ВДЫХАТЬ И ВЕРИТЬ
Уже несколько лет в Европе все пакеты сигарет продаются только с надписями, упреждающими об опасности курения: «Вы умрете от рака легких», «Ваше либидо станет слабым», «Вы понизите силу ваших сперматозоидов», «Вы сделаете своих детей больными», «Курение убивает» и т.п. В большинстве своем все эти сообщения эсхатологичны, они говорят о том, что будет; их авторы, осознанно или нет, играют роль пророков, ветхозаветных или христианских. Когда Амос восклицает: «Они ненавидят обличающего в воротах и гнушаются тем, кто молвит правду», он утверждает безупречную истинность своих высказываний. Он требует от слушателей веры в то, что именно он обладает подлинным знанием о грядущем. Апостол Павел, сказавший: «как в Адаме все умирают, так во Христе все оживут»*, также хочет, чтобы ему поверили. Вместе с возникновением больших религий возникал и вопрос о необходимом основании веры – о принятии эсхатологического видения мира. Чаще таким основанием являлось чудо, которого ждали от прорицателя или поводыря. Если не чудо, тогда сам акт высказывания, его суггестивная сила могли стать основой для веры.
Вера – это высказывание, которое вам что-то обещает, хорошее или плохое. Пророк передает это обещание из будущего, знанием коего он наделен высшим существом. Все без исключения большие религии построены на таком обещании, которое отдельные личности передают из будущего в настоящее. Человек верит обещанию, обманывается и верит, снова обманывается и снова верит, потому что оно не только основано на времени, идущем вперед, но и само основывает время. Конечность человеческой жизни на земле превращает время в религиозный параметр, который в явном или скрытом виде присутствует повсюду. Когда пачка Marlboro обещает нам раннюю смерть, мы ей верим, верим, потому что на самом деле пачка, словно Амос, говорит о нашем грехе и неминуемой расплате за него. Мы верим обещанию кандидата в президенты снизить налоги, голосуя за него. Налоги повышаются, но мы продолжаем верить, что в следующем году, когда где-нибудь закончится война и нефть упадет в цене, налоги снизят. Marlboro и президент – две инстанции, продолжающие строить мир в эсхатологическом измерении, давая нам время исключительно в своих обещаниях. Вера обещаниям делает нас современными, нужными сообществу, а те, кто не верит в обещания, автоматически исключаются из игры. Христианский мир начался с обещания, которое делает этот мир современным благодаря тому, что обещание еще не исполнено. Любая современность состоит из обещаний, которые не исполняются, особенность нашей современности состоит в том, что она сама есть своего рода исполненное обещание. Отсюда ее двусмысленность: возникнув на руинах больших идеологий, как давно ожидаемая победа над мировым злом, современная эпоха оказалась лишенной профетического содержания. Строго говоря, ей нечего обещать и нечего предложить. Современность – антиинтеллектуальна, при этом демократична. В такой демократической форме сегодня существуют коллективные страхи, инициированные тотальной безыдейностью западного общества.
Большие религии похожи на империи, они распадаются на множество мелких, реальных или виртуальных, носителей веры, которые, в свою очередь, могут собраться в систему для передачи последней. Мы живем в эпоху сборки такой системы. Если когда-то религиозное совершенство Средних веков сменилось на ренессансный оккультизм, а случилось это по той причине, что схоластическая апофатика исчерпала свои возможности – Бог достиг максимальной степени непознаваемости (или интеллигибельности), – сейчас религия воплощается на бесчисленных поверхностях, казалось бы, плохо приспособленных для передачи веры. Ренессанс искал трансцендентное знание внутри самих вещей, в наше время основы веры возникают снаружи, что радикально инфантилизирует современного человека. Инфант, как ему положено, находится под присмотром взрослых, роль которых играет политика. Она учит его правильно говорить, читать правильные книги, правильно бояться. Воспитанием чувств современного человека занимается политика, что хорошо объясняет его антикреативность. Ничего не создавая сама, политика всегда использует концепты культуры. Цель политики не столько в том, чтобы определить врага, как писал Шмитт, сколько поставить себя вне суждений; иными словами, занять место божественного. В этом смысле современная глобализация – наследница средневековой концепции человечества как единого мистического тела, управляемого одним правительством (unicus principatus). Идею создания политической церкви, одной для всего мира, Запад не оставлял никогда. Нынешнее столкновение Запада с исламом – это столкновение политики и религии, а не двух разных религий, политик или совсем разных режимов. Что бы о нем ни писали, ислам еще не мыслит политикой, а Запад уже не мыслит религией – в этом их фундаментальное различие. Когда президент Буш объявляет войну терроризму, даже используя термины, вроде «крестового похода», он сообщает о своей политической программе, а когда шейх Насралла призывает правоверных к джихаду, он выступает в качестве теолога, разъясняющего определенную доктрину.
Политика похожа на деньги, она заменяет собой то, на что оказывается нацеленной. Когда политика говорит о добре, зле, истине и т.п., она заменяет собой все эти понятия, лишая их смысла; добро и зло политики – это знаки чего угодно. В религии это знаки запретного для человека знания.
Повторим: сегодня в западном мире религиозная система собирается на поверхности как в форме кратких дискретных сообщений, разрушающих, кстати, тотальный текст постмодернизма, так и с помощью имиджа. Флакон шампуня, этикетка на майке, говяжья вырезка, баннер в интернете, реклама билета на самолет, газетная заметка о сильном дожде в Румынии, манекенщица из Elite, сладкий юноша в очках Cerutti, e-mail от Clayton Lacy, предлагающий похудеть за десять долларов, – места сборки новой веры. Мы верим шампуню, который обещает придать блеск волосам, мы верим качеству говядины, верим самолетной компании, гарантирующей отличный сервис, верим витрине магазина и дорогим очкам. Мы верим, потому что все эти тексты и картинки по сути эсхатологичны, они говорят, что с нами будет, если только мы пойдем их путем. Наша жизнь станет красивой, удобной, респектабельной. Подобно апостолу Павлу, короткими сообщениями реклама говорит, что нам нужно делать, чтобы достичь совершенства. Но если Павел обещал людям бессмертие, то сейчас им обещают успех.
Успех занял место тела Христова, в котором соберутся лучшие, чтобы проживать жизнь, отличную от остальных. Лучшие те, у кого социальный успех, кого видно на поверхностях и кто сам становится поверхностью веры. Рассмотрим один пример – Зинедин Зидан. После победы на чемпионате мира по футболу в 1998 году парень из Алжира становится идолом французской нации, не сравнимым по популярности с другими известными выходцами из Алжира. Зидана приглашают в телепередачи, он – на обложках журналов, его голос звучит по радио, объекты с его изображением множатся в геометрической прогрессии. С ним дружат политики и журналисты, он находится под патронажем Ширака. Когда на кубке мира в 2006-м Зидан ударил головой Матерацци, как считается, за оскорбление своей матери, президент республики защитил футболиста, сыграв роль его квази-отца. После инцидента песенка про удар головой становится хитом, который тут же покупают в Америке. Зидан – это успех в чистом виде, совершенная поверхность современной религиозности.
Если в Средневековье фигурами культа становились мученики и святые, в XX веке ими были тоталитарные вожди, затем – интеллектуалы, то сегодня эта роль достается спортсменам и певцам. Последние, будучи свободны от всякой высшей миссии, которая была у ветхозаветных пророков, у христианских апостолов и у интеллектуалов, не говорят, а лишь демонстрируют, как и положено поверхностям, что будет с каждым в случае успеха. Они обещают не словами, а своим присутствием в медиальном времени.
Как дети, мы смотрим сказку, в которую верим. Самые успешные писатели сегодня те, кто сочиняет сказки, – Дж. Роулинг, П. Коэльо, Д. Браун, А. и Л. Вачовски. Их издают астрономическими тиражами, экранизируют, превращая литературную фантазию в реальность. Гарри Поттер уже давно стал реальным персонажем. Миллионы читателей считают его своим братом или другом, о его приключениях пишет пресса, коллеги Роулинг просят не убивать Гарри в конце книги. Изображения волшебника можно встретить везде; подобно Ленину в Советском Союзе, Гарри смотрит на нас отовсюду – с афиш в метро, с обложек книг, из интернета, с пакетов мюсли – он живее всех живых. Коэльо пишет сказки для взрослых, его герои находят путь к истине мистическим способом или в любви, время которой, подобно скорости света, имеет предел. Шестидесятимиллионный тираж триллера Брауна «Код да Винчи», помимо простоты языка, коротеньких глав и закрученного сюжета, объясняется, на мой взгляд, еще и тем, что Браун выдает вымысел за истину. Он заставляет нас поверить, что святой Грааль, о котором в юности узнают из поэмы Эшенбаха, на самом деле существует и кому-то даже удается его отыскать. Конфликт Брауна с католической церковью во многом придуман журналистами и его издателями, но это не исключает того факта, что книга действительно могла разозлить клириков, если кто-то из них ее прочитал. И не потому, что писатель открыл глаза на правду о Спасителе, который был нормальным мужиком, имел семью, а потому, что позволил себе рассказать свою сказку, отличную от официальной. Рассказывать сказки можно тем, кто знает правду.
Распятая на кресте Мадонна также вызвала волну негодования. Ее критикуют за вольное обращение с христианской символикой. Певица, имитирующая Христа, заменила своим женским телом тело Бога, как бы продолжив рассказ Брауна о подлинной роли женщины в доктрине Иисуса. Обращение поп-культуры к христианской тематике не случайно: чтобы закрепить коммерческий успех, нужна вера адептов, для этого необходим сюжет, выходящий за рамки обыкновенных развлечений. Случай Мадонны особенно интересен. Выросшая в католической семье, «с изнасилованным чувством первородного греха», по ее собственному признанию, которое остается на всю жизнь, будущая дива восстает против культуры отца. Она защищает сексуальную свободу, свободу женского тела от католической догмы – основной мотив ее зрелого творчества, – идентифицируясь скорее с Марией Магдалиной, чем с Богородицей. Если первая леди христианства была блудницей, то пусть торжествует добродетель такого греха; Мадонна приглашает к себе в постель мужчин всего мира, замещая своим лоном лоно церкви.
Но если Мадонна играет с сакральным на своем поле, то датская газета Jyllands Posten – на чужом. Опубликованные газетой карикатуры на пророка Мохаммеда стоили Дании сожженного посольства и бури возмущения по всему исламскому миру. Карикатура – это интерпретация, вернее – аллегория интерпретации, то есть субъективный взгляд на объект, который этот взгляд создает. Карикатура редуцирует общее к частному – этим достигается комический эффект. Понятно, в случае Мохаммеда такая редукция невозможна. На датский выпад ответила ассоциация «Иранская карикатура» и газета «Хамшахри», которые организовали карикатурную экспозицию о Холокосте, посчитав, что именно он является сакральным западным объектом. Провокация, которая не удалась. Западный мир не вышел на демонстрации протеста, равно как и не устроил нечто подобное на своей территории, и не потому, что Запад более выдержан или индифферентен, а потому, что его сакральное не существует в форме одного конкретного объекта, как Мохаммед. Оно, следовательно, не нуждается в физической защите простых верующих.
Трилогия братьев Вачовски «Матрица» – сказка о прекрасном рыцаре Нео, совершающем подвиги в кибернетическом пространстве. Фильм, пожалуй, оказался самым успешным в жанре стимпанка (англ. steam + punk) – научная фантастика, моделирующая мир, который в совершенстве освоил технологию паровых машин (У. Гибсон и Б. Стерлинга, «The Difference Engine», 1992). Многие произведения стимпанка стилизованы под викторианскую Англию и эпоху раннего капитализма с городским пейзажем и резкими социальными контрастами. К «панковому» компоненту стимпанка относят «низкие человеческие качества» – похоть, гнев, тщеславие, корысть, зависть и проч. Среди недавних фильмов в этом жанре: «Immortel» (2004) режиссера Э. Билаль, где на фоне древнеегипетских пирамид в футуристическом Нью-Йорке 2095 года судят бога Хора; в «The Chronicles of Riddick» (2004) режиссера Д. Тухи, где воинственная раса Necromongers высаживается на землю, чтобы уничтожить всех людей. Стимпанк показывает, как добро побеждает зло, и так будет всегда. В «Матрице» нет паровых машин, но есть футуристический мир, где герою удается победить свою судьбу. Самое интересное в этом жанре – совмещение времени. Суд над египетским богом в Нью-Йорке снимает время как параметр существования, делает время онтологически бессмысленным, упрочивая при этом нашу веру в сообщения, которые эти фильмы несут.
Другое увлечение современных людей – сериалы. Их смотрят, пересматривают, их героям сопереживают, как своим детям или близким друзьям, их ругают и любят. В России параллельно идут сразу несколько сериалов, только на «РТР Планета» их как минимум два. Один, «Обреченная стать звездой», длится уже более двухсот серий. История провинциалки, попавшей в Москву и достигшей эстрадного олимпа. Любой сериал состоит из того же материала, из которого состоит жизнь: любви, зависти, ненависти, обмана, денег и т.п. Масса персонажей, много сюжетных линий, их пересечения, профессиональная актерская игра превращают сериал в параллельную реальность, придуманную, но подлинную. Время каждого эпизода максимально приближено к реальному времени. Этот неореалистический прием, использованный в двухстах сериях, дает эффект не только платоновского узнавания, но полного вживания в предмет искусства, чего, к слову сказать, требовала немецкая эстетика начала XIX столетия. И все же главное в сериале – его продолжение, то есть обещание рассказывать дальше. Самый известный в истории сериал, пожалуй, – «Тысяча и одна ночь», чья нарративная модель подобна кристаллу, в наше время – «Гарри Поттер». Идея того, что за очередной серией последует другая, ведет к бессмертию.
Мы живем в полицейскую эпоху, когда слово скрывает мысль, которая несвободна сама по себе. Мысль, лишенная всякой креативности. Жизнь прекрасна. Опасности, хоть и существуют, – далеко, и есть кому нас от них защитить. Вечный инфант – новый вид западного человека – сделал свой последний сознательный акт: он отказался от мышления. Он хочет, чтобы его защищали как инфанта. Реклама защищает от неудачного выбора, маленькая, но стабильная зарплата – от страха оказаться на улице, отпуск – от риска перетрудиться. Репортажи о террористах и голоде в Африке защищают от идеи, что мир по эту сторону экрана в чем-то плох.
Инфантильное сознание современной религиозности не знает смерти, точнее – отказывается от этого знания. В этом состоит парадокс нашего времени. Репортажи о локальных войнах, террористических атаках, жертвах СПИДа или стихийных бедствиях, словом, постоянная информация о смерти, далекой или близкой, делает ее ирреальной. Сегодня послушать сводку о погибших при взрыве в Багдаде – это то же, что выкурить сигарету. В обоих случаях человек узнает о смерти, считая ее слишком удаленной от него. Иногда он дает себе слово не курить и не смотреть телевизор, и тогда, забравшись на диван с романом Брауна, узнает истину.
* Ап. Павел, 1-е Посл. к Коринф. 15:22.
