Александр Гольдштейн

 

О СЕЛЬВИНСКОМ

Праздник воскрешения смыслов, полтора десятилетия, со дня объявления Москвою гласности, бушующий в русской литературе, Ильи Сельвинского не коснулся. Имя его упоминают редко и по малозначительным поводам, книги почти не переиздают, изыскательский пыл, чьим бескорыстием или предощущеньем поживы образы прошлого очищаются от праха забвения, сосредотачивается на других, по нынешним вкусам, более импозантных, трагических, томных фигурах. Интерес к некогда легендарному поэту упал до точки замерзания, и, кажется, невелика надежда на то, что чьи-нибудь теплые руки отогреют стихи, без которых история русской словесности века искажена, неполна. Причина небрежения, может быть, в следующем. Произошедший в 1930 году разгром возглавляемого Сельвинским литцентра конструктивистов побудил автора, искренне желавшего быть в ладу с эпохой, – и тем более эта искренность в нем разгоралась и пламенела, чем истеричней, плотней и махровей клубилась в стране атмосфера, – взяться за переделку опубликованных вещей, наиглавнейших, центральных, принесших ему всесоветскую славу: «Улялаевщины» и «Пушторга». На этой стезе Илья Львович безоговорочный победитель, в другие времена за его триумфаторской колесницей обезьяной скакал бы сквернословящий шут, ибо никто в кириллической письменности не собирал столько воли, чтобы бестрепетно изуродовать живое потомство свое – впечатленье, что ткани лица травил кислотой и ножом отъявленный компрачикос. Постепенно освобождаемые от памяти и крамолы, от неподобающих семантических ореолов, приставших к словам, речениям, целым картинам и, что хуже, к замыслу как таковому, тексты, через несколько редакций, растянувшихся на тридцать лет, обрели наконец тот именно облик, коего добивался придирчивый испытатель, но здесь, на исходе пути, подстерегал его печальный афронт. Во-первых, отчасти размякшая власть хоть снисходила, одобрительно гримасничая, к тому, что учинял над собою стихослагатель, и в дежурных отчетах фиксировала полезность живосечений, по сути относилась к ним наплевательски, ибо в крайностях таких уже не нуждалась, да и полагаться любила на циников, к задачам обслуживания подходивших с жовиальной улыбкой и нерасщепляемой полнотою души, без надрывной риторики самоисправления, внутренней перековки и ревизии сердца; декадентские вывихи начальных революционных этапов давным-давно надлежало забыть. Во-вторых, а это было даже печальней, новое читательское поколение, на которое рассчитывал автор, почтение к идеологической крупноформатной поэме, наипаче к идеологическому роману в стихах, утратило напрочь (идеология, между тем, определяет структурные качества длинных текстов Сельвинского), и, какую редакцию ни предложи, диалектикой стихийных и сознательных сил в «Улялаевщине» или эволюцией административного слоя в «Пушторге» увлеклось бы не больше, чем антицезарианской парадною выправкой «Фарсалии» Марка Аннея Лукана. Во всяком случае, дабы эти тонкости с дегустаторской вдумчивостью на языке раскатать, потребовался бы омут дез-эссентова внимания, досуга и неутоляемой развращенности восприятия – лишь тогда сквозь пелену гражданского чувства блеснуло бы, как выразился Гюисманс, эмалевое, осыпанное бриллиантами слово.

У романизированных, в исходных поэтических версиях, вещей Сельвинского подобный читатель все же возможен, так ли трудно вообразить юношу, девушку, которых непредубежденный слух зачарован степной, ковыльной, душной аритмией борьбы за тотальную разверстку анархии в революции или жестоким и северным, кровь на снегу, прологом к мрачному действу о бюрократии. Тут, вопреки сказанному выше, довольно будет отзывчивой чуткости, довольно естественной самоотдачи гармоничным звучаниям (остальное рифмованные строки не обинуясь возьмут на себя), а свойства эти в людях держатся покамест. Иное – пьесы, патриотическая драматургия поэта, сочинявшийся им в наихудшие советские годы «государственный театр»; Аркадий Белинков молвил однажды, что публика не забудет драмтворений писателя и когда-нибудь ему о них напомнит.

Но и в сей бесплодной пустыне есть свой оазис – «Тушинский лагерь». Трагедия эта свыше 60 лет пролежала в архиве Сельвинского, настоящая публикация в «Зеркале» фрагментов из нее – первая (авторский машинописный экземпляр любезно предоставлен дочерью поэта Татьяной Ильиничной Сельвинской). Сенсационно извлекаемый из-под спуда десятилетий, «Тушинский лагерь» нуждается либо в обширных, развернутых комментариях, либо в коротеньком предуведомлении, благо в предисловии автор доходчиво трактует материал и концепцию, послужившие исторической основою пьесы. Остановившись на кратчайшем варианте, прежде всего подчеркнем очевидное, бросающееся в глаза: высокий класс письма. Так пишут классики (и ставшие ими авангардисты). И еще один, столь же существенный момент: если попытки Ильи Львовича уловить эпохальный темпо-ритм, как правило, бывали удачными, то породниться с общеобязательными идейными установками удавалось ему через раз. Энтузиастическая апелляция к повстанческим ценностям и еврейско-мессианскому субстрату нашествия инородцев в 1939 году, в пору сложения новой, постреволюционной, национал-государственной мифологии, была абсолютно не к месту. Это вопиющее несовпаденье с тем, о чем в полный голос говорили газеты и тарелки репродукторов и что обрекло отменную драму на безвестность, и придает ей двойную прелесть анахронизма.

 

 

 

Илья Сельвинский

 

ТУШИНСКИЙ ЛАГЕРЬ

 

«Хотя историк судит без свидетелей, хотя не может допрашивать мертвых, однако истина всегда заранивает искру для наблюдателя беспристрастного; должно ее отыскать в пепле».

Н. Карамзин

 

От автора

Если бы Отелло не был мавром, что изменилось бы в трагедии Шекспира? Почти ничего. Автору пришлось бы убрать кое-какие фразы о «берберийском жеребце» и т. д., но самый характер венецианского генерала остался бы нетронутым, хотя и потерял бы в красочности. Ревность, которая сделала Отелло убийцей, свойственна не одним маврам: ведь Яго преступной клеветой доводит Отелло до преступления тоже из ревности! Совсем другое дело Шейлок. Глубина этого образа не только в том, что он – отец, стремящийся отомстить за обольщение дочери, но и в том, что он еврей, мстящий за свое национальное угнетение. Здесь уже нельзя изменить ни одного существенного штриха. Национальная особенность Отелло – краска, национальная особенность Шейлока – идея.

Эти соображения возникли передо мной и превратились в проблему, когда, изучая образ Лжедмитрия II, я вдруг наткнулся на материалы, обнаруживающие еврейское его происхождение. Лжедмитрий II – еврей – это почти сенсация.

«Поверит ли потомство? – восклицал историк Устрялов. – Несколько сот тысяч россиян с боярами, с князьями предались жиду – вору тушинскому» (предисловие к летописи Бэра. СПб, 1831).

В качестве удивленного потомка я счел необходимым проверить утверждение Устрялова и заглянуть в исторические документы. Оказалось, что этой версии придерживаются по крайней мере четыре источника: «Записки» маршала Мартына Стадницкого, «Записки» Самуила Маскевича, «История короля Владислава» Кобержицкого и послание царя Михаила Федоровича Романова принцу Морицу Оранскому.

Нет сомненья, что об этой черте личности Лжедмитрия знали многие русские люди еще сто лет назад. Пушкин, например, пишет об этом совершенно определенно:

 

«Aprez avoir gônté de la royalité, voyez-la, ivre d’une himère, se prostutuer d’aventuriers en aventuriers – partager tantôt la lit dégoûtant d’un juif, tantôt la tente d’un cosaque, tojours préte à se livrer à quiconque peut lui présenter la faible espérance d’un trône qui n’exstait plus».

 

(«Наброски предисловия к «Борису Годунову»»*)

 

__________________________

* «После того, как она (Марина) вкусила царской власти, поглядите, как опьяненная химерой, отдается она одному авантюристу за другим, деля то извращенное ложе еврея, то палатку казака, всегда готовая отдаться каждому, кто может подарить ей слабую надежду на трон, который уже не существует».

__________________________

 

Если этим казаком мог быть только Заруцкий, то евреем, обещавшим Марине «слабую надежду на трон, никто другой, кроме Лжедмитрия, быть не мог.

Но тут возникает основной для художника вопрос: что такое еврейство Лжедмитрия: краска или идея? Иначе говоря, был ли самозванец, подобно Гришке Отрепьеву, авантюристом, жаждавшим власти, богатства, разгульной жизни, и, следовательно, то, что он был евреем так же несущественно, как и то, что он носил бороду, или, быть может, национальная особенность Лжедмитрия в связи с условиями жизни евреев XVII века определила его психику таким образом, что в действиях тушинца следует искать нечто большее, чем авантюру?

Прежде всего отметим, что тушинец был человеком очень религиозным именно в иудейском смысле. Согласно запискам Маскевича, после смерти самозванца среди его вещей нашли ящики с книгами на древнееврейском языке. По свидетельству Мартына Стадницкого, который долгое время находился в тушинском лагере, самозванец даже в самых опасностях воинских читал Талмуд и раввинские книги. Однако зачем религиозному человеку рваться к бурям политических треволнений? Обычно начитанные талмудисты и каббалисты отличались своей отрешенностью от будничной и уж тем более политической жизни. Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить, что XVII век был веком, когда сбывался предсказанный иудейской легендой срок появления Мессии, надо вспомнить, что именно поэтому в этом веке то тут, то там возникали «мессии»: Саббатай Цеви в Турции, Якоб Франк в Польше и т. д. Не считал ли тушинец и себя Мессией? Догадка смелая, согласен, но имеющая под собой некоторое историческое основание. Но если личные мотивы действий тушинца для нас сейчас действительно область чистых догадок, то каков был сам характер этих действий? Говорит ли он об авантюризме самозванца или пред нами все-таки человек идейный, какими бы причинами ни обусловливалась его идейность?

Историк С.Ф. Платонов в V главе своего труда «История русской смуты» пишет о самозванце так: «Русский народ дал Лжедмитрию меткое прозвище «тушинского вора»». Из этого можно сделать вывод, будто историк Платонов, как и мы сегодня, придаем слову «вор» уголовный смысл. Между тем в XVII веке этот смысл носило слово «тать», а «вор» значило совсем другое. «Вором» называли бояре народного вождя Болотникова. «Воровской» у бояр именовалась целая Комаринская волость, первая из русских земель восставшая против царя Василия Шуйского. И народ принял это прозвище: «Ливны всем ворам дивны», «Елец – всем ворам отец», – говорили о себе елецкие и ливенские крестьяне. В таких народных песнях, как «Вор Гаврюшка» и «Вор Копейкин», образы Гаврюшки и Копейкина овеяны сочувствием, нежностью, теплым лиризмом. «Вор Гаврюшенька» – называет его певец.

Слово «вор» означало «повстанец». Глагол «заворовать» – значил: «восстать». Любопытно, что двумя главами выше – на стр. 357 тот же Платонов пишет:

«Все эти туземные элементы принадлежали к «воровской» стороне московского общества. Увлеченные в борьбу с правительством Шуйского под знаменами Болотникова, они были выразителями социального протеста».

И дальше:

«К вору они являлись с тем же протестом и с тою же жаждой переворота».

Итак, Платонов великолепно знал подлинную окраску слова «вор» в XVII в. Отметим, кстати, что применительно к Лжедмитрию II он пишет «Вор» с большой буквы. Здесь это звучит как «вожак». Не данью ли царской цензуре следует объяснить это брошенное вскользь и явно антиисторическое перенесение понятия «вор» из одной эпохи в другую? Как бы там ни было – для нас сейчас важно отметить, что даже Платонов, историк, наиболее враждебно настроенный к тушинцу, видит в нем продолжателя дела Болотникова.

До него ту же мысль выразил Карамзин:

«Следуя правилу Шаховского и Болотникова, (Лжедмитрий II)… возмущал крестьян, объявлял независимость и свободу всем, коих господа служили царю, жаловал холопей в чины» («Ист. госуд. Российского», стр. 50).

То же утверждал Ключевский:

«Болотников призывал под свои знамена всех, кто хотел добиться воли, чести и богатства. Настоящим царем этого люда был вор тушинский, олицетворение всякого непорядка и беззакония в глазах благонамеренных граждан» («Курс русской истории», ч. III, стр. 58).

Самое избрание польского королевича Владислава на российский трон произошло именно из страха перед народной массой, руководимой тушинцем:

«Степенные люди, скрепя сердце, соглашались принять королевича, чтобы не пустить на престол вора тушинского, кандидата черни».

Это мнение Ключевского подтверждается и записками поляка Самуила Маскевича:

«Между тем Самозванец, узнав о пострижении Шуйского… произвел между русскими несогласие: чернь желала возвести его на престол, бояре же хотели королевича» («Дневник», стр. 48).

Страх московской знати перед Лжедмитрием II был так силен, что, заключая со старым своим врагом – Польшей договор об избрании Владислава на царство, боярские послы специально оговорили необходимость истребления тушинца московско-польскими соединенными силами.

Когда 23 мая 1871 г. на заседании генерального совета I Итернационала подвергся обсуждению факт разгрома Парижской Коммуны соединенными франко-прусскими силами, Карл Маркс в своей речи указал, что приблизительно так же  окончилась в XI веке война между французскими и нормандскими рыцарями: те и другие вдруг трогательно объединились для того, чтобы сообща раздавить движение восставших крестьян. Маркс назвал этот испытанный маневр – «старой историей».

Эта «старая история» впервые возникла на Руси в связи с появлением Лжедмитрия II – и уже один этот факт для всякого марксиста должен стать фактом первостепенного значения. Вот почему странно и даже дико читать в наши дни статьи некоторых советских историков, сваливающих в одну кучу Лжедмитрия I и Лжедмитрия II, харакеризуя обоих как польских интервентов.

Когда в своем учебнике русской истории М. Покровский называл Лжедмитрия Второго «казацко-крестьянским царем» – то это было неточно потому, что Покровский начисто игнорировал наличие в тушинском лагере большого количества польских войск и то огромное влияние, которое имели в штабе Лжедмитрия польские рыцари – Меховецкий, Зборовский, Ружицкий, бывшие командующие его армией. Но когда противники Покровского исходят исключительно из существования в тушинском лагере Меховецкого, Зборовского и Ружицкого с их отрядами, то историки эти так же далеки от истины, как и Покровский. Недолет снаряда практически ничем не лучше перелета.

Как же, однако, обстоит вопрос с поляками в тушинском лагере? Кто были эти поляки? Поляки эти были людьми двух сортов: во-первых, «рокошане», т. е. рыцари, восставшие против польского короля Сигизмунда III и вынужденные искать спасения за пределами родной земли (среди них были заочно приговоренные к смертной казни); и во-вторых – авантюристы, пришедшие на Русь пограбить, а в случае воцарения Лжедмитрия II – приобрести титулы, крестьян, поместья. То обстоятельство, что «рокошане» были большой и опасной для короля силой, явствует хотя бы из того, что при обсуждении на сейме вопроса о возможности нашествия на Русь – опытные люди посоветовали разделить польскую армию на четыре части, причем четвертую держать специально против «рокошан». Конечно, среди тушинских поляков были и королевские шпионы, например, Адам Вишневецкий, но официальных ставленников короля, которые играли примерно ту же роль, что англичане при Юдениче или французы при Врангеле, в лагере не было и не могло быть. Думать иначе все равно, что видеть в современных белоэмигрантах ставленников правительства СССР.

Любопытно, что, когда Сигизмунд III осадил Смоленск, тушинские поляки поскакали к нему ссориться: он являлся для них конкурентом, и они, естественно, требовали немедленного удаления его за пределы русской земли. Общегосударственных идей у них, как видим, не было абсолютно. Это были кондотьеры, рассчитывавшие, однако, не столько на жалованье, сколько на грабеж в настоящем и захват в будущем.

Не менее характерно и то, что когда Сигизмунд нашел в конце концов общий язык с этими кондотьерами – они решили перебежать к нему из тушинского стана. Не соединиться, а именно  п е р е б е ж а т ь.

Все эти факты в достаточной мере убеждают нас в том, что тушинские поляки и поляки короны – явление не одного порядка.

Что касается самого Лжедмитрия II, то (в отличие от Лжедмитря I) ничего общего с польской короной у него не было. Попытки Сигизмунда купить его обещанием пожизненных доходов с лучших городов Польши – Самбора и Кракова не увенчались успехом. Супругу свою Марину Мнишек он сумел настроить таким образом, что и она отказалась от обещанных королем доходов с Варшавы и ответила ему высокомерно и дерзко. Польское правительство увидело, что тушинский лагерь не только нельзя будет использовать в качестве базы для интервенции, но наоборот – он явится одной из сильнейших преград при попытке короны двинуть войска на Русь. Вот почему те же опытные люди, которые посоветовали четвертую армию держать против рокошан, вторую предполагали направить против тушинского «вора».

Во внутренних своих взаимоотношениях c тушинскими поляками Лжедмитрий держался также недвусмысленно: отвергнуть поляков он не мог, т. к. их вербовал его хозяин князь Шаховской, который, обжегшись на Болотникове, стремился ограничить власть Лжедмитрия, на зато Лжедмитрий зорко следил за тем, чтобы в его армии русских было вдвое больше, чем поляков. По словам С. Маскевича, «соотношение это Дмитрий соблюдал строго».

Личные отношения самозванца со своими гетманами и маршалами были явно болезненными. По словам того же Маскевича, он старался не подпускать к себе поляков и немцев, предпочитая русских и татар, а под конец своей краткой жизни и вовсе бежал от своего штаба в Калугу, где начал организовывать войско заново, без всякого участия в нем польских частей.

Таким образом, тушинский лагерь был раздираем противоречиями. Его князья и бояре стремились взять Москву, чтобы согнать Шуйского с престола и обеспечить власть за своею кастой, при этом они поддерживали тушинских поляков, т. к. боялись Лжедмитрия, как боялись Болотникова, и видели в тушинских поляках реакционную силу, которую в случае нужды можно будет направить против Лжедмитрия и его казаков. Иначе говоря, тушинские поляки были гвардией при Шаховском и жандармским корпусом по отношению к Лжедмитрию. Что касается самих поляков, то они лелеяли мечту о захвате Москвы, чтобы под маркой Лжедмитрия самостоятельно править Русью и богатеть на ее крови. И, наконец, крестьяне и казаки – основная масса лагеря, ненавидевшая и поляков и бояр, шла на Москву, чтобы, разгромив Шуйского, поделить завоеванные пашни между собой.

Вражда между этими тремя силами все накалялась. Именно поэтому Москва не подверглась разгрому со стороны Тушина: отсутствие единства обессиливало лагерь Лжедмитрия. Так, например, когда самозванец подошел к Москве, его поляки потребовали взятия столицы пушечным боем. Но Лжедмитрий не хотел разрушать Москву. Он отказался от штурма огнем и предпочел тактику осады, совершив этим, по мнению Маскевича, роковую ошибку, определившую всю его дальнейшую судьбу. На что рассчитывал Лжедмитрий, откладывая срок взятия Москвы, сказать трудно. Но совершенно ясно одно: будь Лжедмитрий интервентом, он не стал бы стесняться в средствах.

Итак, все приведенные исторические факты говорят о том, что Лжедмитрий II не был ставленником польской короны, каким был Лжедмитрий I, но, будучи ставленником князя Шаховского и князя Телятевского, принял, как и Болотников, сторону крестьян, вопреки замыслу и планам своих хозяев.

Болотников и Тушинец… Два повстанца, боровшиеся за народное счастье и погибшие насильственной смертью. Две судьбы, похожие друг на друга, как две капли воды. Но разная посмертная слава досталась Болотникову и Тушинцу: одного в сущности скрыли от потомков трехсотлетним молчанием, и только революция услышала его и подняла на высоту Разина и Пугачева; другой же, которого скрыть не удалось, до сих пор пребывает в дурной славе иноземного захватчика. Не пора ли исправить эту историческую несправедливость?

 

 

 

Илья Сельвинский

ТУШИНСКИЙ ЛАГЕРЬ

Трагедия

 

1606 год.

Белорусское сельцо Сокол. Маленькая мрачная молельня, освещенная семисвечником. За столом над книгами – три еврея: старик Иосиф, Самойло и человек могучего склада Абрагам. В глубине – молодой проповедник с одутловатым лицом и неистовыми глазами фанатика, вылезающими из орбит.

Абрагам трижды протрубил в рог, чтобы отогнать нечистых духов, после чего юноша начинает проповедь.

 

Проповедник.            И говорит Каббала: будет чудо.

И будет явлен царь. И этот царь

Вернет земле ее первоначальность,

Как было в оны лета. И земля

Вновь окунется в лоно тишины

И беспечальность первых дней творенья.

Вы верите ли в это, иудеи?

Евреи. Мы верим, рабби.

Абрагам (язвительно).              Верим, верим… Да.

Мы верим. А вчера мои детишки

Так и заснули без кусочка хлеба.

Мы верим, рабби, верим.

 

Иосиф.                        Ну и что же?

 

Самойло. Ах, вечно этот Абрагам!

 

Абрагам.                     Молчите.

 

Самойло. Нет, ты молчи! Пусть рабби говорит!

 

Иосиф. Да, да… не слушайте чумного, рабби.

 

Проповедник.            И если в мирных долах лев и агнец

Уже не сдружатся, как в оны лета,

То все же все наречия мирские

Соединятся вновь, как это было

При нашем праотце Адаме.

 

Абрагам.                     Рабби!

Что вы такое, рабби, говорите?

Кой дьявол вспоминать нам про Адама?

 

(Бьет себя в грудь.)

 

Скажи про Аб-ра-гама!

 

Иосиф.                               Святотатство!

Как смел ты в синагоге помянуть

Нечистого?

 

Абрагам.             Молчите вы, ханжи!

Вас убивает даже имя черта.

А почему, скажите, почему

Вы терпите такое поношенье,

Как, например… (Я слышал то у немцев!):

Словцо «      » [авторский пропуск] – «Маленький еврей» –

Есть домовой! не более того.

Ага, евреи! домовой… Ага!

Вот до чего! Уже, брат, наше племя,

Вот это избранное богом племя

Для них нечисто, а?

 

Иосиф.            Печально, брат мой.

 

Самойло. Да, это горько. Ну, а что поделать?

Ведь мы – народ, живущий без надежд.

 

Абрагам (яро).            Твои надежды в Палестине!

 

Проповедник.                        Где?

 

Абрагам. В мечтаньях про свободу Иудеи!

Пусть край отцов испепелен дотла;

Пусть только желчь его рождает почва;

Пускай его покинули слоны

И львы – и пусть взамен пришли шакалы;

Пусть птица над его ущельным морем

Летает ниже, чем ныряет рыба

В чужих морях; пусть даже от былого

Достанутся нам камни, только камни –

Мы все же будем, будем, будем бредить

Об Иудее!

 

Самойло (горько).     Мы о ней мечтаем

Уже столетия – ну и, понятно,

Так будет дальше.

 

Иосиф.                        Выхода нам нет.

 

Самойло (вздыхая).  Что-что, а уж мечтать,

                                                  конечно, будем…

 

Проповедник.            До Иудеи далеко. А выход?

А выход есть.

 

Абрагам.         Какой?

 

Иосиф.                     Откуда?

 

Самойло.                           Где?

 

Проповедник.            Сей выход – в появлении Мессии.

 

(За окошком –  топот копыт и звон оружия.)

 

Иосиф. Что там за шум?

 

Голоса.                       Эй, Янек: синагога!

Сюда, пан Меховецкий!

                     Гей, панове!

 

(В окно вламываются желонёры: Ян, Стась и др.

За ними пан Меховецкий.)

 

Проповедник. Что вам угодно, пане?

 

Меховецкий.              Все, что нужно,

Мы, пане, сами заберем. О,              !*

Ты что же, Янек, нас привел сюда?

Ведь это же не синагога!

 

Ян.                  Разве?

 

Меховецкий.  Какая-то могила, черт возьми!

                        Где серебро? Где медь?

 

Ян.                       А семисвечник?

                        В нем фунтов десять.

 

Меховецкий.                        Мало, хлопцы, мало.

 

Стась. Серебряный, пан Меховецкий.

 

Меховецкий.                    Мало.

 

(Взял семисвечник и рассматривает его.

Проповедник мягко отбирает святыню из рук Меховецкого.)

 

Проповедник.            Не можно, пане: это есть святыня.

 

Меховецкий.  Что? Эти вот олении рога –

                        Святыня?

 

Проповедник.            Пане: это есть «сефиры».

 

Меховецкий. «Сефиры»? Гм… Что это значит,

рабин?

 

Проповедник.            «Сефиры» – постижимые лучи

Непостижимого. Сия свеча

Зовется в нашей мистике – «Венец»,

Иначе – «Первенец первопричины»,

Иначе – «Мысль». Вот эта будет «Разум»,

А эта – «Мудрость».

 

Меховецкий (зевая).        Любопытно, право.

 

Проповедник.            Итак, вы, пане, видите и сами,

Что здесь не только сальные огарки,

Но в этих символах излучены

Мир мысли, мир души и мир природы.

 

(Меховецкий со скукой отворачивается и вдруг обращает внимание на полочку, где стоят два жестяных сосуда.)

 

Меховецкий. А это что? Какие-то кубышки.

Не золото ли в них? А ну-ка, Янек.

 

Проповедник.            То, пане, палестинская земля.

 

Иосиф.            К чему она вам, пане?

 

Ян (осматривая сосуды).              Верно, пане:

                        Тут поверху земля.

Абрагам (грозно).           Не рассыпайте!

 

Меховецкий. Прощупай лучше. Ковырни до дна.

 

Абрагам. Кому я говорю – не рассыпай?

 

Меховецкий. Ты, Янек, их не слушай. Делай дело.

 

Самойло. Опять рассыпал…

 

Абрагам.                          Изуверы! Звери!

 

(Бросается к Яну и вырывает обе кубышки.)

 

Ведь это все, что мне еще осталось

От родины моей.

 

Меховецкий (значительно). Теперь по-нят-но.

Там бессомненно злотики. Ян, Стась,

Мгновенно истребите их.

 

Ян.                              До брони!

 

(Обнажив сабли, желонёры кинулись на безоружных. Ян рубанул Иосифа, Стась – Самойлу. Меховецкий замахнулся на проповедника, но Абрагам сбивает его с ног. Все же сабля успела задеть свою жертву – и окровавленный проповедник падает. Между тем Ян и Стась ринулись на Абрагама. Тот прыгает на стол, оттуда в окно.)

 

Ян. Стой!

 

Стась.      Стой!

 

Абрагам (в окне).  Вы будете поодиночке

Побиты.

 

Стась. Ян! Хватай его!

 

Абрагам.                 И плоть

Костей и мяса вашего сожрут,

А кровь и воду вашу излакают

Бродяжьи псы и псицы.

 

Стась (не двигаясь с места). Ян! Хватай!

                        Хватай его!

Ян.      А ты чего стоишь?

 

Абрагам. А чтоб проклятие мое дошло

До слуха господа, я троекратно

Над вами, мертвецами, протрублю!

 

(Исчезает. Рог трубит трижды, замирая в отдалении.)

 

Стась. О, Езус… О Мария… Йозеф…

 

Меховецкий.                  Стась!

Ищи в кубышках.

 

Стась.            Зараз, пане, зараз.

 

Ян. Нет, пане Меховецкий: злотых нет.

 

Меховецкий.  Ах, дурень-хлоп! Возьми же хоть

светильник.

 

Стась. Я зараз, пане, зараз.

 

Меховецкий (протягивая руки).   Подымите!

Подставь плечо. А ты подставь другое.

 

(Его подняли. Он руками поправляет у себя челюсть.)

 

Вперед.

 

Ян.      А как же с этою земличкой?

 

Меховецкий.  Насыпь ее на рабина. Пускай

Вернется в землю предков. Amen!

 

Ян (со смехом посыпая тело проповедника). Amen!

 

(Ушли. В молельной полумрак. Вдруг проповедник зашевелился. С усилием приподнимается на локте. Голова его окровавлена.)

 

Проповедник.            Что это? Кровь?

 

(С груди его осыпается песок.)

 

                     А это что? Земля…

На горле, на груди… Что это значит?

О! Я был погребен. Да, да. И все же

Я жив. Что это: чудо? Или знак?

Печать бессмертья? Иль печать избранья?

Нет, нет, молчи! Не говори! Безмолвствуй!

Не дозволяй вводить себя во грех

Устам твоим, чтоб не сказать пред небом:

«Это ошибка»!

                    И однако все же

Я знаю то, что знаю. Был сражен.

Был погребен. И вновь живу. Зачем?

Печать бессмертья… Но к чему бессмертье

Без подвига? Чревоугодья ль ради

Господь ниспосылает нам спасенье

Или во имя нашего служенья

Священным помыслам его?

                           Мессия…

К тебе мы шли из глубины столетий.

Ты должен, как глаголет нам Каббала,

Явиться в этом веке. Боже мой!

Холодный град проходит крупной дробью

Сквозь левую ладонь мою… Но как

Поверить мне в себя? И как поверить

В мою избранность? Горе мне! Беда мне!

Чей грех страшней: того ль, кто возомнит

Себя избранным? Иль того, кто слышит

Божественные зовы и не верит?

 

(Задумался.)

 

Однако же в священных фолиантах

Имелось и такое предсказанье:

«Он будет явлен на земле Иуды».

 

(Шарит на себе, собирает в горсть землицу, которой осыпан.)

 

Но разве прах с могил моих отцов,

Где грифы мокрые дремали грозно

В предутреннем тумане… Где, быть может,

Остался запах львиного следа…

Но разве прах, вот этот рыжий прах

Не из самой ли нашей Иудеи?

Но есть еще последняя примета:

Как сказано, он выйдет из народа

Отнюдь не иудейского.

                     Но разве…

Но разве есть для господа загадки?

И разве…

              царь Димитрий…

                            иудей?

 

 

КАРТИНА II

 

Лагерь путивльского воеводы князя Григория Шаховского. Князь сидит перед шатром и беседует с проповедником, который стоит перед ним, держа в руках меховую шапчонку. Чело его перевязано окровавленной тряпицей. У бедра на медной цепи – рог.

 

Шаховской (брезгливо). Но кто же ты таков?

Откуда? Чей?

Умеешь ли по крайности хотя бы

Владеть конем и саблей?

 

Проповедник.                                   Князь-боярин.

Я знаменьем сновидческим здесь явлен.

Ужели же ты смеешь сомневаться

В его могуществе? Не я… о, нет –

Воинствующий ангел одесную

Возглавит воинство твое.

 

Шаховской.                           Отлично.

Чего уж лучше? Ангел дык и ангел.

Я против этакого атамана

Ни слова, ни полслова не скажу.

Но где свидетельство, что ты не врешь?

Ведь этак всякой может. Сновиденье…

Нет, если ты, детинушка, посланец –

Яви чудесное. Ах, вот. Смутился?

Чудесное яви.

 

Проповедник.                        Я не кудесник.

 

Шаховской (зевая). Ну, значит, и беседы нет.

 

Проповедник.                                                    Постой.

Могу явить чудесное.

 

Шаховской (забавляясь).                      Какое?

 

Проповедник.            Могу своим обличьем воссоздать

Царевича Димитрия.

Шаховской (бесстрастно).                Антихрист.

Как смеешь ты такое слово? Что?

Да я тебя… Да ты-де…

 

Проповедник.                        Князь-боярин.

Твое восстание против монарха

Без образа Димитрия – не раз

Терпело пораженье. Твой лже-Дмитрий,

Который ныне в Кракове сидит,

К тебе не ездит и не станет ездить.

Ты знаешь это так же, как и я.

 

Шаховской (оторопев). А ты-то как проведал?

 

Проповедник.                                       Человек!

Я вижу твои мысли так же ясно,

Как ты вот эту стаю воронья.

 

Шаховской.    Ну и отлично. Ну и превосходно.

За воронье спасибо. А Молчанов?

Ну, что ж Молчанов… Пусть он даже

в Польше.

Допустим. А в тебе-то что за толк?

Ты думаешь, что ежели ты рыжий,

То вышел мастью, а? Как бы не так.

Изволь-ка, братец, поглядеть сюда:

Видал? Сия червонная монетка

Изображает Гришку-самозванца,

Когда он был на троне. Что ж? Гляди.

Уж я про Дмитрия не говорю.

Но разве смахиваешь ты, бедняжка,

Хотя б на этого? Ну, сам скажи.

 

Проповедник (всматриваясь в лик Лжедмитрия I).

Так. Волосы острижены ежом.

(Я окарнаюсь.) От висков опушки

Идут до самых губ. (Я отпущу.)

 

Шаховской.    Ну, это, скажем, пустяки. А бровь?

 

Проповедник.            Бровь тонкая и женского рисунка.

 

Шаховской.    Ага.

 

Проповедник.                 А у меня?

Шаховской.                А у тебя?

 

Проповедник (вглядываясь в монету).

Нос долговат…

Шаховской.             И кстати – без горбинки.

 

Проповедник.            Рот с нежным завитком уходит

кверху,

Подвитый, точно раковина… Что ж?

 

(Возвращает монету.)

 

Ты правду, князь-боярин, говорил:

Ничем я не похож на самозванца.

 

Шаховской.    Вот видишь.

 

Проповедник.                               И однако, князь-боярин,

Мне дела нет до моего лица.

Господь, подвигнувший меня на подвиг,

Не отвратит же благости своей

Из-за несходства моего с монетой.

Как соками налитый померанец

Исходит жаром, чтобы в некий час

Неслышно оторваться от сучка

И пролететь своей стезей – вот так же

И я лечу назначенной стезею.

Мой час настал. А ведь всему есть время

И время всякой вещи на земле.

И если мне назначено прийти,

Чтобы замкнуть тысячелетний круг

И возвратить земле первоначальность

Еще невозмущенной чистоты –

Не ты ли отвратишь меня, Григорий?

 

Шаховской (глухо).  Пошто пугаешь? Прямо объяви:

В чем тайные намеренья твои?

Чтоб я тебе помог занять престол,

А ты меня зато по шее – так ли?

 

Проповедник.            Все может быть. Не знаю,

князь-боярин.

Богодарованный, богохранимый,

Руководимый свыше – я ничто.

Я тень теней его – и лишь орудье

Для совершенья замысла его.

 

Шаховской.    Какого ж это замысла?

 

Проповедник.                                Я дважды

Не повторяю то, что говорил.

Шаховской. Ну да… Ты это про первоначальность

И как бишь там ее еще… Так-так.

 

(Пронзительно глядит на него.)

 

Я – человек худой. Мы, Шаховские,

Спокон веков презрительны ко всем,

И всякие такие рассужденья

Про чистоту и прочее – ни в грош.

Собаке я поверю. Волку верю!

Хорю какому-либо, да не вам!! !

А что, коли тебя я прогоню?

 

Проповедник.            Ну что ж. Уйду. Но тем тебя

поставлю

Лицом к лицу с той силою, какая

Меня послала. Думаю, боярин,

Что ты недолго выдержишь.

 

Шаховской (криво усмехаясь).          Помру?

Ты давеча сказал, что ясновидец.

Про стаю воронья-то… Помнишь?

 

Проповедник.                                   Ну.

 

Шаховской.    Так вот скажи, коли тебе открыто:

Что думает боярин Шаховской

Про самого тебя? Иль не под силу?

Ошибся, что ль?

 

Проповедник (подумав).       Ты думаешь, боярин,

Что я блаженненький и что народ

Юродивых всегда считал святыми.

 

Шаховской. Ну, может, и не так, но мог бы думать.

И это всё?

 

Проповедник.                                И что едва ль другой

Придется так по нраву населенью,

Как этот сумасшедший.

 

Шаховской.                        Вот ты как.Об этом я, признаться, не подумал.

А ты, пожалуй, прав. Ну, а еще?

 

Проповедник (значительно). А главное, ты

 думаешь, боярин,

Что с этаким, как я, тебе нестрашно:

Я не крестьянин и не дворянин.

За мною – никого.

 

Шаховской (тонко глядя на него). И то! Однако!

 

Проповедник.            За мною никого. Один и будешь.

Захочешь – вознесешь. Захочешь –

скинешь.

Никто с тебя не спросит.

 

Шаховской (восхищенно).    Ох, и шельма!

Ужель я так и думал? Впрочем – что ж?

А почему бы этак и не думать?

Умно? Умно! И даже дельно… А?

 

Лжедмитрий. Благослови меня, большое имя

Царя Димитрия! Кровавый призрак,

Скитался ты по степям и лесам,

Своей чудесной дымкой покрывая

Стяжательство одних и спесь других.

Так послужи хоть раз святому делу

Таких повстанцев, для которых сердце

Не просто-напросто полфунта мяса,

А нечто большее… Быть может, мир!

 

Шаховской (потирая руки). Вот навязался,

дьявол… Сущий дьявол!

 

 

КАРТИНА III

 

Заседание сената и сейма в Кракове. Король Сигизмунд III держит речь. Рядом с ним на троне – его супруга Констанция Австрийская. На ступеньках трона – сын короля, пятнадцатилетний Владислав. Рядом с ним канцлер Лев Сапега. Поодаль в унылой позе Михаил Молчанов.

 

Король. Сенат короны и великий сейм!

Вы помните? Когда к нам из России

Приехал этот человек…

(указывает на Молчанова.)

            …который

Признал себя Димитрием – мой двор

Открыл пред ним все залы и конюшни.

 

Молчанов.      Но я, панове, с первых дней…

 

Сапега.                                      Молчите!

 

Король. В нем видела республика возможность

Вернуть под нашу руку трон российский,

Утраченный со дня ужасной смерти

Несчастного Отрепьева.

 

Молчанов.                  Панове!

Я с первого же дня сказал, что…

 

Владислав.                             Satis!

Не смейте говорить при короле.

 

Молчанов. Я говорю при сейме и сенате.

 

Добка. Он может говорить!

 

Владислав (вскакивая). Король не слышит!

 

Новодворский. Сенат и сейм имеют право

слушать!

 

Казановский. Ваше высочество, вы говорили,

Теперь садитесь. Говорите вы.

 

Молчанов. Ясновельможные панове, я…

Как только прибыл к вам от Шаховского,

Немедленно признался королю,

Что я… я чрезвычайно малодушен.

 

Казановский. Какое дело Польше до того,

Великодушны вы иль малодушны?

 

Владислав.     Вы обязались наименоваться

Царевичем Дими…

 

Сапега (ему).                 Молчите!

 

Новодворский.               Русь

Желает видеть своего царя.

И вы обязаны…

 

Молчанов.               Я не обязан.

 

Казановский. А как же соглашение с Шахувским?

 

Молчанов. Я передумал.

 

Владислав.                  Хо! Он передумал!

Как это вам понравится, панове?

Он передумал… Смерть ему.

 

Поляки.                           Смерть! Смерть!

 

Король. Сенат короны и великий сейм,

Хотя бы он сейчас и согласился,

Но случай ускользнул.

 

Добка.                    Не может быть.

 

Капеллан. О, Jesus! Очевидно, принц Шаховский

Махнул рукой на этого валета

И подобрал другого. На Москву

Идет уже с ногайцами, с донцами

Какой-то жид из-под местечка «Сокол».

 

Казановский. Проклятие!

 

Владислав.                   И все из-за него!

 

Новодворский.   Когда бы он не мямлил…

 

Капеллан.                             Отщепенец!

 

Добка. Изгнать его за польские пределы!

 

Новодворский. Позор вам, пане русский!

 

Поляки.                                  Вон! Позор!

 

(Свист. Молчанов убегает. В него летят палки и шапки.)

 

Король.           Сенат короны и великий сейм,

Я спрашиваю вас: угодно Польше

Отныне отказаться навсегда

От власти над Москвой?Казановский.                   Ого. А кто же

Вернет республике ее затраты

На полчища Отрепьева?

 

Владислав.                 Вы правы!

 

Сапега (королю). Скажите им о шведском короле.

 

Король. Панове. Дело не в одних затратах.

Нам сообщили, будто царь Василий,

Бессмысленность которого известна,

Еще одну наивность совершил:

Он приглашает шведов для защиты

России от Димитрия. Мы скажем,

Что безусловно старый враг наш Карл

Зудерманландский, знающий о нашей

Политике на севере России,

Захочет овладеть Москвою сам.

 

Сапега (королеве). Спросите короля, что это даст.

 

Королева.       Что это может дать ему, о, Ваше

Величество?

 

Король.           Что может дать? Немало.

Благодаря России он сумеет

Соединить норвежцев и датчан

Под властью Швеции, как это было

Еще при королеве Маргарите.

Тогда у Польши явится сосед

Такой военной мощи, при которой

Республика не сможет сохранить

Не только рубежей, но и… как знать?

 

Сапега (в притворном ужасе).

                    Столицы?

 

Королева.                 Боже мой!

 

Капеллан.                                Но где же выход?

 

Король. Сенат короны и великий сейм.

Я, вами избранный король, прошу

Благословить меня на выступленье

И дать права на квартные войска.

 

Капеллан. Опять война?

 

Новодворский.               Рискованно, панове.

 

Казановский. А как же, пане, мыслите вы Карла?

 

Новодворский (зычно).

А может, пане, все это не так?

Сенат короны и великий сейм!

Бесспорно, что с Москвою воевать

Пока нестрашно. Все ее границы

Раскрыты, словно осенью леса.

Все сообщенья прерваны. Все рати

Разбиты. Города и села в пепле.

Но следует ли Польше с легким сердцем

Помчаться на равнины государства

Обширного и людного? Не знаю.

Но знаю, что тогда ей надлежит

Иметь четыре армии. Не меньше.

Против царя, во-первых. Против Карла –

То во-вторых. Противу жида – в-третьих.

И против наших рыцарей, чей бунт

Уже выходит за пределы Польши…

Вы знаете, о ком я говорю?

 

Поляки. – Ружицкий?..

            – Меховецкий!

                           – А Зборовский?

 

Новодворский.  Вот-вот, панове. Это есть

в-четвертых.

Но армии такие содержать

Немыслимо без тягостных налогов.

Налоги же опасны. Вот и все.

 

(Пауза.)

 

Владислав.     Поляки! У индейцев есть обычай:

Когда вожди, собравшись у костра,

Решают всякие большие вещи,

Старейшины всегда провозглашают:

«Послушаем и мнения детей».

 

(Смех.)

 

Капеллан (улыбаясь). Где пан-крулевич

вычитал такое?

Владислав. Нигде. Мы, пане, как коронный принц,

Читаем только тех, кто есть по крови

Не ниже нас. То значит – Соломон,

Который царь, а также Марк Аврелий,

Который император.

 

(Хохот.)

 

                           Что за смех?

Панове! Я прошу не скалить зубы!

Гей! Пан-маршалок! Требую от вас

Сейчас же сатисфакции!

 

Добка (хохочет).        Простите…

 

Король. Сенаторы республики, прошу вас

Воздать мне честь и выслушать спокойно

Его Высочество.

 

(Собрание постепенно умолкает.)

 

Владислав (сердито).                    Сенат и сейм!

 

Сапега (подсказывает). Сенат короны и великий

сейм.

 

Владислав (упрямо).  Сенат и сейм! Все, что вот

тут сказал

Пан Новодворский, это очень мудро.

Вы мне понравились. Спасибо, князь.

 

Новодворский.  Однако, черт возьми…

 

Владислав.                     Мы вам сказали:

«Спасибо, князь».

 

Новодворский (пожимая плечами).

                    Я очень тронут, Ваше

Высочество…

 

Владислав.             Конечно, мой девиз:

«Король – это война». Но, как правитель…

 

Королева (улыбаясь). Как  б у д у щ и й  правитель.Владислав.                Ну, конечно.

А разве я сказал…

 

Королева.                     А вы сказали:

«Правитель».

 

Владислав.                   Фу, какая небылица,

Вы вечно опасаетесь чего-то,

Ваше Величество. Само собою,

Я думал то же самое, что вы.

Вот я и сбился. Хорошо уж. Пусть.

Так вот. Мы почитали бы за благо,

Чтоб самозванец присягнул бы нам.

 

Новодворский (улыбаясь).  А если он откажется?

 

Владислав.                                  Казним!

 

(Смех.)

 

Казановский. Но как его заполучить, me corde?

 

Добка. Казнить нетрудно!

 

Казановский.              Как заполучить?

 

Владислав. Как? Хо! Не знаю, пане. Короли –

Дают идеи – остальное ваше.

 

Королева.       Его высочество бесспорно прав:

К чему, панове, жертвовать войсками,

Когда у самозванца пол-России?

А приманить его нетрудно.

 

Новодворский.             Разве?

 

Королева. Мне кажется, панове, что нетрудно

Там, где мужской изнемогает ум,

Не женское ль восторжествует сердце?

Вы позабыли про Марину Мнишек,

Сенат короны и великий сейм.

 

Король. Ба! Это государственная мысль!

 

Сапега. Внимание, сенаторы, вниманье!

 

Королева. Второму самозванцу очень важно,

Чтобы его женой была супруга,

Обвенчанная с первым самозванцем

И бывшая уже на троне.

 

Владислав.                 Браво!

 

(Целует королеве руку.)

 

Королева.       Ведь если эта женщина признбет

В нем мужа своего, — простой народ

Пойдет за ним огромными толпами.

 

Король.           Великолепно!

 

Сапега.                             Первое свиданье

                        Мы им устроим в Кракове!

 

Владислав.                              Да-да!

                        У самозванца выхода не будет!

 

Добка. Пускай попробует не появиться.

 

Казановский. Появится!

 

Сапега.                        На бровках приползет!

 

(Смех.)

 

Новодворский. Но ведь она в плену у москвичей!

 

Владислав. Мы выкупим!

 

Король.                        О, да. Московский царь

Не станет балансировать с Мариной

На острие литовского меча.

Да здравствует же наша королева

Констанция Австрийская.

 

Поляки.                       Виват!!

КАРТИНА IV

 

Лагерь Лжедмитрия в селе Коломенском. Шатер самозванца. Лжедмитрий стоит у раскрытого полога и глядит на луговину, где расположились его войска. Вечереет. Видны огни и дымы костров. Широкий гул голосов, скрип телег, ржание, мычанье, блеянье и лай пронизываются звуками волынок, букцин и лирней. Все это великолепие то замирает в отдалении, то врывается вместе с ветром и как бы кружится по палатке.

 

Лжедмитрий (один).  Рокочущие трубы русских… Бой

Ногайских бубнов… Польские виолы…

Свиные пузыри у запорожцев…

А этот говор! Этот жаркий гул!

В дыму костров он кажется сейчас

Огромным варевом людских наречий.

Как я мечтал об этом… Как я бредил

Вот этим вихрем пестроты… Я счастлив!

Теперь передо мной одна забота:

Как сохранить дыханье этой лавы?

Как это все в одно соединить,

Чтоб род людской, распавшийся на звенья

От вавилонского столпотворенья,

Опять спаялся в золотую цепь?

 

(За спиной самозванца приоткрывается полог поменьше, и входит шут, напевая и постукивая в такт парой деревянных ложек.)

 

Шут.    «Ты позволь, позволь, хозяин,

                        В нову горенку взойти,

                        В нову горенку взойти

                        Да вдоль по новенькой пройти!»

 

Лжедмитрий. А, это ты. Захаживай, приятель.

 

Шут. Да я уже взошел. Не попечись.

                        «Нет ли у тебя, хозяин,

                        В доме лишнего бревна?

                        Коли есь лишно бревно,

                        Давай вытащим его».

 

Лжедмитрий. Бревно? Зачем бревно-то?

 

Шут (подмигивая).                 Погоди.

                        «Нет ли у тебя, хозяин,

                        В доме лишнего… вина?

                        Коли есь лишно вино,

                        Давай выпьем мы его».

 

Лжедмитрий (смеясь). Ах, вот к чему ты все это.

Ну, что же –

Поройся в погребце. Найдешь – твое.

 

Шут. «Поройся…» А сам-то не знашь? Чудно, ей-право. Пить не пьет, а про запас держит. Скряга ты, государь, вот кто.

 

Лжедмитрий. Зачем же скряга? Для друзей держу.

А сам я, ты ведь знаешь, слаб здоровьем.

 

Шут.    Это ты, государь, кому другому скажи, а я-то знаю. Тебе бусурманской верой пить не велено. Ну, и не пьешь.

«А вот они, пузатые,

А вот они, паратые…

                        Медок

                        Да пиво,

                        Чтоб с ног

                        Да сбило».

 

                      (Пьет.)

 

А ты, государь, мужик ничего. (Пьет.) Хотя и жидовин. (Пьет.) Ну – да беда не грех. Нам хоть бы черта с рогами, абы делал, чего хочем. (Пьет.) Царь Борис – татарином был. Ведь вот до чего! И то ничего. А погиб – что народа не уважил.

 

                     (Пьет.)

 

Лжедмитрий. Да?.. Ну, а как его уважить?

 

Шут.                                           Впросте.

Не трожь ты его – вот и все твое уважение. Мы пошто против царя Васьки лютуем? А по то лютуем, что ему, собаке, и сон не в сон, коли он, собака, и во сне народу не губит.

 

                    (Пьет.)

                        При царе Ваське

                        Жили по-хватски:

                        Край огня –

                        Дык в огонь столкнут.

                        Край воды –

                        Дык в воду спихнут.

                        Край балты –

                        На топор возьмут.

 

                      (Пьет.)

 

Ну, вот и выпил. Уф.

 

Лжедмитрий (иронически).  И что же? Счастлив?

 

Шут. Я, государь, повсегда счастлив. Намедни вылетел галчонок да и пошел плыть на левое-то крылушко. Окружил два раз деревце да на сучок и сел. А я, государь, тут возьми и подумай: вот оно, счастье-то.

 

Лжедмитрий. Кому же счастье? Галке?

 

Шут. Да не галке, а мне. Мне счастье. А то однова стою я в церкви. Поп вопит, а я крещуся – и о дву перст и щепотью, а все бога не чую. А тут с улицы шершень о слюду ударился: ззум. Гудит, гудит – бьется. Рыжуй! Сердитой! Я и восчувствовал: вот он, бог.

 

Лжедмитрий. Что? Шершень – бог?

 

Шут. Да и шершень. Житие земное, проще сказать. Я ведь, государь, – еретик. Только ты, гляди, помалкивай. Никому чтобы!

 

(За шатром говор. Шут выглядывает.)

 

Эге, государь… Хозяин твой к тебе жалует.

 

(Входит князь Шаховской.)

 

Шаховской. Здорово, государь мой!

 

Шут.                                             Будьте здравы,

Григорий свет-Петрович.

 

Шаховской (снисходительно).      Здравствуй, шут.

 

(Лжедмитрию.)

 

Ну, как ты, государь мой?

 

Лжедмитрий.             Я отлично.

 

Шаховской. Не жалуешься ли на что?

 

Лжедмитрий.                     Нисколько.

 

Шаховской. Коли чего не этак – ты скажи.

Боюсь я за тебя.

 

Лжедмитрий (смеясь).              Не прогадать бы?

 

Шаховской. А что ж? Нешуточная вещь – престол.

А вера православная – тем паче.

Ну, ладно. Коль нырнул – так уж плыви.

Тут, братец, вот какое нынче дело:

Ты у меня не первый, так?

 

Лжедмитрий.               Ну так.

 

Шаховской. Так вот. Не повторить бы нам грешков,

Которых натворил Иван Исаич.

 

Лжедмитрий. А в чем грешки?

 

Шаховской.                А не перебивай.

В чем, говоришь, грешки? А в том грешки,

Что он, Болотников, искал победы,

Прикидывая лишь на мужиков.

И земли им давал… И всяко званье…

Ну, и погиб. И правильно погиб!

А как же иначе – спрошу я вас?

Кто кличет бурю – тому смертью платят.

А что мужик? Какой мужик вояка?

Перевелись у нас богатыри.

 

Шут. Ну, это врешь!

 

Шаховской.         А ты молчи, урод.

 

Шут. Молчу, а врешь.

 

Шаховской.            Вот я тебя!

 

Шут.                Молчу жа!

 

(Скороговоркой.)

 

Не все на Руси караси – а ты пошурши – пойдут

и ерши.

 

Шаховской. Перевелись, я говорю. И то:

Где Святогоры? Муромцы? Аники?

 

Лжедмитрий. Иное время, князь Григорий.

 

Шаховской.                                То-то.

 

Лжедмитрий. И нет Самсона против силы

множеств.

 

Шаховской (зорко взглянув на него).

Гм… Вот ты что. Но мейстеры войны

Сейчас нужнее, чем при Святогоре.

Хотя у Маржерея расспроси:

Тут те и пуля, тут те и стрела.

А всякие подкопы? Шанцы? Взрывы?

Куда тут мужику? Орать ура?

А ино дело, говорю я, рыцарь.

Он с детства к сим наукам приучен.

Его хоть надвое переруби,

А он свое возьмет.

 

Шут.                  Бреши-бреши.

С вралей-то пошлин не берут.

 

Шаховской (вспыхнув).  Ты-ты…

 

Шут. Я-я…

 

Лжедмитрий (Шаховскому). Оставь.

 

Шаховской.                    Да он ведь… он глумится!

 

Шут (дразня). «Сказал на глум,

                        А взяло на ум.

                        Подумал еле –

                        А вышло на деле».

 

Шаховской. Молчать!

 

Шут.            Молчу.

 

Шаховской.                      Да как ты смеешь, голь?!

 

Шут. Хо. Голь. А ты-то кто? От ерника балда,

от балды шишка, от шишки – ком. А черт ли в нем?

 

Лжедмитрий. Не вслушивайся. Он на то и шут.

 

Шаховской. Уж я те пошучу! С кем говоришь?

 

Лжедмитрий (шуту). Ни слова, Кошелёв.

 

Шаховской.                             Далдон!

 

Лжедмитрий (шуту).                               Молчи.

Так что же ты надумал, князь-боярин?

 

Шаховской. Я из тебя повытяну ремней-то!

 

(Успокаиваясь.)

 

Чего надумал? Сделал, говори.

Прошу, панове!

 

(Приоткрывает полог.

Входят князь Ружицкий и Лисовский.)

 

Шаховской (представляет Лжедмитрию).

            Князь Роман Ружицкий.

Потомок Наримунда. Лютый враг

Литовско-польским королям.

 

Шут (определяя).            Кобель.

 

Шаховской. Чего?

 

Шут.        Молчу.

 

Ружицкий.                  Служить я, пане, рад

Московскому царю моим мечом,

Моею честью и моей добычей.

 

(Лжедмитрий кланяется.)

Шаховской (тихо). Ты с ним потом поговори.

Он видел

Твою как бы супругу, что ли… Мнишку.

 

(Представляет следующего.)

 

Лисовский. Белорус. Душою – витязь,

А ремеслом разбойник. Хо-хо-хо.

Я это в шутку, пан Лисовский, в шутку.

 

Шут (оценивая). Ишшо кобель. Нет, этот, видно,

сука:

За грош – чо хошь.

 

Лисовский.                   Я, пане, рад служить

Моим мечом – московскому царю.

 

(Лжедмитрий кланяется.)

 

Шут (выскакивая и расшаркиваясь перед поляками).

Благодарим, панове. Просим службы.

Пришли до нас пограбить? Дело-дело.

У Фили пили да его ж побили?

 

Лисовский. Кто это?

 

Шаховской.           Шут.

 

Лисовский (едко).         А я считал – министр.

 

(Входит Меховецкий. Увидев Лжедмитрия –        отшатнулся.)

 

Шаховской. О! Вы встречались?

 

Меховецкий.                         Совершенно нет!

 

Шаховской. Пан Меховецкий будет, государь мой,

Верховным гетманом твоих дружин.

 

Лжедмитрий. Как?! Меховецкий?

 

Шаховской.                            Эдак. Меховецкий.

 

(Пауза.)

 

Лжедмитрий (закрыв глаза, шепчет, как молитву).

Предание гласит: «Саул не царь.

Истинноцарствующий зла не помнит».

 

(Повернулся к Ружицкому.)

 

Скажите, пан Ружицкий: где царица?

Что с нею? Отчего она чрез вас

Мне письмеца прислать не пожелала?

 

Ружицкий. Так вышло, государь. Я, государь,

Не смел явиться перед королем

(Меж нами были счеты).

 

Лжедмитрий. Понимаю.

 

Ружицкий. Меж тем ее величество – царица

С отцом своим и свитою своей

Изволила отбыть на Польшу.

 

Шаховской.                      Что-о?

Отбыть? Но как отбыть? Она в плену.

 

Ружицкий. Была.

 

Меховецкий.     Но по решению Москвы…

 

Шаховской. Не понимаю. Чтобы царь-собака

Рискнул бы… Что?

 

Лжедмитрий.              Понятно. Все понятно.

Скажите, пан: а верит ли она,

Что я супруг ей?

 

Ружицкий.                Да не очень верит.

 

Лжедмитрий. Но хоть взволнованна?

 

Ружицкий.                          Удивлена.

 

Лжедмитрий. Удивлена… Скажите, пан Ружицкий:

Давно ли выехала?

 

Ружицкий.                    Дня четыре.

 

Лжедмитрий. Так. Значит, подъезжает

под Смоленск.

Охрана велика?

Ружицкий.                     Я не сказал бы.

 

Лжедмитрий. Пятьсот? Семьсот ли? Тысяча?

Сто тысяч?

 

Ружицкий. Семьсот, пожалуй.

 

Лжедмитрий.                                Гетман Меховецкий!

Вели седлать. Поскачешь на Смоленск.

Возьмешь с собою половину лавы

Из крымцев и ногайцев. Кошелев!

Распорядись.

 

Шут. Я мигом-глазом.

 

Лжедмитрий.        Стой.

А пану-гетману пускай дадут

Коня… Но вот какой бы масти? Масти!

 

(Суеверно.)

 

Я ей хочу добра. В восьмом виденьи

Зехария как будто говорит,

Что кони персов были белы, ибо

Никто не сделал столько нам добра,

Как славные Ахемениды.

 

(Шуту.)

 

                       Белой!

 

(Шут убегает.)

 

Шаховской. Нашел кому дела-то поручать.

Все спутает небось. Пойдемте, пане.

Я сам распоряжусь.

 

Меховецкий (кланяясь Лжедмитрию). Имею честь!

 

(Уходят.)

 

Лжедмитрий.    А ты, Ружицкий, подберешь коня,

Возьмешь казацкой конницы две лавы

И выедешь за гетманом, но так,

Чтоб он тебя не видел. Понял?

 

Ружицкий.                          Понял.

Лжедмитрий. И если он, добычу захватив,

Не повернет обратно, – ты, Ружицкий,

Его изрубишь острием меча.

Но только если он не повернет!

Зря не губить.

 

Ружицкий.              Я понял.

 

Лжедмитрий.                    Погоди.

 

(Суеверно.)

 

Так. Камень Реубена был рубин,

И знамя Реубена было красным.

А красный цвет в преданьи – гнева цвет.

 

(Ружицкому.)

 

Бери, поляк, рудого скакуна.

 

Ружицкий.      Рудого?

 

Лжедмитрий.        Только. Чем рыжей, тем лучше.

 

(Провожает его к выходу.)

 

Экклезиаст когда-то говорил:

Три вещи непостижны для меня –

Путь падающей полночью глухою

Немой звезды; путь ветра в океане;

И путь мужчины к женщине, Ружицкий!

 

(Ружицкий уходит. Лжедмитрий один.

Он очень печален.)

 

Лжедмитрий. Судьба моя… Сейчас тебя я вижу

С такой отчетливостью, точно вспомнил

Прошедшее. Боярин Шаховской

Уже не верит в Русь, а верит в Польшу.

Поляки же меня убьют. И правы:

Иначе им нельзя никак. Убьют.

Как грустно с этой ясностью. Какое

Мучение, должно быть, – каждый вздох

Считать последним… Подносить ко рту

Коврижку хлеба, пахнущего степью, –

И чуять дух могилы. Наклоняться

К ручью испить – и видеть отраженьем

Червивый череп…

              Но тогда зачем же

Не оседлаю лучшего коня

И этою же ночью не уйду

В татарские просторы? Почему

Я, как лесной олень, иду на выстрел?

Кто мне ответит?

            Некому ответить.

 

 

КАРТИНА V

 

Шатер Лжедмитрия. Самозванец и шут.

 

Шут (поет).

«Ай, Марина, ай, Марина,

Золотистая заря.

Ты б ворота отворила,

Принимала бы царя.

Я бы рада отворила,

Славный Митрей-осударь.

Только мне твое-де рыло

Хоть подойником ударь».

 

Лжедмитрий (читая). Ну, и дурак.

Откуда же царице

Придет на ум подойник?

 

Шут.                            Вот те на!

Чай, баба.

 

Лжедмитрий.    Водки хочешь?

 

Шут.                Отчего ж?

Губка и та пьет.

 

(Басом.)

 

«Эй, парень малой,

Наливай водки алой!»

 

(Сам себе дисканточком.)

 

«Цичас».

 

(Пьет. За шатром пенье приближающихся фанфар.)

 

Шут. Приехали никак… Слыхал трубу?

Приехали…

 

(Выбегает на улицу.)

 

Сюды, сюды… Эй, тетки.

 

(Снова вбегает в шатер.)

 

Так ты смотри тово-де… Чтоб не ето…

Чтоб не расстраивался, коли что…

А вдруг да не признбет нас царичка.

 

(Выбегает на улицу.)

 

Давай – давай! Сюды – я говорю!

 

(Снова вбегает в шатер и становится в позу. Входят – старушка Антипьевна и юная полька Зося.)

 

Идут!.. Вы что за людь-то?

 

Зося. Камеристки.

 

Шут. Ага. А я Петрило Кошелев.

Министра тутошний. Нишкни… Тсс… Тихо.

 

Зося (приседая). Мы очень, очень рады,

пан министр.

 

Шут. Ну, то-то. А для первого знакомству

Дозвольте вас у губки.

 

Зося.                       Цо?

 

Шут.                              У губки.

 

Зося. Ах, что вы, пане…

 

Шут (официально). Нет, уж вы дозвольте.

 

Зося. Нет-нет, не можно…

 

Шут.                              А тады у шейку.

 

Зося. Ах, нет.

 

Шут.               Обычай, ягодка, обычай.

Уж коли кто приехал, тот сперва

Цалуется с министрой.

 

Зося (лукаво).                     Правда?

 

Шут.                       Крест.

 

Зося. Ну, раз обычай…

 

Шут.            Да уж будь покойна.

 

Зося. Тогда сначала с бабушкой.

 

Шут (опешив).                       Чего?

Ах, с бабкой? Чо ж. Ведь так и водку пьют:

Сперва-то горько, а посля и сладко.

А ну, бабусенька: Христос воскресе.

 

(Обнимая ее.)

 

Антипьевна. Да бросьте вы, бесстыжие!

 

Шут.                            Но-но…

 

Антипьевна. Нашли часок! Тут спешка.

Слышь, министра:

Раскладываться здеся, али где?

 

Лжедмитрий. Здесь, здесь.

 

Антипьевна.           Людишки! Ну-те! Живо-живо!

Сперва давай поклажную казну:

Казенки, рундуки, шкатуни, шафы,

Ларцы да коробеи.

 

Шут.                              Где ж сама?

 

Антипьевна.    А едет, батюшка. За нами едет.

Эй-эй, куда? Орясина худая!

Посмей-ка… Урони мне…

 

Лжедмитрий.             Кошелев!

 

Шут. Ау?

 

Лжедмитрий. За атаманами!

Шут.             Бегу!

 

(Уходит.)

 

Антипьевна. А где же часомерье? Зося, Зося!

 

Зося. Да вот оно.

 

Антипьевна.       Поди сюды. Считай.

Сурьма… Бальзамец… Розовая водка…

Братинка, так?

 

Зося.           Ну так.

 

Антипьевна.                   Конек?

 

Зося.                   Конек.

 

Антипьевна.  Да кружечка, да цашечка, да котлик.

А где же достокан?

 

Зося.                  А вот стакан.

 

Антипьевна. А где ж на достоканное-то дело

Да кубок с колокольцами?

 

Зося.                 Он здесь.

 

Антипьевна.  Ага. Ну, а ларец?

 

Зося.                          Какой ларец?

 

Антипьевна. «Какой-какой». Такой. Обнаковенный:

Со всякой мелкой кузнею.

 

Зося.                 Да вот он.

 

Антипьевна. Где? Ась? Ну да. Ну, так оно и есть.

Сереженьки… Ага… А где монетка?

 

Зося. Монетка?

 

Антипьевна.  Иноземцева монетка

Лжедмитриева лика? Ай-ай-ай.

Победная головушка моя,

Монетку утащили. Золотисту.

Что вещи покупают. Ай-ай-ай.

Зося. Да что вы, баушка? Вот и монетка.

 

Антипьевна. Где?

 

Зося.      Вот.

 

Антипьевна. Да ну? Спасибо, голубица.

Спасибо, умница. А я-то, я-то…

Аж дух перехватило.

 

(Считает.)

 

                   Зуботычки,

Щипец, рылец да бритвенка…

 

Зося.                         Их две.

 

Лжедмитрий (задумчиво).

Вот женщина. Еще и смех ее

Не долетел до слуха, а уж вещи,

Как голуби, слетелись в голубятню:

Поют, воркуют – и уже понятна

И поступь и повадка госпожи.

 

Антипьевна.  Чего сказал?

 

Лжедмитрий.                  Я не сказал. Подумал.

Я думаю, что очень трудно жить,

Когда так много нужно.

 

Антипьевна.              И – родимец!

Да все и горе наше оттого,

Что все это ни к лешему не нужно.

Скажи-ка, батюшка (я чаю – здешний),

А где же Митрий?

 

Лжедмитрий.              Вот он я.

 

Антипьевна.                Ага.

Ты, стало быть, и будешь ложный царик?

 

Лжедмитрий. Что-что?

 

Антипьевна. А етот. Самодельный.

 

Лжедмитрий.                  Ну.

Антипьевна. А коли ты – то вот тебе подарок

От государыни царицы.

 

Лжедмитрий.                    Четки?

 

Антипьевна. Они, родимец.

 

(Входят Шаховской, Зборовский, Лисовский

и Маржерэ.)

 

Антипьевна.                     Эй, ходи построже!

Аль повылазило?

 

Лисовский.               Здорово, царь!

 

Лжедмитрий. Здорово, атаманы.

 

Шаховской.                             Поздравляю,

Димитрий Иоанныч, с милой гостьей.

 

Лжедмитрий. Спасибо, князь.

 

Зборовский (Лисовскому). Да только вот беда:

Узнает ли жена да мужа?

 

Лисовский.                Тсс…

 

Шаховской. А это что за диво, государь мой?

Неужто четки?

 

Зборовский.          Четки.

 

Лжедмитрий.                Дар супруги.

 

Маржерэ. О, царственный подарок, ma          ! [авторский пропуск]

 

Зборовский. Еще бы: рыбий зуб.

 

Лисовский.                            И верно – рыбий.

 

Шаховской. Не в этом штука. Ты гляди сюда:

Ворворка, низанная жемчугами,

Кончается серебряною кистью.

 

Лжедмитрий. Не в ценности тут сила, князь-боярин,

А в смысловом черчении зерна.

Глядите: глобус, глобус, глобус, глобус…

Зборовский. Ага.

 

Шаховской.      Скажи на милость!

 

Зборовский.                    Это – дар!

 

Лисовский. Благословенье на завоеванье?

 

Маржерэ. Какая женщина, monsieur Зборовский!

Ка-кая женщина!

 

Зборовский.              На то полячка.

 

Лисовский. Положим, чешка.

 

Зборовский.                      Враки.

 

Маржерэ.                        Но, messieurs!

Вы позабыли о французской крови!

 

(Пенье труб.)

 

Шаховской. Она!

 

Маржерэ.          Ее Величество!

 

Лисовский.                Царица!

 

Лжедмитрий (тихо).  Позор или победа? Оттолкнет,

По-женски уязвленная несходством

Еврейского лица с любимым ликом?

Или умна окажется настолько,

Что, все виденья страсти победив,

Возвысится до лжи? Что ей милее?

Труп мужа или всероссийский трон?

 

(Входят Меховецкий и Ружицкий. Стали по обе стороны входа.)

 

Ружицкий. Смирно!

Меховецкий.        Ее величество – царица!

 

(Входит Марина.)

 

Маржерэ. Messieurs les commendors – salut!

 

Лжедмитрий.             Она!

(Рыцари выхватывают сабли на караул. Марина ищет среди них самозванца, скользит глазами по одному, другому, третьему, но не догадывается. Тогда Лжедмитрий раскрывает будку и разом выпускает из нее стаю белых голубей.)

 

Лжедмитрий. Приветствую супругу нашу!

 

Марина (зажмурившись и не видя его).         Милый…

 

 

 

КАРТИНА VI

 

Шатер самозванца. Марина в платье из белого виссона с пурпуром – в полудреме лежит на топчане. У ног ее Лжедмитрий.

 

Лжедмитрий. Марина… Море в волосах твоих,

Луна его и синева его;

Дыхание твое как жар пустыни,

Когда она подернута росой,

Роса же так легка, что не сверкает,

Но претворилась в благовонье. Зубы

Твои подобны коннице татарской,

Плывущей в белой пене от восхода

До самого заката – и восход

Есть верхнее излучье, а закат

Есть нижнее излучье уст твоих.

 

Марина (мягко).  Ты молишься, Димитрий?

 

Лжедмитрий.                   Что ж, молюсь.

 

Марина. Ты странный, да? Тебя приятно слушать.

Твой глуховатый голос так ласкает.

В нем хрипотца какая-то. Да? Правда?

Какая-то особенно мужская.

Мне очень голуби твои, Димитрий,

Понравились. Ну, говори еще.

 

Лжедмитрий (послушно).  Гортань твоя,

когда зевнешь, Марина,

Напоминает храм, в котором зубы

Сидят, как иудеи в одеяньях,

Взыскующие – вот-вот прозвучит

Над ними слово божье…

Марина.          Храм? Смешно.

Храм… Ты ужасно милый. Просто милый.

Ну, говори, что хочешь. Значит, храм?

А кстати – ты в Москве бывал?

 

Лжедмитрий.                     Ни разу.

 

Марина. А будешь?

 

Лжедмитрий.      Буду.

 

Марина.                     Ну конечно, будешь.

     А я?

 

Лжедмитрий. И ты.

 

Марина.                Ты хочешь, да?

 

Лжедмитрий.                 Хочу.

 

Марина. И ты отдашь мне Новгород и Псков?

 

Лжедмитрий. Что?.. Я на миг отвлекся.

 

Марина.                                 Я сказала:

    Ты возвратишь мне города мои?

 

Лжедмитрий. Твои?

 

Марина.                 Мои. Мои, мои, славнюся.

Димитрий (но не ты, а тот Димитрий)

Мне их поднес как свадебный презентум.

 

Лжедмитрий. Он не имел на это власти.

 

Марина.                                   Вот как?

Ты, значит, не отдашь нам ни Смоленска,

Ни Стародуба? Нет?

 

Лжедмитрий (сухо).        Постой-постой…

Опять, Марина, я тебя не понял.

Кому же это – «нам»?

 

Марина.                            Ну, нам. Полякам.

 

Лжедмитрий.  Послушай, женщина. Ты кто такая?

Жена мне? Или, может, соглядатай

В моем же лагере?

Марина (резко).        Оставь, Димитрий.

Не будь глупей, чем кажешься. Ты кто?

Ты – лицедей, играющий лишь роль

Другого лицедея, чья задача

Была сыграть царевича. Молчи.

Не делай из себя шута, Димитрий.

 

(Пауза.)

 

Я, кажется, обидела тебя?

Прости. Я не хотела. Дай мне руки.

Какой ты теплый. На: погрей мои.

Тебе не скучно слушать, государь,

Наивный лепет ветреной девчонки?

Не лучше ль замолчать ей?

 

(Лжедмитрий молчит.)

 

                           Что мне Русь?

Ведь в каждом сердце есть своя часовня.

Кто может упрекнуть меня, мой милый,

За то, что я люблю свою Варшаву

И ей желаю счастья? Кто, Димитрий,

Посмеет упрекнуть тебя за то,

Что ты мечтаешь о Ерусалиме?

 

Лжедмитрий. Я?

 

Марина.            Ты мечтаешь. Я это узнала

По ласковым словам твоим. Ведь правда?

Уста мои, дыхание мое,

Подобные закату над пустыней, –

Сознайся – это только нежный повод,

Чтоб вызвать в сердце тайные виденья

Библейской родины твоей. Ведь так?

Конечно, ты об этом и не думал…

 

Лжедмитрий (улыбаясь).   Вот ты какая…

 

Марина.                                И потом еще:

Когда ты произносишь «иудеи»,

То это слово у тебя звучит

С таким же мягким львиным рокотаньем,

Как и «Марина».

 

Лжедмитрий (любуясь ею).   Вот как? «Иудеи»?

Ты просто обольстительна.

Марина.                       Я знаю.

 

Лжедмитрий. Я никогда не думал, что и ум

Бывает как-то так… совсем по-женски

Изящен и волнующ. Говори.

Слова твои я чувствую губами,

Как поцелуи. Говори еще.

Ты… Дьяволичка…

 

Марина.                         Я сказала все.

Еще вчера, когда я увидала

Твои горючие глаза – то сразу

Увидела в них муку. Да-да-да.

Несчастный юноша. Как ты страдаешь.

Я это горе тонко постигаю…

Ведь я сама… А впрочем, обо мне

Не стоит говорить… Что я хотела?

Ах да. Ты знаешь: первый мой супруг,

Чтобы добыть России выход к морю,

С полковниками разработал план

Удара по турецкому султану.

Что – если бы тебе осуществить

Отважный этот замысел, Димитрий?

Ведь ты, как русский царь и патриот,

Я думаю – прекрасно сознаешь:

Империи нужна волна морская,

Как я тебе. Ведь правда я нужна?

Да? Правда?

                 Кстати: этой же победой

Ты мог бы выговорить гроб господен

Ну, и… провинцию, где он стоит.

Не знаю только, как она зовется:

Арабия? Нет, не она. Сидон?

Иль может… Палестина?

 

Лжедмитрий (глухо).             Дьяволица.

Тебе-то что до Палестины?

 

Марина.                          Мне?

    Мне ничего. Она нужна  т е б е .

 

Лжедмитрий (недоверчиво).  Ах, только?

Значит, это из любви?

 

Марина (обнимая его). Ну да.

 

Лжедмитрий.                    Из состраданья?

Марина.                      Ну, конечно.

 

Лжедмитрий (сухо). Спасибо.

 

Марина.                             Поцелуй меня.

 

(Лжедмитрий целует.)

 

                                       Скажи:

«Родная».

 

Лжедмитрий (нехотя).   Ну, родная.

 

Марина.                            Это громко.

 

Лжедмитрий (улыбаясь). Родная…

 

Марина (в истоме).      М? Ты вправду? Ну, так как же?

 

Лжедмитрий. Что «как же»?

 

Марина (слабея от страсти).  Как же Новгород

и Псков?

 

Лжедмитрий (быстро отстранившись).

Ты что сюда – на ярмарку пришла?

 

Марина. Но-но, не забывайся.

 

Лжедмитрий.                     Нет, постой.

Ты кем меня по совести считаешь?

Бродяжкой? Проходимцем?

 

Марина.                         Боже мой!

Зачем такие страхи? Кто не знает,

Что ты – наследный принц. Дофин. Инфант.

 

(Пауза.)

 

Лжедмитрий. Меня это не ранило, Марина.

Да, я не царской крови. Даже шут

И тот об этом знает. Но запомни:

Я не царям наследую, Марина,

А вечности.

 

Марина (иронически).    А это что за вещь?

Постой. Куда ты? Дмитрий.

Лжедмитрий.             Отойди.

 

Марина.   Я просто пошутила. Ты не понял.

     Вот глупый… Ну, поди сюда.

 

Лжедмитрий.                       Отстань.

 

(Пошел к выходу, но в дверях задержался.)

 

Быть может, скоро, да и очень скоро

Пред вами разыграется такое,

Что вряд ли, пани, вам придет охота

Корить меня происхожденьем.

 

Марина (чтобы что-нибудь сказать).   Да?

 

Лжедмитрий (со страстной силой).

Я не наследничек. Я – предок, пани!

 

 

 

КАРТИНА VII

 

Шатер самозванца. Командующие войсками Лжедмитрия – Зборовский, Ружицкий и Меховецкий пируют. Царь и шут сидят в стороне. Марина прохаживается от одних к другим.

 

Марина. А кто, панове, помнит Польшу?

 

Зборовский.                          Prosit!

Мы пьем за Польшу!

 

Марина.                          Помните? В Варшаве

На узкой уличке святого Яна

Есть маленький медовый погребок.

Я вижу ясно вывеску: корабль

И крылья вместо парусов.

Зборовский.                 О, да.

 

Ружицкий. Ну, кто ж не знает?

 

Меховецкий.                   Кто не знает? Там же ж

Я пил когда-то паточный, приварный…

Постойте, прушу пана – дай бог память –

Малиновый с гвоздикой, можжевельный,

Литовский, дедовский и княжий. Уф!

(Смех.)

 

Марина (подойдя к Лжедмитрию).

Так как же Новгород и Псков, Димитрий?

Отдашь мне свадебный подарок?

 

Лжедмитрий.                         Нет.

 

Марина. Напрасно. Я прошу не за себя,

Но, может быть, – за сына.

 

Лжедмитрий (пораженный).              Что? За сына?

 

Марина. А помните, вельможные панове,

Костелы наши?

 

Зборовский.            Ну, конечно!

 

Ружицкий.                     Как же!

 

Марина. Высокие и тонкие костелы

С большими циферблатами часов.

Ведь правда – те часы едва ль не больше

Самих костелов. Мне они всегда

Мерещились похожими на сердце,

Пробитое стрелой.

 

Меховецкий.                О, пани, пани!

Когда то так, то значит, сердце муе

Подобно есть костелу.

 

Зборовский.                      Молодец!

Вы поняли его намек?

 

Марина (смеясь).                Нет-нет.

 

Ружицкий. Нет, поняли.

 

Марина.                      Да нет же!

 

Зборовский.   Браво, браво!

Блистательно, пан-гетман, поняла.

 

Меховецкий. О, пани: ручку.

 

Зборовский.                      Поняла!Ружицкий.                     За женщин!

 

(Пьют.)

 

Ружицкий. А почему не пьет пан-император

С своими рыцарями?

 

Лжедмитрий (отрывисто).  Не хочу.

 

Ружицкий. Пан-император брезгует?

 

Меховецкий (тихо).   Похуже:

Боится, как бы мы не подложили

В вино отравы…

 

Зборовский.              Prosit, пане, prosit!

 

(Пьют.)

 

Лжедмитрий. Сын… Мальчик мой… Наследник,

может быть,

Моих мечтаний… Кто же он однако?

По матери – француз, поляк и чех,

А по отцу – еврей. Какой державе

Послужит меч его? Какое племя

Зажжет его загадочную кровь?

Не то ли, чьи страданья горячее?

А вдруг наоборот? А вдруг, с издетства

Поставленный меж златом и огнем,

Он злато изберет? Тогда будь проклят

От чрева матери твоей. Тогда…

 

(Охваченный новой мыслью.)

 

А вдруг Марина солгала? Ей нужно

Смягчить мое презрение.

 

(Ей.)

 

                       Марина!

Марина. Что, милый?

 

Лжедмитрий (мрачно). Отгадай загадку.

 

Марина.                                  Да?

 

Лжедмитрий. В Талмуде спрашивают: отчего

Меж пятницей к субботе – при огнях

Девице с золостистою головкой

Нельзя играть с котом?

Марина.              С каким котом?

 

Лжедмитрий (проводя рукой по волосам).

Допустим, с рыжим?

 

Марина.                          Не могу. Не знаю.

 

Лжедмитрий (значительно).

Ответ довольно точен: оттого,

Что кот… случайно… может оцарапать.

 

Марина. Ты угрожаешь?

 

Меховецкий (спьяна). Это глупо: кот

И в среду тоже может оцарапать.

 

Зборовский.  А «при огнях»? При чем здесь –

«при огнях»?

 

Марина (обращаясь к полякам высокомерно).

Чуть-чуть побольше юмора, панове.

 

Меховецкий.   А что же? При огнях, так при огнях.

Да будет свет! Панове, зажигайте!

 

(Вынимает из мешка и ставит на стол серебряный семисвечник.)

 

Ружицкий. Откуда это?

 

Марина.                     О, какая прелесть!

 

Меховецкий. Не правда ли? Подарок капеллана.

 

(Лжедмитрий со стоном хватается за сердце. Входит Лисовский.)

 

Лисовский. Панове! Только что за бугорком

Нашли убитым желонёра Яна.

 

Меховецкий (трезвея). Мой человек?

 

Лисовский.                        Увы.

 

Меховецкий.                    Что это значит?

 

Ружицкий. А это значит: equitus напился,

Пристал до юбки, а попал на нож.

Меховецкий. Но почему, панове, почему

Все это происходит лишь со мною?

 

Ружицкий. Случайно, пане гетман.

 

Меховецкий.                  Ох, боюсь,

Что не случайно, пан Ружицкий.

 

Марина.                                Finis!

Довольно, господа. Лисовский, пейте.

О чем мы говорили, господа?

 

Зборовский. О женщинах.

 

Марина.                         О женщинах, да-да.

 

Лжедмитрий. Ружицкий! Слово царское мое

Я никогда не изменяю. Но!

Но если б Меховецкого не стало –

Ты был бы гетманом.

 

Марина.                           О, Jesus! Спать!

Ты весь горишь…

 

Лжедмитрий.              Не лягу.

 

Марина.                      Кошелев!

Во фляжке розовая водка!

 

Лжедмитрий (отстраняя ее).              Прочь!

 

Меховецкий. Цо пан мой мысли у-нем?

 

Ружицкий (очнувшись).                  Цо? Пуйдземы.

Не тшеба менчить го. Ходзымы, пане.

 

(Уходят.)

 

Лжедмитрий (в полубреду).

А голову его и длань его

Я вывешу перед моим шатром,

Как сделал Иегуда Маккавей

С военачальствующим Никанором.

 

(Пауза.)

 

Петрусь.

Шут.                Ау?

 

Лжедмитрий.     Взгляни на мой язык.

 

Шут. Гляжу.

 

Лжедмитрий. Ну. Волоска не видишь?

 

Шут.                                     Нету.

 

Лжедмитрий. А кажется, что волосок.

 

Шут.                                     Пустое.

Испей вина да и тово – усни.

 

Лжедмитрий. Который день в пожаре голова…

Рот в горечи… И удалился сон

От глаз моих… Я мучусь на постели,

Как дверь на крючьях – и порой… да-да…

Ты знаешь ли – мне кажется, что день

Так никогда в полях не заалеет.

Петруша.

 

Шут.    Чо?

 

Лжедмитрий.      Ты где?

 

Шут.                 А вот он я.

 

Лжедмитрий. Сиди-сиди. Я это так… Сиди.

Я про другое. На заре, Петруша,

Я все гляжу в предутренний туман

И думаю: страна, страна какая!

Равнина без предела и без края,

Вся в травах, васильках и бирюзе.

Такая может прокормить досыта

Не только что Россию – целый мир!

 

Шут (гордо). Хо. А то нет?

 

Лжедмитрий. Такая, Кошелев,

Такая бы могла и приютить

Любое племя, а?

 

Шут.                           Любое, Митя.

 

Лжедмитрий. Пожалуй, и татар?

Шут.                            Да и татар.

 

Лжедмитрий. Пожалуй, и скоттландцев?

 

Шут.                                     Кто их знат?

Может, и их, шкоттландцев. Нам-то чо?

Земля-то божья.

 

Марина.                    Вот и я о том же

Твержу тебе уже несчетно раз.

 

Лжедмитрий (изумленно). Кто это?

 

Марина.                            Это я, Марина.

 

Лжедмитрий.                             Вот как?

Я от тебя такого не слыхал.

 

Марина. Как не слыхал? А Новгород и Псков?

Что для такой державы, как Россия,

Два города каких-то? Пустяки.

А ты упрямишься.

 

Лжедмитрий.             Не понимает.

Опять не по… Не хочет понимать.

Уйди.

 

Марина (подняв брови).  Кому ты это? Мне?

 

Лжедмитрий.                              Уйди!

Я задыхаюсь при тебе.

 

Марина.                              Димитрий!

Шут (ей).        Айда-айда. Чего тут не видала?

Ну, государь и государь. Чего ж?

Эк, невидаль.

 

Марина.                 Не прикасайся! Шут!

 

Лжедмитрий. Не тронь ее… Она… Она сама…

 

(Марина величаво удаляется.)

 

Шут. Ушла?

     Ага.

 

Лжедмитрий. Не плакала?

Шут.                            Кто? Марья?

Нашел плакучую березку. Как жа.

Заплачет этакая.

 

Лжедмитрий.             Ах, Петруша.

Зачем она такая? Я, Петруша,

Хотел открыть ей небо на земле.

Я будущее чувствую так ясно,

Как будто вспомнил прошлое, а тут

Все тянут меня за полы назад,

Куда-то в щелку, в норку – и Марина,

Пожалуй, больше всех.

                     Так я, Петрусь,

Я ночью написал один указ.

Он небольшой. Четыре или… Но…

Вся жизнь моя, Петрусь… Быть может, я

Для этого на свет… Это скрижали!

 

Шут. Какой указ-то?

 

Лжедмитрий (торжественно).         А такой указ,

Чтобы казаки наши и крестьяне,

А также черемисы и мордвины,

Поляки даже и скоттландцы даже

(Скоттландцы, коих Шуйский закупил

И кои пленены моею ратью) –

Все, кто от сердца чистого идет

За вольный ветер, – каждый получает

Коня и землю.

 

Шут (опешив).                   Ге. Коня и землю?

 

Лжедмитрий. Ну, как?

 

Шут.                          А князь?

 

Лжедмитрий.             Какой?

 

Шут.                       Да Шаховской.

 

Лжедмитрий. Ах, что мне Шаховской?

Что Меховецкий?

Ты! Ты-то одобряешь?

 

Шут.                                   Я?

 

Лжедмитрий.             Ну да.

Подумай: получается ведь так,

Что Русь как бы для всех!

 

Шут.                             Да уж понятно.

 

Лжедмитрий. Нет, ты подумай, Кошелев: ведь это

Побольше, чем Колумбию открыть.

 

Шут (вдумываясь). Коня и землю…

 

Лжедмитрий.                   Что мне гроб господен

Да и провинция, где он стоит?

Пусть там могилы дедов и отцов,

Но будущее наше не в могилах.

А тут? Ведь тут же материк открылся!

Здесь мир! Часть света!

 

Шут (зачарованно).               Землю и коня…

 

 

 

КАРТИНА VIII

 

Ночь. Шатер самозванца. Шут лежит на топчане.

 

Шут (один). Вот и Ильиный день прошел, а я

За недосугом даже в поле не был.

А нынче в поле новизны-то: во!

Кабан со всем гнездом своим жирует;

Медведь сосет овсы; лиса поди-ко

Исходит линькой, что листом березка;

А бирючье – те начинают выть.

Эх, грешной человек – люблю подвывку…

Да время где достать? Ну, да теперь,

Теперь-то уж недолго. Заживем.

Указ отписан. Завтра пред походом

Зачтем его на лобном месте, Петя,

И – с помощью господней – на Москву!

 

(Сладко потягивается.)

 

Коня и землю… Как жа ето буде?

И сколько на душу? Аль так? На глаз?

А впротчем, нас, Петруша, не обидят.

 

(Прислушивается.)А? Будто голос… Нет, это сова.

Сова и есть.

                Так как жа будем жить-то?

Ну, перво-наперво середь двора

Поставлю и’ збу, рубленную в лапу.

Да не просту. А с повалушей, чо ли.

Да с клетью. А в углу, как у татар,

Налажу башенку о трех житьях.

Для соколиной стаи. Эх, малина!

Хоть тут жа по невесту засылай.

А чо ж? Чем не жених? Плешив маленько?

Да зуб не полон рот? А я скажу:

Плешак, да не лешак. А она: «Цо?»

Эх, Зося, Зося… Я ведь это, Зося,

Давно приглядываюся к тебе:

И очи у тебя как ведра меду,

И зубки что игралищные костки,

И чисто серебришко – голосок.

Ну, подь сюды-ко. Гули-гули-гули…

Поди, баженная… Поди, молёнка.

А она: «Цо вы, пане? Так не можно».

А я ей: «Хо. Кому не можно? Дура.

А у кого земелька и лошадка?

А у кого в дому-то соколятня?»

 

(Прислушивается.)

 

Сова близ дому кличет – не к добру…

А у кого, я говорю, конек?

А у кого опять жа… А? Сова.

А что как не сова? А что как ляхи?

Условилися на совиный поклик

Ну и кричат. Ей-богу, ляхи. Ляхи!

А коли вправду ляхи – ведь убьют.

За всяко просто, а? Убьют… Эх, Петя.

И угораздило ж… Да нет: сова.

 

(Прислушивается.)

 

А у кого земелька и лошадка?

А кто кажинную да ночку дремлет

На царской на постели, Зося, а?

Царево дело, Зося, таково,

Что спать ему нельзя: убьют, понятно.

Во сне убьют. Но ведь Митюша мог бы

Кого другого поселить в шатре –

Ну, скажем, Тучу или же Башку.

А он – Петрилу! Потому – министра!..

(Снова прислушивается. Подбадривает себя

песней.)

 

       «А сова из дупла

            Глазками

                   Луп-луп.

        А совишка из дуплишка

            Ножками

                   Туп-туп».

        Эх, совушка-вдовушка…

 

(У входа возникают две тени: Шаховской

и Меховецкий.)

 

Шаховской (шепотом). И главное –

пускай своей рукой

Напишет на указе: «Отменяю!» –

А там – кончайте дело.

 

Меховецкий. Слышал, пане.

 

Шаховской. Но только чтоб ни стона. А не то

Казаки налетят и…

 

Меховецкий.               Знаю, пане.

 

Шут. Чо это? А? Вононько тень… А? Тень.

 

Шаховской (исчезая).    Ну, с богом!

Меховецкий.    С богом.

 

(Начинает подкрадываться к топчану.)

 

Шут (громко).             Кыш!

 

Меховецкий.                     Пан-государь?

 

Шут (струсив). О, господи Велесе: Меховецкий!

Не по добру пришел… Сова кричала…

Не по добру… Открыться, чо ли? Шут.

Чего с меня? Мы махонькие.

 

Меховецкий.                   Что же?

Ужель пан-государь после всего,

Что он проделал, может спать спокойно?

 

Шут. По Митю он… Ага… Да обознался…

Коли откроюсь – он уйдет искать,

А сыщет – дык и… Ну, да это шиш!

Уж это бабка надвое…

 

Меховецкий (подходя ближе).   Так-так.

Не отзываетесь, пан-государь?

 

Шут (баском). Могим и отозваться, пане гетман.

 

Меховецкий (подступая). Ах, вы меня узнали?

 

Шут (пятясь).                        Не впервой.

 

Меховецкий. А вам, я вижу, все-таки не спится?

 

Шут (светски).           Быват-быват.

 

Меховецкий.                   Ах, это так понятно:

Всё часу не имеете. Всё мысли,

Каким бы средством гетмана убрать.

Не так ли?

 

Шут.                  Не твое собачье дело.

Чай, мы-то нй звали тебя. Ступай.

 

Меховецкий (подходя ближе).

А вы, ваше величество, напрасно

Изволите рядиться под шута:

Меня вы не обманете.

 

Шут (пятясь).                    Да где уж.

 

Меховецкий.  Кого угодно – только не меня.

 

(Они идут по кругу один за другим.)

 

Ежйли вы укрыты темнотою,

То это не помеха моей сабле

Найти дорогу к вашей голове.

Знакомая дорожка, доложу вам.

Об этом знает некий проповедник

Из синагоги, что в местечке Сокол.

Не правда ли, пан-государь?

 

Шут (соглашаясь).           Эге ж.

(Про што однако?)Меховецкий. Сабля эта здесь!

Но вы не бойтесь. Ваша жизнь, Димитрий,

Зависит в этот миг от вас самих.

 

Шут. От нас самих? Вот это разговор.

Вот это, скажем, дело. Ну, айдате.

Давай-давай.

 

Меховецкий.        Имею приказанье

От князя Шаховского.

 

Шут (заинтересованный).    Чо? Ага.

Како ж такое?

 

Меховецкий. Догадайтесь, пане.

 

Шут. Ага. Ну, а за что?

 

Меховецкий.           Поймите, пане.

 

Шут (спокойно). Поня’л.

 

Меховецкий.            Но я покорно отойду,

Ежйли вы взамен распорядитесь

Казнить одно лицо.

 

Шут.                               Казнить не долго,

Да глядь – кого.

 

Меховецкий.             Ружицкого.

 

Шут.                               Ах, толькя?

Ну, это можно. Это разрешаем.

 

Меховецкий (грозно). Вы не шути’те!

 

Шут.                          Да каки тут шутки?

 

Меховецкий. Я вынужден добиться этой крови,

Иначе, пане, он прольет мою!

 

Шут. Да я жа обещаюсь.

 

Меховецкий.             Дайте клятву!

 

Шут. Клянуся.

 

Меховецкий.  Чем?

Шут.   Да вот те крест.

 

Меховецкий.              Ах, так?

Опять меня хотите обмануть?

 

(Снова движется к шуту.)

 

Ведь вы же в крест не веруете.

 

Шут.                                    (Дьявол!

Узнал-таки, что я, мол, еретик…)

 

Меховецкий.  Заклятие давайте.

 

Шут.                             Чо? Заклятье?

 

Меховецкий.  По-древнему еврейски.

 

Шут.                                    По-яврейски?

Ух ты…

 

(Чешет в затылке.)

 

Меховецкий.  Вот видите: вы не хотите.

 

Шут. Погодь-погодь. По-древнему? Ага…

 

(Торжественно подымает руку.)

 

   «Якши-бакши

       Ясак

       Ярлык

   Шах-падишах».

 

Меховецкий. Постойте, пане: «падишах» – ведь это

Как будто по-татарски.

 

Шут.                      Кто их знат?

Они там, бусурманы, друг у друга

Ну вроде русских-белорусских.

 

Меховецкий.                        Что ж.

Я верю вам пока. Но только знайте:

Ежйли вы не выполните…

 

Шут.                 Брось!

И не тако варганили… Ступай уж.

Меховецкий. Так значит, гетманом останусь я?

 

Шут. Ну ясно, ты.

 

Меховецкий (лихо щелкнув пальцами).

            Рискну.

 

Шут.              Ужо, ужо.

 

(Меховецкий удаляется.)

 

Шут (один). Уф. Весь измок… И напугал же, леший.

Чуть не убил. А ловко это я

Царя-то из себя? Хе-хе… Все «мы»-де,

«Ступай»-де… Ай да Петя Кошелев.

Ну, чарочку одну ты заработал…

 

(Достает фляжку и наливает.)

 

Одну ты заработал…

 

(Пьет.)

 

                 Так. Одну.

 

(Пожевал губами.)

 

И даже две. Две чарочки. Ага.

 

(Пьет.)

 

А ведь один бы чутошный пустяк,

Словцо неверное – и крышка. Крышка!

За этакое дело надо – три.

 

(Наливает.)

 

Однако же беда не миновала.

 

(Пьет.)

 

Дурынду объегорил. Хорошо.

А чо коли сболтнет кому другому?

А этот – третьему? А тот тому?

И до Ружицкого дойдет, пожалуй.

А он возьми да явится сюды?

 

(Наливает четвертую.)

Второй-то раз, Петруша, не словчишь.

Примета есть такая. Чо же делать?

Пугнуть бы, а? Зараньше бы пугнуть,

Чтоб зб версту никто не подходил.

Да только чу придумать, говори?

 

(Пьет.)

 

Затею лай. Как будто бы в шатре

До черта всяких гончих. Да борзых.

Да выжловок. А чем не дело? Дело.

 

(Разыгрывает собачью драку.)

 

«Полкан, Полкан» – Гав-гав. – «Мамай,

назад».

Тяв-тяв… Гау! — «Кому сказали, дьявол».

Ррр… гав. Тяв-тяв… Ррр… А-и. А-и. А-и.

 

(Прислушивается.)

 

Пользительно выходит. Даже совы…

И те… Стой. Кто это?

 

Ружицкий.                        Ружицкий.

 

Шут.                                    Врешь.

 

(Пауза.)

 

Ружицкий. Где… государь?

 

Шут.                                Я за него.

 

Ружицкий.                        Дурак.

Мне государя нужно.

 

Шут.                     Ускакамши.

А что?

 

Ружицкий.   Да ничего.

 

Шут.                           Ай дело?

 

Ружицкий.                  Дело.

 

Шут. Скажи – я передам.

Ружицкий.             Ну, что ж. Пожалуй.

Ночным дозором обходя заставы,

Совсем вот тут – у наших куреней

Наткнулся я конем на чье-то тело.

Ты слушай хорошо.

 

Шут.                               Дык боже мой!

 

Ружицкий. Сначала думал – пьяный.

Тронул плеткой –

Не шелохнется. Достаю огниво –

Засек и вижу…

 

Шут. Кто жа?

 

Ружицкий.  Меховецкий.

 

Шут. Дык это… это ты его?

 

Ружицкий (задумчиво).   Хотел.

Но не успел. Меня опередили.

 

(Троекратный звук удаляющегося рога.)

 

 

 

КАРТИНА IX

 

Тушино. Лобное место. Шут читает войскам указ Димитрия, который в полном боевом облачении сидит на коне золотистой масти.

 

Шут. «Богодарованный, богохранимый,

Мы, русский император Дмитрий Первый

Иванович, постановили в лето

От рождества Христа-Исуса – тыща

Шестьсот одиннадцатое – о том,

Чтоб все казаки наши и крестьяне,

А также черемисы и мордвины,

Поляки даже и скоттландцы даже –

Все, кто от сердца чистого идет

За вольный ветер, кажный получает

Коня и землю. В чем и подписуюсь:

Димитрий Первый».

                 Как же вы, крестьяне?

Скажите ваше слово.

 

(Молчание.)

            Ну-те.

 

(Молчание.)

 

            Чо ж?

 

Туча. Указ твой ладен, государь…

 

Абросим.                       Чего уж?

 

Башка. И надо бы получше, да нельзя.

 

Абросим. Тобе ся, царе, кланяем.

 

Данила.                        Да в пояс.

 

Абросим.        А ты собе, а мы собе.

 

Шут.                Чего?

 

Абросим. Ты, говорю, собе, а мы собе.

 

Шут. «Собе, собе»… Неясно вы, крестьяне.

Вам землю да коня – а вы? Смеху.

А ну давайте. Говори, айда.

 

Абросим.        Я глуп на речи-то.

 

Шут.                             А кто умен?

 

Василий. Да вот хоть Гришка.

 

Гришка.                                     Кланяемся в пояс.

А только мы-де, сироты твои,

По-твоему не хочем.

 

Шут.                                       Да уж слышал.

Проворнее давай, проворней, Гришка.

 

Гришка. Дык вот я про татар не говорю.

Ну там, ногайцы, чо ли. Черемисы.

И как еще в указе-то?

 

Шут.                              Скоттландцы.

 

Гришка. Ага. И эти. Чо ж? Пущай живут.

 

Василий.        Пущай, пущай.

Башка.           Мы ничего.

 

Гришка (перебивая).   Но ляхи?

 

Шут. Чо ляхи-то?

 

Абросим.                Ведь лях-то, а?

 

Антипьевна.              Постойтя.

Дозволь ты мне царь-батюшку спросить.

 

Шут. Ну, спрашивай.

 

Антипьевна.          Как на духу.

 

Шут.                            Ну-ну?

 

Антипьевна (с бесхитростным видом).

Скажи, брат-государь, а вправду бают,

Что Марья, женка, стало быть, твоя,

Из грецкой губки моется?

 

Лжедмитрий (улыбаясь).          Не знаю.

Тебе ведь лучше знать.

 

Абросим.                    А ты-то сам?

 

Шут.  А вот я все доложу-выложу. Государь наш – древней жизни человек. Не скажу святой, ну древней. Окромя воды – в рот не берет. К злату-серебру постного обычая. А насчет бани – губки этой грецкой – и!! Ты ему дубового веничка подай. Поня’л?

 

Абросим.        Дубового?

 

Данила.                       Вишь ты.

 

Василий.                                 Слыхал, Абросим?

 

Данила.          Неужто впрямь?

 

Василий.                              Из дуба?

 

Данила.                          Ге. Из дуба.

 

Лжедмитрий. А что тут скверного?

Гришка (улыбаясь).           Мы, государь,

Березкой-матушкою приобвыкли.

 

Шут.   Так ведь я ж и сказывал: не святой. Древней, ну не святой. Однако «хви’ нис», как латынцы говорят. Давай дальше. За кем слово-то было?

 

Туча. Когда ты, государь, возьмешь Москву?

 

Лжедмитрий. Когда, не знаю. А поход начнем

Не далее, как завтра.

 

Туча.                            Государь!

 

Лжедмитрий. Я государь.

 

Туча (твердо).                           Зачем тебе Москва?

 

Башка. И верно, государь: на кой Москва-то?

 

Шут. Как это так на кой?

 

Башка. А так: на кой?

Живем мы в Тушине не очень худо.

Гляди, чего валяется кругом:

Голье, да требуха, да всяки уши…

 

Антипьевна. Псы не едят.

 

Данила.                                Вороны не едят.

 

Башка. А вонь-то, вонь какая, государь:

Как над каким побоищем татарским.

 

Лжедмитрий. Так что же это: хорошо иль плохо?

Я что-то не пойму вас.

 

Башка.                            Да сытну.

 

Лжедмитрий. А вонь?

 

Абросим.        А чем воняе, тем скусняе.

 

(Смех.)

 

Шут. Ай да Абросим. Прямо Кошелев.

А чванился…

(Башке.)     Так ты-ко, друг любезный,

Ты говори, Башка, к чему ведешь?

 

Башка. К чему?

 

Шут.          Ага, к чему?

 

Башка.                      К тому веду,

Что нам в Москве, казаки, нужды нету.

 

Шут (всплеснув руками).

Как это нету? А царев престол?

 

Башка.  Да и престол. Сейчас под нашей силой

Вся южная от Волги до Окрайны

И через Дико-Поле на татар.

Ведь коли подсчитать, так это выйдет

Поболе, чем Литва да Крым.

 

Василий.                         Во, во!

 

Башка. Ведь это чем не государство?

 

Данила.                            Верно.

 

Башка. А тут еще пожалует Димитрий

Землей да лошаком. Куды ж еще-то?

Живи. Тучней. На кой тебе Москва?

 

Туча.   Неладно говоришь.

 

Антипьевна.                      Ай, нету. Ладно.

 

Данила (Антипьевне).  Да ты пойми: ведь ежели

земля-то…

 

Гришка (Даниле). Да что земля?

 

Туча.                                      Неладно ты, Башка.

 

Лжедмитрий (Башке).  Дитя мое. Не восхваляй вина.

Не говори мне, как оно алеет,

Как плавится роскошно, как оно

Ухаживается в своем обильи:

Впоследствии, как змей, оно ужалит.

 

Башка. Что? Невдомек, про что ты, государь.

Како вино?

Лжедмитрий.           Беспечность – вот какое.

 

Антипьевна. И – братцы вы мои любезны…

 

Туча (ей).                                     Цыть.

 

(Лжедмитрию.)

 

Я тоже супротив твово похода,

Димитрий Иоанныч, на Москву.

Но только думаю не больно так,

Как думает Башка.

 

Антипьевна.                Вестимо, дурень.

 

Башка. Ну ты! Гляди мне!

 

Антипьевна.               Дурень, говорю!

 

Шут. Да в чем жа суть твоя, хорунжий Туча?

 

Туча. В чем суть?

 

Шут.             Ага.

 

Туча.                 А в ляхе будет суть.

 

Антипьевна. Ах, братья моя милая, крестьяне,

Кто стар, то и отец, кто млад, то брат.

Да чем же ляхи-то худей скоттландцев?

 

Абросим.        Худей.

 

Антипьевна.    Ну чем же?

 

Данила.                                  Да скоттландцы наши

Такие ж мужики, что ты да я.

 

Антипьевна. А ляхи?

 

Василий.        Тым скоттландцам горемычным

Абы скопить бы денежку в сапог

Да и домой.

 

Антипьевна.       А ляхи? ляхи? ляхи?

 

Шут.    А ляхи?

Гришка (подхватывая).  Ляхи, государь, пришли

Не по деньгу и по коня – по душу!

 

Абросим.        Вот это верно.

 

Антипьевна.               Золотко-словцо.

 

Гришка. Хоть, скажем, гетман. Чо ему земля?

Пахать? Хо-хо.

 

Антипьевна.           Уж он тебе напашет!

 

Туча. Треклятым этим рыцарям потребны

Не конь – а табуны! Не луг да пашня –

А вся-то Русь!

 

Гришка.          Да не простою степью –

А с нами, мужиками, на засол.

 

Шут. О том не попечися.

 

Туча.                      Нет, пекусь.

За что Москву я буду? Для кого?

 

Гришка. Для гетмана?

 

Антипьевна.          Аль для Маринки, чо ли?

 

Шут. Да не для Марьи, чудо, не для Марьи.

Далася ей Маринка эта. Ух!

Для вас самих. Для Дмитрия, что ныне

Дает нам землю и коня.

 

Туча.                           И что же?

Он дать-то даст. А те-то отберут.

 

Шут. А он и не велит!

 

Гришка. А там не спросят!

 

Шут. Как так «не спросят»?

 

Туча.                          Мы не глухари.

Не в зорю, краснобровые, токуем.

Чего-нибудь да смыслим.

 

Шут (фыркнув).                       Это ты-то?

Туча. А сам не чуешь? Русский государь

Им надобен до взятия Москвы.

А там, родимец, поминай, как звали.

И дня не проживет.

 

Шут (струсив).           А я?

 

Гришка.                              И ты.

 

Туча. Сперва давай, брат-государь, избавься

От всех поляцких рыцарей твоих.

А паче от Маринки.

                А тогда

Поговорим и о Москве, крестьяне.

Не так ли я, крестьяне, говорю?

 

Лжедмитрий. Смотри и слушай.

 

Голоса.                         Тш-ш…

 

Шут.                        Царь говорит!

 

(Пауза.)

 

Лжедмитрий (глухо).  О чем шуметь? Всему свое

есть время,

И время всякой вещи на земле.

Восходит солнце, и заходит солнце,

И вновь спешит туда же, где восходит;

Нахлынет море, и отхлынет море,

И снова наливается, чтоб хлынуть;

Стремится ветер к югу, и оттуда

Кочует к северу, и вновь кружится,

Все возвращаясь на круги своя.

И если уготовано Руси

При нас, богодарованном монархе,

Восстановить утраченный издревле

Первоначальный образ бытия,

То так и будет. Если же, казаки,

Звезда моя закатится у трона –

То это может значить только то,

Что я, искринка необъятной жизни,

В своем свеченьи выгорел дотла.

Тогда вы помяните добрым словом

Мое худое имя – и свершите,

Чего не довершил ваш государь.

Итак, казаки, – на Москву.

Шут.                Ура!!

 

(Казаки молчат.)

 

Лжедмитрий (бледнея).  О чем же вы молчите?

Кто же прав?

Ответствуйте! Я или Туча?

 

Шут (неожиданно для себя).              Туча.

 

 

 

 

КАРТИНА X

 

Шатер самозванца. Лжедмитрий и шут.

 

Шут.    Худые вести, государь, из Польши.

 

Лжедмитрий. Что?

 

Шут.                Сигизмунда осадил Смоленск.

 

Лжедмитрий. Слыхал.

 

Шут.                      По сей причине Маржерей

Бежал к нему минувшей ночью.

 

Лжедмитрий. А ты когда бежишь?

 

Шут.                     А мне нельзя.

У меня хозяйство велико больно: щелкуны, бегуны, скрыпуны, мурашки, рогастики, навозники, земляники, букашки… Всякой козявке по травке – вот те и Русь. Куды ж я такой соберусь?

 

Лжедмитрий. Не знаю, что со мною, Кошелёв.

Уже не волосок на языке –

Весь рот набит каким-то едким мехом.

Вот Мехове… И этот, как его?

Бывало, их водой не… Да и все.

И пили, и латынь читали вместе…

И вдруг.

 

Шут.          Неужто жалко?

 

Лжедмитрий.                     Не его.

Мне дружбы жалко. Понимаешь? Дружбы.

Но если так пойдет, что ж это будет?

На чем земля продержится? Сегодня

Ружицкому обещаны клейноды –

И он – изволь-ка – друга зарубил.

Назавтра Кошелеву обещают

Конюшего – и он меня…

 

Шут.                А чо ж?

Я у вас в Арабии бывал,

Много вас, краснокожих, побивал.

         Срублю тебе голову

         На правую сторону.

Лжедмитрий. Ты не прикиды… Экой скомо… Ты

На лобном изменил мне? Изменил.

 

Шут. Да в чем измена, коли Туча прав?

Ну, прав и прав. Чо? Съел? Не отрекуся.

 

(Пауза.)

 

Лжедмитрий. Ты видишь, Кошелёв, вот эти четки?

Взгляни на зернь.

 

Шут.                 Ну, вижу.

 

Лжедмитрий.                Черепа.

Все черепа и черепа.

 

Шут (испуганно).                Окстись!

Ведь это глобусцы.

 

Лжедмитрий. Вот их глазницы…

Вот дырья переносиц… Зубы, зубы…

М-м… Никому не верю, всё кругом

Возжаждало моей кончины. Всё!

Вот ты хотя бы, а? Ты кто? Ты чей?

 

Шут.          Чей?

А с пупа казначей.

 

Лжедмитрий. Опять юродствуешь? Не разъяряй

Тоски моей.

 

Шут.               А ты-то кто?

 

Лжедмитрий.             Молчи!

Гроза царя – рыканье льва. И тот,

Кто разъярит его, – грешит, несчастный,

Противу самого себя.

 

Шут.                             Молчу.

 

(Пауза.)

 

Лжедмитрий.  Скажи мне, Кошелёв, скажи, как друг.

Поговори со мною без юродства,

Как с человеком человек. Скажи:

Ужели же казаки и крестьяне

Изменят мне, как этот Маржерэ,

Убьют, как Меховецкого Ружицкий,

Или – что хуже в десять тысяч крат –

Оставят одиноким в пораженьи,

Как сделали с Болотниковым?

 

Шут.                       Брось.

Ты, Митя, вот что. Ты не укоряй.

Моложе были.

 

Лжедмитрий (саркастически).    На год?

 

Шут.                     А хоть на день!

Чтобы вороне угодить в капкан

Да вылететь оттудова без лапы –

Долгонько? А ворона уж не та.

Привадь-ка ее внове на приманку.

Попробуй. То-то. Ты о нас не думай.

О женке думай, Митя.

 

Лжедмитрий.             Что?

 

Шут.                     О женке.

Может, и брешут люди, да тебе, государю, слушать надо. Всяк слух примай на слух. Вреда не буде.

 

Лжедмитрий. О чем же говорят?

 

Шут.                  О всем.

 

Лжедмитрий.                         О чем же?

 

Шут. А то не знашь?

 

Лжедмитрий (иронически). Ах, да: о грецкой губке…

Шут. Пожалуй, что о губке, да не той.

 

Лжедмитрий. Ах, вот что? Слухи об измене ложу?

Ну, это чушь. Царица молода,

Воспитана в пирах и карнавалах –

Пускай попляшет. Я не воспрещаю.

Так значит, слухи об измене мужу…

 

Шут.    А может, и не мужу.

 

Лжедмитрий (угрожающе).  Кошелёв!

 

Шут. Я Кошелёв. Эх, Митя, – будь что буде.

Пойду сыщу Марину.

 

Лжедмитрий. За… за… чем?

 

Шут (подмигивая). Пущай узнает весточку про то.

 

Лжедмитрий. Про что?

 

Шут.                    Про своего… про Сигизмунду.

Тогда, брат, сам узнашь: как на ладони.

Бела? Ну, значит, лебедью была.

А чуть поворонёна – знать, ворона.

Дык что: бежать? Димитрий. А?

 

Лжедмитрий (устало).                    Иди.

 

(Кошелев мгновенно исчезает.)

 

Лжедмитрий (один). Все черепа и черепа, Марина.

Зачем ты подобрала эти четки?

Какое ты хотела им придать

Значенье? М-м… Нет, я сойду с ума.

О чем бы ни подумал, что б ни сделал

И с кем ни говорил – но день и ночь

Все вьешься вкруг нее ты, как язык

Вокруг больного зуба. Что же делать?

Вам надобно изгнать поляков? Пусть.

Но это значило б – изгнать Марину.

Мою Марину… Ну, а что как я

Не соглашусь, казаки? Что? Погромче.

Так-так. Уйдете? Бросите царя

И, стало быть, уйдете? Хорошо.

Допустим. Нет… Нельзя и допустить…

Чту я такое без моих казаков?

Чту без Руси? Однако же изгнать?

Вот этою рукой изгнать?  К о г о ?

«Пошва…» «Сказава…» Мед и молоко

Грамматика твоя, моя Марина.

Казаки. Вы должны меня понять.

Взгляните в глубь души моей, казаки.

Ведь я не взял страну моих отцов

В обмен на Псков и Новгород. Отверг я

Святую библию. В своем указе

Я не вписал меж ляхов и мордвы

Родных мне иудеев. Пусть, казаки,

Вы этого не знаете, но я –

Но я-то это знаю… Нет, я чист

Пред вами, русские, не только делом,

Но сновиденьями.

                         Но уступить

Грядущее мое и мира – сына?

Зачем же я возник на сей земле?

Кому я передам мои виденья?

Петруше Кошелеву? Или Туче?

Абросиму? Поймите же, казаки!

Нет, я не позавидую тому,

Кто, кроме глаз, увы, вооружен

Еще и третьим оком – оком сердца…

 

Но что, если Марина… Нет. А все же?

Если она, узнав о Сигизмунде,

Уйдет… Сама… Уйдет и унесет

С собою сына? Это так возможно.

 

(Падает на колени.)

 

О, царь царей. Спаси мою Марину.

Спаси Марину от моей руки,

Над коей сам я более не властен.

Не сотвори, о господи, меня

Женоубийцей и сыноубийцей,

И если нет иного ей пути,

То ниспошли мне, боже мой, – безумье!

КАРТИНА XI

 

Шатер самозванца. Лжедмитрий, как затравленный зверь, забился в угол. Ружицкий и Зборовский, не обращая на него внимания, ведут переговоры с послами польского короля – Казановским и Добкой.

 

Добка.  Итак, король наш осадил Смоленск.

 

Ружицкий. Мы не допустим этого, послы.

 

Зборовский. Мы не позволим.

 

Добка.                       Наш король желает…

 

Ружицкий. О, да! Желает отобрать победу

У нас, у польских рыцарей!

 

Казановский.                О, пане…

 

Зборовский. Улыбку Марса отобрать желает!

 

(Зося испуганно вносит заморские вина на простой доске. Руки ее дрожат.)

 

Зося. Панове! Только что за бугорком

Нашли убитым желонёра Стася.

 

Ружицкий. Ого! Недавно был заколот Ян.

 

Зборовский. А Меховецкий?

 

Ружицкий.                       Видите, послы:

В России ныне каждый ручеек,

Любой овражек, всякая тропинка

Политы нашей рыцарскою кровью.

 

(Вбегает шут.)

 

Шут. Слышь, ты, лях, – не бурчи. И стучала на волка коза, да волк ее съел.

 

Ружицкий.      Пшел прочь, дурак!

 

Шут. Говори, не говори – чо хошь говори. Вам все буде лихо.

 

Зося (шуту). Слыхал, Петрило? Стася закололи.

Шут. Туды ему дорога.

 

Зося.                   Я слыхала,

Как трижды затрубил над Стасем рог.

И так же точно было и над Яном.

Как это страшно!

 

Лжедмитрий. Кошелёв!

 

Шут.                       Чего?

 

Лжедмитрий. Марина где?

 

Шут.                           Дык нету. Не нашел.

С Лисовским, говорят. А где – не знаю.

 

(Зося фыркнула и выбежала из шатра.)

 

Ружицкий. Какое право наш король имел

Прийти на Русь без разрешенья сейма?

 

Казановский. Какое? Августейший государь,

Круль польский и великий князь литовский

Есть в то же время – рыцарь. И, как рыцарь,

Он вправе, пане, предпринять поход

Не от лица республики, а так же,

Как это сделали и вы.

 

Ружицкий.                        Однако.

 

Зборовский. Тут, пане, разница.

 

Ружицкий.                    Большая, пане.

 

Казановский. Резонно, пане. Разница большая.

В то время, как Ружицкий и Зборовский

Пошли на Русь, имея только полк,

Наш рыцарь Сигизмунд имеет войско

Литовское, немецкое, казачье,

Татарское, венгерское, панове.

(О польском я уже не говорю.)

 

Добка. Решайте, товари’щи.

 

Казановский.                 Ваш Димитрий

Царит в умах лишь вымыслом поэтов.

Эзопы те, кто в наш реальный век

Живых Димитриев воссоздает

Взамен убитых и сожженных.

 

Шут (грозно).                    Чо?

Ты смешь при государе?

 

Добка.             Цыхо, пане.

Имеем политичный разговор

Меж нами, поляками. Помолчите.

 

Шут. А шиш?

 

(Входит Лисовский.)

 

Лисовский. Ее величество – царица.

 

Шут. Ага. Идет… Вот тут и поглядим.

 

Лжедмитрий (бормочет, перебирая четки).

Все черепа, и черепа, и черепа, черепа…

 

(Входит Марина в костюме польского гусара, держа в руках убитого зайца.)

 

Марина.                                Димитрий, погляди,

Какого мы с Лисовским затравили

Большого зайца. Сколько серебра!

 

Лисовский. А как он несся!

 

Казановский.                 Mea complimenta,

Ясновельможная.

 

Марина (не узнавая). День добрый, пане.

 

Лисовский.    Пан Казановский?

 

Марина.                      А! Какая встреча.

Ведь вы у нас бывали?

 

Казановский.                    Бардзо помню,

Ясновельможнейшая.

 

Марина.                                   Я вас, пане,

Бывало, путала по именам

С мальтийским кавалером Новодворским:

Ведь «casa nova» — это «новый двор».

Присядьте, господа. Но где же вина?

Эй, Кошелев. Ты что же? Угощай.

Как я вам рада. Боже, как я рада.

Я просто счастлива…

 

Добка. Мы также, пани.

 

Марина.     Ну, чем бы вас порадовать, друзья?

 

(Казановскому.)

 

Хотите, пане, я вам подарю

Ногайского коня под серебром

С попоной на куницах?

Казановский. Я в восторге.

 

Шут (возясь с погребцом).

Ишшо бы ты захныкал.

 

Марина (Добке).                   Ну, а вам?

Чего бы вы хотели, пане? Вот что:

Я подарю вам драгоценный камень

По имени «Nordlandia».

 

Шут (подмигивая Лжедмитрию).   Видал?

 

Добка. Я счастлив, пани.

 

Шут (тихо).                  Все идет по маслу.

 

(Ставит на стол всякую еду.)

 

Марина. А вот и яства. Ай да Кошелёв.

Отведайте, панове, нашей кухни.

Во-первых, рыба, превшая на солнце.

Едят ее сырой. Да-да, сырой.

Потом истертый сыр. Медвежье сало.

Затем оливки. Это наш десерт.

Тарелок нет? Ну, это не беда.

Я завсе, пане, делаю из хлеба.

 

Казановский. Итак, за что мы пьем?

 

Марина.                             За Польшу.

 

Шут (Лжедмитрию, очень довольный).     Слышал?

 

(Пьют.)

Марина. А вы ничуть не постарели.

 

Казановский.                  Разве?

Благодарю вас, пани.

 

Марина.                                   Тот же взгляд.

Пушистые подусники все те же.

 

Лисовский. Прямой поляк.

 

Казановский.                 Душой и сердцем, пани.

 

Марина. А я, вы знаете, я так тоскую.

Спасибо вот – Ружицкий и Зборовский

Еще напоминают мне о Польше.

 

Шут (потирая руки). Покуда все, как следоват, идет…

 

Марина. Конечно, Русь по-своему занятна.

Вот, например, лапландцы. Прушу пана:

Живут, живут, а веры никакой.

Тот почитает солнце, этот море –

Что кому вздумается.

 

Казановский.                   Любопытно.

 

Добка. А где живут, позволите спросить?

 

Марина.  Как вам сказать? На севере. Ну, словом –

По направленью к Индии.

 

Добка.               Ах, вот как?

 

Марина. Да-да. А дани платят очень мало:

Всего-то десять соболей.

 

Добка. Ах, так?

 

Казановский.  Еще раз, пани, – за родную Польшу!

 

Марина.За милую Варшаву!

 

Ружицкий.                       Prosit!

 

Зборовский.                            Prosit!

 

(Пьют).

Лжедмитрий (глухо). Дай пороху.

 

Шут.                   А сколь?

 

Лжедмитрий.                        Полкартуза.

 

Шут. Пошто шуметь? Само собою выйдет.

Я отвечаю, Митя, я.

 

Лжедмитрий.                Молчи.

 

Шут. Молчу-молчу.

 

Лжедмитрий.      И дай, чего просил.

 

(Насыпает порох на полку пистолета.)

 

Марина.  О чем еще спросить вас, милый друг мой?

Ну, как здоровье пана-короля?

 

Казановский. Его Величество король изволит

Быть в ясном здравьи.

 

Марина.                                     А его супруга?

 

Казановский. Прекрасно, пани.

 

Марина.                      Где она сейчас?

Все в Кракове?

 

Добка.          Нет, пани: под Смоленском.

 

Марина. Как вы сказали?

 

Добка.                        Под Смоленском, пани.

 

Казановский. Его Величество король изволит

Руководить осадой цитадели.

Ну, вот – Ее Величество, а также

Высочество его – сочли за долг

Присутствовать при короле.

 

Марина (холодно).         Пан-маршал!

Не кажется ли вам, что ваш король

Пред тем, как преступить границы наши…

 

Добка. Границы? Ваши?

Казановский.               Панна! Мой король

Велел сказать вам незвычайно точно:

Вы будете пожизненно владеть…

Ну, чем? Ну, как вы скажете?

 

Лжедмитрий (взволнованно).        Уйдет?..

 

Казановский. Варшавой!

 

Добка.                      О!

 

Казановский.                  Да-да. Самой Варшавой!

 

Шут (крестится).  Дай боженька, чтобы ушла,

дай боже…

 

Казановский. В том случае, конечно, если вы

Откажетесь от вашей устарелой

Претензии на всероссийский трон.

 

Марина. Так.

 

Лжедмитрий (весь подавшись вперед).

Что она ему ответит?

 

Марина.                                   Так.

Спасибо. Передайте королю…

 

(Казановский почтительно склонился в ожидании чего-то крайне приятного.)

 

Что очень скоро я ему на старость

Сама Варшаву подарю.

 

Лжедмитрий (радостно).      Слыхал?

 

Шут (разочарованно). Дык уж…

 

Лжедмитрий.                       Родная.

 

Марина.                           Мной руководит

Не только своенравный гений женщин.

Вы вдумайтесь, пан-маршал, в жизнь мою:

Для короля, для дяди, для отца,

Для всех моих кузенов, возмечтавших

О легких присвоениях, – Марина

Была всего лишь – вывозным вином.

Не мною ли пытались опьянить

Григория Отрепьева? Не я ли

Должна была вернуться ныне в Краков,

Чтобы опять кого-то охмелять?

Кто думал о любви моей? Король?

О страхе девочки, почти ребенка,

Попавшей от латыни и Ронсара

Куда-то к черемисам и лапландцам?

Кто думал обо мне? Никто, пан-маршал.

И вдруг теперь, когда сии народы

Пошли за нами, – в этот самый миг…

 

Казановский. Но пани, пани…

 

Марина.                                         Вы сказали «пани»?

Им-пе-ра-трица!

 

Лжедмитрий (в восторге).    А? Петруша!

 

Марина.                                       Встать!

Кто разрешил полякам наступать

На русские пределы? Договор,

Который наш супруг Димитрий Первый

Скрепил своею подписью в Варшаве,

Гласит о том…

 

Добка.                 Но тот Димитрий – мертв!

 

Марина. Как? Вы посмели?

 

Лжедмитрий (толкая шута).    Петя!

 

Шут (угрюмо).                          Чо там – «Петя»?

 

Марина.          Пред ликом императора вы смели

Сказать о нем, что нет его в живых?

Династия российских государей

Еще не слыхивала от послов

Подобной наглости.

 

Шут (махнув рукой).          Все прахом, Митя!

 

Марина. Ступайте прочь!

 

Казановский.               Еще есть время, пани.

 

Лжедмитрий (сияя). Вы слышали? Императрица

просит

Покинуть нашу ставку.

Добка.             Товариство!

Напоминаю вам о славном войске,

С которым наш король…

 

Марина.                      Я запрещаю

Упоминать здесь имя короля!

 

Казановский.  Кто смеет запретить республиканцу

Твердить о короле своем?

 

Ружицкий.                    Он прав!

 

Лжедмитрий (подымаясь и подходя к Казанов-

скому в чудесном расположении духа).

Ах, так? Вам неугодно уходить?

Тогда прошу вас отгадать загадку.

Хорошая загадка. Из Талмуда.

Кто здесь, в шатре, один имея голос,

Иметь через мгновенье будет пять?

Не знаете? Отвечу: это вы.

Пока ваш голос есть единый голос.

Зато сейчас из вашего желудка

Я сделаю волынку. Это раз.

Из двух берцов – свирели. Это три.

Да из кишечника – струну. Четыре.

Да барабан из шкуры. Вот вам пять.

 

(Шут громко хохочет.)

 

Казановский (не находя слов).  Пан Добка…

 

Добка. О!

 

Казановский. Пан Добка!

 

Добка.                       Мы уйдем!

Но вы еще раскаетесь, панове!

 

(Поворачивается к выходу.)

 

Ружицкий. Постойте!

 

Добка.                Цо?

 

Ружицкий.                  Я с вами.

 

Зборовский.                           И я также.

Шут (подбегая к Марине).

А ты-то как?

 

Марина.                      А я останусь здесь.

 

Лжедмитрий (бросаясь к ней).   Красавица моя!

Моя Марина!

 

Шут (растерянно). Вот и спасибо, матушка-царица…

Ну, и тово… И стало быть… Чего ж?

 

(Сокрушенно дергая Лжедмитрия за полу.)

 

Во, братец. Панна осталася, братец.

А как жа… Как жа Туча? Как Башка?

 

(Лжедмитрий вдруг бледнеет. Боль, как молния, прожигает его лицо. Из ослабленной руки вываливается пистолет и, осыпая порох, падает на пол.)

 

 

 

 

КАРТИНА XII

 

Боярский дом под Смоленском, превращенный в ставку польского короля. Горница. Констанция Австрийская играет на клавикордах. Владислав, лежа на шкуре медведя, сосредоточенно расставляет бабки.

 

Королева. Опять ты, Владислав, играешь в бабки.

 

Владислав. А что мне делать?

 

Королева.                   Сел бы за латынь.

 

Владислав. Ах, пани, – мы и так из-за латыни

Почти что позабыли польский. Хватит.

И вот что: почему, скажите, пани,

Все, что я делаю, – нехорошо,

А вам всегда все можно?

 

Королева.                   Владислав!

 

Владислав. Конечно, все.

 

Королева.                     О чем ты говоришь?

Владислав.  Вот вы, сказать по правде,

третий день

Играете одно и то же: Баха.

И немец он, во-первых. И безродный.

А мне и в бабки поиграть нельзя…

 

Королева.   Ну, как ты можешь сравнивать музы’ку

С мужицкою игрой в свиные кости?

 

Владислав. И вовсе не с мужицкою.

 

Королева.                         Ах, Владек.

Ты огрубел. Ты просто огрубел.

 

Владислав. И вовсе не с мужицкою, во-первых!

Моя игра – забава королей.

Вы поглядите, пани: этот ряд,

Который красный, – эти бабки, пани,

Всё будущие титулы мои.

Вот эта битка у меня зовется

«Круль Польши».

 

Королева.                    Вот как? Презабавно.

 

Владислав.                                Правда?

 

Королева. Ее залили золотом?

 

Владислав.                        Да-да.

Я, пани, перелил в нее червонец.

А эта, тоже битка, в серебре:

«Великий князь литовский».

 

Королева.                        Любопытно.

 

Владислав. А дальше просто бабки: мазовецкий,

Волынский, и полесский, и эстонский.

 

Королева. А эта маленькая?

 

Владислав.                      Эта? Русский.

 

Королева. Как русский?

 

Владислав.                Русский.

 

Королева.                        Но ведь… Но ведь Русь

Еще не наша, Владек.

Владислав.                 Будет нашей.

Конечно, я на много не надеюсь,

Ведь я уже не мальчик. Понимаю.

Но кое-что мы, пани, отобьем.

Во всяком случае такое, пани,

Чтоб можно было к титулам прибавить:

«Князь русский». Вот он. Видите, какой?

Я, пани, дальновидный человек:

Она такая маленькая бабка,

Что мне пришлось точить ее о камень

Четыре с половиною часа.

Зато какая крохотушка, правда?

Почти что карлица.

 

(Троекратный стук булавой в дверь.)

 

Королева.                   Войдите!

 

Офицер (входя).                     Прушу.

 

(Входят: Казановский, Добка, Ружицкий, Зборовский.)

 

Казановский. Ваше величество: прошу простить.

Я к вам привел из тушинского царства

Крупнейших маршалов.

 

Владислав.                 Ага! Пришли?

 

Королева. Мы очень рады, маршал Казановский.

 

Владислав.     А что вы привезли мне?

 

Королева (укоризненно).                Владислав!

 

Зборовский. Ваше Высочество: увы, мы – нищи.

 

Владислав. Annis, panisque obstat? Так-так-так.

Зачем же вы нужны нам? Тоже паны.

Подумаешь.

 

Зборовский.        О, юный королевич,

Мы не пришли о милости просить…

 

Ружицкий. А требовать!

 

Владислав.                 Но-но. Потише, пане.Зборовский.   Рожденные в лучах златой свободы,

Мы, рыцари республики, издревле

Искали славы на чужой земле.

Своею саблей, марсовым оралом,

Возделывая страшную Россию,

Virtute Dei – мы превознеслись

В сознании отечества.

 

Владислав.                        И что же?

 

Казановский. Его Величество король – желает

Иметь их сабли у себя в строю.

Все это, Владек, договорено.

 

(Королеве.)

 

Но где, Ваше Величество, король?

 

Королева. Он у себя, пан-маршал.

 

Владислав.                    Нет, постойте.

Чего, однако, требуют сии

Камиллы, Фабии и Ганнибалы?

 

Ружицкий. Два миллиона злотых.

 

Владислав.                    Хо. Во-первых,

У Польши перуанских копей нет.

Вам это скажет и король.

 

Ружицкий (Казановскому).       Пан-маршал!

Я больше не могу…

 

Казановский.                 Простите, ваше

Высочество, но мы должны идти:

Аудиенция не ждет.

 

Владислав (величаво).     Ступайте.

 

(Казановский и пр. уходят.)

 

Королева. Какой ты грубый, Владек.

 

Владислав.                        Ничего.

Сожрут. Так им, предателям, и надо.

Видали, пани, как одним ударом

Я обратил их в бегство? Впрочем, ну их.

Они нам помешали, правда?

Королева.                   Правда.

 

Владислав. Мы с вами так играли, а они…

Так вот я говорил, что этот ряд,

Который выкрашен багряной краской,

Что это, пани, Польша и Литва.

Но вот беда: все титулы на месте

И даже русский выставлен, а бабок

Еще осталось много. Вот беда.

Послушайте-ка, сколько их в мешочке.

 

(Трясет мешочек с бабками.)

 

Королева.  Ну, что ты, Владислав. И тех довольно,

Что ты назвал. У деда твоего,

У Карла Шведского их многим меньше.

По-моему, достаточно.

 

Владислав.                        Ах, пани.

Я не могу сказать, что я – ничто.

Но вы не понимаете, что значит,

Когда у вас коллекция. Да-да.

Не понимаете. Простите, пани.

О, это… это муки. Иногда

Мне, пани, снятся бабки голубые,

Зеленые, оранжевые, пани.

Быть может, Перу… Индия, быть может…

А может быть, и Африка. Проснусь

И понимаю: это невозможно.

Тогда я начинаю плакать, плакать

Так яростно, как будто у меня

Все это отобрали.

 

Королева.                    Бедный мальчик.

 

Владислав. Но только, пани, никому ни слова.

 

Королева. О  ч е м ? Об Африке?

 

Владислав.                 Да нет. Про слезы.

 

(Пауза.)

 

Скажите: а не мог бы я случайно

Претендовать на Австрию?

 

Королева (вздрогнув).            О, нет.

Владислав.  Но почему же? Я, как ваш наследник,

А вы – австрийская принцесса…

 

Королева.                             Нет!

И вообще: займись латынью, Владек.

И выбрось это все из головы.

Я запрещаю эти игры.

 

Владислав.                 Вот как?

Тогда, madame, прошу вас, запретите

Его Величеству громить Смоленск.

Ведь это тоже – бабка.

 

Королева.                   Владислав!

 

Владислав. Но я…

 

Королева.           Довольно.

 

Владислав.                      Извините, пани.

 

(Королева выходит.)

 

Владислав (угрюмо глядит на бабки).

Полесский… Мазовецкий… Мало. Мало.

Почти что ничего.

 

(Троекратный стук булавой в дверь.)

 

                          Войдите!

 

Офицер (пропуская кого-то).                            Прушу.

 

(Входят: Михаил Молчанов, митрополит Филарет и Захарий Ляпунов.)

 

Владислав.  О!! Пан Молчанов? Вы опять явились?

После того, что вам устроил сейм?

Где ваша гордость?

 

Молчанов.                     Не волнуйтесь, Владек.

Спокойствие. Его преосвященство

Митрополит ростовский Филарет

И я с боярином…

 

Ляпунов (кланяясь в пояс).   Со Ляпуновым.

 

Молчанов.  Пришли послами от земли московской.

Владислав. Послами? Что ж. Ну-ну. А где подарки?

Подарки привезли вы?

 

Молчанов.                          Привезли.

 

Владислав. А что?

 

Молчанов.          Братину панцирной работы,

Икону и полярную собаку.

 

Ляпунов. А конюхам той суки – сто ефимков

Да сорок соболюшек.

 

Владислав.                        А.

 

Ляпунов (поясняя).               На водку.

 

Владислав. Вот и чудесно. Узнаю Москву.

А то, вы знаете, тут приезжали

Из Тушина поляки. Ох, и скупы’.

(Поляки, я скажу вам, скуповаты.)

Да-да. Не смейтесь. А зачем пришли?

 

Филарет. К тебе мы, ангелочек.

 

Владислав.                 Ну? Ко мне?

К его Величеству отцу, наверно?

 

Филарет. Да нет, к тебе мы!

 

Ляпунов.                          Да к тебе мы!

 

Владислав.                               А!

Ну что ж. Конечно. Я могу, конечно.

Мы слушаем вас, рыцари мои.

 

Филарет. Дозволь, царевич, руцу.

 

Владислав.                    Руцу? На.

 

(Протягивает руку.)

 

Филарет. Облобызати оную.

 

(Целует.)

 

Владислав.                 Спасибо.

Молчанов (ему).    За это, Владек, не благодарят.

 

Филарет. Отец и богомолец. Припадаем

К стопам твоим. Дмитрейко второлживый,

Сей пес кроволакательный, сей мытарь,

Сей человекоядный вамп – грозится

Отдати смердам земли, княжьи земли,

С угодьями.

 

Владислав.          Но он сошел с ума!

 

Филарет. Воистину с ума. Однако мнози

Хотяще тому лже-христу служити,

Измены мнози начаша бывати –

И людие соизволяша се:

«Понеже от холопей от своих

Побиту быти аль в работе быти –

Не лучше ль королевичу служити?»

И положиша весь синклит боярский

Еже царем всея Руссии стать

Тебе, зверогонитель бодрый.

 

Владислав.                       Мне?

 

Ляпунов. Тебе, тебе.

 

Владислав (изумленно). Монархом, да?

 

Молчанов.                            Монархом.

 

Владислав. А как же…

 

Молчанов.                Что?

 

Владислав.                     А как же царь Василий?

 

Ляпунов. А Ваську мы постригли.

 

Филарет.                      Царь, не имый

Сокровища ума и другов храбрых,

Подобен, сыне, есть орлу бесперу

И не имущу клюва и когтей.

 

Молчанов.  Но только, Владек, прежде подпишите

Такие пунктумы: во-первых, Владек,

Вы перейдете в православье.

 

Владислав (не слушая).               Так.

Филарет. Во православье!

 

Владислав (не слушая).    М?..

 

Ляпунов.                    Во православье.

 

Молчанов. Второе: царик будет истреблен

Со всем казачеством.

 

Владислав.                       Да-да…

 

Филарет.                          Не токмо.

А и с крестьянством.

 

Ляпунов (как эхо).             И с крестьянством.

 

Молчанов.                                  Третье:

Евреян, Владек, из Литвы да Польши

Отнюдь на Русь отныне не пускать.

 

Владислав (вскочив).  Я, значит, император, а?

Виват!!

 

(Хватает мешочек и встряхивает его, приговаривая и почти задыхаясь.)

 

Российский!! Астраханский и Лапландский!

Владимирский! Рязанский да Казанский!

Болгарский! Черемисский! А Сибирь?

А Иверия? Не хватает бабок!!

 

Ляпунов. Рехнулся, чо ли?

 

Владислав.                    Цацочки мои!

Где королева? Бабок не хватает!!

 

 

 

КАРТИНА XIII

 

Ночь. Сторожевые ворота лагеря. На стене – Башка и Гришка. Внизу у рва – сторожевой Данила.

 

Гришка. Слыхал, Башка? Бояре на Москве В цари-то пригласили королёнка.

 

Башка. Да ну?

Гришка.                   О десяти годках.

 

Башка.                              Да ну?

А наш чего смотрел?

 

Гришка.                                         Свихнулся наш-то.

Опутала его Маринка.

 

Башка.                          Так.

 

Гришка. Взгляну на Дмитрия – душа болит.

Совсем поник, бедняжка. Ровно нищий.

Глядит на всех собачьими глазами –

Вот-вот копеечку попросит.

 

Башка.                Так.

В Москве – панок. В Смоленске – Сигизмунд.

У нас – Маринка. В Дмитрове – Сапега.

Выходит, Гриша, нынче на Руси

Что ни село – свои поляки правят?

 

Гришка. Выходит так.

 

Башка.                    Все рыцари, заметь.

 

Гришка. Все рыцари.

 

Башка.               Эх, Гриша, милый друг.

Сменяли мы вонючку на гадючку:

Боярин крут, а рыцарь вовсе лют.

 

(Тишина.)

 

Лжедмитрий (входя). Рокочущие трубы русских.

Бум

Ногайских бараб… Польские виолы…

Свиные пузыри у запоро…

Я счастлив… Господи, я счастлив, счастлив!

 

Данила. Кто тута?

 

Лжедмитрий.    А?

 

Данила.                    Кто ето?

 

Лжедмитрий.                           Царь-царь-царь.

 

Данила. Чего такое, государь, бубнишь?

Лжедмитрий (ему). Ты слушай, слушай!

 

Данила.                          Да ведь я…

 

Лжедмитрий.                            Слыхал?

Шипение поляков… Грай ногайцев…

 

Данила (струсив). Чего с ним, правда?

 

Лжедмитрий.                    Кошелёв! Я счастлив!

 

Данила. И речи-то чудные… Эй, хорунжий!

Урус!

 

Башка (за ним). Урус…

 

Данила (исчезая).      Петро Урус!

 

Башка.                У-рус!

 

Голос Уруса. Го!

 

Голос Данилы. Шевелися: государь пришел.

 

(На валу у рва возникает человек могучего склада. У бедра на медной цепи – рог.)

 

Урус. Здорово, государь мой.

 

Лжедмитрий.                   Здравствуй.

 

Урус (тихо).                           Рабби?

 

Лжедмитрий. Не «рабби», а «рабы» и «рыбы». Вот.

А то – «рыборабарь». Так даже лучше.

 

Урус. Ты… не узнал меня? Я – Абрагам.

Тот самый Абрагам.

 

Лжедмитрий (равнодушно). А…

 

Абрагам.                          Ученик твой.

 

Лжедмитрий. Аб-рара-гам. Нет: Аб-гагара-брам.

А вот загадка: кто тот человек,

Внутри которого «гагара»? Ты!

 

(Смеется.)

А ты хитер.

 

Абрагам.                    Кто? Я?

 

Лжедмитрий.              Скажи сначала –

Зачем ты стал Урусом?

 

Абрагам.                                   Нужно, рабби.

Про смерть оруженосца Яна слышал?

 

Лжедмитрий (утвердительно, но без смысла).

Ага.

 

Абрагам.         А про оруженосца Стася?

Ведь это… это я их.

 

Лжедмитрий (безразлично).            А…

 

Абрагам.                         Ну, да.

Не осуждай меня за это, рабби.

В писаньи где-то сказано: «Отмщенье

И благодарность – это две сестры».

 

(Пауза.)

 

Скажи мне, рабби: правду ль говорят,

Что ты повенчан с христианкой?

 

Лжедмитрий (так же).                      Рабби.

 

Абрагам.         А верно ли и то, что будто конь твой

Напоминает колокол соборный,

Помеченный крестами, как тавром?

Ну? Верно это?

 

Лжедмитрий.          Это.

 

Абрагам.                       Слушай, рабби:

Скажи мне правду. Человек я темный,

Но я тебя как будто понял, рабби:

Когда пророк был на горе Синайской,

Он сорок дней и столько же ночей

Не ел и не пил, как белейший ангел;

Когда же ангелы сошли к нему,

Они вкушали пищу, словно люди.

Я понял, рабби. Ты спустился в мир

Грехов и нечестивостей и скверны,

Чтоб, став царем Руси и взявши меч,

Ударить по турецкому султану

И царство праотцов восстановить!

Я понял, рабби.

 

Лжедмитрий.           У тебя ведь бас?

 

Абрагам.         Чего?

 

Лжедмитрий. Бас, бас. Но почему же в нем

Мерещится мне женский голос? Чей?

 

(Мучительно вспоминает.)

 

Я помню волосы. В них запах молний

И голос… Нежный, плещущий такой.

А кстати, пане, вслушайся. Ты слышишь?

Каких народов говоры – ведь правда? –

Под этою коро… в моей держа…

Вот русские… Как мягко это «рр»…

Оно как рокотанье барса. Вот

Плесканье рыбки. Узнаешь? Поляки!

Ногайцы: «Х»… А запорожцы: «Г»…

А это иудеи… Вот-вот!

 

Абрагам.                            Рабби!

Что вы такое, рабби, говорите?

Поляки есть поляки, а ногайцы –

Ногайцы. Но при чем тут все же мы?

На черта нам они? Ты обезумел!

 

Лжедмитрий (словно осененный).

Я обезу… Но это же чудесно!

Я просто счастлив, что сошел с ума!

По крайней мере не обя… решать…

Народу нужно  н у ж н о е ! Понятно?

Не столь великое, сколь то, что нужно!

Вот в чем моя ошибка, Кошелёв…

И даже более того. Ты слушай.

Лишь то ученье может стать народным,

В котором есть нужда. Все остальное –

Круженье вихря по своей оси.

И Туча прав. И ты. Ты тоже прав.

За Тучей – русские. С тобой – евреи.

А я? Я был великим и… ненужным.

Но я теперь безумен. Мне-то что?

Я – человек сторонний. Правда? То-то.

Хе-хе… Я всех! Я всех перехитрил!

Абрагам. Перехитрил?

 

Лжедмитрий.          Уж я могу не думать…

Никто с меня не спро… Ох! Вот опять!

Опять дымится в ухе!

 

Абрагам.                           Ты предатель!

 

Лжедмитрий. Ой, больно! Снегу! Ради бога – снегу!

Скорей! Тот самый выстрел, что готовил

Семье моей могилу, – видишь: вот!

В моем же ухе… Снегу!

 

Абрагам.                     Притворяйся!

Предатели, известно, скоморохи.

Ты предал бога своего! Ты предал

Могилы прадедов! Ты предал море,

В котором хина вместо соли… Пусть

Она горька, но это  н а ш е  море.

Ты понимаешь?  Н а ш е !

 

Лжедмитрий (зажав ладонью ухо). Снегу… Снегу!

 

Абрагам.         Так будь же проклят весь твой

гнусный род

До пятого колена. Пусть вороны

Гнездятся в черном черепе твоем!

Пусть чрево трупа твоего отныне

Останется вертепом черепах,

Гадюк и ящериц и крыс, но крыс

Таких, которые срослись хвостами!

 

(Хватает Лжедмитрия за грудь и с наслаждением вонзает кинжал в его сердце. Исчезает.)

 

Голос Кошелева.  Митюша! Ми-тя! Где жа он

однако?

 

Голос Данилы.  Да были тута.

 

(Появляются Данила и Кошелёв. Вдали, все         удаляясь, трижды протрубил рог.)

 

Шут.                Ну, а где жа?

 

Данила (увидев труп).                            Во!

 

Шут. Тю! Чо это?

Данила.                      Убитый…

 

Шут.                            Государь?

Врешь. Государик мой… Митюша… Митя…

Да чо ж это, голубоньки мои?

Да как же это? А? Сторожевой!

Зови народ! Пущай бегут сюды!

Злодейство приключилося… Не стало

Столпа-забрала, нашего царя.

Ой, не вместити плача во гробницу.

Ой, не могу я, не могу…

 

Антипьевна.              Ты что?

Чего орешь?

 

Шут.          Убили. Ой, убили…

 

Антипьевна. Кого такое?

 

Шут.                 Государя Митю.

 

Антипьевна. О, господи Исусе, сыне божий…

 

Шут. Ой, не могу я, братцы, не могу я.

 

Шаховской. Давайте факелы! Васютка! Гришка!

 

(Постепенно при свете огней вокруг трупа            стягиваются войска в кольчугах и при оружии.)

 

Шаховской. Эх, Митя. Не послушался меня.

Я и Болотникову говорил

Да и тебе: с боярством не шутите.

Не троньте их угодий. Нет, не вняли.

Вот и погибли.

 

Шут (исступленно).   Каркай тут, карга.

                        Тебя еще не слышно.

 

Марина (вбегая).              Где он? Где?

Родной ты мой… Святой мой… Близкий… Митя.

 

(Рыдая падает на тело мужа.)

 

Я только что… Сейчас лишь поняла…

Кем был ты для меня, мой бедный мальчик,

Мой грозный ангел, нежный рыцарь мой…

Ты был моею верою… Ты был

Той самою часовенкою сердца,

О чем мы, помнишь? – как-то говорили…

 

(Шепчет ему на ухо.)

 

Шаховской. Она с ума сошла.

 

Абросим.                                   Не трогай, княже.

 

Шаховской. Не надо, пани, этак…

 

Марина.                         Я не пани!

Подите прочь!

 

Антипьевна.          Пусти ее поплакать.

 

Башка. Беда…

 

Туча.        Такого, братцы, государя

Теперь с огнем не сыщешь. Кто убил?

 

Данила. Урус.

 

Шаховской.  Какой Урус? Не в этом суть.

Его убили правильно. Что делать?

Ведь я же говорил ему: «Димитрий,

Не тронь боярства…»

 

Антипьевна.                  Врешь ты, князь-боярин.

Вы слушайте, станишники, меня:

Его убили, я считаю, ляхи.

Никто как ляхи.

 

Абросим.                         А кому еще?

 

Василий. Вестимо, ляхи.

 

Антипьевна.              Ляхи!

 

Шаховской.                Бойтесь бога.

Какие ляхи?

 

Данила.               Ляхи, ляхи.

 

Шаховской.                Врете!

Урус, по-видимому, – князь Урусов.

Других Урусов нет.

 

Абросим.                      А вот и есть.

 

Антипьевна. Средь ляхов поищи.

 

Шаховской.                   Тьфу, дура.

 

Туча.                                Ладно!

Молчи, боярин. Будем покрывать

Всю эту рыцарскую свору.

 

Гришка.                                  Хватит!

 

Туча. Уйдем, ребята, к северу!

 

Абросим.                                  Ку-ды?

 

Туча. Я слышал – в Ярославле-городке

Какой-то князь Пожарский кличет русских

Противу ляхов.

 

Абросим.                        Верно, Туча, верно!

 

Туча. Коли Димитрий, вся надежа наша,

Есь мертвый трупец – чо нам тут сидеть?

Яйцо высиживать?

 

Шаховской.                  Постой. А я?

Димитрий вам надежа. Ну а я-то?

 

Антипьевна. А ты – поляцкий служка.

 

Шаховской.                         Вот так так.

Я служка, а Димитрий им надежа?

Фальшивая монета! Самозванец!

А им надежа? Мой же понятой –

Надежа? Хо.

 

Шут.                 Где будем хоронить?

 

Туча. Ну, ясно где: в соборе.

 

Шаховской.                      Самозванца?

Да где же это видано, ребята?

 

Туча. Давайте щит. Так. Подводи плечо.

Шаховской. Да как же можно? Это святотатство!

Кощунственное дело, говорю вам.

 

Туча. Ведите государева коня.

 

Антипьевна. Скрестите руки.

 

Туча.                             Взяли!

 

Башка.                  Подымай.

 

(Процессия тронулась. Впереди с факелом Данила. За ним Туча, Башка и Гришка несут на щите останки своего царя. Абросим ведет под уздцы золотистого жеребца. За ним Василий с факелом. За факелом – Марина, поддерживаемая Антипьевной и Зосей. Заключает шествие шут.)

 

Шут (причитая). Ой, не вместити плача

во гробницу…

Ой, братцы, не могу я, не могу я…

Кого хороним-погребаем, братцы?

Столпб-забрала нашего хороним…

Надежду-доброхота погребаем…

 

Шаховской (вдруг спохватившись).

Ах, вот? В соборе? Я сперва не понял.

Конечно же, в соборе. Где ж еще-то?

Свечу бы ему в ручки. А? Свечу!

Я говорю: свечу бы ему в ручки…

 

(Процессия торжественно проходит, не обращая внимания на князя.)

 

Конец

 

1939