SKANDALON
(К теологии еврейского бытия)
Белая лошадь — не лошадь. Древнекитайский парадокс.
Р. де Разин
(0) Предлагаемые заметки отталкиваются от некоторых наблюдений феноменологического характера. При этом автор исходит из того, что феноменология невозможна: непосредственно, вне культурного контекста, человеку ничего не дано (или, может быть, дано Ничего — это уже лучше). Сказанное не значит, что невозможен феноменологический жест: всякого рода возвращения к истокам, возвращения к очевидности и т. д., при их очевидно жульническом характере, в высшей степени культурно плодотворны. Это, прежде всего, прекрасная риторика: начиная с утверждений, вроде, бесспорных, мы без нажима осуществляем переход к вещам далеко не столь бесспорным. Бдительность читателя при этом может быть усыплена. Думающий иначе все равно не согласится, а единомышленник порадуется и укрепится в вере.
(1) Проблема многих пишущих о еврействе состоит в том, что их интересует не то еврейство, которое есть, а то, которое должно быть. В особенности это относится к авторам религиозно-иудейского толка. Их можно понять, поскольку в наше время положение иудаизма более чем проблематично. При этом от нынешней ситуации нельзя отмахнуться как от аномалии по двум причинам. Во-первых, еврейство представляет для меня интерес прежде всего в качестве субстантивации высказывания «я еврей», и большой вопрос, в каком смысле я могу говорить о существовании чего бы то ни было во времена, когда меня не было. Во-вторых, какова бы ни была нынешняя ситуация, она, скорее, типична: «не-аномальные» времена в еврейской истории если и бывали, то только в качестве аномалии.
(2) Короче и проще: большинство современных евреев не практикует еврейскую религию, не проживает в еврейском государстве и не владеет каким-либо еврейским языком. С точки зрения наиболее популярных сейчас форм объективации еврейства — ритуально-религиозной и национально-государственной — большинство евреев никуда не годится. Однако, говоря словами Бертольта Брехта, «если народ не оправдал ожиданий правительства, пусть правительство изберет себе другой народ». Если большинство евреев не вписывается в существующие формы объективации, возможно, проблема в этих формах.
(3) Тем не менее беда в том, что еврейство сопротивляется и любой другой мыслимой объективации. С биологической, географической и культурной точек зрения практически невозможно размежевать объем понятия «еврей» и понятия «человек». Патриотически настроенные личности обычно ссылаются на ритуалы или на утверждение, что еврей не может исповедывать другую религию. Тем не менее русское еврейство — одна из крупнейших существующих общин — растеряло все ритуалы без остатка. Можно, конечно, сказать, что русские евреи «аномальные», но — см. выше.
(4) Иными словами, еврейство ускользает. Как говорили в нашей юности, евреи — не нация.
(5) Национальность — еврей. Уклоняясь от любых дифференциальных определений, еврейство непостижимым образом существует — как для самих евреев, так и для их окружения. Существует порой с интенсивностью, угрожающей самому существованию.
(6) С чистой совестью можно сказать, что сущность еврейства — в его существовании. При этом существование можно здесь понимать не в смысле Хайдеггера, а в смысле Ортеги-и-Гассета — как сопротивление, помеху, которая «существует, и ни в зуб ногой». Еврейство — актуальность, на которую еврей наталкивается подчас самым неожиданным и неприятным образом.
(7) Еврейство — одновременно абсолютная свобода и абсолютный фатум.
(8) Еврейство как абсолютная свобода — каким образом? Еврей может быть кем угодно (см. выше). Еврейство сопричастно не статическому, а динамическому аспекту бытия, точнее — той, условно говоря, причине, что делает возможным ограниченно-фиксированное бытие и его неизбежный спутник — небытие. Иначе говоря, в еврействе явлено творчески-динамическое Ничто (греческое me on, каббалистическое «айн»),
(9) Еврей может быть кем угодно — даже неевреем. В таких высказываниях, как «каждый человек — еврей», на еврейство не следует смотреть как на «всего лишь» символ чего-то другого. Наоборот, самые точные высказывания — символические. Любой человек -еврей, и вместе с тем еврей — это далеко не каждый человек.
(10) Еврейство как абсолютный фатум — каким образом? От еврейства не уйдешь. Мое еврейство — потенциальная (а порой и актуальная) угроза моему бытию. Оно выступает в качестве «проводника», по которому проходит угроза моему физическому существованию, моему достоинству, социальному статусу и полноте самопроявления (все, что я ни делаю, я делаю «как еврей»). Как уже сказано, еврей может быть кем угодно; из
этого следует, что, кем бы я ни был, я остаюсь евреем. Тут нет ничего, от чего я мог бы отказаться, чтобы защитить другие стороны моего бытия. Еврей неизбежно порабощен своей неуловимой коллективной идентичностью. С одной стороны, еврейство не дает мне быть «человеком вообще», с другой — игнорирует мою индивидуальную неповторимость. Оно слишком универсально и слишком партикулярно одновременно.
(11) Чем я свободнее внутри своего еврейства — тем еврейство как фатум неотвратимее. В средневековье еврейская принадлежность была достаточно жестко объективирована членством в религиозно-галахической общине. Выйдя из такой общины, можно было резко ослабить связь с еврейским фатумом, а для следующих поколений и вовсе ее уничтожить. Не то — в более свободные новые времена.
(12) Итак, сущность еврейства — одновременно в существовании и в угрозе существованию. Как уже говорилось, существование есть сопротивление. Еврейство существует, сопротивляясь сетке культурных категорий, модели, накладываемой культурой на общество. Будучи существованием-сопротивлением в чистом виде, не покрываясь полностью предусмотренным культурой «образом», оно оказывается без-образием, чудищем из страшных снов.
(13) Что это значит конкретно? Допустим, в некотором архаическом обществе женщины делятся на два класса: незамужних девственниц и замужних не-девственниц. Незамужняя не-девственница (блудница) не вписывается в сетку противопоставлений, являющуюся базой культуры данного общества, и потому вопринимается в качестве угрозы. Конечно, ей можно отвести определенную социальную нишу, презирать ее, сидящую в этой нише, а в случае каких-то потрясений — обвинить во всем ее. Антропологи здесь будут говорить о лиминальности-маргинальности, деконструктивисты — о «фармако-не», но самым точным обозначением феномена будет, как всегда, символическое -речь идет о ЕВРЕЙСТВЕ.
(14) Исторически не еврейство произошло от евреев, а евреи — от еврейства. Наши патриархи принадлежали к странному полуэтносу хабиру-апиру — «покрытым пылью» (Уильям Олбрайт), полукочевникам-полуземледельцам, жившим на грани обрабатываемой земли и пустыни, Космоса и Хаоса. Переосмыслением «апиру» является более позднее самоназвание «иври» — «человек с другой стороны», говорящее, по существу, о том же.
(15) На всем протяжении своей истории еврейство с удивительным постоянством взрывало самые разные культурные сетки — будь то античный культовый плюрализм, христианская теологическая схема спасения, национализм нового времени с его мифом об автохтонности (люди растут из «почвы», как деревья) или мусульманское противопоставление «дар уль-ислам» и «дар уль-гарб».
(16) Бытие — препятствие. Препятствие по-гречески — skandalon. Бытие в чистом виде (оно же Ничто) — вещь скандальная. Теологию скандала мы находим у Павла из Тарса (традиционный русский перевод слова skandalon — «соблазн»; ср. «для иудеев соблазн, для эллинов безумие»). В контексте Римской империи первого века соратники Иисуса и
Павла — в большей степени евреи, чем соратники Иоханана бен Заккая. Последних римская власть хоть как-то терпела, поскольку они обладали традицией и худо-бедно вписывались в культурную сетку, христианам же находила место лишь на арене цирков.
(17) Итак, еще раз: еврейство есть явленное Ничто. Поэтому оно одновременно — бытие в чистом виде и угроза небытия.
(18) С еврейством люди обычно делают две вещи: вытесняют его или объективируют. Вытесняя свое еврейство, человек старается забыть о его существовании. Объективация тоже по существу является попыткой «убить» еврейство, превратив его во что-то такое, что можно пощупать, в сущее в ряду других сущих. В каком-то смысле объективация -такая же попытка «заклясть» еврейство, как вытеснение.
(19) След, оставляемый попытками объективации еврейства, называется еврейской цивилизацией.
(20) Появление народа Израиля было первой и изначальной попыткой объективировать еврейство апиру-иврим, запыленных людей с другой стороны. Ключевое словосочетание здесь: царство Божие. Общество, подчиненное странному Богу странников, имя которого — в отсутствии имени, образ — в отсутствии образа, сущность — в отсутствии сущности.
(21) Естественно, такое общество невозможно (но какое-то время возможна его подмена-объективация). И еще более естественно, что евреи немедленно оказались «неправильными».
(22) Еврейство сразу же оказалось еврейством по отношению к самому себе.
(22) История библейского Израиля — история провала теократической идеи (Рудольф Бультман). Еврейство — всегда остаток, «шеэрит Исраэль» (Франц Розенцвейг). От теократии у нас сохранились две остаточные формы объективации еврейства -национально-государственная и религиозно-ритуальная. Обе носят защитный характер. В первом случае защиту мнят достичь путем создания компактной национальной общности, способной обороняться. Во втором — на изменчивую пугающую реальность накладывается неизменная ритуально-галахическая сетка, как бы подчиняющая и упорядочивающая ее; в числе прочих, здесь действует механизм реактивного образования: вопреки очевидности утверждается неизменность мира и еврейской ситуации в нем.
(23) При национально-государственной форме объективации выясняется, что и «нацию», и «государство» приходится строить из некоторой бесформенной материи (ср. «человеческий материал» классического сионизма). Фактически все создается заново, и получившаяся «объективированная» нация в идеале оказывается просто нацией среди наций; еврей со стороны, попавший в ее среду, чувствует себя евреем больше, чем где бы то ни было, поскольку те «объективные» формы защиты и идентификации, что были у него в диаспоре, узурпированы местным населением. Белая лошадь — не лошадь, полностью «объективированный» еврей — не еврей. Он это знает и этим гордится. Беда только в том, что полностью объективировать еврейство невозможно:
нет нужды лишний раз говорить, что в качестве «члена семьи народов» Израиль выглядит самозванцем, скандалистом, нарушителем нормы, и коллективная угроза возвращается на новом уровне.
(24) В еще более уязвимом положении сегодня находится религиозно-ритуальная форма объективации еврейства. По словам ортодоксального американо-израильского автора Иммануэля Рэкмена (Emmanuel Rackman), иудаизм есть не вера, а «законнический порядок» (legal order). Судьи могут быть не на высоте, кто-то нарушает законы, однако это не отменяет главного — закон в обществе действует. Представим себе, однако, ситуацию, когда восемьдесят процентов населения страны открыто нарушает самые фундаментальные законодательные акты, не страшась при этом наказания, а многие и представляют их себе весьма смутно… И это еще «хорошая» ситуация — в диаспоре дела обстоят хуже! Не развалился ли «законнический порядок»? Сохранила ли Галаха еще какую-то законную силу. Даже для тех, кто ее соблюдает? (Группа энтузиастов может по взаимному согласию регулировать свою жизнь римским правом и мечтать распространить его на все общество, но ни их согласие, ни их мечта не делают римское право действующим законом.)
(25) Иногда принадлежность к иудаизму определяют на основе принятия того или иного свода догматов веры, иногда — на основе обязательства соблюдать Галаху. При этом забывается такой фундаментальный критерий, как принадлежность к еврейскому народу. «Община верующих» иудаизма, о которой говорят сегодня ортодоксальные теологи, по существу является отдельной религиозной общиной, далеко не совпадающей даже с совокупностью «евреев по Галахе». Неразделенность национальной и религиозной принадлежности в еврействе в наше время на поверку фиктивна.
(26) Примечательно при этом, что «несоблюдающие» евреи не должны проходить специальных инициации, чтобы обрести свое место в галахической общине. В отличие от израильских «ханаанейцев», религиозные ортодоксы пока что в большинстве своем не готовы признать себя отдельным сообществом (пусть даже «единственно истинными евреями», если им так нравится). Несоблюдающие евреи все еще ходят в «плохих своих», и отношение к ним колеблется от либерально-попустительского «они пока что не соблюдают» до глобальной агрессии.
(27) Таким образом, галахическое сообщество сегодня — даже не «остаток Израиля», а «остаток остатка Израиля». При этом редуцируется и объем Галахи, которую еще можно соблюсти. После разрушения Храма стали неактуальными законы, связанные с жертвоприношениями и государственной властью, после эмансипации — имущественное и уголовное право… На место «законнического порядка» приходит ситуация (пост)христианского секуляризма с религиозной общиной, отделенной от нации, с миссионерством и религиозными обращениями.
(28) Весьма интересна ситуация новообращенных. В перспективе еврейской традиции не слишком характерно религиозное «рождение заново» неверующего взрослого человека. Традиционное еврейство — «остаток Израиля», и обычно речь может идти о
возвращении к ценностям и религиозным практикам детства. Собственно, это и есть «возвращение» — «тшува». Называя свою религиозную конверсию «тшувой», новообращенный, по существу, отрицает отдельность своего индивидуального бытия — ведь «возвращается» он туда, где «его не стояло», где лично он никогда раньше не был.
(29) В связи со сказанным выше не следует надеяться, что галахическое сообщество когда-либо согласится на отделение религии от государства. Оно слишком цепляется за фикцию прежнего законнического порядка: принятие нынешней ситуации, как она есть, для него, нужно полагать, невыносимо.
(30) Возможна ли религиозность, опирающаяся на еврейскую цивилизацию и при этом не являющаяся «законническим порядком»?
(31) Известный деятель английского «либерального иудаизма» (местный вариант реформизма) Клод Монтефиоре писал в 1912 году, что внесение национального начала в религию вызывает у него протест, но если уж вносить национальное начало — так английское. Действительно, «религия пятого пункта» — звучит чудовищно. Однако Монтефиоре можно поймать на противоречии: если национальное начало для него является английским, то, значит, еврейское — не национальное. Именно то, что еврейство является не просто различием среди других различий, придает ему религиозный потенциал. Иногда (опять-таки в либеральном варианте ортодоксальной теологии) говорят, что человеческое бытие партикулярно, и иудаизм отражает парти-кулярность, конкретность человеческого существования. Если так, то почему нет отдельных религий для мужчин и женщин? (Если не считать феминистских попыток…) Для гуманитариев и программистов? Для экстравертов и интравертов? Для астеников, атлетов и пикников? (Свидетельствую, что мироощущение человека астенического сложения существенно отличается от мироощущения атлетического и пикнического.) Можно, однако, предположить, что еврейство есть «различие в чистом виде», предшествующее любым дифференциальным признакам, подставляемым на его место. (Еврейство и differance в смысле Деррида — любопытная тема для сопоставления.)
(32) Право, делится ли человечество еще без остатка на евреев и неевреев? Между ядром безусловных евреев и безусловными неевреями расположена все растущая размытая зона промежуточных и сомнительных случаев. Галахическое определение еврея, появившееся тысячелетия два назад, сегодня пытается провести посреди этой туманности искусственную границу, на каждом шагу создавая абсурдные ситуации, однако фактически с ним конкурируют другие определения еврейства: по Закону о возвращении, по советскому паспорту и т. д. В обозримом будущем положение может только усугубляться из-за роста числа консервативных, реформистских, реконструкционист-ских прозелитов. Такое развитие событий в ближайшее время может подорвать фикцию еврейской идентичности и, соответственно, базу галахического иудаизма. Можно, однако, быть уверенным, что ортодоксы не сдадутся и тогда: религиозная ортодоксия абсолютизирует одну из форм объективации еврейства, что, видимо, исключает полноценный диалог с реальностью.
(33) По меньшей мере в израильском контексте «сомнительные» евреи, безусловно, в большей степени евреи, чем «несомненные». В их случае еврейскому началу абсолютного бытия удается трансцендировать все формы еврейской объективации — даже самые расплывчатые и либеральные. (Не забудем при этом, что вообще каждый человек — еврей.)
(34) Насколько парадоксально наше противопоставление «другим», видно при анализе еврейского отношения к христианству. Даже в «культурном» варианте такого отношения христианство признается вполне приличной религией… не для нас! Дело не только в том, что, будучи целиком погружены в некоторую мировую цивилизацию, мы отвергаем ее религиозную базу. Самое абсурдное, что и база эта нам отнюдь не чужда: в так называемом Новом Завете нет ничего, что не принадлежало бы еврейской цивилизации. Никакой Коран, никакая Ригведа не вызывают такого иррационального страха, как Евангелие — книга, написанная евреями о евреях. Сама иррациональность, скандальность этой темы говорит о том, что здесь мы прикасаемся к чему-то принципиально важному. Может быть, в религиозном плане оппозиция «евреев» и «неевреев» была взорвана еще во времена Павла из Тарса? Так или иначе, в результате мы ведем так называемый «диалог» с христианами — по существу, диалог с собственным отражением в зеркале, и принять свою цивилизацию полностью для нас равносильно предательству себя.
(35) Полагаю, тем не менее, что Евангелие представляет опасность для тех или иных исторически преходящих форм еврейской объективации, но не для еврейства — точно так же, как книги Солженицына представляли опасность для советской власти, но не для России.
(36) Еврейству вообще ничего не может угрожать. Оно само — угроза.
(37) Я говорил о том, что к еврейству можно относиться двояко — объективировать его или вытеснять. На самом деле ситуация сложнее. Даже самый «объективирующий» еврей что-то существенное вытесняет, и самый «вытесняющий» так или иначе объективирует свое еврейство — хотя бы как угрозу. При этом объективация и вытеснение внутренне родственны — в обоих случаях пытаются забыть о Великом Скандале за кулисами нашего бытия, пытаются спрятаться во множественном, конкретном, преходящем. Человек вообще таков, но еврей — в особенности. Много говорилось о технократической, конкретно-вещной ориентации ассимилированных евреев — изобретательного народа изобретателей; высказывалось и предположение, что это связано с их отчуждением от собственной традиции и собственных метафизических глубин. Но еврейская традиция носит такой же конкретно-технологический характер — от галахи-ческой казуистики до каббалистических построений, напоминающих страницу из школьного учебника физики.
(38) Не потому ли мы так преуспели в эпоху мертвого Бога, без остатка растворенного в конкретно-преходящей реальности? И не потому ли мы так несчастны именно в эту эпоху? Грехопадение, трагическое отличие бытия от самого себя — вот еще одна проекция еврейства.
(39) В эллинско-иудейском дуэте мы ведем партию отчаяния. Идолы — мертвый камень, Мессия не пришел, скорость света невозможно превысить, Присутствие убегает… Вот какими горькими лекарствами поят человечество еврейские фармацевты.
(40) В нашей цивилизации есть лишь один корпус текстов, в котором сказано другое. И именно от него мы великодушно отказались.
(41) Пауль Тиллих писал в свое время о диалектике откровения: сакральное являет себя через конкретного носителя, но сам этот носитель может быть абсолютизирован, что ведет к идолопоклонству.
(42) Галаха, при всей ее сакральной ценности, не может быть «последним словом» о Боге.
(43) Поэтому значительная прослойка сегодняшних евреев в том или ином объеме соблюдает конкретные законы, но Галаха уже не служит для них Законом.
(44) Может быть, носителем «последнего и окончательного» еврейского откровения является само еврейство — непрерывно уничтожаемое до основания и спасаемое, как Исаак на жертвеннике, и возглавляемое карнавальным царем-Мессией, которого неприлично упоминать, как лысую певицу у Ионеско?
(45) Кстати, практическая рекомендация: если уж проводить границу между «нами» и «ими», то даже с этнической точки зрения естественнее помещать ее где-то между Павлом и Оригеном. Вернуть Новый Завет в его изначальный культурный контекст.
(46) Это вовсе не призыв к эклектизму. Наоборот, так называемое христианство — эклектично.
(47) Взорвем христианский синтез и вернем Иисуса его естественным собеседникам -фарисеям!
(48) Ну, а в общем пресловутое различие евреев и неевреев обернулось тем, чем было изначально — отличием (не)евреев от самих себя. Христианин — «дру-ГОЙ» par excellence. Для еврея он «помощник супротив него», как бывшее ребро для Адама. И, конечно же, Великий Соблазнитель.
(49) «Для иудеев соблазн», skandalon, скандал. Скандал как форма откровения. Скандал для нас и мы сами как скандал.
(50) Пришло время для скандально-позитивных высказываний.
(51) Грядет новое бытие еврейства, принимающее себя без остатка.
Печатается с сокращениями
