Михаил  Слюзберг

ИЗ ПЕРВЫХ РУК

За всю историю человеческой цивилизации люди придумали всего четыре способа делать прогнозы. Исторически первым было Божественное озарение. Пророки существуют во всех мировых религиях, а там, где их нет, роль провидцев исполняют колдуны, шаманы, оракулы и прочие особо приближенные к небесам личности. Второй способ — экспертные оценки. Человек, хорошо разбирающийся в сути явления, может по известным ему (иногда — только ему) признакам или просто в силу развитой интуиции предположить, как будут дальше развиваться те или иные события. Третий путь — математическое моделирование. В основу модели могут закладываться извест­ные закономерности и причинно-следственные связи: например, ежели птицы летают низко, то это, вероятно, к дождю, а если в стране при прочих равных условиях увеличилась денежная масса, то следует ожидать роста инфляции. Наконец, четвертым способом предсказаний являются статистические прогнозы, которые в наш компьютер­ный век являются наиболее простыми и распространенными. Впрочем, оставим моделирование и статистику специалистам: верстка «Зеркала» не предусматривает использования в текстах статей многоэтажных формул и готических символов.

Четкой грани между оправдавшейся экспертной оценкой и предсказанием, основанном на Божественном озарении, вообще говоря, не существует. С точки зрения результата. К примеру, кто может однозначно сформулировать разницу между Жюлем Верном (эксперт) и Нострадамусом (провидец)? Вряд ли решающим критерием может послу­жить различие в области прогнозирования: техническая направленность одного и социальная ориентация другого. А остальное, извините, эмоции.

Однако затеял я весь этот разговор отнюдь не в связи с гениальным средневековым пророком, и уж тем более — не с автором «Пятнадцатилетнего капитана». Вот уже

больше 10 лет мне не дает покоя один гениальный воистину прогноз, родившийся в самом центре великого города, который в то время, когда будущая перестройка еще скромно именовалась «ускорением», торжественно величали «колыбелью трех рево­люций» Более детальное уточнение места и времени вряд ли прибавит что-либо к сути описываемого события. Что же касается персонажей, то по некоторым причинам да будет мне позволено скрыть их имена под масками-символами, превратив тем самым эту в высшей степени реальную историю в притчу, излагаемую, впрочем, от первого лица.

Сцена. Кабинет автора этих строк спустя пять минут после окончания Семинара, посвященного путям развития советской экономики. В кабинете — четверо. Один -Лидер. Человек, создавший Семинар, сплотивший вокруг себя по-настоящему сильную и по-настоящему надежную команду единомышленников, как его называли в Институте — гений организации. Второй — Ученый. Умница, скептик, талант — редчайший и многогранный’ от макроэкономики до композиции. До сих пор, когда грустно, напеваю сочиненные им песни. Третий — Программист. Практик, прагматик в работе и романтик в душе, спортсмен (каждое лето непременно сплавлялся на плоту по сложным горным рекам), друг. Именно так к нему, пожалуй, и относились в Команде — скорее как к очень преданному и надежному Другу, нежели Коллеге. То есть в программировании-то он кому хочешь сто очков вперед даст, но вот в экономике…

Выступал на Семинаре, если не ошибаюсь, гость из конкурирующего института. Хотя «фирмы» наши традиционно соперничали, но на личном уровне поддерживались многочисленные контакты, от деловых до дружеских. Гость был единомышленником: излагал свои взгляды на возможные пути либерализации экономики, перехода к управляемому рынку, перераспределения функций управления. Мысли были дерзкие по тому времени, несмотря на явную «оттепель», — на грани крамолы. Аудитория, что называется, завелась, и мы, сидящие в кабинете, развивали тему с прежней горяч­ностью.

Разговор вел Лидер. Покритиковав докладчика за кое-какие несуразности и противоре­чия, он поддержал его в главном: хозяйство страны агонизирует. Эта агония может продолжаться еще очень долго — инерция у процесса чудовищная и на наше поколение ее вполне может хватить. Но чем больше запущена болезнь, тем труднее ее лечить, и переложив заботы о стране на потомков, мы резко осложним их задачу, а может быть, сделаем ее просто невыполнимой. Выход один: уяснить для себя неизбежность серьезных реформ в экономике, готовиться к ним, изучать теорию и практику проведения подобных (не по сути, конечно, а по глубине и масштабу) преобразований в прошлом, и когда начнется осторожно подготавливаемая Генеральным секретарем «революция сверху», встретить ее во всеоружии.

Реакция Ученого была исполнена пессимизма Власти никогда не пойдут на сколько-нибудь решительные изменения. Геронтократия по-прежнему представляет собой несокрушимую силу, несмотря на то, что программа «Время» все чаще начинается без традиционной музыкальной заставки — свидетельство того, что в Политбюро — «минус один». Ну, а если даже что-то и произойдет, в Москве найдется немало людей, которые захотят ворваться в историю на гребне волны, и эти люди, конечно же, не будут нуждаться в помощи группки провинциальной молодежи, путающейся у них под ногами.

Помнится, я тогда возмутился столь уничижительным отношением к собственной персоне, хотя в глубине души во-многом разделял точку зрения Ученого. Столичная экономи­ческая элита, несмотря на личные связи с некоторыми ее видными представителями, казалась почти недосягаемой, а о том, чтобы войти в круг Тех, Кто Допущен К Принятию Решений, молодому беспартийному еврею можно было и не мечтать, несмотря на свою кандидатскую степень.

И вдруг заговорил Программист. Резко, импульсивно, я бы сказал — пылко. «О чем вы, ребята? — спросил он. — Какая структура управления? Какие высокие теории? Вы отдаете себе отчет, что первым следствием вашей либерализации и перехода — пусть подконтрольного, регулируемого — к рынку будет то, что зимой мне придется ходить без шапки-ушанки? Особенно в те дни, когда я преподаю у вечерников и поздно возвращаюсь домой. Сначала произойдет невиданное по своим масштабам стреми­тельное расслоение общества: обнищание большинства и обогащение элиты. Бороться с этим невозможно, да и неправильно — так и должно быть при расставании с социалистической уравниловкой, при которой люди не ЗАРАБАТЫВАЮТ, а ПОЛУЧАЮТ, Но ведь подавляющее большинство ничего не умеет, кроме как ПОЛУЧАТЬ. И пройдет время, пока некоторые из них научатся чему-то иному. А ведь кушать-то хочется каждый день. И я не вижу для Союза другого решения этой проблемы, кроме всплеска преступности».

Тут я счел уместным прервать коллегу, дабы в очередной раз изложить свою теорию о необходимости превращения Генсека в этакого советского Пиночета, который, пользу­ясь значительным кредитом доверия самых широких народных масс (напомню, дело происходило в начале 1987 года), железной рукой приведет страну к рынку. Лидер немедленно возразил в том смысле, что Горбачев, в силу личностных своих качеств, никогда не сможет сыграть роль Пиночета — он скорее ближе к «шестидесятникам», политикам, рожденным неолиберальной хрущевской «оттепелью». И снова резко и безапелляционно встрял Программист: «Да какая разница — Горбачев или какой-нибудь Сидоров, о котором сегодня никто и слыхом не слыхивал. Либерализация экономики в нашей стране — дело для интеллигентов, «яйцеголовых». Думаете, случайно гласность объявили? Это как раз тот случай, когда сперва сознание, а потом уж бытие. И гласность эта, кстати, нам еще тоже немало проблем принесет. Союз наш нерушимый до сих пор на страхе держался и страхом сплачивался. А сейчас вдруг все разом свободу почувствовали. Карабах — это только самое начало, а второй, помяните мое слово, станет Прибалтика И этих ребят посулами демагогическими не остановишь. Средняя Азия, положим, вряд ли взбрыкнется — слабенькие, трудно им будет без России, а вот Украина. Короче, трудно будет, по-моему, Союз сохранить. По крайней мере, в его нынешнем виде».

«Ну, это уж ты хватил, — вырвалось у меня Мир в те далекие (десять лет назад!) времена представлялся стабильным и монолитным В ядерную войну уже давно мало кто верил, а прочие причины краха Империи казались ирреальными, малосерьезной диссиден­тской «фэнтэзи» — Из Союза никто никого не отпустит, на это силы хватит. А кроме того, давайте все-таки будем материалистами. Основное преимущество рыночной экономи­ки перед командно-бюрократической — ее эффективность. Более эффективная эконо­мика — более высокий уровень жизни. А кто же от этого откажется? Надоело уже в очередях стоять да по блату доставать туалетную бумагу».

«Ошибка! — возразил Программист. — Типичная интеллигентская ошибка. Откуда ты знаешь реальную шкалу народных ценностей7 Это там, в «обществе равных возмож­ностей» (которые на самом деле никакие не равные, но это уже другой разговор), люди привыкли к недоступному изобилию. А у нас — выйди на улицу, спроси, что лучше: всегда доступный плавленый сырок и докторская колбаса за два двадцать или сто пятьдесят сортов копченостей по заоблачным рыночным ценам? Так вот, я себя дураком не считаю и при любой системе нищенствовать не буду, но из двух этих возможностей предпочту, пожалуй, сырок».

«Но почему ты все время рассматриваешь только крайние случаи? — спросил Лидер, слегка раздраженный тем неконструктивным, на его взгляд, направлением, которое принял разговор (ученый уже давно сидел молча, с полузакрытыми глазами и мрачной сардонической усмешкой на устах) — Переходный период — он на то и переходный, чтобы с помощью специальной тактики избегать крайностей. Механизмы рыночной экономики должны включаться постепенно, в четко определенной последовательности. Я не сторонник «шоковой терапии», да и вряд ли кто возьмет на себя смелость использовать ее, рискуя потерять управление над страной».

Программист ухмыльнулся, пожалуй, впервые с начала разговора. «Не забывай, я все-таки лучше тебя умею писать программы, — сказал он — Для меня советская экономика — одна гигантская и уже сейчас практически неуправляемая структура. Думаешь, Госплан, Госснаб и прочие что-то реально меняют в сложившемся статус-кво? Да они боятся лишний раз за самую тоненькую ниточку дернуть. Все устоялось, все сбаланси­ровано — по- идиотски, неэффективно, со встречными перевозками, с ужасающими потерями, с невероятно далеким от оптимального использованием ресурсов. Но — худо-бедно — работает. А дай предприятиям свободу, отмени план, госзаказы — система рухнет в мгновение. Полный экономический хаос. Мне даже представить страшно, насколько упадет в первый же год объем производства. И меньше всего я при этом думаю об «оборонке» — все равно не нападут, бомб у нас хватит надолго. А вот откуда возьмутся запчасти для сельскохозяйственной техники, чтобы урожай убрать? Одна надежда на проклятых капиталистов».

И тут встрепенулся Ученый. «Да уж, жди, — вдруг хмуро сказал он. — Помогут они тебе» «Обязательно помогут, — без тени сомнения подтвердил Программист. — Если припрет — последнее от себя оторвут, а помогут Они-то хорошо понимают, что раненый зверь — самый опасный, а если он к тому же и голодный.» В кабинете секунд на десять воцарилась (ох, уж мне эти штампы) тишина. Затем Лидер

решительно встал и заявил: «Ладно, давайте лучше в буфет спустимся Кофейку хочется, а у меня сегодня еще вторая пара у вечерников».

Интересная вещь: разговор этот не произвел на меня в тот момент большого впечатления. Обсуждали мы грядущую жизнь свою и государства часто, практически — постоянно, в самой разной обстановке — от престижных конференций и семинаров, вели которые такие яркие личности, как Леонид Иванович Абалкин, Николай Яковлевич Петраков или Гаврила Харитонович Попов, до бесконечных диспутов на чьей-нибудь кухне под бутылочку-другую «сухарика». А вот поди ж ты — впечатления не произвел, а запомнился до мелочей: интонации, жесты, выражения лиц. Впервые всплыл он в моей памяти в ту самую минуту, когда прочитал я в русскоязычной израильской газете (кабельного телевидения с постоянно доступными ОРТ, РТВ и НТВ еще и в помине не было) сенсационную заметку о беловежских событиях. «Трудно будет, по-моему, Союз сохранить», — произнес явственно в голове голос Программиста. Впечатление было, как если бы я очутился где-то в светлой памяти НИИЧАВО им. бр. Стругацких. А потом мне оставалось только последовательно сопоставлять действительность с прогнозами Программиста: рост преступности, развал экономики, расслоение общества, гумани­тарная помощь Запада… Все как по писаному! Ссылок на Кабакова с его «Невозвра­щенцем» и прочие футуристические прогнозы, обильно появлявшиеся в той или иной форме в тех или иных медиа, не принимаю. Они появились ПОЗЖЕ, когда уже, по знаменитому выражению Генсека-Президента, процесс пошел. Как экспертные оценки эти прогнозы — сбывались они полностью, частично или же вообще не сбывались -заслуживают всяческого уважения. Но Программист тогда — в этом я глубоко уверен -ничего не оценивал и никакую экспертизу не проводил. Материала для этого у него не было. И быть не могло.

Дальнейшая судьба героев не имеет прямого отношения к заявленной теме, хотя, может быть, и небезынтересна читателю. Автор этих строк вот уже восьмой год живет в Израиле и прогнозированием (статистическим и экспертным) занимается постоянно и профессионально — как для академических приложений, так и в журналистике. Ученый превратился в Администратора и руководит вычислительным центром. Лидер стал Суперлидером и последовательно воплощает в жизнь экономические теории, многие из которых были наработаны им и Командой в те раннеперестроечные годы. Еще в 1992 году в одной из своих статей я предсказал ему большое политическое будущее и искренне рад, что экспертная оценка сия оказалась верной. А Программист… у него ничего не изменилось По-прежнему пишет свои остроумные программы, почитывает лекции все в том же Институте да сплавляется каждый год на плоту по опасным горным рекам.