Георгий Кизевальтер

В ПРЕДРАССВЕТНЫХ СУМЕРКАХ

Эту удивительную историю, происшедшую на самом деле, рассказал мне один мой знакомый, долгое время в меру успешно живший за границей и – втайне от самого себя – страдавший в отдалении от привычной родины и уничижении иной языковой средой. Нельзя, впрочем, не упомянуть, что это обстоятельство никак не могло повлиять на описываемые здесь события, и пребывание за границей могло иметь лишь то необычайное и положительное значение, что давало возможность неторопливо анализировать прошедшую жизнь и подсчитывать незаконченные дела с предвкушением их когда-нибудь закончить.
Как правило, Михаил Федосеев с радостью просыпался в одно и то же время, иногда даже не по звонку будильника, а за минуту или две до оного, после чего прямо с закрытыми глазами пускался размышлять, сколько всего нужно будет сделать сегодня и в какой последовательности, куда позвонить, кого поздравить с днем рождения, и что купить в магазине на завтрашний день. Разумеется, эти спонтанные планерки длились недолго, ибо вскоре звонил злосчастный будильник, и приходилось вставать и переходить к обожаемым в свое время советским радио «водным процедурам».
С какого-то возраста Михаил Васильевич стал так же достаточно регулярно просыпаться совсем уже ранним утром – в интервале от полшестого до начала седьмого, – по непонятной причине, как будто кто-то толкал его в плечо, но вскоре он сумел определить для себя, что это пробуждение было связано вовсе не с зовом природы, поскольку чаще всего он после этого валялся, ворочаясь на постели, минут десять, и только потом плелся в туалет, а с чем-то иным, возможно, имевшим некую неземную или сверхъестественную природу. В сущности, с годами он всё больше проникался убеждением, что именно в это время суток, то есть в районе шести часов утра, родился он сентябрьским воскресеньем пятьдесят четвертого в Первой Градской на Большой Калужской, но мать его о точном времени не могла вспомнить с уверенностью, знала только, что утром, потому что была после родов без сознания вследствие расхождения костей таза, а акушерка в это время макала новорожденного из горячей воды в холодную, чтобы тот закричал и задышал. Матушка его утверждала, со слов акушерки, что без клинической смерти всё же не обошлось, но докторша, принимавшая роды, якобы быстро вернула новорожденного к жизни, и дальше пошло то, что было предначертано ему судьбой.
Так или иначе, но только просыпался он теперь в это время, даже если на улице еще было совсем темно, и долго елозил потом головой с закрытыми глазами по подушке, пытаясь заснуть, а в голову ему лезли при этом самые удивительные, ясные и отчетливые неординарные мысли, включавшие идеи картин, статей и книг, и прочие откровения, которые никогда бы не открылись ему днем. Впрочем, около семи ему чаще всего удавалось с трудом, но заснуть, а вновь он просыпался уже под далекое, но быстро нараставшее пиканье будильника, – на этот раз безо всяких отчетливых мыслей, так что потом, лишь очень сосредоточившись, он с большим трудом мог вспомнить свои первые утренние идеи и планы.
Со временем он почувствовал, что эти пробуждения явно происходят как-то «не по плану», если считать, что подобными внешне запрограммированными действиями человека управляют либо душа, либо мозг, либо оба они одновременно. А такие «внезапные» возвращения в реальный мир откровенно отдавали хаосом.
Просыпаясь вот так неожиданно, он рефлекторно потягивался спросонья под одеялом и ощущал в первую минуту или две, что сердце колотится так сильно, как будто ему пришлось бежать перед этим стометровку, хотя на самом деле он безмятежно спал. И выглядело это всё так, как будто душа до того момента была не рядом с ним, а где-то достаточно далеко, и потому пришлось ей поспешить, чтобы попасть в тело одновременно с пробуждением мозга и всего остального… В сущности, он физически ощущал, как она «плюхается» на его торс, похожая на большую квазиматериальную камбалу, или какую-то иную плоскую и белесую рыбу, и сердце заходится в испуге от такого шока. Впрочем, Михаил никогда не впадал в панику, но, напротив, старался дышать в эти моменты ровно и спокойно, и сердце понемногу приходило в норму, возвращалось к естественному ритму.
Собственно говоря, до определенного случая ему и в голову не приходило размышлять как-то особо о душе, пытаться понять её строение, форму, особенности поведения и прочие характеристики – то есть всё то, что, как мы знаем со школы, свойственно окружающим нас материальным объектам, – однако именно как некий материальный объект стал он воспринимать свою душу, когда в результате одного странного случая осознал, что она есть в реальности, что живет она в нем, и в то же время способна выходить за пределы его тела в окружающий мир.
В общем, дело обстояло так. В ту пору Михаил жил размеренной жизнью ответственного служащего, каждый день выезжающего утром в одно и то же время на работу на личном автотранспорте, чтобы через 45-50 минут начать борьбу за проценты и контракты на рабочем месте. Утренний распорядок был расписан по мелочам и по секундам, так что никаких особых событий в это время суток не происходило и не могло произойти. И сны, как правило, снились ему по ночам банальные и бессмысленные.
Но однажды весной, тоже ранним утром, еще задолго до положенного времени пробуждения, он проснулся от какого-то странного сна. Точнее говоря, ему казалось в тот момент, что он видел именно сон, и во сне этом он долго наблюдал за некой парой – мужчиной и женщиной, лежащих рядом на кровати без движения, и всё вокруг было покрыто неким флером таинственности и полумрака. Михаил довольно долго разглядывал в полусне-полудреме эту картину, а потом сон окончательно пропал, и настала ему пора встать, и влез он ногами в тапочки, и поплелся в ванную чистить зубы и принимать душ, а потом на кухню готовить завтрак, и делать всё такое прочее ежедневное…
На следующую ночь под утро ему вновь приснилась широкая кровать, на которой в зеленовато-желтой мгле торжественно и неподвижно лежали таинственные мужчина и женщина. При этом Михаил видел их как бы сверху и чуть под углом, как будто он висел, или парил над ними и над кроватью ближе к ногам, особо не приближаясь, но и не отдаляясь. Парил он долго и безо всяких эмоций. И опять – то ли сон закончился, то ли привиделся другой, но только что было дальше, он не помнил, пока не проснулся позже уже от сигнала будильника.
Этот сон, похожий на видение, возвращался к нему с небольшими интервалами на протяжении недели или больше. После нескольких «сеансов» он уже научился распознавать многие детали, которые раньше не замечал. Так, он понял, что таинственный серый или зеленоватый свет исходит от окна, которое находилось во сне справа от кровати, а люди, лежащие на кровати, постепенно стали казаться ему до странности знакомыми, хотя он так и не мог бы сказать, кто они. С каждым новым «показом» он всё пристальнее вглядывался в их лица, но резкость в обликах людей не появлялась: это по-прежнему были некие неведомые мужчина и женщина.
В субботу он проснулся по привычке рано, когда жена еще спала, и долго пялился в серый сумеречный потолок над собой. Широкое окно за письменным столом слева от кровати было закрыто серыми занавесками от Икеи, но сквозь щели в занавесях пробивался неяркий, чуть голубоватый утренний свет, который на крашенных кремовой краской стенах приобретал зеленый оттенок. Через открытое окно с улицы доносился далекий и почти монотонный городской гул: шуршали по асфальту шины проезжавших мимо автомобилей, с характерным писком тормозили у остановки возле дома автобусы, упрямые водители сигналили на перекрестке …
Монотонность шума за окном и приглушенный свет в комнате усыпляли, глаза закрывались сами… Сквозь полуприкрытые ресницы в полусвете утра предметы в комнате казались далекими и туманными, и при этом виденными где-то еще. Михаил молча и неторопливо перебирал образы в «банке памяти», но в голову ничего определенного не приходило. Ощущение «дежа вю» долго не покидало его. Отчаявшись вспомнить, он задремал, и был разбужен через час пришедшим из соседней комнаты ребенком, настоятельно требовавшим к себе внимания.
На следующее утро он проснулся сразу же (как ему казалось) после уже привычного утреннего сна, и в сотый раз начал припоминать, что же он видел в этом сне. Он вновь «вглядывался» в людей, лежащих неподвижно под одеялом, в комнату, в расположение мебели, и опять что-то в позах этих людей, в этой мебели проглядывало нечто узнаваемое, знакомое. Знакомое не потому даже, что он уже видел этот сон и раньше, а потому, что он «знает» эти предметы и этих людей. Знает каким-то неведомым, бессознательным знанием.
И тут Михаила осенило, что эти люди – он сам и его жена, лежащие на постели в их собственной спальне. Получалось, что всё это время он созерцал во сне себя и жену спящими, и делал он это довольно странным образом, глядя на них сверху, как бы с потолка. Образы людей оказывались не очень-то резкими, расплывчатыми, но мебель и свет в помещении делали картину до боли узнаваемой.
Пережив в себе первый шок открытия, Михаил стал припоминать и сопоставлять разные детали «сна» и реальности, и понял, что это был не сон, или, точнее, не чистый сон. В результате наложения, совмещения образов получалось некое «многомерное» изображение, которого во сне не бывает, а он практически одновременно видел себя с женой, лежащими на постели, и комнату с потолком над ними – взгляд шел и сверху, и снизу; видел свет, падающий сперва справа, а потом уже слева, и именно вот это расхождение в освещении и точке зрения не давало ему вначале возможность узнать помещение и людей в нем. Да и кто бы мог представить себе расположение «наблюдателя» над постелью, парящего почему-то под потолком!
Продолжая анализировать свои утренние картины, Миша пришел к выводу, что «под потолком» вот так стабильно могла парить только его душа, которая на ночь выходила из тела, но не улетала далеко, а как бы охраняла его поблизости. Она же служила «телекамерой» и «посылала картинку» в мозг в виде странного сновидения в реальном времени. Просматривая эти «кадры» вновь и вновь, он убедился в том, что душа явно была подслеповата: она не способна видеть всё в деталях, «наводить на резкость» ей трудно, но игру света и тени, и цветá она передает точно. Вот почему переход от одной точки зрения к другой проходил так плавно, как будто «камера» просто разворачивалась на 180 градусов, а затем медленно включался автофокус «объектива». Но глаза, или некие органы внутреннего зрения, хотя и отличающиеся от механизмов вúдения человека, у нее, без сомнения, были.
Вдобавок, как ему тогда показалось, память у души была тоже не ахти – недаром по утрам он с трудом мог вспомнить, что же ему снилось ночью. Вероятно, это было нужно, чтобы душа за время отдыха после смерти физического тела, в котором она пребывала, могла в основном забыть всю свою предыдущую жизнь и приготовиться к следующей. Впрочем, нельзя было исключить наличие у души некой «остаточной памяти», позволяющей людям видеть сны, события в которых происходят как бы не с ними, а, например, с их родственниками или предками, совершенно не знакомыми им по реальной жизни.
Со временем у Михаила сложился и «образ» души, как он её «видел». Кстати, позднее он никогда не смог бы сказать, почему у него сформировался именно такой образ. Душа являла собой почти прозрачное белесое тело мешковидной формы, которое могло приобретать совершенно разные очертания. Ясно было и то, что она легко могла входить в любое человеческое тело и выходить из него. Судя по всему, легче всего ей было это осуществлять в области живота.
– А почему только в человеческое? – задумался Михаил. – И потом, откуда она знает, что именно это тело – её? Может ли она войти в другое тело, допустим, ночью, когда все спят и остальные души тоже выходят из тел? Если нет, значит, у нее есть некое определенное задание, некая миссия на время жизни именно в этом теле? …Почему-то он понял, что после жизни, точнее, после смерти телесной оболочки, она действительно должна устремляться в некое горнее хранилище душ, чтобы после достаточно долгого периода «забвения» ей можно было бы вселиться в новое тело, возможно, родственное прежнему, а может, и совсем чужое, чтобы выполнить новую миссию на Земле… Значит, есть ей и начальник, есть и властелин… Почему-то этот властелин представлялся Михаилу либо как гигантский светящийся орел (вполне возможно, что этот образ сложился у него под влиянием прочитанного много лет назад Кастанеды), либо как белый огонь (а это, по сути, из Библии, но тоже близко к первому варианту), но уж точно не как антропоморфный старец, сидящий на радужном облаке в окружении столь же человекоподобных ангелов и архангелов.
Однажды зимой Михаил захворал, и жена решила, как в былые времена в России, поставить ему горчичники. Делать она это не умела совершенно, а потому принесла холодную воду, а после долго уверяла его, что сердце находится «там внизу, слева», и «уж на сердце-то никак горчичник не поставить». В конце процедуры рассеянная Вера просто забыла один горчичник у него на спине, и бедный муж долго ворочался в постели, пока не взмолился, чтобы жена помазала ему спину кремом: ну, жжет, понимаешь! – и тут Вера с удивлением обнаружила под майкой причину беспокойства…
А после этого ночью, уже под утро, Михаилу приснился отец. Конечно, всем нам иногда снятся родители и другие родственники, поэтому в таких пересказах нет, как правило, ничего необычного. Но этот сон был совершенно уникальный.
Прежде всего, Михаил увидел отца так отчетливо и ярко, в цвете, как будто все это происходило наяву, но такого никогда с ним не случалось раньше. Они «столкнулись» с отцом у лестницы в вестибюле какого-то здания, куда с разных сторон заходили люди, и впечатление складывалось такое, что все они шли на некую выставку или событие, но это не имело значения. Отец был в компании женщины, которую Михаил не узнал или не разглядел толком; позже она затерялась в толпе или даже отошла специально, как ему показалось. Одет отец был в темный плащ, похоже, с шерстяной кофтой под ним, а на голове красовался любимый темно-синий берет, но Михаил заметил, что левый рукав плаща отца был не то разодран, не то испачкан, и это его несколько фраппировало, потому что в жизни отец такого никогда не допускал. Выглядел он лет на 60-65, то есть гораздо моложе возраста, когда он умер.
Отец, похоже, не удивился, увидев его, и они начали говорить сперва о чем-то банальном, но Михаил не мог потом вспомнить, о чем, потому что они в это время поднимались по лестнице как бы вместе с очередью, а он не верил ни своим ушам, ни глазам. Но слышал отца очень четко, и разговор имел вполне осмысленный характер.
Из больших окон на лестнице струился дневной свет, и вокруг было достаточно светло. Вскоре они остановились вместе со всеми, и Михаил засмеялся от переполнявшей его радости и даже восторга, что он вновь видит отца и может говорить с ним. Отец тоже засмеялся, и все это воспринималось как совершенно реальная и удивительная встреча.
Позже, на площадке перед входом был странный момент, когда он повернулся к отцу и хотел задать вопрос, но тот… исчез. Михаил поискал его глазами вокруг себя, не находя, но тут люди, стоявшие рядом, указали на него – «вот он!» – оказалось, отец за мгновение переместился метров на пять вперед и стоял уже у каких-то дверей. Когда они уже стояли в коридоре, он еще раз сместился, ушел в тень от шкафа, как будто желая спрятаться от света. Михаил подошел и начал было рассказывать ему о «земной» жизни в семье, но почувствовал, что тот знает все сам, и внезапно спросил: – Скажи, а между нашими мирами есть связь? – А как же! – громко и весело ответил отец, улыбаясь. И наклонился к его уху, как будто хотел поведать ему нечто особенное. Однако Михаил услышал не его голос, а неожиданный хор из нескольких голосов – и женщин, и мужчин, – так что из всех его слов он разобрал только одну фразу, звучавшую как «смотри в оба на морском берегу», после чего внезапно проснулся, и долго лежал в постели как завороженный, вспоминая все подробности их неожиданной встречи.
Так прошла неделя. Михаил продолжал иногда размышлять о душе и видел себя с Верой рано утром еще пару раз. Но в третий и последний, как позже выяснилось, раз он увидел совсем иную картину.
Сперва всё шло как обычно, и он завис было в сумерках над своей кроватью. Но вдруг привычная картинка исчезла: он почувствовал гигантское ускорение, как будто душа метнулась с космической скоростью куда-то вбок, и все слилось «перед глазами» в поток из серых и цветных полос… Вскоре полет замедлился и Михаил догадался, что душа остановилась, после чего с удивлением увидел перед собой …давно забытую полутемную прихожую в старой коммунальной квартире на Моховой, откуда они с родителями уехали лет сто назад. Его комната была почему-то заполнена картонными коробками, но остальная огромная квартира, пусть пыльная и пустая, была вполне пригодной для жилья. Он вскоре обрадовался такому повороту и решил остаться там, и начал искать веник и мебель, чтобы обставить хотя бы одну комнату. Незаметно для себя он поднялся на этаж выше: дом был пуст, хотя слышны были в гулких коридорах веселые голоса невидимых людей, и кое-какие вещи еще стояли в пустынных комнатах с окрашенными через трафарет светло-охристыми стенами или с ободранными обоями. Переходя из комнаты в комнату, он так никого и не увидел, но вновь выскользнул (выпорхнул?) на парадную лестницу и добрался до последнего пролета, где с ужасом обнаружил, что крыши больше нет, а стены заканчиваются повисшими на арматуре обломками, выбоинами и трещинами, как на фотографиях военной поры, – хотя у этой картины, как позже ему пришло в голову, была реальная основа: в Отечественную войну в дом, в левую часть перекладины в букве П, попала бомба и разделила здание на два корпуса. Но сейчас, еще не веря своим глазам, он поднялся над домом и долго смотрел на раскромсанный верхний этаж и улицу сверху…
Утром Михаил встал, как и прежде, по будильнику, оделся и молча уехал на работу, где подал ошеломленному начальнику заявление об увольнении. «Мы уезжаем в Москву», – коротко сказал он вечером жене. Вера, конечно, тоже удивилась такой поспешности, но, заглянув мужу в глаза, поняла, что и сама давно мечтает об отъезде.
Через месяц, продав машину с кое-какой мебелью и раскидав накопившиеся вещи по друзьям и знакомым, они купили билеты на «Боинг», доставивший их в Домодедово. Родственники были рады их возвращению, хотя некоторые и недоумевали про себя, что вдруг им понадобилось так внезапно вернуться…
А душа его, выполнившая таким макаром свой долг, больше не проявлялась. Первые месяцы, ложась спать, Михаил еще ждал, что ночью он вновь увидит сам себя, однако душа оставалась «глухой» и непроницаемой, как ей и было положено по ранжиру.

Москва