Я по жизни шариком, шариком
Большая станица Прохладная под Нальчиком. Валера Воротынцев. Оттуда и из казаков.
Рассказал жизнь в купе вагона СВ поезда Киев–Москва. Я вошел, гляжу, сидит мужик с двумя такими бугристыми штуковинами на лице – даже не знаю, как они называются: одна в составе левой брови ближе к переносице, другая под правым усом. Говорит, давай сразу на «ты», а то как-то не по-людски: я Валера. Выяснили, что оба возвращаемся домой, он спросил, чего я делал в Киеве. Я сказал, что ездил на встречу с читателями – и так по умолчанию оказался писателем. Ну, он и начал мне жизнь рассказывать – как положено при встрече с писателем – и при этом за все платить: за постель, за ресторанный обед. Я отбивался изо всех сил, но он крыл все мои доводы пачкой гривен, которую каждый раз не ленился рассыпать из бумажника себе на колени: куда, мол, мне их девать? А от предложения поменять их в Москве на вокзале брезгливо отмахивался. Долго давал инструкцию официанту из вагона-ресторана, собиравшему заказы по поезду: из чего нарезать салат и чем заправлять, чтобы все горячее было и т. п. Мордатый хохол смотрел на него глазами женщины, в которых вспыхнула любовь с первого взгляда. Пошел рассказ жизни, а наши сисястые проводницы (у них такая униформа, что если маленькие груди, то совсем не видно, а от больших глаз не оторвешь): одна высокая брюнетка, другая низкая блондинка – меж тем в своем купе квасили с мордоворотами из купе через одно от нашего. Одна из них, подавая нам кипяток, наложила левую грудь мне на лицо по причине наложения собственной качки на качку вагона и подержала там ее достаточно долго вследствие потери равновесия, так что я даже успел подумать, чего мне больше хочется: дышать или укусить эту сиську. А отпрянув, наконец, сказала, вспыхнув: «Ой, вы уж извините нас, пожалуйста, тут такое дело – встреча с профессорами: у нас в вагоне ученые едут». А кипяток нужен был, чтобы разводить в нем чай каркаде, который у меня с собой был, потому что вечером не пью ничего с кофеином и с сахаром ничего не пью, а тут еще и холодного не мог из-за сильных болей в горле, а у Валеры тоже проблемы со сном – вот мы и сошлись на каркаде. И водку тоже оба не пили: он, как я позже заподозрил – чтобы нечаянно меня не покалечить, избивая, а я – по состоянию здоровья, то есть оттого, что сам себя уже изрядно покалечил в процессе жизни.
Кликуха Ворона. Самбо. Староверы учили драться: собирали по Прохладной мелюзгу, которая хотела научиться, а потом учитель несколько дней крепко бил ее, и уж тем, кто не разбежался, стал показывать, как это делается. Держали станицу в руках и даже дрессировали: вот по этой улице с такого-то часа не ходить, кто появится – избивали вусмерть. Рабочим с предприятий приходилось раньше отпрашиваться со смены – и начальство отпускало, входило в положение. А у кого кто там заболел или умирает, или бабушке пирожков отнести, так Вороне по барабану. Все должны слушаться, и красные шапочки тоже – неписаные законы для всех: это писаные только для лохов. Он не волчара и не подлый, но порядок есть порядок и авторитет важней.
Воры в законе Кабан, Шварц, Граф и главный Коля-Галя: умный такой, интеллигентный, и все ребята у него такие: в шляпах, с белыми шарфами и тросточками, но били не хуже других. Вообще все постоянно друг друга избивали: драка была главной культовой и бытовой составляющей жизни станицы. Ворона, пока пацан, ходил по улицам с деревяшкой, на которой выжжены черные иероглифы: дали после окончания школы борьбы, и если встречал бандитов, показывал ее в открытой ладони – и не трогали. Потом пошел в самбо и стал кандидатом в мастера, но потом лишили звания из-за очередной драки: профессиональным борцам западло лохов мутузить. В семнадцать лет с ним поговорил участковый. Так-то они у них по струнке ходили, но тот сказал: надо поговорить, и говорит, что на Ворону уже дело лежит, две папки, и как исполнится восемнадцать, пять лет ему как минимум обеспечено, а у него уважаемые родители: весь город знает, а прокуроршу не разжалобишь – своего племяша, который в гости приехал, посадила за пьянку на 15 суток.
Все время приговаривает «Ага» и «Я по жизни шариком, шариком». Охотно оперирует категориями порядочно-непорядочно.
Ага, говорит, надо подумать. Пошел к ней на прием, не приняла, опять пошел, в общем, приняла с третьего раза, сказал, что осознал, голос дрожит, слеза блестит, хочет служить родине, она сказала, не верит, но из уважения к родителям ладно, если за две недели сделает себе направление в любое военное училище, то отдаст ему его дело. Он выбрал военно-морское в Баку, потому что хорошие связи с тамошними группировками: знакомые есть. При этом просил у прохладненских авторитетов отпустить его. Посовещались, отпустили.
Рассказ о поступлении: пошел на химическое отделение, изучал психологию преподавателей и использовал слабости, так что тройки получил («Ну, сочинение у меня всегда получались: начинал с исторического последнего съезда, потом «Иду на грозу», «Молодая гвардия» и «Гроза», а в конце про решения съезда: неважно, какая тема – пусть попробуют сказать, что не так»). Набрал 9 баллов, а проходной 12, сел, подумал, ага, пошел на прием к заму по спортподготовке и показал: кандидат в мастера по самбо, второе место на зональном чемпионате, ну, кандидата сняли за драки – красным карандашом перечеркнуто, три раза снимали, в последний раз должны были совсем запретить участвовать, но вступился Мальбахов (первый секретарь ЦК Кабардино-Балкарии): не позволю, говорит, разбазаривать национальные кадры – на северном Кавказе борьба самый уважаемый спорт. Запретили на четыре года. Ну ладно, говорят, завтра зональный чемпионат военных училищ, будешь под фамилией Мамедов. Будешь? Без вопросов. Ну, дошел до финала, а все же его знают, подходит тренер другого финалиста, который сын адмирала, начальника другого училища и говорит, чтобы поддался, или расскажет, кто он. Тренер его спрашивает: «Ну чего?» Он говорит, ну ладно, и поддался, но так, чтобы видно было, что нарочно. В академию зачислили.
Стал начхимом на атомных подводных лодках: все время там пожары тушил. На ученьях однажды по американской лодке болванками шарахнули: они, как обычно, всплыли и заранее обо всем договорились – кто в кого когда стреляет, с какого боку идет с какой скоростью и т. д. (ну, чтобы отличные показатели были), а тут погрузились, а тот чего-то дурака валяет, ну, они разозлились, догнали и шарахнули, а тот улепетывать, они всплывают, а эти, оказывается, еще не погрузились: заело чего-то. Параллельно с училищем учился на диверсанта, но об этом упоминает смутно: на Голанах – ну, в 73-м думал, ну все, и еще в Южной Африке как-то вдвоем с латышом остались: такой хороший парень, здоровый, только уже без обеих ног, а у меня зубы все выворочены – вот тут справа – и несколько дыр навылет и осталось минут пятнадцать: подходят со всех сторон, и мы все договариваемся кто кого и как того: сдаваться неохота, все равно на куски развалят, только договорились, а тут наша вертушка.
Участвовал в знаменитом походе под Северным полюсом. Начался пожар, пошли втроем с замполитом, они вдвоем по очереди друг друга выволакивали: кислород кончался и кто в себя приходил, тот и тащил, а замполит струсил и сидел в соседнем отсеке, обнявшись с баллоном. Потом замполиту героя дали, другу забыл чего, а ему ничего.
Жена – эстонка. Вообще я баб как-то не очень. Ну, устраивал эти, как его, оргии, и хватит. А тут приехал как-то в Таллин, встретил знакомого эстонца, пошли в Виру, взяли как следует, а он говорит, помнишь Риту? Ну, и чего? Ну непорядочно как-то – мальчику три года. Давай, говорю, женюсь, а она уже замужем. Поехал к ней, она отказалась – наотрез. Начал осаду: мужа избивали его люди, баб ему подсовывали, ей – мужиков, все сняли, устроили очную ставку, все показали, муж и ушел, а она все равно ни в какую. Говорит: «Я подожду». Всех, кто у нее появлялся, калечили, так что скоро к ней уж подходить боялись. На работу не брали – он все устроил – да, подличал, признаю. Устроилась поварихой в детский сад, куда Миша ходил. Ну, не голодала, понимаешь, но и денег нет, а баба молодая, красивая. Приехал, ну как? Нет, говорит. Сказал, даю еще полгода, погуляй, я не супермен какой-нибудь, но уважать буду, и без подлости, бабки всегда будут, правда, сначала придется помотаться по гарнизонам, потом осядем в Москве или под Москвой и заживем как люди. Вернулся в Североморск. Там работяги морских офицеров не любят, те баб уводят: погуляли и привет. Ну и у них как в Прохладной: чистая мафия – еще тогда; городом правят Коты, три брата, ну он с ними и зацепился. Там как: приходишь в столовку, берешь борщ, сухого вина, сидишь и ждешь, пока туда или туда плюнут – и вперед (все время приговаривает про свою нервность – что заводной, и что все перебито и перекручено, что пока самбо было (а еще были всевозможные японские единоборства и т.п.), выпивал перед боем полстакана брома, чтобы не беситься, а спокойно просто все делать, что умеешь (про всякую мелочь говорит «простые бандиты»). И вот его посадили за драку на губу, приходит секретарь парторганизации, хряпнули коньяка, пошли в город, а тут шобла Кота и такой Паровоз, 120 кило и все умеет, поджидают его – он же сразу видит, кто как и что: по походке, по повадке, если на носок ступает. Паровоз их двоих поднял и говорит: «Поговорим», а остальные чуть в стороне, ну он ему двумя пальцами в сонную артерию и так придерживает – вроде по-хорошему разговаривают, а партийному говорит: «Давай на ту сторону, уходим». А город у Кота и на него жалоба приходит. Его вызвали, спросили: «Женат?» – «Нет», – говорит. «Две недели, чтобы был». Приезжает к Рите, говорит, извини, обещал полгода не вышло, купил платье, какое захотела и в ЗАГС, там, говорят, два месяца испытательный срок, он отбашлял – еще рублями, говорят, обеденный перерыв и без музыки, он еще отбашлял и все было с музыкой и без обеденного перерыва. Приезжают, поселились в гостинице, Рита говорит, хочу в кино, он пошел за билетами, а его шесть человек с Паровозом ждут. Они ему врезали пару раз, он упал и ждет, когда начнут бить ногами: тогда руками уже больше не будут – не полагается; еще кровь по лицу размазал, а они ждут – профи всё ж таки – и говорят: «Вставай». Он встал, будто еле на ногах стоит и по стеночке, а они ему все добавляют, он думает: «Так и додобавляют, что внутри ничего не останется», развернулся и Паровозу по яйцам в прыжке (показывает прямо в купе: чтобы было как следует надо на лету носочком и чуть повыше яиц), тот сделал так (показывает) и стоит, а Валера встал за уступчик цоколя за углом и ждет следующего: ну тот не ожидал на этой высоте, а от остальных он побежал в трубу, а на выходе морфлотовцы оказались по 120 кило и еще двоих уделали, а еще один о ребро трубы ударился основанием черепа. Приехала милиция, ты что, говорят, один пятерых уложил, он говорит, нет, всего два раза ударил, только не пятерых, а шестерых, и на Паровоза показывает, а тот стоит все так же. Ну, пришел к Рите, морда в крови, а кино давно кончилось: извинился. А на другой день на стапели Кот пришел. Деваться некуда: за ним один заслон, а там еще один, Кот говорит, давай поговорим, он говорит, отведи ребят, Кот говорит, не командуй, он говорит, всё, согласен, без базара, но двоих-троих в первом ряду положу и еще двоих там. Ну, отошли, Кот говорит, непохоже, что ты Паровоза уложил, но свидетели есть. Ну, в общем, договорились, что Валера его ребят поучит как чего. Ну, поучил, показал кой-чего, но не все, а то потом чего делать? Ну и что растягиваться надо, а не качаться. От денег отказался, так что Кот две комнаты в общежитии организовал: все принесли, даже микроволновку, а Валера говорю не надо – слишком напоказ все получается, ну и стали семьей жить. А если, говорит Кот, кто чего где, сразу говори «Кот».
Третий ребенок умер, первый в Киеве сидит, а второй – Макс – бездельник: ничего делать не хочет и бог ничего не дал, один гонор, а Сашка хороший, но не тому рэкет организовали, а Кучма как раз решил с этим бороться: ох, много выложить пришлось – жуть как много, зато все сказали, такого не было, чтобы всех вытащить при полном составе преступления и всех вместе с джипами. Я тогда Сашке сказал, чтобы он в Москву сматывался, отсиделся чтобы, а он не выдержал, рванул, и его опять взяли, а остальных уже нет и на него все повесили. Пришлось опять ехать: было от семи и выше – никак не меньше, а дали три и в санатории. У него все нормально: охрана говорит, он молодец, камера уже под ним: мальчик знает, чего хочет – не пропадет. Ну, и я помогу. А деньги что – мусор, не в них счастье.
Самому предлагали лодку под командование, а он не захотел и на гражданку двинул. Занялся приемкой военной техники на ВДНХ, а тут и капитализм, ну тут уж все пошло как по маслу. Теперь солидный бизнесмен. Правда, было дело, когда они через комитет ветеранов и через Тарпищева там погорели – шуму много было, но они с министром путей сообщения поговорили, отдал примерно пять миллионов. Сказали, теперь сиди тихо. Он посидел, спрашивает: теперь можно? Давай, говорят, но потихонечку, ну и пошло дело. Он везучий – шариком все, шариком: когда начхимом был, все с ним любили в море ходить: при нем никто не гиб – хорошая примета, вроде талисмана, он их на базе так дрючил, что они сами готовы были нырнуть и погрузиться на любую глубину – безо всякого бидона. А кого бил, так потом свидетелей не было: у нас доносов не любят.
Теперь жилье строит, новую сеть киосков в метро затеял, культурно-развлекательный центр у кольцевой дороги, с Никитой Михалковым договорился.
2003 г.
