О львах и ишаках
Опыт литературной реконструкции
Яруб-Ам[1] был бунтарь и народный вождь. Когда-то он работал на столичной стройке – в должности, которая буквально называлась «производитель работ». Правил тогда царь, одержимый государственным строительством и строительством вообще. Звали его Шаломό. Много веков спустя греки, неспособные произносить шипящие, обозвали его Соломоном, а еще через несколько столетий суетливые евреи проглотили первую гласную имени и превратили его в Шломо, а то и Шлойме. Но нам до этого нет дела.
Так вот, работал себе Яруб-Ам на стройке, а потом сбежал. Чтобы понять, почему он сбежал, надо сказать пару слов об особенностях Шаломо и его времени. Отец его, напористый южанин Давид, отжал царство у прежнего правителя[2], довольно-таки нерешительного и местами гуманного. При этом он, как водится, угробил немало народа. Уничтожались соперники и те, кто мог ими стать, а также те, чьими руками они уничтожались. В свою очередь, его сын Шаломо не дал воцариться своему старшему брату и тоже уложил многих. Избавившись от внутренних врагов, новый царь занялся монументальным строительством. Народу в то же время внушалось, что мир не видел еще такого мудрого правителя, как Шаломо, и никогда еще народ не был так счастлив. Для этой цели царь использовал особых людей, название которых обозначает то ли «назначенец» (в смысле – назначенный Богом), то ли «говорун»[3]. Вид у них был встрепанный и косматый, что намекало на связь с потусторонним и неизреченным, хотя были они вполне конкретны и говорили то, что велел царь. Шаломо в их изображении оказывался знатоком всех наук, ведающим ответы на любые загадки и понимающим язык зверей и птиц. Естественно, при таком царе жизнь не могла быть плохой. «Вы кушаете, пьете и горя не знаете, – говорили назначенцы. – Посмотрите, сколько кругом серебра – словно простых камней. И войны нет, мир в стране». Естественно, серебро на улице не валялось, и войны все время шли – то с арамейцами из Дамаска, то с кем-то еще. Но столичных жителей и вообще южан это не смущало – сверкание Храма и дворцов говорило само за себя, и южане с гордостью повторяли: «мы победили филистимлян, владеем землей до финикийской границы, и все ищут нашей дружбы».
Яруб-Ам был по рождению северянином и на южную гордость не велся. Он трезво понимал, какой ценой достигается величие царства. Мужчины, работавшие на стройке под его началом, оказывались там не по своей воле – Шаломо воевал, конечно, меньше отца, но у него была еще одна армия – трудовая. Людей забирали на стройку, как на войну, однако со временем все-таки отпускали домой. Хуже приходилось презренным аборигенам, потомкам народов, живших когда-то в стране – они ишачили всю жизнь. (Ощущение, что кому-то еще хуже, чем тебе, поднимает настроение и позволяет уверенно смотреть в будущее). Яруб-Ам, как уже сказано, был северянином, то есть, по определению, человеком неблагонадежным – эти северяне еще когда восстания поднимали, да и Дамаск у них там близко. Не любил он царство, но царь его любил: больно толковый попался производитель работ и простых строителей умел обаять – у него они работали, как пели. И вот, верх доверия – Шаломо послал его на север набирать строителей в родных краях.
В те времена люди путешествовали не быстро – Яруб-Ам шел пешком, в крайнем случае плелся на ишаке. По дороге он общался с местными жителями и, еще не прибыв на место, поразился тому, до чего ненавистна им южная власть. Не чувствовали они себя частью гордого «мы», которое всеми владеет и с которым все дружат. Давид был для них не иначе, как кровавый убийца, а Шаломо – зять фараона и сам в душе фараон. И стоило ли выходить из Египта ради такой жизни, а царь пусть правит зверями и птицами, если он понимает их язык, а нас пусть оставит в покое. Новый столичный начальник и сам чувствовал что-то подобное и, как всегда, договаривался с людьми, так что некоторые даже говорили, что вот его бы в цари – насколько лучше было бы! Египетские скакуны преодолевают пространство быстрее ишаков, и Шаломо вскоре узнал, что его человек даже слишком хорош для местных жителей. Его отозвали домой, но дома он задерживаться не стал.
…Покуда Яруб-Ам вкушал горький хлеб чужбины, Шаломо тоже не тратил времени зря. Соорудив роскошный храм для национального божества, он озаботился возведением храмиков для жен, точнее сказать – для их богов. Люди обычно не любят, когда правители женятся на иностранках или иноплеменницах, и от этой нелюбви случилось в истории немало несчастий. «Наш-то со своими шлюхами…» – говорили местные люди, хотя это ничуть не мешало их южной гордости. Иностранная жена – шлюха по определению, будь то Наамат Аммонитянка или дочь фараона. С другой стороны, уважали – выходит, сила еще есть, несмотря на возраст. О страданиях жен умолчим.
Всему, однако, приходит конец. Престарелый Шаломо тихо скончался, его похоронили и оплакали (чем дальше к северу, тем менее искренним был плач). Престол унаследовал его сын, нерешительный домашний мальчик, выросший в относительно спокойные времена. Короноваться наследник, на свою беду, поехал на север, повинуясь какой-то полузабытой традиции. С ним ехали советники (юные и постарше), министры, всадники и лучники, а сам он сидел в колеснице. Прибыв на место, он обнаружил там огромный палаточный лагерь – в шатрах сидели делегаты от северных племен, а между рядами палаток расхаживал – кто бы вы думали? – вернувшийся эмигрант Яруб-Ам. Он явно был там за главного. Смятение наследника только усилилось, когда на следующее утро Яруб-Ам явился к нему в сопровождении двух громил-северян с копьями и мечами. После положенных поклонов и падений ниц народный вождь выпрямился и произнес довольно‑таки наглым тоном: «В приличных странах принято, чтобы новый самодержец делал народу поблажки. Так и ты, господин мой, облегчи нам строительную повинность – век тебя помнить будем».
Для такого поворота событий наследник почему-то не имел домашней заготовки и тут же продемонстрировал нерешительность, попросив народного вождя с громилами пожаловать через три дня, а сам пока посоветуется. И посоветовался – сперва с отцовскими соратниками, видевшими на царской службе все, что можно видеть («ты сначала дай им поблажку, а потом можешь делать, что хочешь»), а потом с друзьями детства («покажи им, что ты мужчина»). Люди неопытные и неуверенные в себе изображают порой крутизну без достаточных на то оснований, да и друзья детства были наследнику как-то ближе отцовских слуг. Когда через три дня к нему опять явился Яруб‑Ам в сопровождении целой толпы, он встретил их в окружении лучников. Нет, он не велел лучникам «стрелять в эту сволочь», но обратился к народу с угрозами. Однако все его «разорю» и «запорю» звучали настолько неубедительно, что народ стал хихикать, а Яруб-Ам выкрикнул лозунг, под которым северяне поднимали восстания еще при дедушке нынешнего наследника: «Нет нам доли у Давида и надела у сына Ишая. По шатрам, Израиль!»
Тут началось такое, что наследник спешно вскочил в колесницу и умчался домой, где его и короновали без особой пышности, а на севере воцарился Яруб-Ам. Молодой царь чуть было не затеял поход отвоевывать северные земли, но его без труда отговорили, тем более, что он уже обжегся на крутизне. Зато в столице стали популярны слова «какую страну потеряли», а говоруны-назначенцы повторяли то же, что при Шаломо, только в прошедшем времени – мол, великой мудрости был царь, серебро на улице валялось, как камни, и все такое. И всего лишились – из-за жен-иностранок и их святилищ.
Мы не знаем, как обошелся новый царь с отцовскими женами и их храмиками, а потому лучше обратим взгляд на север. Там назревало разочарование, обычное после любой революции. Царь-бунтовщик оказался великим строителем, как его предшественник (это можно было предугадать), только обстраивал он теперь свое независимое государство. Он точно так же гонял народ на стройки и, вдобавок ко всему, у него тоже обнаружилась жена-египтянка[4]. С другой стороны, народ совершал паломничества на юг, в великий национальный Храм, и видел, что в тех краях стало совсем неплохо. Наследник был напуган строительной тематикой по гроб жизни; к тому же, все, что нужно, построили уже во времена Шаломо. Так что, как ни ругай династию Давида, а люди начали подумывать о возвращении к ней под крылышко.
Яруб-Ам все проблемы решал одним способом – новым строительством. Он понял, что народу нужно воздвигнуть свое, местное святилище, чтобы лишить его предлога ходить за границу. Таких храмов было построено два – у южной границы и еще почему-то у северной. Рядом с южным храмом на дороге поставили заставу – к нам пожалуйста, а к ним не моги[5]… Храмы получились, конечно, поскромнее, чем у Шаломо. К тому же, если на юге, в приступе космополитического снобизма, невидимого Бога усадили на месопотамское чудище, каких не бывает на свете[6], то Яруб-Ам довольствовался простыми крестьянскими быками, правда, предварительно покрыв их золотом.
Вот к этим быкам и придрались. «Яруб-Ам поклоняется какой-то скотине!» – провозгласили на юге назначенцы-говоруны, как будто сами не простирались в Храме перед непонятными крылатыми тварями. Им было кое-что известно о новых северных настроениях, и решено было ковать железо, пока горячо, послав своего человека за железный занавес (как мы помним, застава преграждала путь только в одну сторону). Для этой цели был выбран назначенец по прозвищу Йоад[7] Громогласный, который и устроил успешно скандал, добравшись на ишаке до приграничного святилища. Перед жвачным истуканом в тот день кадил сам Яруб-Ам. Йоад явился туда и так мощно рычал, обличая, что у царя прихватило правую руку, а с жертвенника посыпалась зола.
Убедившись, что львиный рык произвел впечатление, Йоад собрался было восвояси, но тут на сцену явился персонаж по имени Эмба[8], и начались события, ради которых мы, собственно, и затеяли этот рассказ. Эмба, о котором идет речь, был старый прожженный назначенец[9]. Он верно служил власти еще во времена Шаломо. После переворота он хотел было примазаться к Яруб-Аму, но успеха не имел и сидел дома на иждивении сыновей. Услышав о появлении южанина-скандалиста и зная настроения народа, Эмба решил, что добрые старые времена вот-вот вернутся, и с Йоадом нужно дружить. Потому и пригласил его к себе на обед.
Реакция Йоада была неожиданной. «Извини, – отвечал он, – внутренний голос сказал мне, что нельзя мне к тебе идти». «Да ладно, – сказал циничный Эмба. – Ты в это веришь? Какой может быть внутренний голос у назначенца?» Однако Йоад настаивал. Тогда Эмба изменил тактику. «Ты знаешь, – произнес он, – только что мне тоже был внутренний голос, который сказал, что твоему голосу верить нельзя. Так что добро пожаловать, ешь и пей, дорогой гость!» И ели, и пили, и все, что положено, говорили. А в конце пира Эмба вдруг побледнел и вымолвил: «Влип ты! По дороге домой тебя растерзает лев». Ну, растерзает и растерзает, мы львов не видели, что ли? Тем не менее, когда Йоад сел на ишака и уехал, Эмба послал вдогонку сыновей, которые увидели жуткую и удивительную картину. Посреди дороги лежал растерзанный Йоад, а рядом стояли ишак и лев. При этом лев никуда не уходил и ни на кого не нападал. Выполнил задание и стоит, вот так.
Здесь на сцену явно выходит Тот, без чьего упоминания до сих пор мы стремились обойтись – ведь ни северный, ни южный царь не могли дать задание льву. Только зачем это Ему понадобилось? Наказать Йоада за то, что он зашел к местному интригану? Но сам интриган ни капельки не пострадал – он похоронил Йоада у себя в родовой усыпальнице и при этом наговорил о нем гадостей царю[10]. И нашим, и вашим. Нам скорее кажется, что Самому надоел идеологический рык, и еще Он хотел сказать, что Ему безразлично, на каком животном сидеть.
…Северяне так и не вернулись под крыло южных крылатых тварей. Через пару столетий их угнали в Месопотамию, где след их теряется. Еще через пару столетий южан тоже угнали, но они не исчезли. Автор этих строк подозревает, что и сам от них происходит. Тут нечем гордиться и нечего стыдиться – так сложилось.
<
[1] Яруб-Ам, Шаломо – имена даны в той форме, в какой они, возможно, звучали в конце эпохи Первого Храма.
[2] Подозрительно-враждебные интерпретации биографии Давида можно найти у самых разных авторов – от Эрнеста Ренана до современного библеиста Баруха Гальперна.
[3] Слово нави одни производят от корня со значением «речь», а другие от аккадского корня со значением «назначать».
[4] Согласно Септуагинте, это была Ано, свояченица фараона.
[5] Такая застава упоминается в Талмуде.
[6] Херувимы, по-аккадски курабу. Что касается библейского предания, согласно которому такие статуи были установлены уже в кочевой Скинии, мы в наших целях считаем его недостоверным.
[7] Так в апокрифе «Жизнь пророков». В других источниках он известен как Иадон или Йоэль (Иоиль).
[8] Эмба (Емве) – имя сохранилось в православной традиции.
[9] «Гнусный старый лжепророк», как называет его Иосиф Флавий.
[10] Так у Флавия.
