ВИНОГРАДНИК
Каждый раз, увидев из окна вагона Дигомский массив, я начинал думать о
Боге. Но не возвышенно-смиренно, а с какой-то сварливой интонацией — о
платоновском доказательстве Его бытия, которое отверг Кант, мною не
читанный, и о современных шарлатанах, морочащих голову невежественной
молодежи с техническим образованием.
Город Тбилиси — пристанище непуганных еврейских богословов, читателей
жуткой книги с именем героини русского романа; там в 1985 году возле
метро «Самгори» со мной прощался знакомый, рассказав напоследок
нецензурный анекдот на армянском языке; в следующий раз я встретил его в
Иерусалиме в 1994 году, и он сходу принялся мне рассказывать тот же
анекдот, изменив только женское имя.
В крошечной синагоге, упрятанной в аппендиксе закоулка, который еще
правильно нужно найти, чтобы не промахнуться, — в этой сокровенной
синагоге сидел старик Шульман, глупый, дряблый и в белой шляпе. И
беседовал со стариком — грузинским евреем, очень похожим на еврея и на
Шульмана и тоже в шляпе.
«Наука говорит, что это фантазия…» — дрожал голос у перепуганного
Шульмана.
«Наука говорит, что это правда!» — торжественно отбрил второй, который в
шляпе, и продолжил: «Вот придет Машиах, и всэм нэшамам будет спасение. И
будет хорошо».
«А моя?» — чуть не плакал Шульман.
«Нет, твоя пойдет в гэином…»
В лавочках на улице Леселидзе только что не продавали питу с фалафелем,
и я вышел на Сионскую улицу и зашел в Сионский собор. Я почувствовал себя
еврейским преступником, вступающим в дом идолослужения, а через несколько
мгновений — нехристью жидовской, своим присутствием оскверняющей храм
православных христиан. Красивый и умиротворенный Илья Второй, католикос
святейший и блаженнейший всея Грузии, читал там Евангелие на
древнегрузинском языке, полном дифтонгов, полугласных и согласовательных
частиц. Я поспешил обратно в странный приют Шульмана, второго шляпоносца
и шофера Миши со «Скорой помощи» — и вновь почувствовал, что прихожу из
нечистого места. Но кто-то уже призывал к омовению рук — «хелеби даибанет,
батонебо!» — садились за трапезу исхода субботы с обязательным пением »
Цур, цур, мишело ахалну» — словно заклинали нечистую силу. «Цур, цур!» —
слабо слышалось из-за ворот в сокровенном закоулке.
Все это к тому, что в одну субботу группа начинающих молодых мистиков за
неимением Шехины совокуплялась со мной.
«Забили себе голову гойскими науками, направленными против Торы!» —
возмущался один длиннобородый, с горящими глазами чернеца, неведомо
какими судьбами очутившегося на любавичском подворье.
«Этак он начнет обходить религиозных евреев десятой дорогой…» —
ужаснулся самый застенчивый и интеллигентный участник групповухи.
«Что совсем несложно, — саркастически сказал чернец, — ведь нас так мало…»
Я вышел на улицу, в один из микрорайонов массива Глдани, который так
хочется назвать Гило. Суббота стояла душная, беспросветная, почти
хамсинная. Меня окружала клейкая зелень, окаймленная белыми домами.
Это Глдани… а причем здесь Дигоми?
Шульман был уверен, что платит по счетам. Каждое мелкое недомогание он
соотносил с каким-нибудь грехом юности.
«А за что у меня сегодня болит нога?» — спрашивал он резника Гирша.
«Видно, к плохой погоде…» — отвечал резник. У Гирша была жена а
грузинише идишке, и он потихоньку забывал маме-лошн. Имелся и другой
резник, принадлежавший к этническому большинству. Он имел сына, который…
ушел. «Что значит — ушел?» — спрашивали мы. «Защитил диссертацию…»
В книжном вопросе грузинские евреи были бескомпромиссны. Любая книга на
дирэвнееврэйском языке называлась «т`ора», с «т`» придыхательным — именно
таким, какое произносили в древности. Иногда в книге обнаруживалась
надпись:
Эс т`ора мэ мик’идиа,
Наг’ди п`ули миц`емиа,
Винц` эс т`ора моипарос —
Шав мицаши даип`арос.
Что с сохранением художественных особенностей оригинала можно перевести
так:
Эту Тору я купил,
Свои деньги заплатил,
Кто эту Тору украдет —
В черную землю пусть уйдет.
В категорию «т`ора» входили сочинения караимские, саббатианские, даже
кой-какая христианская пропаганда. Все эти книги торжественно стояли на
полках синагогальной библиотеки, и об их изъятии не могло быть и речи (мы
говорим уже о другой синагоге — о большой). Во дворе этой синагоги под
деревом читал я подшивку просветительского журнала «Гамелиц» столетней
давности и чувствовал себя дома. «Гамелиц» — это тоже была «т`ора».
О Иерушалаим ди-Грузия (или де-Гургия?)!
Короче говоря, о Иерусалим-на-Мткуари!
Где из Сиона исходила Т`ора, а слово Божье — с улицы Леселидзе, устало
кряхтя, поднималось по улице Рижинашвили мимо единственного в стране
магазина кошерного мяса (мяса там как раз не было) и, приняв вид местного
полусумасшедшего иудея, присаживалось на Петхаинской лестнице. «Все умные люди — евреи, — говорило Слово. — Маркс, Ленин, Сталин — он и похож,
Брежнев, Суслов…. Все умные люди — евреи». И добавляло: «Квехана
чвенган арсебобс. Мир на нас держится. Адонаи эхад у-шмо эхад!»
И вовсе не для того я приехал в Тбилиси, чтобы в тамошнем университете
держать речь о метрической композиции «Витязя в тигровой шкуре» и
морочить людям голову, как Автандил рыщет за Тариэлем на координатной
плоскости, а главы, обозначающие начало и конец действия, аккуратно
ложатся по обе стороны линии регрессии.
Автандил и Тинатин, Тариэль и Нестан-Дареджан, и даже разбитная
сексуальная Фатьма — жена купца из приморского города — все это был лишь
повод. Я сам появлялся в городе витязем в немодной потрепанной шкуре, а
что я там искал — это, как говорится, еще вопрос и ответ.
После доклада мы шли к устроителю семинара, и там поднимался тост. »
Выпьем за еврейский народ, — говорилось в тосте, — и за то, что мы можем
не стыдиться своего прошлого по отношению к этому народу».
И мы выпили. Как говорили в том году в Тбилиси — врезали Горбачеву.
С нагорья Шатили я спускался в такси вечером восьмого марта. Шатили —
это литературно прославленный аул в хевсурских горах, а еще — плато имени
Нуцубидзе, того самого, что перевел «Витязя» на русский корявыми стихами,
а затем делал далеко идущие выводы на основе собственного стихотворного
перевода. Это было забавно — опираясь на «тайное знанье», значащееся в
его переводе, он говорил о древнегрузинской эзотерической традиции, тогда
как оригинал в этом месте бежит эзотерики и знает одно лишь колдовство.
Тем не менее, две строчки в тексте Нуцубидзе переложил на русский лично
Сталин, что, безусловно, превращало перевод в сакральный и абсолютно
достоверный. Я спускался в такси с плато имени этого Нуцубидзе, а за
спиной сидели пьяные грузинские мужики с трезвыми перепуганными женами. »
Вот поеду в Эреван, — сказал один (женщины испуганно сжались), — вот
поеду в Эреван и всем армянам усы поотрезаю».
На плато имени научного фантазера Нуцубидзе один из наших компостировал
присутствующим мозги не просто по поводу Торы (это было всегда), а по
поводу Торы в применении к семейной жизни. Сие, видимо, значило, что он
собирается жениться. Ходи-ходи, кругом-кругом… В одном первобытном
племени антропологи долго и безуспешно пытались выяснить, как на тамошнем
языке называется девственница. Туземцы честно не могли понять, чего от
них хотят. Наконец, вопрос был поставлен ребром: «Как называется женщина,
у которой никогда не было мужчины?» — «Дура», — ответили туземцы…
Я прочел об этом в 1993 году в лондонском аэропорту Гэтвик (причем здесь
Тбилиси?). Вылет самолета на Тель-Авив задерживался, а деньги кончились.
Так что купить книжку я не смог.
Грузию населяет самая красивая раса из обитающих на земном шаре (Лярусс,
1912 год).
Я вышел от нее и тут же очутился в машине. Вечерний Дигоми рванул на
меня вереницами огней и закружился в глазах. Видно, это напоминало что-то
читанное, потому что я немедленно дал себе слово когда-нибудь об этом
написать. Шофер долго не мог найти место, где я остановился у приятеля и
где меня насиловали по субботам.
«Ар ици сад цховроб?» — раздраженно промолвил он.
Что значит: «Не знаешь, где живешь?»
Получать отказы в те годы было модно и престижно.
*ОЙМЯКОН И *ЭЛЬ-БИАР
— Априорное основание любого опыта — наличие воспринимающего субъекта. Если бы я не знал иначе, мое существование представлялось бы безусловно необходимым. Тем не менее я знаю, что это не так, более того — коллективный опыт учит меня, что безусловно необходимо мое несуществование с некоторого момента. Это подрывает основу моего опыта уже сейчас, делает меня и мой мир как бы несуществующими (собственно, почему «как бы»?). Это — полюс холода, *оймякон.
— *Оймякон исключает любое понимание себя и мира, основанное на опыте. Он исключает любой *амстердам, любое упование и надежность, держащуюся на упорстве сущего в бытии. (Здесь мы не согласны с Паулем Тиллихом). Заранее провалена попытка обосноваться в мире, основываясь на каком-то знании о том, что вообще бывает. С будущим невозможно заключить контракт (Габриэль Марсель), и любой договор и обещание — пустая бумажка (*осло).
— Это не значит, что в быту можно жить как-то иначе. Говорим же мы, что солнце всходит и заходит. Всякая ориентация в мире — птолемеева астрономия, и Коперника не будет (*фрауэнбург).
— Евреи в нашем мире играют партию скепсиса. Что бы с нами ни было, рано или поздно придет еврей и скажет: «А ничего-то с вами не произошло!»
— Евреи сказали, что нельзя превысить скорость света, и любое Присутствие убегает. Реальность может быть определена чисто отрицательно — как не то, что я о ней думаю (*эль-биар). При этом напоминаю, что *фрауэнбург — солнце всходит и заходит.
— *Оймякон делает бессмысленной не только ориентацию, но и целенаправленное усилие (*антверпен, Entwurf). *0сло и *эль-биар — родные дети *оймякона, и потому *амстердам должен быть отдан. ‘Антверпен тоже. Уходим из *бенилюкса!
— Сдача *бенилюкса называется *урюпинск.
— «Оставь себя в покое!» (Магистр Экхарт)
— Оставь в покое свой *амстердам и *осло, свой *антверпен и *фрауэнбург. Доверься *эль-биару!
— Уговаривал он себя.
— Так тебе и в *оймяконе тепло будет.
— Коллективный опыт разваливает сам себя, оставляя пустое пространство.
— Жизнь начинается там, где кончаются коллективный опыт и согласие по поводу реальности. Из заплеванного *фрауэнбурга — в *эль-биар, где на горизонте сияет недостижимое *шангри-ла.
— Религиозная традиция в фундаменталистском понимании есть худшая форма коллек-
тивного опыта. «Вечная и неизменная истина» фундаменталистской религии еще дальше от реальности, чем изменчивое знание, добываемое в пыточных камерах рациональной науки.
— Религиозное послание имеет смысл, если оно содержит то, что я уже знаю, но по слабости своей не могу авторитетно себе объяснить. Религия живет в *эль-биаре, преодолевая рациональное средствами рационального, коллективное — средствами коллективного.
— «То, что слышат, тождественно тому, кто слышит». (Магистр Экхарт).
— Альтернатива разуму не есть безумие. Реальные сумасшедшие — скучные добропорядочные люди, сочиняющие рациональные и стандартные бредовые системы. Определенную надежду внушает лишь бессвязная речевая продукция в так называемых конечных состояниях, но и ей несложно подражать, так что и она, видимо, содержится как опция в культуре. Это *геель — деревушка благополучных безумцев, вполне совместимых с так называемым нормальным миром.
— Настоящее безумие настолько безумно, что незаметно.
— «Болезнь без вкуса, без цвета, без запаха, безболезненная, незаразная, неизлечимая». (Беккет).
— Быть безумней безумия.
— Повторяю — уходим из *бенилюкса!
— Сколько ни перетолковывай религиозные тексты, все равно они хранят верность прежним смыслам, как собака — прежнему хозяину.
— Грядет некто, кому удастся создать невиданную прежде религиозную символику.
— Голос вопиющего в Иудейской пустыне
— *маале-адумим.
