«…МЫ ВЕРИЛИ, ЧТО БОРЕМСЯ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ…»
Мордехай Лейбович (Лейбо)*. Беседа с Ириной Врубель-Голубкиной
С чего все началось. Вообще-то я был самым обыкновенным израильским подростком, но, как водится, к четырнадцати годам вошел в конфронтацию с родителями. И вот как-то раз после ссоры с отцом я сбежал из дома, приехал в Хайфу, поступил рабочим на греческий пароход и отчалил в Европу. Там я работал в разных местах — был уборщиком, мойщиком окон, разнорабочим до тех пор, пока не перебрался в США. Визы у меня, разумеется, не было, но разве матросу необходима виза? Ты просто сходишь на берег и остаешься. В Штатах я устроился завхозом в одну нефтяную компанию, которая как раз начала вербовать рабочих для отправки в Боливию. Предлагали очень хорошие условия, так как желающих было немного. Это был 1965 год.
Так я оказался в Боливии. Жили мы и работали на природе. Во время одного из наших походов в город, куда мы обычно отправлялись по вечерам после работы повеселиться, я познакомился с одним человеком При каждой нашей встрече мой приятель неизменно заводил разговор о бедственном положении народа Боливии. Мне тогда было от силы шестнадцать, и я, естественно, был идеалистом и искателем приключений.
Когда же мой товарищ увидел, что я, как говорится, дозрел, он предложил мне присоединиться к их группе, и я согласился.
Я бросил работу и перебрался в военный лагерь в горах. Там я проходил военную подготовку: обучался стрельбе, различным тактикам захвата и т. д. В нашем лагере находилось около двадцати человек, но, как я понял из разговоров, группа насчитывала около двухсот. Там были люди из разных стран: идеалисты, беглецы из стран Южной Америки, искатели приключений — боливийцы составляли меньшинство, среди них было несколько индейцев. Было несколько русских. О роли СССР не говорили, но создавалось впечатление, что Союз поддерживает проект Че Гевары. Я был знаком с тремя-четырьмя русскими из других групп, некоторые из них говорили по-испански, другие — по-английски. Их роль была не вполне ясна, они приезжали в лагерь вместе с инструкторами, но всегда сидели в сторонке, их не очень жаловали и не пытались сблизиться с ними. Среди наших бытовало мнение, что речь идет о советской контрразведке. Я мало знал о Советском Союзе, но среди моих товарищей были и те, кто поддерживал политику и идеологию Советов, были и такие, кто ее не принимал Еще я слышал, что одним из наиболее приближенных к Че Геваре людей была русская девушка Таня. Сам я ее никогда не видел, но знаю, что она погибла вместе с Че Геварой. Что стало с остальными — мне неизвестно.
Среди нас велась идеологическая работа: читали лекции, обсуждали разные проблемы -тогда все это казалось мне интересным. Говорили о необходимости освободить угнетенные народы Латинской Америки от ига военных диктатур и о многом другом Слово «коммунизм» не звучало, однако атмосфера была такова. Может быть, агитаторам казалось, что термин «коммунизм» способен оттолкнуть приверженцев их дела. Сам я тоже не думал ни о чем таком, в голове у меня был подростковый идеализм, мир делился на справедливость и несправедливость, на черное и белое — это то, что меня тогда увлекало. Окружавшие меня люди казались мне тогда воплощением справедливости, я видел в них единомышленников, а так как все они были старше и опытнее меня, я смотрел на них снизу вверх.
Во всем остальном это были самые обыкновенные люди. Как все военные, они много говорили о женщинах, о выпивке, о футболе, о повседневной жизни. Все были молоды, в возрасте от двадцати до тридцати лет, большинство были интеллигенты. Попадались любопытные типы. Среди близкого окружения Че Гевары был один французский журналист по имени Режи Дебре, интеллектуал, способный рассуждать на любую тему Я слышал, что, когда началась ликвидация, он попал в плен и сидел в боливийской тюрьме (в дальнейшем, после освобождения, он проделал сложную идеологическую эволюцию — вплоть до либерального социализма и поста советника президента Миттерана). Еще был один американец по имени Лу, типичный искатель приключений, слегка чокнутый: он был уверен, что если вернется в США, его непременно казнят как предателя родины. Позже до меня дошли слухи, что он воевал в разных странах и погиб где-то в Азии, в Лаосе или в Камбодже. Кстати, я был там не единственным евреем, судя по именам. Все считали меня югославом.
Эти люди в большинстве своем были попросту романтиками, верившими, что они борются за справедливость, против угнетения слабых и неимущих. Сегодня все это звучит довольно банально, да и мне самому кажется чепухой, хотя я и не жалею, что был там, но тогда для меня, шестнадцатилетнего, эти слова были полны смысла. Никто не принуждал нас верить в коммунизм, нам пытались объяснить, почему дело, за которое мы боремся, является правым. Действительно, положение в Боливии было очень тяжелым — этого было трудно не заметить.
Я участвовал в нескольких акциях. Один раз мы ограбили казино в Ла-Пасе — это было довольно легко. Был случай нападения на полицейский участок, но лично я не принимал в этой акции участия. Видимо, среди групп были более и менее боевые. Нашу группу в основном не отправляли на боевые задания: иногда нужно было отвезти кого-нибудь куда-нибудь, что-то передать, отвезти амуницию, и прочее. И все же опасность существовала. Во-первых, не стоит забывать, что дело происходило в джунглях, кишевших змеями, скорпионами и даже крупными хищниками. Во-вторых, боливийская армия пыталась нам противостоять, хотя и без особого успеха.
Впрочем, позже до меня дошло, что деятельность Че Гевары в Боливии не принесла плодов. Он верил, что мы сумеем поднять весь боливийский народ, стать той искрой, из которой возгорится пламя, но этого не произошло, основное, что ему удалось сделать, -это стать человеком-легендой сначала в Чили, а затем и во всем мире, и дать толчок определенной идеологии.
Мне довелось видеть Че Гевару всего дважды Один раз он приезжал в лагерь посмотреть, как у нас идут дела, задавал вопросы, в другой раз приехал с какими-то распоряжениями. Он не был ни высоким, ни каким-то необыкновенным, но производил большое впечатление, что-то в нем было. Я не был знаком с ним лично, но наши люди его высоко ценили и даже почитали, они видели в нем вождя во всем, что касалось идеологии, морали и военной стратегии. Часто поминали его кубинское прошлое, говорили, что он был правой рукой Кастро, одним из тех, благодаря кому кубинская революция победила, говорили, что он входил в состав правительства, но ушел, так как считал, что исполнил свой долг на Кубе и теперь должен продолжить борьбу в других странах. Что было потом? Правительство Боливии, не способное справиться с нами своими силами, обратилось за помощью к США, и земля начала гореть у нас под ногами. Началась настоящая последовательная ликвидация одной группы за другой. Наша группа не избежала общей участи, в бою погибли почти все, лишь мне и еще пятерым моим товарищам удалось бежать. Через полтора дня мы добрались до чилийской границы и перешли ее. Впрочем, в Чили дела обстояли не лучше, чем в Боливии. Кроме того, там стоял жуткий мороз, сугробы по колено. Я обморозил ноги, провалялся три месяца в чилийской больнице. Что и говорить, ощущение не из приятных, но ничего, пережили. В Чили мы узнали о гибели Че Гевары.
Когда начали разбираться, кто я и откуда, я сказал правду, против нас не приняли никаких мер, так как все мы были иностранными гражданами. Двое моих товарищей оказались в психиатрической больнице, Лу погиб, о двоих других мне ничего не известно. Я же вернулся в Израиль и зажил обыкновенной жизнью: армия, учеба, киббуц, поиски работы, служба в полиции…
__________________
* Мордехай Лейбович (1951, Израиль) — закончил факультет востоковедения Тель-Авивского университета, в настоящее время офицер израильской полиции
Перевод с иврита Лизы Чудновской
