарен.
Здесь света кусочек, там тени клочок.
Отломаны клювы, обрублены шеи,
ощипано тело. Им всë нипочëм.
Все мы по сравнению с этим – пигмеи.
Курс прямо на Солнце. Куриный отряд,
в синюшных пупырках, уже на орбите.
На Солнце оттают они и сгорят.
Ангина, тоска, здравый смысл? Извините.
Обуглены, фениксы дальше летят
и плëнку реальности рвут в одночасье,
и сверху на нас, как на глупых котят,
швыряют хаминные яйца на счастье.
Перевод с иврита: Евгений Никитин
