Время кормления уток
У всех полицейских есть миа ной [1]. А у кого нет, тот все равно от жены убежать норовит, в других женщин забраться, новой ракушкой полакомиться. Об этом вот Нок, Птица то есть, и от подруг слышала, и от родни. Предупреждали Птицу, что так бывает, когда замуж идешь. Но все равно сомневалась: миа ной – это ведь когда жена – старая. Но Птица вообще-то и не старая даже. Тридцать всего. На десять младше мужа. Может, лицом и не красавица. Но зато кожа – охо! – белая-белая. От отца такая. Потому что в Китае родился. Китайский человек, да. Во всей деревне только у Птицы кожа такая. Другие вот смуглые все. Поэтому Дам, Черный то есть, и выбрал Птицу, а не других. Тем более, что сам черный – не только именем, но и кожей. Как индийский человек. И родители, и деды – в поле всю жизнь, на солнце. И Черный целыми днями с цикла не слезал, нет-нет. От солнца не прятался. Из-за того цикла и познакомились. Птица как-то с рынка шла – остановился, подвез. Так вот и пошло.
Скоро поженились. Потом переехали из Исана[2] в деревню Черного, в провинцию Накхон Ситхаммарат, на Юг то есть. Родичи мужа хмурились, повторяли: «В дом исанку приведешь – лишь беду свою найдешь». Про исанских женщин южанцы всегда говорили, что те ничего не умеют, кроме как в барах сидеть да мужчин угощать ракушкой своей за деньги. Но Птица не такая. Родичи Черного это поняли, да. Но все равно не слишком Птицу любили.
А Птица довольна: хорошо, что муж – полицейский. Не полевик, не грузовозчик. У тех одежда страшная. Пахнет вонючим. И зарплата – чуть-по чуть. А у Птицыного мужа – охо! – не одежда, а форма, да. Такая коричневая, красивая-шикарная форма, и ремень с пряжкой, и сапоги высокие, и кобура с пистолетом на боку, и – служебный цикл. Да не просто цикл, а – «Хонда», специальный, блестящий, не скутер-мотобайк какой-нибудь, нет. Зарплата тоже хорошая. А будет лучше. Правда, муж все время в разъездах. То там вызов, то тут. А куда едет – никто толком не знает даже.
Мать Птицы говорила: давай поосторожнее, полицейский муж до гулянок дюж. А как осторожничать-то? Птица все делала. И еду готовила, и стирала, и массаж могла, и стрижку могла тоже, да. Руки у Птицы спористые, ладные очень руки. И сама зарабатывала даже. Теми руками. Ремесло знала. Каждый день в центр ездила, в ткацкий цех. Ткани на станке ткала – шелковые, шерстяные, льняные. Народный промысел. Ткани хорошие, потому что шикарные. Шли на саронги [3], юбки, рубашки. Много на что шли. И много куда – отправляли в Хуа Хин, Трат, Хат Яй, Бангкок и – охо! – за границу даже. Все у Птицы ладилось. Вот ребеночек-то родился, но Птица все равно работает. Две недели дома после родов – и в цех. А дочка в корзинке такой специальной, у ткацкого станка прямо. Да, муж дóма – редко-редко даже. Но Птица к мужу с расспросами – никогда. Заботится ведь Черный, деньги приносит. На новый дом копят. Точнее – на ремонт старого. Ведь сваи перекоробились. Менять надо. И пристройку делать тоже надо, да. А совсем-совсем новый дом справить – хорошо бы, но никак. Дорого слишком. Вот и жили. Несколько лет – все хорошо. Но потом меняться стало.
В тот день дождило с утра. Когда Птица – в цех, паводок – только по голень, ехать можно, а после работы – ыой! – выше колена даже. На крутисипеде уже никак. Слезла, юбку – за пояс, перевязь с ребенком – за спину, сумки с едой – в руки – и по желтизне водной. Долго шла. Выбралась на дорогу. А там уже и грузовик. Это один торговец помочь своим деревенским решил. Мягкое сердце, большое.
Скоро уже и дома. Тут обычные дела, да. Сначала подмела. Посуду за мужем убрала, вымыла: муж после завтрака на циновке оставляет. А в пять и время кормления уток подошло. Уток – мало, но жрут много. Насыпала влажной мешанки уткам. Те – раз, два, хоп! – проглотили. Пришлось добавлять. Сильно прожорливые. Все из кормушки сметают, давятся. Эти и свиной убоинкой не прочь угоститься. И даже в курятине толк знают. Вот как.
Потом – обед. Все для белорисового жарева приготовила. Для сом тама [4] – тоже. Муж вернется – Птица папайю постругает быстро-быстро, и можно на стол сразу. Потом грязное белье в лохань бросила. Электростиралки-то нет. Муж сказал: на стиралку денег – никак. Так что все руками надо. А руки потом – ыой, как чешутся. И кожа облезает даже. Ничего тут не поделаешь уже. А ребеночек пока по циновке ползает, укает себе. Птица дочку на руки, потерлась о мягкую щечку носом, запела. Песню запела. С детства помнила:
Утки-утки, гап-гап-гап,
Вы идите к речке.
Там есть вкусный-вкусный краб
В потайном местечке.
Хорошая девочка. Маме в радость. Только риса не хочет кушать. Все грудь просит. А какая уже грудь-то? Целый ведь год кормила даже. Соседки удивлялись: так долго у них в деревне – никто.
Стемнело. Муж сказал – домой засветло, а самого нет даже. И по дальнофону в полиц-участок не позвонить. До ближайшего дальнофона – ыой! – километра три. Или пять. Никто точно не знает даже. Но поздно уже ехать: темно. Да и дорога не просохла еще. Включила слушалку. Радио-спектакль «Очаровательный боксер». Из настоящей жизни. Как один паренек стал катхëй [5], девушкой, но без ракушки – а потом – охо! – чемпионом по муай таю [6]. Катхëй – свой, из Исана, исанский человек. А спектакль хороший. Интересный потому что. И музыка хорошая, веселая такая, народная. Птица слушала и шила. Новую юбку шила. Синюю. Сестре в подарок. Резала ткань. Специальными ножницами швейными. Большими очень-очень. Длинной с утку, а то и больше. Края обметала. Спектакль кончился. Подождала. Потом себе белорисовое жарево с курятиной сделала, салат сом там – тоже. А мужа все равно нет.
Когда пришел – уже уснула. Прямо на циновке уснула. С дочкой в руках. Услышала шум – встала. Глядь – а муж-то мао-мао, пьяный совсем. На диван свалился, форму снять не может, тело не слушается ведь. Стала помогать стягивать. Рубашку сняла, брюки тоже, спать отвела. Потом взяла форму – чтобы в лохань и постирать. А на брюках, возле ширинки – пятна жирные. Как клей, но не клей. Внутри еще даже больше, чем снаружи. Понюхала – спермь. Птице ли не знать, как мужнина спермь, молочко мужское пахнет? Сначала подумала – мало ли что. Может, напился и с хоботуем играл. А потом присмотрелась – в брючинах – волосы женские. Такие же, как у Птицы, но другие: толще и длиннее. До пояса, наверное, даже. А у Птицы – только до плеч стрижка. Расстроилась. Но потом пошла в водяную комнату, туалет то есть, пятна отстирывать. Чтобы брюки чистые были. Форма все-таки.
Утром ничего не сказала. Ни о чем не спросила. И муж ничего не сказал тоже. Неделя-две прошли, и вот опять поздно ночью приехал. Пьяный такой, совсем ничего не понимает даже. Спросила, где был. Рассердился, тарелку с супом том ям – ыой! – об стенку. Стал пьянево искать на кухне. А откуда там пьянево? Посуду только перебил. Там на кухне и заснул. На полу заснул прямо. Лицом в пол вот так и лежал. А на плече левом – след засосный. Сильный такой. И верхняя губа хорошо видна, и нижняя, и зубы даже. Вот какой след, да.
Несколько дней не разговаривали. А мужу – как будто все равно. Не обращает совсем, грубый стал. Ходит по дому как ни в чем не бывало. Наконец, не выдержала. Все сказала. Но только отмахнулся. Ответил невежливо так:
– Молчи-а. Занимайся своими.
А от соседей потом узнала: есть в соседней деревне женщина у мужа-то. Давно уже. Молодая, еще и двадцати нет даже. Не работает нигде. Миа ной, получается, настоящая. Вот ведь ужас какой! И что Птица такого сделала? На себя ни бата[7] не тратила. Все деньги, что зарабатывала, – в хозяйство или на счет специальный, куда на дом новый откладывали. За что ж Черный с ней так-то! Обидел ведь – ыой! – в самое сердце обидел. Неужели у самого сердце такое грязное? Как у собаки, что дерьмо чужое жрет.
Не трогал Птицу уже давно. Не прикасался совсем даже. Иногда в большой комнате уснет за бутылкой. А иногда придет в спальню, свалится на лежак – и уже храпит. Не хотел жену больше. Ах, как расстраивалась Птице! Как-то поехала в поселок, проверила, сколько денег на счету. В прошлом месяце – 12 тысяч на ремонт, а сейчас – 5 тысяч с небольшим. И все. Тут уж не выдержала, не стерпела. Спросила. А муж опять невежливо:
– Иди-а. Чо делать, сам знаю-а.
Но люди потом подсказали: новый хладокороб своей миа ной купил. Большой-большой такой хладокороб, с отдельной морозилкой для мяса, да. Шикарный. Вот как. Птице-то новую швейную машинку целый год обещал, не купил.
Однажды – всë, как всегда. Птица – дома с ребенком. Шила, кроила. Потом спать. Привыкла уже. Мужа не ждала, одна ложилась. С дочкой. Разбудил шум. Вышла в большую: муж на полу. Брюки снять пытался. Пьяный совсем – вот и упал. Да и уснул тут же. Хотела там и оставить. Пригляделась – ыой! – так и есть: опять спермь на брюках. У Птицы в глазах потемнело, а в сердце взорвалось и загорелось. Схватила со стола ножницы кроильные длинные-острые. Сорвала с мужа штаны внутренние, трусы то есть. Вот хоботуй мужнин валяется, сморщился, хочет в волосняк запрятаться. Как будто ни при чем тут. Вот от кого все беды-то. Оттянула хоботуй подальше, и – раз-два-чик – ножницами. Хлынули кровя. Потекли на пол, да. Птица перепугалась даже. Муж вскочил. Голосит. Трезвый совсем уже даже. Весь виски сразу из головы испарился. Брюки приложил, кровя остановить пытается. Даже боли не чувствует почему-то. Потом хоботуй отрезанный свой подобрал, сунул в пакет полиэтиленовый.
– Вези-а в госпиталь. На служебном цикле вези-а.
А Птица уж и не рада, что все это затеяла. Раз-два-хоп! – ребенка на перевязь за спину, цикл полицейский завела. Правильно, что не на мотобайке поехали: Черный сел боком, ноги-то не расставишь уже даже. Хорошо, что до госпиталя – недалеко. Минут десять, если быстро. Или двадцать. Никто точно не знает даже. Там мужу – сразу уколы. Вызвали хирурга специального. Тот – охо! – не первый раз хоботуй пришивал. Видать, жены в здешних местах ревнивые очень.
Иглы у доктора в руках так и спорятся. Раз-два-хоп! – и хоботуй на месте. Сказал Черному: скоро можно пользоваться. Потом про доктора – в бангкокских газетах даже. С фото. Птица вырезала ту статью, спрятала. Иногда доставала, перечитывала, на фото смотрела. Умный мужчина, и уши длинные, свисают, как у Будды. На дальновидении на доктора тоже обратили. Целую передачу показали. Правда, Птица не видела: дальновизора ни у кого в деревне нет даже. Был у хозяина лавки, там на улице все и смотрели иногда. Но потом сломался. А вот по слушалке передачу такую слушала. Так и сказали в передаче: есть в городе Накхон Ситхаммарат врач-кудесник. Вот недавно полицейскому детородный уд пришил обратно. Имя полицейского не назвали и почему уд оторвался, не объясняли. Но всем и так понятно. Такие дела тут иногда случаются. А про Птицу и дочку – ни слова. Но, может, так и лучше даже.
Черный, хоть и полицейский, но жалобу на жену – не стал. И заводить – тоже не стал. Кто на собственную жену дело заводит? К тому же – месяц-два, и хоботуй прижился, как будто и не отрезáли даже. Только шрамы еще, но не слишком-то и заметно. Уж Черный извинялся перед Птицей. Говорил, что больше – никогда. И что с миа ной – всë. А вот мать Птицы ругала дочь. Приехала в гости из Исана. И ругала. Не громко, правда.
– Детей больше не хочешь даже-а? Одна дочь – вообще-то мало. Надо еще и сына. Вот у Птицы – охо! – четыре брата и две сестры даже. Детей рожать – не перец в ступе толочь. Пестиком-то ребенка не сделаешь, сколько ни старайся. У мужа один хоботуй только. Зачем резать? А то, что миа ной, так ведь Птицу предупреждали: полицейские – все такие. Не бросает, деньги приносит. Уже хорошо-а. Одна ведь дочь – мало. Вот у Птицы – две сестры и еще четыре брата, да. Но пестиком ведь ребенка – никак. А тут – хоп! – и резать. Как же так?
Врач-то прав оказался: скоро у Черного уже и шевелиться стал, а там, глядишь, – и подниматься. Птица уже и забыла, как своей ракушкой пользоваться. А тут – охо! – вспомнила, да. Вроде как наладилось все в семье. Швейную машинку купил даже. Хорошую-шикарную такую машинку. Электрическую, конечно. Японскую. Стали опять на ремонт и пристройку откладывать. Но недолго так было. Через некоторое время Черный, когда домой, – опять мао-мао. Иногда еще и с собой привозит. Пиво или виски даже. Сядет на циновку. Сам лед наколет и в пьянево намешает. Жена скажет, спросит. А тот и не слышит даже. Птица тогда одна спать идет.
Как-то опять не вернулся. Поздно, полночь уже – а нет мужа дома. Птица спать не идет. Сидит у слушалки. Когда передачи кончились – задремала. Скоро – охо! – и рассвет уже. Хорошо, что выходной. В цех не надо. Постирала, постряпала – вот и полдень, а все нету. С дочкой погуляла, в магазин съездила на крутисипеде. Солнце уже низко, уток пора кормить, самим обедать – только тогда и вернулся. Цикл выключил, в дом поднялся, в большую зашел. И не с пустыми зашел. В одной руке – полиэтиленовый с пьяневом. В другой – со льдом, хотя в хладокоробе – льда много-много. Подкосился на пол. И сесть не может даже. Прямо лежа и начал пьянево из бутылки в рот лить. Но недолго лил. Потерял чувства, уснул.
Птица заподозрила – и давай карманы проверять. Глядь – а там – охо! – пакетик с кондомами. И не целый, а разорванный. И вместо четырех кондомов – только один остался, да. Что делать-то? Видит Птица – на столе те самые кроильные. На этот раз и стягивать брюки с негодяя не стала. Ножницами форму разрезала, целый кусок ткани выхватила. Нету больше формы. Потом – раз-два-хоп! – и внутренних штанов тоже нет. А вот и главный злодей. Сжала покрепче, положила между лезвий, оттянула подальше, – и вжик, под самый корешок, под мешочек самый. Кровя – сразу на циновку. Муж глаза открыл, а вместо глаз – белки одни. Видать, сейчас больней, чем первый раз. И горло толком не работает даже. Так, мычит себе что-то. Птица – ыой! – со всей силы мужу – кроильными по темечку. Тот и не мычит уже. Только ногами елозит. Но не сильно елозит, а чуть-по чуть. И кровя теперь еще и по лицу бегут.
Вот полиэтиленовый на полу заметила. Лед не весь растаял еще. Завалила дыру, что от хоботуя осталась. А сам хоботуй сгребла в кулак. С кровями, как есть, сгребла. И вышла из дома. У веранды утки топчутся. Птицу увидели – и к Птице. Гап-гапчут во все горлы. Час кормления настал ведь. Голодные уже. Птица размахнулась, да тот хоботуй уткам и бросила. Самая проворная утица добычу – хвать – и проглотила. Не поперхнулась даже.
Утки-утки, гап-гап-гап,
Вы идите к речке,
Там есть вкусный-вкусный краб
В потайном местечке.
Птица осмотрелась, пошла к утятнику. Сделала влажной мешанки, сыпанула уткам. А пока глотали, стояла и думала: не будут про того доктора с длинными, как у Будды, ушами, рассказывать завтра по слушалке.
Ачара
Отрывок из романа «Фонарëв»
Николай Фонарëв, бывший хулиган и бывший танкист, живет отшельником в Таиланде, когда это уютное азиатское королевство охватывает эпидемия неизвестной доселе болезни, в обиходе именуемой «черепашницей». Начинается апокалипсис: сотни тысяч людей гибнут, жизнь в стране останавливается, и дальнейшее существование тайского народа оказывается под вопросом. По странной прихоти судьбы Фонарëву суждено изменить ход тайской истории (да и не только ее). Не последнюю роль в этом сыграло участие одной малоприметной сотрудницы госпиталя.
Ачара – это имя. Фамилия – Ловачаракун. А так-то все называют просто Цзай. Это по-тайски означит «сердце». Ачаре сейчас 25 лет. Но родилась 20 лет назад. Это потому что умерлась, когда – охо! – было пять, а потом родилась во второй раз. А до того, как умерлась, имя было другое даже – Йинг.
Ачара любит цветы, копченая рыба сом пла дуг янг с холодной лапшой кханом цзин, певицу Мук Лек, а еще манго, лонган, рамбутан и дуриан и еще мороженое, красный цвет, кошек, кино и хорошие сериалы но только чтоб не про ужасы и не про гангстеры. Видела и премного фаранговских[8] фильмов про Таиланд. По вашему кобельному теле-визению видела, и в торговых сентах тоже. И там в кино вы наших исанских девушек так показываете – как будто все делают секс для за денег только. В клубах go—go работают или в массажном. По-разному работают, но всяждый раз кончается сексом за деньги. Потому что вынуждаются семье подмогать. Да и вообще – ыой! – все фаранги думают: если исанская[9], то проститутка с сексом. В ракушку свою любого пустит за две тыщи бат, а то и за одну тыщу. Так вот: это все врака. Ачара – исанская девушка. Урожинка Кхората. Родилась в городе Кхорат, значит. И вся семья оттуда родом. И все там и сейчас живут. Но для денег никогда не спала. Не проститутка. А медсестра даже. В Унивеситете Синакхаринвирот проучилась, да-да. Это провинция Накхон Найок, в поселок Онгкхарак. Училась – охо! – четыре целых года. В специальном факультете. Закончилась дипломом. А потом в госпитале на самом-самом севере Таиланда работала. До того, как на Ко Тао доброволкой поехала, конечно.
А еще в кино фаранги любят показывать, что к исанским девушкам, когда еще маленькие девочки, пристают – ыой! – двоюродный брат или даже отец. Ночью под одеялко забираются. Или прямо в кукурузном поле повалили и в ракушку лезут. Во как придумывают. Такую неправду придумывают. Так вот, Ачара разочарует (смешно звучит, ха-ха). У Ачары в Кхорате ничего такого вообще никогда. И в доме не было. И у других не было. У Ачары, правда, и двоюродного брата не было. И брата не было. Но папа был. Домовик-механик. Все в доме может починить. Людям – охо! – нравится очень-очень. Люди довольны и заплачивают папе деньги. Папа очень добрый и хороший. И еще у Ачары сестренка есть. Младшая. Очень хорошая. И никто никогда не лез к сестренке и Ачаре под одеялко. И за ракушку не хватал. Так что не думайте. А про наличную жизнь говорить не буду даже. И не собираюсь говорить, потеряла девство или не потеряла. И кто первый мужчина у Ачары был, тоже не проговорю никогда.
Так вот вернемся. Когда Ачара – маленькая девочка, звали не Ачара, а Йинг. В Кхорате рядом с домом Йинг жила соседка. Имя – Пет, в тайском языке означит «утка». И вот эта тетя Утка часто к родителям Йинг приходила. Поедали все вместе рис, лапшу, свининку, глядели сериалы в теле-визении, играла с Йинг. Однажды тетя Утка стала беременной даже. Врачи сказали: охо! будет девочка. Тетя Утка зарадовалась. И вдруг ехала на мотобайке, – ыой – автомашина наскочила на мотобайк. Прямо рядом с домом все было. Йинг не видела, но рассказали. Тетю Утку сразу в госпиталь. Там полежала немножко и умерлась. И дочка в нутре тоже умерлась. Вот как ужас!
Йинг похороны тети Утки повидала и помнит хорошо, да. Потому что похороны красивые-красивые были. И гроб – охо! – красивый, белый, но с розовыми рисуночками. Тетя Утка в гробу лежит. Тоже красивая такая. И муж тети Утки в черном костюме ходит, со всеми фотоснимался у гроба. Еда на угощение вкусная-вкусная. Потом тетю Утку сожгли, конечно. Ну, а после тетя Утка стала по соседям появляться. Но уже – ыой! – мертвая даже. Соседи жаловались, что домой вернутся, а тетя Утка уже там сидит, сериалы в теле-визении глядит. Про любовь и мафию. А потом как начнет ходить по всему дому, ищет-ищет чего-то. Муж тети Утки заболелся даже. В больницу сел.
И в дом к Йинг тетя Утка тоже стала показываться. Бывало сидим на циновках, поедаем всей семьей, а она – охо! – тут, как тут. Еду, конечно, не трогала: пхи, мертвые призраки, ведь еду не поедают. Но была грустная-грустная. А глаза все черные. Зрачок, белковская оболочка – все одного цвета, черного, да. И ходит по дому. Под кровать заглянет, в стенной шкаф, в складовку, всюда-втуда, всюда-втуда. И вот однажды так искала-искала, а Йинг ведь на кровати сидит себе. И тут тетя Утка вдруг остановилась, руку свою вытянула и на Йинг длинным пальцем своим показует. А на пальце – ыой – ногтей нет даже. Страшно. Стоит вот так и долго не уходит.
Пошли тогда к монаху. Вся семья Йинг пошла. И соседи тоже. И муж тети Утки. Все вместе пошли. Йинг тоже. На окраине Кхората, у реки в монастыре один главный монах жил. Вседушевный и – охо! – знаменитский на весь город. Потому что все знал, будущее сказывал и с призраками разговорил. Вот к нему все и пошли. Принесли приношения в специальной ведерке такой пластмассовой и проговорим: «Пхра[10], почему призрак ходит по домам?» А монах тогда прояснил, что тетя Утка ищет свою дочку, которая не родилась и умерлась в нутре. Вот эту-то дочку и ищет, да. И думает, что Йинг – охо! – это и есть та самая дочка. Хочет к себе с собой забрать. Вот как ужас!
И сказал, что надо обмануть. Потому что призраки глупые все даже, обмануть легко. Надо Йинг похоронить в гроб. Пусть тетя Утка думает, что Йинг умерлась. А потом мама должна Йинг еще раз родиться и отдать к тете Утке. Но не настоящую отдать, а куклу игрушную. Вот как придумал даже.
Решили сделать. Гроб-то покупать дорого. Принесли тогда коробку картонную, но без дна, а только стенки и верхушка. Поставили на стол. Йинг в коробку ту – ыой! – залегла. Как будто уже умерлась даже. И главный монах тот с другими тоже монахами молитвы поминальные читают, благовония сжигают. И тетя Утка опять тоже пришла. Стоит у коробки, не шелохается. Главный монах проговаривает тете Утке, что Йинг – все, умерлась. А потом коробку закрыли и понесли на пустырь. Тетя Утка тоже пошла. А Йинг-то на столе осталась: ведь без дна. И на пустыре-то коробку и сожгли, да. Как будто вместе с телом Йинг.
А потом вернулись в дом все. Мама взяла Йинг, запихнула себе под платье, на живот. Как будто – охо! – беременная. А все стали подходить и поздравлять, что беременная. А потом мама стала корчить и кричать громким голосом. Как будто разрожается. Как будто больно, что Йинг из нутра выползает. Кричала-кричала. И выпихнула Йинг на пол, на матрасик. Как будто родила. Тут главный монах подбежался. Кладет на матрасик куклу-девочку из магазина. И подменяет. Дает куклу тете Утке и проговаривает: «Вот теперь твоя дочка. Возвращают тебе твою дочку. Бери, уходи совсем – и никогда обратно больше». Утка забрала куклу и ушла себе, да. А монах сказывает, что теперь Йинг уже нет. Надо новое имя дать. Назвали тогда Ачара. Хорошее имя, потому что красивое очень. Но что означит, никто не знает даже. Поэтому дома Ачару называли Цзай, Сердце, но, кажется, уже проговорила в начале интровью.
А тетя Утка больше так и не возвернулась. Ачаре только пять лет было. Но все помнит. Вот так все и кончилось хорошо. Муж тети Утки тоже поправился. И вот с тех времен Ачара поняла: вырастет большая, единозначно будет врачом, чтобы всем людям помогать навсегда. Потому что предзначение такое.
А потом мама Ачары настоящую еще одну дочку родила. Чтоб у Ачары – младшая сестренка. Сестренка школу приканчивает скоро. Ачара тоже в школе учила. И там Ачаре проговорили: будь, как все. Но ацзань[11] Дон проговорил: каждый человек должен иметь историю – какую-никакую, но свою, потому что даже тыквы разные, а люди – еще разней. Ну, вот так. Мое имя Ачара Ловачаракун, и это была моя история.
Кто такой ацзань Дон? Охо… Когда Ачара вступила научиться в Унивеситет Синакхаринвирот, вся семья гордила много-много. Унивеситет большой и хороший очень. Только вот – ыой! – далеко от дома. Четыре часа надо ехать на викенды. А до Бангкока надо полтора часа. А еще в кампусе комаров много-много даже. И все жалят. Зато никаких взрослых. Что хочешь, то и делали. Студенты там спят в дормитории, поедают еду, играли, а еще и рынок, и магазины, и стадион, и бадминтон, и храм, и прачка, и стрижка, и библиотека интернетом играть. Комнаты хорошие, всего только шесть человек. Преподдаватели тоже некоторые там спали, но не там, а в своем дормитории, за оградой. Так что никто не мешался. И госпиталь конечно тоже рядом. Студентки Факультета Медсестер там практиковали с больными.
В унивеситете Ачара и заучила английский язык. В школе конечно английский тоже преподдававали, но тайские ацзани. Поэтому школьники никто ничего не выучил. А в унивеситете повезло. Преподдаватели английского – только фаранги. Сначала ацзань Майк, но старый совсем. А потом ацзань Дон, тоже старый, но только 30 лет. И не как дон Колеони из «Крестильного отца», а просто Дон. Из UK. Англиканский человек. И – охо! – англоязыческий писатель даже. Книжки писал – про Таиланд, про разные страны и разных людей. В свободное время писал, когда не преподдавал. Единозначно самый лучший ацзань, что Ачара увидала в жизни. Теперь говорю по-английскому хоть как-никак. Вот ваша теле-визенная команда понимает Ачару. Так ведь ли?
Ацзань Дон жил в Бангкоке, но три ночи в неделю на кампусе спал в преподдавательском дормитории. Но с другими преподдавателями почему-то не общился даже. Только со студентами почему-то. Поедал еду с нами в кантине, в библиотеке нам DVD показывал на PC. Mного прояснял. Кино смотрели хорошее-хорошее. Ачара особенно нравила «Чертов адвокат», Джеймс Бонд разный, «Звездные войны», ну и «Крестильный отец» – кажется, проговорила уже. И «Форет Гам»[12] тоже. Ачара часто видела. Том Хэнг – охо! – актер найлучший. И всяждый раз хохоталась – особенно, когда креветок ловил, шримпов то есть. А когда Цзенни умерлась – Ачара расстраивала, плакала даже.
Вечером ацзань Дон гулялся с Ачарой по кампусу, на закат смотрели. Закаты там красивые над рисовскими полями: красные, томатные, алые бывают.
Ыой, Ачара понимает: уже хотите запросить, потеряла тогда Ачара девство или нет? Думаете, ацзань Дон – первый мужчина был у Ачары? Так ведь ли? Ачара сразу проговорила в начале интровью: про свою наличную жизнь не рассказывает. Это никого не касает… И кстати девство Ачара из-за ацзань Дона не теряла даже. Потому что еще раньше потеряла, на первом году, когда еще первогодка, а он на Инженерном учился – четверогодник, но потом закончился и уехал из унивеситета. А вот ацзань Дон нравился Ачаре очень-очень. Но встречались на ночь всего несколько разов. На викенды. Ачара тогда на втором году училась, второгодка. Ацзань приезжал из Бангкока на автомашине. Ачара проговорит друзьям, что едет домой, а сама ждала его у храма на въезде в поселок. В Бангкоке ходили в торговый центнер в кино. Поедали писсу или коровий сатейк в ресторане, а потом к Ацзань Дону в кондо. Там бассейн – охо! – на верхушке крыши. Плавались в бассейне. Хорошо было. Но потом – ыой! – кто-то настукали. Ацзань Дона выгнали из унивеситета. И еще в службу иммиграции подговорили, чтоб ему новых виз не давать. Вот какие люди! Правда, хорошо, что папе-маме Ачары не сказали. А то папа-мама грустилась бы. А что делать – ацзань завернулся к себе в UK. Где сейчас, никто не знает. Ачара тоже не знает. В фейсбуке даже нет. Когда последний раз увидались, ацзань Дон подарил Ачаре все свои DVD много-много, айфон (два года только) и сказал, что Ачара сама скоро будет в кино и в теле-визении. Ха-ха. Ачара тогда думала – шутит, а теперь тут в интровью выступает. Вот как.
…Что? Про черепашницу и куна[13] Фонарëва, то есть, пхра Спасителя, Избавление Принесшего, или, как тайские люди сокращенно проговорят, СИПРИН? Охо, совсем забыла даже. Да, это самое наиглавное, конечно. Ведь своей кровью всю тайскую страну спас от черепашницы. Потому что кровь такая чудодельная (да вы и сами всë знаете).
Так вот… Ачара училась-училась и закончилась в унивеситете дипломом. Сама пхра Старшая Принцесса прибыли и налично выдавали дипломы на большой блестящей бумажке. У папы-мамы Ачары дома на самом видном есть фотоснимка даже: пхра Старшая Принцесса выдает Ачаре, вот как. Папа-мама очень гордили снимкой, в рамку положили красивую такую, золотистую.
Работу Ачара нашла далеко-далеко, но хорошая. Город Мэ Хонг Сон, Госпиталь Си Сангван, Отделка Реанимации, Кажется, проговорила уже. А это на самом севере Таиланда. Рядом с Мьянмой – то есть, Бирмой. Горы в Мэ Хонг Сон высокие-высокие. Поэтому по дорогам долго ездят, хотя дороги и короткие, но надо все время вверх-вниз, вверх-вниз. Но Ачара никуда и не ездила. Работала.
Все хорошо, но вот позвали всех врачей и медсестер, приехала специальная комиссия из Министервы Здравия, Бангкок. И говорят: все, эпидемия, вирус К1/К2, черепашница. Тайские люди умираются. А кто не умирается, то происходят необратимые. Кожа мутирует, утолщается, роговые наросты наростают. Становятся как черепахи. И все движения – как у черепах. Замедленно-замедленно (да вы сами это каждый день видите). Как лечить, что делать – ничего не знаем, потому что – ыой! – новый вирус, неизвестный совсем даже. А летальный – очень часто. Правда, на Севере почему-то очень мало таких больных, никто тут пока не умерся даже. Наверное, потому что горы, по ночам холодно, и сифуд не так много едят. Но на Юге, в Центральном, в Исане – вот как ужас! Комиссия проясняла, как подержать больных, если эпидемия доберет до Севера. И так проговорили: помощь на Юге нужна очень-очень, но денег пока нет почти. Кто хочет доброволкой – пожалуйста, милости просить. Ачара хотела. Потому что – такое предзначение. Единозначно. Но начальник Отделки Реанимации заартачил: не пущу, не дам ОК, пусть Минздравия сама разбирается. Это как же так? Люди умираются, а он – ыой! – как. Ачара тогда разобиделась сильно и ушла с госпиталя без ОК. Наперекур, то есть … наперекорь начальнику. Самодовольно ушла и поехала на Юг, на остров Ко Тао. Там поселок, Хат Сайри называется. Вот там Ачара и устроила в клинику. Но клиника маленькая, а больных – ыой! – много-много даже. Все черепашницей заинфекцированы. И мест для черепашников уже нету. Поэтому сделали полевую медчасть. Кровати – прямо на улице. Натянули паланкины на шестах, как на банкетах, свадьбах, похоронах делается. Поставили перегородки. Вот так и сделали, да.
А в октябрь, десятое число, Ачара работала две смены. В Отделке Первой Помощи. Потому что каждый день работала две смены. Заменять некому. И вот октября пришел в клинику кун Фонарëв, то есть, пхра Спаситель, Избавление Принесший, или, как тайские люди сокращенно проговорят, СИПРИН. Только никто тогда еще не знал, что это пхра Спаситель, Избавление Принесший. Но все медперсоналы удивились даже: охо! откуда тут фаранг живой сохранился? Думали все фаранги с другими иностранцами завернулись к себе домой давным-давным уже. А этот пришел – и без протекции даже. Без протекционных резиновых перчаток и без ботов. Но проговорил, что – из Расии, расиянский, значит. И тогда медперсоналы поняли: расиянские люди – не такие ведь, как остальные фаранги, потому что другие. Серьезные, шумят очень, пьют много алкоголь, а еще часто болеют. И еще у них все вещи часто ломаются. Сама-то Ачара расиянских никогда не повидала даже. Но другие на Ко Тао так проговоряли.
Сначала думали, что у пхра Спасителя, Избавление Принесшего, или, как … в общем, у куна Фонарëва – ыой! – тоже черепашница. Но потом забрали анализы и видят: нет вируса, а только укусное воспаление на ступне. Все так давай обрадоваться. Ведь редко хорошие новости прибывали. Морской еж укусил – врач не нужен. А только прививать немножко. Для прививки куна Фонарëва в Отделку Первой Помощи и направили. И вот тут Ачара повидала куна Фонарëва.
Единозначно, это был самый счастливский день в жизни Ачары. Кун Фонарëв заделал впечатление как вседушевный благодатель и самый умный даже. Высокий такой, и кожа, загорелая, но белая-белая, и волосы блондиновые. И мускулы везде. Плечи, шея, а на шее цепочка и камень красный-красный. Ачара хоть уставала, но с первого гляда понимала: кун Фонарëв – самый красивый. Сьюпа ста[14]. И похож – охо! – как Дэвид Бекхэм. Ачара давно мечталась, чтобы такого повидеть. Вот Ачара ежовую рану обработала. А кун Фонарëв тогда прямо и ушел. Так и кончилось.
А проследующий день был уже октябрь, одиннадцатый. Главный врач совершал утренний обиход, просматривал больных. Имя – д-р Сорасан Патана. В карантинском секторе – только черепашники. И был там один местный лапшичник, продавщик жидкой лапши, куэй дяу, то есть. Еще вчера жар, боль мышцевая, умирался совсем. А сегодня смотрим: лапшичник тот – охо! – лучше чувствуется, ремиссия пришла, температура нормальская, не кашляет, болей почти никаких. Как так? А к вечеру совсем поправился, полная ремиссия. Скоро выписали. Тестудные признаки потом не находились никогда. Получилось, что это – охо! – был первый черепашник, который поправился.
Что случилось – никто так и не понимал даже. Но, конечно, рапортовались в Минздравию. Минздравия прислала специалистов. Но и те ничего не смогли понимать.
А вот Ачара поняла, потому что как-то заснула по чуть-чуть. И во сне увидела, что на октябрь, десятое, произошлось. Ачара ведь тогда куну Фонарëву заколола прививку. Но шприц потом не покидала в мусор, нет. Шприц заложила в карман халатный и пошла с карманом в карантинский сектор. В секторе делала лапшичнику закол болеутоляльный. Но шприц-то был тот, который тогда из кармана. Которым куна Фонарëва прививала. Все перепутала, потому что уставала очень. Кажется, проговорила ведь уже: каждый день – ыой! – две смены работала. А без заменения работать разве просто, не так ли? И вот на игле оставались случайные частинки крови куна Фонарëва. И вот так случайная кровь куна Фонарëва вылечила лапшичника. А теперь из той крови фонарицину делают, то есть, вакцину против черепашницы. И в Таиланде теперь всеобщая фонаризация страны (да вы и сами всë знаете).
Вот так, как было. Вот как история!
Из стенограммы бесед Ачары Ловачаракун с Юргеном Шнольбахом, съемочные материалы для 8-й серии цикла телепередач Thailand: The Turtle Doomsday («Когда приползла черепашница»).
[1] Девушка на содержании, дословно – «малая жена», о существовании которой «большая», то есть законная жена, как правило, ничего не знает или по крайней мере делает вид, что ничего не знает. Статус миа ной предполагает надежную финансовую поддержку и возраст примерно в два раз меньше, чем возраст «спонсора».
[2] Исан – северо-восточная часть Таиланда.
[3] Саронг – традиционная тайская одежда в виде куска ткани, обворачиваемой вокруг талии.
[4] Сом там – острый салат из зеленой папайи и овощей.
[5] Катхëй или лэйдибой – мужчина, поменявший пол.
[6] Муай тай – тайский кикбоксинг.
[7] Бат – крупная денежная единица в Таиланде, аналогична российскому рублю.
[8] Фаранг (тайск.) – тaк в Таиланде называют всех иностранцев европеоидной расы.
[9] Исан – северо-восточный, самый бедный регион Таиланда.
[10] Тайский гонорифический префикс, отражающий признание святости. Употребляется, главным образом, по отношению к монахам и членам королевской семьи.
[11] Учитель (тайск.).
[12] Имеется в виду культовая драма «Форест Гамп» (Forrest Gump) режиссера Роберта Земекиса, вышедшая на экраны в 1994 г. Одна из центральных сюжетных линий фильма – любовь главного героя (персонаж Тома Хэнкса) к своей бывшей однокласснице Дженни.
[13] Кун: в тайском языке – уважительное обращение к человеку, обычно употребляемое с именем. Соответствует русскому «господин» («госпожа»).
[14] Имеется в виду super star (прим. админ.).
