ПРЕОДОЛЕНИЕ ЭРУДИЦИИ
«мы бились в железные клетки судеб»
Л.Чертков
Объем поэтической продукции невелик. За 45 лет не наработал даже на малую серию «Библиотеки поэта».
Для печати в СССР стихи не предлагал. Не стремился собирать стадионы.
Писать стихи стал двадцатилетним, еще через двадцать лет начал их печатать.
Книжки выпускал только самиздатские. Дебютный – объемистый, поэтический итог трети века (около половины корпуса), «Огнепарк» напечатан в перестроечном 1987-м. Через 10 рыночных лет накопилось еще 96 строк на сборник «Смальта». Стихотворные максимы. Обе книги за немецкие марки автора – не комплексовал, что сочтут поступком графомана.
Вдохнул «бесценный аромат прижизненных изданий».
Сенсацию не произвели.
Студент Московского библиотечного института, куда в 1952-м еще принимали космополитов.
Не лучший трамплин для карьеры…
Любимое еврейское занятие – «рыться в книгах».
Всю жизнь хотел провести в университетских библиотеках и столичных букинистических магазинах, и провел (с пятилетним перерывом). Деньги тратит на редкие книги (которые тогда были дешевы) и на коктейли (которые тогда были не дороги).
Неформальный лидер тщательно подобранной «группы Черткова». 1953-1956 годы. Мансарда на Большой Бронной. Страшно далекие от народа молодые интеллигенты. В мансарде собирались хорошие и разные поэты. Леонид – коллективист, лидер, «душа общества»?
Над землей призрак некой свободы возник
Призрак сюрреалистический, как у Бунюэля…
Рассерженный молодой человек. Негативист. Для «внутреннего эмигранта» слишком откровенен.
В чем причины недовольства? Полагаю, причины эстетические. Главная ценность его жизни – литература. Не дал в себе воспитать невежду. Жил «в мире коктейлей и книг».
Эрудит, прекрасно осведомлен о «серебряном веке» и 1920-х. Сравнивает с соцреалистическим убожеством, которое «проходил» на институтских занятиях. Третьестепенные литераторы 1920-х писали куда лучше, чем «столпы» социалистического реализма. Неудовлетворенность самой передовой литературой в мире приводит к отторжению системы, гробящей искусства. Скептически относится к «оттепельным» попыткам придать советской литературе человечье лицо. Пожизненный нонкомформист.
Повторяется случай Белинкова. Но Белинков стремится быть политиком. Отсутствие четкой позитивной программы. Западник?.. Едва ли… Открытый антибольшевик. Читательский опыт гармонирует с жизненным.
Экзогенный поэт. Писатель с «литературным» и «историческим» жизненным опытом, не пытается приглушить ноты блоковские, пастернаковские, нарбутовские и др. Опасность – создавать «литературные» стихи, быть заглушенным эхом чужих голосов. Литературная эрудиция мешала услышать собственный голос.
У меня нет ни песен своих, ни легенд
Когда блокады слов чужих
Своих вам не дают промолвить
Такой багаж вполне подходит переводчику, мог культуртрегерствовать, но…
Толмачество и драгоманство –
Вот цех любимый Сатаны
«Время стихов» не обошло стороной Леонида.
Магистральные линии поэзии 1950-х – эстрадная, фронтовая, деревенская.
Не воспользовался возможностью стать прогрессивным молодым (молодежным) поэтом.
Художники уже могут делать неофициальную карьеру, не голодая. Поэты – еще нет.
При Сталине не писал (?). Единственный политический поэт группы. Разногласия с системой не национальные и не религиозные; национальной и религиозной проблематики Чертков в стихах никак не коснется. Названия этнических или конфессиональных групп не употребляет.
Антибуржуа. Антигосударственник. В отличие от акмеистов. Идейный еврей?.. Отношение к еврейству вообще и к еврейству собственному никак не проявлено. Позиция «хранителя» или «наследника» Великой Русской Культуры для него неприемлема, оставил ее ленинградцам…
Никогда не тянулся к массовому читателю, держался от него в стороне.
Восприятие времени в его стихах отличается от массового реально-исторического. Чертков не сомневается, что существует на ЗАВЕРШАЮЩЕМ этапе (эпохи или истории). Время подводить итоги.
Массовое сознание придет к этому через тридцать лет. Пока что все резвятся от наступившей свободы… Пастернак прощается с годами безвременщины. Социализм внешне живой и кончаться не предполагает.
Мало конкретных предметов и метафор. Много абстрактных понятий. Радости жизни не отразились.
Одно сатирическое антигомосексуальное стихотворение.
Абстрактный гуманист. Воинствующий пацифист. Убежденный антисоветчик. Но традициям русской агитреволюционной поэзии следовать не стал. Достоевскую дилемму – быть палачом или жертвой – для себя определил однозначно…
Сводит счеты с милитаризованной романтикой (Гумилев, Киплинг, Тихонов, Симонов, ифлийцы), вне зависимости от ее классовой сущности. Производственное стихотворение. Опередило соцарт лет на двадцать. Стих как оружие идеологической борьбы.
Чертков не глумится, не издевается. Реализует конституционную свободу слова. Он вполне способен
Говорить с чужим о ненужных вещах,
Рискуя своей головой.
Пожалуй, самый мрачный мастер русской поэзии.
Две большие антисоветские вещи: триптих «Соль земли» (1953) и маленькая поэма «Итоги» (1953–1954).
Неспешный анапестический стих. «Соль земли» писана от лица антигероев, палачей. Сцепка из трех монологических стихотворений. Остросоциальна. Местоимение «мы». «Мы» – это не тысячи, миллионы. Это – отделение, отряд. Без юмора (хотя бы черного). Поэзия группового действия. Человек с ружьем.
Несмотря на неупоминание конкретных историко-географических реалий. Неопределенность времени, места, лиц. Отсутствие собственных имен. Обманчивая безыскусность.
Первое стихотворение – монолог конвойных, они же – каратели, они же – исполнители приговоров.
Люди дела и долга. Служат не идее, не вождю, но приказу. Кто отдает приказ – неинтересно.
Коллективистское сознание, понимание собственной значимости. Место действия – страна, где восстание, мятеж, дезертирство – бытовое явление. Цель и смысл жизни – работа за повышенный паек.
Эмоциональная тупость: «Ставят к стенке. Спокойно работают нервы».
Есть приказ. Мы спокойно винтовки наводим,
На стволах погасает последний коричневый блик.
– Командиры приходят и командиры уходят,
Но конвой остается – чтобы расстреливать их.
В четырех строфах только глаголы несовершенного вида – повседневность, обыденность, регулярность происходящего. Заключительные строки – совершенный вид – готовность к действию:
С равнодушною злостью мы снова поднимем винтовки,
Чтоб кому-то чужому глотку прошить свинцом.
Лексика производственная – стволы, затворы, курки, винтовки, обоймы, стрельба, свинец, команда, приказ.
Фауна – жиреющие крысы. «Паримся в грязных окопах» – командировка в заградотряд. Герои не приводят приговор в исполнение, они просто выполняют приказ.
«…если будет приказ» – приказ будет, куда он денется…
Второе стихотворение романтически-экзотическое, его герои – европейские наемники, они же каратели в печальной тропической стране. Не за повышенным пайком, а за добычей: «Нас дороги манили дарами войны», «И добыче каждый был рад». Находятся на самообеспечении. Живут по уставу. Лозунг: «Грабь!» Идеологический базис нетверд: «И нам было радостно создавать Нашу неправоту». Работа сопряжена с опасностями. У этих не «равнодушная злость».
Описание действий:
«Весело было ружейным стволом
Раздвигать гирлянды лиан»
Детали – обычны, стандартны.
Пробковый шлем – крокодильская карикатура на колонизатора. Садистские для 1950-х сцены:
Ведь совсем нетрудно было гвоздить
Сапогом черепа детей
Или старому негру клюкву пустить
На потеху наших людей.
Герои третьего стихотворения – арестанты, хрустальная мечта которых – стать палачами.
Нам хотелось разлиться заразой
По широкой и тусклой стране
Ожидание настоящего дела для настоящих парней. (См. рисунок Г. Богданова «Проект памятника настоящим парням», 1980.)
Мы – простые жестокие парни
С карабинами за плечом.
Виртуозы смоленой веревки,
Ювелиры смертельных проб,
Мы еще почистим винтовки
Под дождя тоскливый синкоп!
Гордость квалификацией. Оптимистическая концовка:
Завтра снова большие дороги
Перед нами откроет рассвет.
Все стихи от первого лица множественного числа. Коллективное сознание и мировосприятие.
Отрицательные персонажи – исполнители. Организаторы – невидимы…
Тематически опережает антимилитаристскую советскую поэзию (В.Высоцкий и др.) лет на десять, а соцарт – лет на двадцать. Но – не глумится, не издевается, очень серьезен. Противник романтизации насилия. Однозначность смысла.
Авторская личность замкнута, закрыта. Всего два стихотворения с фактологией биографии.
По стихам мы не смогли бы определить возраст, происхождение, профессию, национальность, религию, семейное положение, дружеские и любовные связи, исторический период.
Полжизни прошло в пригожей Европе, об этом – ни строки…
«Итоги» – философский репортаж о ночном пути по городу. От коктейль-холла к дому.
Западный полюс Москвы. Местонахождение, отправной пункт – «В самой сонной точке земного шара», занятие –
Уж который год мы подводим итоги
За бетонною стойкой последнего бара
Девятнадцатилетний автор не рановато ли задумался об итогах? (А бар через год прикроют.)
…Пьет коктейли натощак.
По пространству-времени… безбытный, неустроенный герой. Постоянство, привычка – «который год», «заученные действа», «и опять», «всегда напомнит» и т.п.
Символика медленного:
Здесь часы протекают в замедленном темпе
Еле двигаясь, как неживой
Символика подъема-спуска. Символика порога.
Чертковская Москва отнюдь не прекраснейший город мира.
Город чрезвычайно мрачный, с элементами потустороннего. Сумрак, муть… Главная достопримечательность – «бессонный Дом Порядка» – контрастирует с «самой сонной точкой».
Московская топография практически не упоминается и не определима – «в незнакомой мне части знакомого города».
Населяют город: «со шлюхой майор МГБ», «под часами зевает милиционер», «озверевший кондуктор», охранник вытрезвителя… Другие люди не попадаются. В целом – город без людей и машин – «нет машин, и немного не по себе», «пустой эскалатор», «полутемные арки пустого метро», «угол безлюдной машины».
Прозревает «холод и мрак грядущих дней», витийствует:
А до них дойдут лишь раскрошенный камень Кремля
Да окаменевшие презервативы
А когда в родниках станет красной вода
И не будет нигде неразрушенных зданий
Луну Чертков не любит (его герои – тоже) – «тупо оскалится лунный блин», «зрачок недомерка-луны проливал чахоточный свет», «мне небес не откроет лунный швейцар», «а луна обнаглевшим швейцаром Тебе в душу пытается влезть», «Под неверной трезвея луной», «Переходы луны через улицы жестки».
Но и солнечным его не назовешь…
Дополнительное освещение – «плафоны В сумрак скупо цедят лучи», «лампы сбегают вниз по стержню», «равномерно дает огни Эльма трясущийся желтый троллейбус», «пока не дало на нетрезвые руки Окно вытрезвителя желтый сигнал»… Господствует желтый.
Героя сопровождают шумы города: «прорежется треск», «дробно бьют», «с пневматическим визгом», «режущий шарк», «захлебывается в икоте», «позывные синкопы», «глухие ступени», «ветер будет свистеть, стуча о железо», «в хрусте и треске пролязгал», «храп и соития»…
Запахи соответствуют звукам: «резким газом асфальт обдавая», «струи терпкой и дымной мочи», «плафоны, что хлором пропахли».
Чувство холода: «примерзшая дверь», «по морозным проспектам», «к холодной стене» и снова «к холодной стенке».
Остранение – автор-герой с собою на «ты». 46 раз.
«Невнятных образов перебродивший сок»
Герою сопутствуют дурные приметы (пушкинская традиция):
Одноцветные кошки на всех перекрестках
Пересекают дорогу тебе
Городская фауна вообще ущербная – умершая кошка, хромые пауки, собаки, которых выводят педерасты.
Герою грезится расстрел. Он же ассоциирует себя с убийцей, вором.
Метафоры смерти:
Вот часы и отпели мой день рождения
Два возвращения: весеннее – «неизвестно откуда» и летнее – «вернусь издалека».
Не любовь, но мечта о любви: «тискать в подъезде тело любовницы».
Стремление покинуть город, страну, уйти на свободу… Уход от действительности в сны, воспоминания, мечты.
Не на конкретный Запад (как Белинков или О.Бендер), но в «лазейки миров», «И меня никогда не разыщет закон За пределами мирной черты», «Там не за горою страна Свят-свят», «Я, может быть, тоже хочу искать Блаженные острова», в крайнем случае «повернувшись, уйти через поле и в лес». Описания «Тридевятого царства» отсутствуют, желанные страны только названы.
Лирический герой Черткова рубит дрова, бродяжничает, путешествует, мечтает, но не трудится и не пишет. Все так же одинок, безбытен, неустроен.
У Любови Орловой светлый путь по небесам, у Леонида Черткова – темный путь по земле.
Небо для него закрыто.
Предостерегает самого себя: «лучше бы тебе не заходить вперед», «лучше по утрам не раздернуть штор»…
Собственным советам не внемлет.
Читатель пересиливал в нем писателя. Не пытался печатать даже пейзажную лирику.
Фаталист. В 1955 году создал стих-предсказание своего будущего.
Вот и все. Последняя ночь уходит,
Я еще на свободе, хоть пуст кошелек.
Я могу говорить о кино, о погоде,–
А бумаги свои я вчера еще сжег.
Я уверен в себе. У меня хватит наглости
Прокурору смеяться в глаза,
Я не стану просить заседательской жалости
И найду, что в последнем слове сказать.
Наплевать. Я давно в летаргической зоне,
Мне на что-то надеяться было бы зря:
У меня цыганка прочла на ладони
Концентрационные лагеря.
Про бумаги – правда; лишил шедевров будущие поколения…
Не соответствует «оттепельному» духу. «Столько позволено всего, и не сажают!» (М.Веллер).
Эстетический бунт против примитивизма советской литературы одновременно и неизбежно становится бунтом политическим. Хочет сидеть «за дело». И сядет. Не за стихи – за высказывания.
Освободились нары Аркадия Белинкова и Даниила Андреева. «Мы все жили в тюрьме, но жили в ее объятиях, Леня Чертков же побывал в ее пасти» (М. Гробман). Борцом за народное дело быть не мог в силу мизантропии (не исключаю элемент русофобии).
Половину хрущевской оттепели провел в местах не столь отдаленных. Реализовал конституционную свободу слова…
Времена изменились, ни за что уже не сажают; главные враги системы не поэты, но валютчики.
Но не забывают и поэтов.
Ни на кого не дал показаний. Наказали не деяния, а личность. Либеральная интеллигенция (советская и западная) не заступилась, не пришло еще время. Власть тоже не стала открывать широкую кампанию, это через несколько лет посаженный писатель будет просыпаться знаменитым…
На поруки его не брали, заграница не протестовала.
В мордовских лагерях принимает участие в литературной жизни, в поэтических сборниках, тиражированных в одном экземпляре. Лагерный фольклор не производил.
«Рюхи» резко отличны от предшествующих и последующих стихов.
Бессюжетны, с элементами сюра и абсурда. Антистихи. Возможно, с элементами пародии на деревенскую поэзию.
Персонажи цикла «Рюхи» неясны, не то люди, не то животные, не то нечистая сила. Эстет Чертков впадает в крайний антиэстетизм, принимает парад уродов. «Рюхи» – не архетипы, не карнавал, но порождения теневой стороны души. Советские «каприччос». На 108-й строке исчерпаны.
Изысканный словарь заменен косноязычными вульгаризмами: «скрозь», «мине», «блямба», «глистопер», «ширяя», «мекал», «по балде», «ить», а также диалектизмами и неологизмами: «корец», «кокуровец», «кандей», «бусыга», «коровяки», «назьмом», «казло», «дындып», «сикун», «рундук», «фирибро», «рукосуи», «сулея», «лататуй», «карапет» и т.д. Требуется словарь Даля. Бессмысленность имен и действий.
Время и место – неясны. Связи с действительностью постепенно истончаются и обрываются.
Слово «Россия» отсутствует. Эпитеты к слову «страна» – «широкая», «тусклая», «эта», «уснувшая», «смешная», «родная невеселая Страна Дураков», «в пустыне родины».
Просидел Всемирный фестиваль молодежи, первый спутник, скандал вокруг Нобелевской премии, американские выставки, полет Гагарина, вынос Сталина и многое другое. Интереса не проявил.
После лагеря – исключение политики из поэзии. Отказ от лидерства. Дрейф к символизму.
Пишет о смысле жизни – главная тема.
Мое уменье жить – уменье наплевать
А человек и сам не знает
Зачем он в сущности живет
Абстрактные понятия начинают преобладать над конкретными.
Образованнейший Чертков мог развивать любые темы из всемирной культуры. Но не стал рифмовать статьи для энциклопедии или путеводителя. К вечным итээровским ценностям – родине, природе, искусству, любви – обращался осторожно.
Мог уйти в поколение дворников и сторожей, но добрые редакторы «Краткой литературной энциклопедии» удержали в литературоведах. Родина наилучшим образом применила его познания, хотя до проблемных статей судимого по 58-й не допустила. Просветитель, энциклопедист. Напоминал позабытое, открывал неизвестное.
Делал энциклопедию с человеческим лицом. По сравнению с Красовицким и Хромовым печатался очень много.
После лагеря политических стихов не писал.
Большие статьи его «героям» не полагались по рангу; скорее – это объективки, для которых предоставлялись не столбцы, но строки. Легализация авторов, о которых были невозможны даже журнальные статьи. Теперь за эрудицию ему деньги платят.
За границей свободная печать позволила ему делать предисловия.
Политического поэта сменил философ, того – моралист.
В 1974 году эмигрировал. Навсегда. По израильской визе совершил «неширу». Еврейством и сионизмом ничуть не увлекся, не стал выдавать себя за узника Сиона, предпочел европейские кафедры. Был внесистемным человеком в СССР, остался таким же на Западе.
Для житья – уютные уголки – Вена, Париж, Тулуза, Кельн – в поэзию его не попали.
С годами объемы стихотворной продукции падали. В «мансарде» написал немного, в лагере – и того меньше, после лагеря производительность поэтического труда сократилась, в свободном мире изготовлял по нескольку строк в год.
Издатель, текстолог. Собрания сочинений монополизированы Г.Струве и Б.Филипповым.
На долю Черткова пришлись однотомники В.Нарбута и К.Вагинова.
Известность. Да, настоящей славы не снискал. Печатался во всамделишном журнале «Континент».
Перестройка: всякий эмигрант – пророк в своем отечестве. Почитают всех изгнанников: и Солженицына, и Тополя, и Сашу Соколова.
Перестройка Черткова не заметила, всенародного признания и славы не принесла. Он поступил адекватно: «…ни разу не приехал в новую Россию, не навестил никого из друзей, не обратился ни в одно из российских издательств» (К. Азадовский). Его помнят друзья – поэты и литературоведы. Не те, чьи имена на слуху.
Не воспользовался эпохой литературных сенсаций, когда огульно любили всех эмигрантов.
В 1994-м флагман прогресса «Новый мир» напечатал большую подборку.
«Смальта». Блестящие кусочки несохранившегося и невосстановимого шедевра… Вопросы без ответов.
Некоторые стихи требуют пословного комментария. Приделывать начала и концы не стал.
