Металлическое крыло
«Что это, на что ты намекаешь, мама,
В подземелье влажной мглы светящееся око –
Что это, что ты намечаешь, мама,
Голова мерцающая смотрит с упреком».
«Я ни на что не намекаю, нет, дочка,
Раненая стрела, протянутая длань, вырванное ухо,
Я ничего не намечаю, мой свет, дочка,
Отчужденное тело, рушащее здания испуга».
«Что это ты хочешь вознести, мама,
Рычажок, который в странную кожу запрятан, –
Что это ты хочешь возвести, мама,
Металлическое крыло, стучащее внутри аппарата».
«Я не хочу ничего вознести, нет, дочка,
Безнадежный параллелограмм, открытый рот, больной венчик цветка,
Я не хочу ничего возвести, мой свет, дочка,
Младенческая ляжка, усталый флаг, опавшая щека».
«Что это ты отгоняешь, мама, –
Детство, погруженное в бочку с мутью взвешенной –
Что это ты под спудом сохраняешь, мама,
Красная нитка, с потолка свешенная».
«Я ничего не отгоняю, нет, дочка,
Дрожащий фрейм, споткнувшееся колено, палец швах,
Я ничего под спудом не сохраняю, мой свет, дочка,
Вымытый нож, чистый пол, плечо в бинтах».
* * *
Что-то вроде духа сделало тебе одолженье. Даже меньше: студентка с душой-
младенцем, что согласилась участвовать в опыте ради имени. И даже
не гены ее манили, ну, разве только физическая сила отца и мягкость волос матери
будущей.
И все-таки что-то влекло. Что-то, что можно назвать любопытством. Любопытством
души-младенца, сидящей на камчатке небесного класса, поднимающей глаза к той,
богатство которой – сотня имен: преподавательницы, прошедшей сто
перерождений, свершенных в настоящих телах.
И так записала душа-младенец в своем дневнике, и так спросила, когда пришло ее время:
«Что случится, когда я перейду в тело, когда сплочусь в процессе соединения семени-с-яйцеклеткой?
Кто я буду, когда изучу активный словарный запас греха и запрета?»
И вот, в среду, 5/5, тысяча девятьсот шестьдесят четвертого,
в официальную дату рождения той, что наречется Эфрат, замерцала душа –
младенец в небе планеты, сделала оборот по шарообразной плоскости нашего мира,
и приземлилась прямо в темную матку своей будущей матери. Держала в своей руке
душа-младенец тонкую тетрадку с кратким конспектом урока, написанным прозрачными чернилами,
единственное свидетельство ее подданства в царстве душ, которое в небе наверху и в море внизу.
С днем рождения, прозрачная саламандра
«Слишком поздно», – сказал месячный младенец двухлетней маме.
«Слишком поздно», – сказала двухлетняя мама старшей дочери годовалой.
«Никогда не поздно», – сказала годовалая старшая дочь младшему папе
тридцати лет.
«Слишком рано!», – возопил младший папа тридцати лет в ухо огромному
двухнедельному щенку (изрыгая из горла охрипшего неслышный и странный вой,
и пиная белую кафельную стенку одной ногой).
«Никогда не пора», – бросили сестры, большие в самом деле (так они в середину уха
воздуха, что подох, галдели); и словно заправские пьянчужки подняли высоко кружки
и воскликнули хором друг другу: «Будь!» (можно подумать прямо жуть).
«Сейчас всегда пора», – постановила толстая служанка с нервным смешком
и сладкая улыбочка древней тайны (всегда сулящая какие-то прелести)
просочилась между ее зубами (вставные челюсти).
Огромный двухнедельный щенок лежал молча и с сомкнутыми глазами, на нем шерстяное одеяло, которому было сто тысяч лет, и которое лишь месяц назад девочку-младенца укрывало.
Он не говорил ничего. Он лежал, пеленками обвязан в углу комнаты, прислонившись к стене (на коврике, который был грязен,
и выглядел ничего вполне), и единственного хотел он –
но
было слишком поздно:
он уже был рожден.
Перевод с иврита: Шломо Крол
