№61 ПРОЗА ПЛЮС

Евгений Из

 

Рассказы, присланные из Луганска

 

ХТОН АДА

 

Гнев Господень дремлет. Он был сокрыт миллионы лет до того, как стал человек, и только человек имеет власть пробудить его. Ад не полон и наполовину. Услышьте меня. Вы в чужую землю несете войну безумца. И разбудите вы не только собак.

Кормак Маккарти, «Кровавый меридиан»

 

 

1.

Лето 2014 года, восток Украины, Луганская область, Лутугинский район, участок степи с дорогой в 6–7 км от Лутугино. Полуденная жара, ветра нет, безоблачное небо. На горизонте с северо-запада поднимается столб черного дыма. Звуки птиц, насекомых стихли, как это бывает во время затмений. Вся мелкая степная живность замерла, испуганная недавним раскатистым шумом взрывов. В воздухе пахнет пылью, выгорающими травами и гарью. Этот момент тишины изо всех сил пытается продлиться.

Что нужно, чтобы увидеть в этом дне весь яд и все зло? Потому что невидимый яд и глубинное зло наполнили каждую частицу этого пространства. Какой силы нужен взрыв, чтобы провалиться сквозь время вспять, размалывая атомы угля, чтобы прорваться через спящие слои земной коры? Туда, куда достанет эхо зла, притянутое его древним полюсом, чужеродным, стертым из памяти всех.

360 миллионов лет назад. В этом месте – впадина на огромной платформе, заполненная обломками породы и лавами. Поверхность опускается, приходит море – слабая попытка завоевания земли огромным южным океаном. Этот океан, Палеотетис, будет существовать еще долго, пока не исчезнет совсем. Из мелкой морской воды торчат группами безлистные сосудистые растения трехметровой высоты.

Время разгоняется и раскаляется, направляется в другую сторону, как отраженная взрывная волна. Мозаично меняются фрагменты рифта, древнего и безразличного ко всему живому. В гуле плазменных волн исчезают десятки миллионов лет – один, другой, третий, четвертый. Это карбон, каменноугольный отсчет для растительного мира. Снова приходит морская вода, в ней ждут своего исчезновения колонии трубчатых водорослей, кораллы, кальмары, древнейшие иглокожие. В постоянном медленном пульсе породы прогибаются, их обломки оседают на дно. Двухсотслойная непробиваемая броня.

Здесь еще не скоро появится Донецкий кряж, а пока в этой гигантской чаше – земля бескрайних лагун и болот. Время остановилось, почти застыло в одном из шлифов геологической памяти. Желто-серая, гниющая жижа огромного болота – появляются и лопаются крупные пузыри. Низкая серая облачность, идет мелкий дождь. В жарком, сыром воздухе дышать можно с трудом. Дальше на юг – система небольших лагун.

Среди болота рощами растут высокие хвощи с игольчатыми листьями. У лагун на холмах 40-метровые деревья с гигантской листвой, растущей прямо из стволов. Желтой россыпью лежат на земле споры, размером с апельсин. После грозы в зарослях неподалеку часть иглолистных, похожих на щетки могучих деревьев сгорела. Один гигант упал, расколотый молнией и обугленный. Древесные стволы оккупированы лианами и удивительными папоротниками. Флора уже освоила семена, начала появляться первая хвоя. До прихода цветов еще множество циклов рождений и смертей, упорных слепых метаморфоз.

В этих душных, мокрых лесах один стрекот и клекот. Только спустя 100 миллионов лет можно будет услышать пение птиц. Влажный воздух наполнен вибрациями. Шевеление мокриц, многоножек, тараканов, пауков, скорпионов. Все они огромны, разной окраски. Над болотной поверхностью роятся стрекозы размером с грифа. Ползают уродливые чешуйчатые стегоцефалы, издают оглушительные звуки странные амфибии. Зеленая чаща скрывает грузные тела рептилий. Живущие здесь земноводные и насекомые – холоднокровные разведчики, упорные захватчики, подвижные агенты Пангеи. Далеко впереди глобальное похолодание, и вся буйная зелень во влажной кислородной капсуле обречена превратиться в каменный уголь. Исчезнуть, чтобы остаться как будущий источник тепла.

Дождь усиливается, болото словно вскипает. Слышен далекий гром. На участке земли без растений – большие лужи с серой и мышьяком. Тут же мелкие лужицы оранжевого цвета со странными подвижными кристаллами – ровные черные квадраты непрерывно сливаются и отпочковываются. Отсюда видно несколько более высоких холмов, голых, без деревьев, в окружении чахлых папоротников. На холмах – крупные, 40-метровые конические объекты. Вблизи они цельные, желеобразные, с равномерными темными вкраплениями по всему объему. Это похоже на полупрозрачный гель в форме прямого кругового конуса.

Конусы находились здесь на протяжении десятков миллионов лет. Затем исчезали, после появлялись снова. Когда тут забурлила жизнь, она избегала приближаться к объектам. Растения не подбирались ближе, чем на 300 метров. Насекомые, амфибии даже не направлялись в ту сторону.

Нельзя сказать, что это присутствовало здесь всегда. Оно то возникало, то пропадало по неведомому графику. В тектоническом дроуне под неровный ритм разрывов и складок земной коры. Среди аномальных впаиваний и движений пород. На островах мелкого моря и поверх твердых безводных массивов. Как фантазм нереализованного супервулкана: недоразвитое геологическое смещение, высокие горы не поднялись, гигантский океан не пришел. Кряж разрушался и расширялся непрерывно, исчезали рифы и мели, от моря осталось только меловое кольцо.

На этом волнистом плато было что-то, не оставлявшее следа. Люди не входили в его планы, но всегда подвергались его воздействию. В глубинных конических пустотах карбонного слоя хранится ужас. Избежать его невозможно, если подобное притягивает подобное.

 

2.

Начало сентября 2014 года, восток Украины, Луганская область, Лутугинский район, то же место. Все еще летний зной, безветрие, небо в редких облаках. Травы выгорели на солнце, ближе к разбитой дороге выжжены степными пожарами.  Пепел разнесло на десятки километров. Зеленеют только акации в посадках и жесткие кустарники на невысоких грядах, в местах выхода пород. С северной стороны доносятся залпы и взрывы, их много. Оттуда вверх поднимаются нечеткие конусы дыма.

У дороги двое копают глубокую яму – в человеческий рост, два на два метра. Дальше, метрах в ста – недостроенный блокпост. Два крупных бетонных блока, косо брошенные на обочине. Время от времени копающим в лопаты и ноги отдает гул земли.

Это пара солдат с невыразительными прокопченными лицами, им где-то по 25 лет. На них разная форма, старого и нового образца, без опознавательных знаков. У края ямы грязная спортивная сумка, два АК-74, пара бронежилетов. Один солдат по паре досок, скрепленных планками, выбрался из ямы и полез в сумку за новой пачкой «Примы». Слишком близко посаженные глаза, низкий лоб, крупная челюсть. На предплечье некачественная и выцветшая татуировка – скорпион.

Оба вымотаны, с недосыпом, разговор с самого утра не клеился. Только перекуры и вялый обмен фразами.

– Память на имена слабая, тебя как звать?

– Серега. Я помню, ты Саня.

– Давно тут?

– Полторы недели.

– Я больше. Сам откуда?

– Из-под Пскова, Уда.

– Мы пскапския…

– Че?

– Ды так, из фильма одного старого. Я в Хорье родился, а жил в Урсусе.

За все время с утра это почти весь разговор. Тот, что поменьше ростом приложил палец к ноздре, высморкался, обтер руку о штаны. На кисти – грязный, засаленный пластырь.

– Заебался копать. Это что – орудийный будет?

– Да хэзэ, дали размеры, ройте и все.

– Слышь, а до города сколько отсюда?

– До Лутугино? Может, километров 7.

– Ох и грохочет. Это укропы?

– Не, их вчера за городом там, колонну расхуярили.

– А, на станции?

– Не, там нет станции, просто переезд, железка.

– Ну, погнали дальше копать.

– Щас, отолью и спущусь.

Пластырь слез по доскам в яму, Скорпион стал на краю с половиной сигареты, вытирая со лба липкий пот. Прошло совсем немного времени, пять минут, может десять. Что-то изменилось, как будто пропеченный воздух стал гуще, а звуки работающих РСЗО отдалились, смазались. Из ямы донеслась серия лающих кашлей, они заканчивались тонким, пронзительным визгом. Чем-то остро, тошнотворно завоняло.

– Эт че за хуйня?! – Скорпион таращился в яму, потухший сигаретный бычок выпал изо рта. – Че блядь за…

В яме шло движение. Почти все дно занимало длинное, изогнутое, трехметровое тело. Оно было белесо-желтым, блестящим, гладким, к нему не прилипала мелкая глиняная крошка. На теле были четыре тонкие суставчатые конечности с лапами в форме узких уродливых ладоней. У существа было лицо – одновременно старушечье, младенческое и как у тяжелого алкоголика. Из очень большого беззубого рта раздавалось покряхтывание с финальными резкими визгами.

Пластырь лежал в яме, наполовину придавленный мощным, словно литым бледным туловищем. Тварь резко вскинула лицо в сторону Скорпиона и странным, сиплым, утробным, свистящим голосом отчетливо произнесло:

– ХТО НАДА?! ХТО НАДА?! ХТО НАДА?! ХТО НАДА?!

Передние лапы сильно и ловко порвали одежду на Пластыре. Он слабо стонал, обе ноги были сломаны, из носа текли сопли. Все было настолько неожиданным и ошеломляющим, что остальной мир перестал существовать. Скорпион стоял, как парализованный, забыв про лопату, автоматы. Не мог отвести взгляда от существа, начавшего конвульсивными рывками заглатывать Пластыря целиком. Хрустели кости, текли телесные соки, тварь быстро распрямлялась, со стен ямы осыпались куски глины.

– ХТО НАДА? – рот существа уже был свободен, взгляд мелких черных глазок вцепился в солдата наверху. Тот не мог сдвинуться, по подбородку текла слюна, из глаз – слезы. Существо, не меняя положения, быстро плюнуло в лицо Скорпиону темно-желтой слизью. Жертва почти сразу обмякла, упала на колени и, как большая кукла, рухнула вниз.

Существо раздраженно хмыкнуло, заклекотало, проводя ладонью по сползающей с лица солдата коже. Затем стало быстро разрывать военную форму. Прошло минут пять, может десять. Тварь в яме, среди луж крови, тряпок и ботинок распрямилась, высунула лицо наружу. Посмотрела на дорогу, степь, а затем выплюнула на траву мокрый, засаленный пластырь.

 

2014–2022

 

 

КОНКУРС АНТИВОЕННОГО ДЕТСКОГО РИСУНКА или ПОДВИНЬСЯ

 

Заслуженная преподавательница в уродливом синем платье голосом, привычным для нее и неприятным для многих крикнула в микрофон:

– Краевой конкурс антивоенного детского рисунка объявляется открытым!

Молодая учительница начальных классов скомандовала первоклассникам встать по местам и достать листки с заготовленными заранее рисунками.

– Валера, подвинься, – учительница сама подвинула растерянного мальчугана в его предпоследний квадрат. – Так, каждый рисует то, что у него на заготовке. У всех есть наборы с мелками. Начали!

Девочка в светлом платье на самом крайнем месте сосредоточенно смотрела в асфальт перед собой. «Не помню, как ее зовут. Из параллельного класса, – подумала учительница. – Чего она тормозит?» Девочка шмыгнула носом и приступила к рисованию.

С заготовками рисунков все было в порядке: военные и гражданские с цветами, голуби, корабль с солнцем и облаками, планета с радугой, дерево, дети на качелях, короткие фразы и т.д.. Погода хорошая, тепло, сухо. Площадь ограничена с одной стороны сквером, с другой обелиском Победы и елками, с двух других жилыми пятиэтажными домами.

Учительница прошлась вдоль вверенного ей сектора, остановилась возле пухлого младшеклассника:

– Не миртвое, а мирное небо. Исправь.

У девочки в светлом платье был квадрат рядом с тротуаром и домом. Она рисовала уверенно, быстро, увлеченно, почти не глядя в лист с заготовкой. Мелки выводили на шершавом асфальте: синее небо, сад с большими цветами, зеленая трава.

Над площадью включили музыку. Детский инструментал на четыре четверти, бодрый, с акустической гитарой и металлофоном, с беспечной синтезаторной мелодией. Официальные лица у обелиска осторожно переговаривались о своем, остальная немногочисленная публика заскучала.

Девочкин рисунок развивался: из высокой травы в саду взметнулась изумрудная змея, хватая зубами желтую бабочку. Сбоку в змею впилась клыками апельсиновая лисица. Лисий хвост пожирало нечто косматое, похожее и на волка, и на медведя, и на шерстистого динозавра. Вот в чудище снизу вонзал большой шуруп бело-синий робот с крыльями и реактивным двигателем.

Девочка работала мелками вдохновенно, стремительно продлевала живописное полотно вниз, как ткацкий станок. Учительница пока не заметила этот видовой отбор, она была на другом краю конкурсной площадки.

В квадрате у девочки уже не осталось свободного места. А нужно было нарисовать сложный электронный прибор, контролирующий робота, затем человека в красном костюме, взрывающего прибор динамитом. И она стала рисовать уже на узком тротуаре, пятясь назад, ловко перехватывая мелки.

Учительница заметила неладное и трусцой бежала в сторону девочки. Одна из новых туфель натерла ступню до крови, пришлось перейти на спокойный шаг. Девочка покрыла тротуар роем фиолетовых вирусов, похожих на осьминогов и на морские мины. Наконец, она уперлась задом в стену кирпичного дома. Толкнула задом фундамент. Рисунок не был закончен, это только начало. Девочка обернулась и посмотрела на кирпичную кладку.

– Подвинься! – громко сказала она, перенесла вес на левую ногу и правой лягнула дом. Сверху посыпалась цементная пыль.

– Подвинься!! – следующий удар был сильнее. Здание начало валиться назад, рухнуло, поднимая пылевое облако, осыпая кирпичами двор. Крыша упала на гаражи. От грохота в небо взмыли перепуганные голуби.

Серая взвесь была похожа на густой туман. Внутри с трудом различалась площадь, людские фигуры, фонарные столбы. Музыка стала глуше и прекратилась. Девочка продолжала рисовать, но уже было не разглядеть, что именно.

 

* * *

Агентство Loomgerdt. «Крупные разрушения с участием шестилетнего ребенка. Величина ущерба, а также наличие жертв уточняются. На данный момент известно, что инцидент произошел в городе V. Причины и подробности выясняются.»

Чат «Фланирующий V». «Noname Колян: Спрашивают, че ваще происходит. А происходит какой-то ппц. Квартал возле Героев Цоколя полностью сровнен с зимлей. Облако стояло серое, люди побежали. Дома как доминохи попадали. Там конкурс кокойто делали для школьников у сквера. Народ, а может это война?

Курису Макисэ: Х-ня война, главное маневры

Палпон: Офигеть малолетки разбушевались.

Старая Сепарша: Разрушения страшные, никто ничего как обычно не говорит, все же надо согласовать. А в чате сразу молокососов набежало со своим юморком тупым. Засирают все вокруг себя. Если у нас бардак, то при них и этому бардаку придут кранты. Что по погибшим, кто в курсе?

Курису Макисэ: Старая Сепарша: Старуха закройся, иди обратно в свою духовку и там душни. Песка тут насыпала. Гудбай, бумер!

Neftesos: Пишут 6летка что-то натворила, что район рушится. Возможен теракт диверсия. Даю источник.

ZaКоzла: я только оттуда, там связи нет. Полная жопа. Я такого никогда в жизни не видел.»

Агрегатор трип-репортов CAAC NASTAL. «Очень кратко опишу свой неудачный опыт. Будет бэд-трип-репорт. 2-V-O, вроде должно было быть что-то сибирьно-шульгинское, на красивом. 7 мг перорально не дало ничего, кроме непоняток. Через время взят вес 20 мг. По слухам, если больше 25 – идет блев дальше, чем видишь и на том вся сиеста. В течение первого часа было плотно: от легкого тремора до глубинной паранойи и адреналина. Нельзя расслабиться, все напрягает, судороги, мрачные визуалы, короче говоря, ад с пытками. Мучений на 4 часа, после эффекты медленно на спад. Пришлось выпить разбавленного спирта, чтобы быстрее прошли остаточные явления. Не юзайте непонятное, типа вот этого 2-V-O. Может, оно военное? Но тогда однозначно для противника, ибо морально и психически убивает.

Мне привиделось где-то в середине путешествия, что я – это целый город, в котором происходят какие-то мучительные события, но они незаметны. А затем что-то типа ребенка или мухи, или какое-то подобное существо начало просто сносить городские постройки, мосты, склады и т.п.. Когда отлежался, полез в новости и там прочитал об этой школьнице с конкурса. Как она дома сносит и продвигается по городу, как каток, но вместо асфальта оставляет панно, нарисованное мелками. Эти разрушенные районы, прямо как из моего бэд-трипа. У меня волосы на жопе зашевелились.»

Пресс-служба городской администрации. «Сегодня утром в районе Цокольной площади во время проведения конкурса антивоенного детского рисунка среди учащихся младших классов нескольких городских школ произошло ЧП. Начался обвал нескольких зданий и прилегающей инфраструктуры по причине непредвиденных геологических нарушений. Жертв среди населения нет, жители близлежащих районов эвакуируются, на место прибыли бригады. Спасатели действуют в штатном режиме стихийного бедствия. Движение транспорта в близлежащих районах ограничено.»

ТГ-канал Свободное Дно. «Власти никогда не скажут вам всю правду. А она в том, что маленькая девочка начала разъ…вать город в труху. В это трудно поверить, но это факт, есть множество свидетелей. Человеческих жертв, кажется, нет. Продолжается эвакуация народа, вывозят за город, к военной базе. Военные уже контролируют, чтобы никто не совался в зону разрушения. А оно продолжается до сих пор. Упало уже 15 домов – по 5, 6 и 9 этажей, снесены гаражи, пара магазинов, котельная, путепровод. Никто пока не знает, что делать. Армия и нацгвардия не могут подойти ближе – плохая видимость и непрерывные разрушения жилмассива. Ну и действует железный закон: солдат ребенка не обидит.»

Варик Озанян, оппозиционный политик в изгнании, для ВВС. «Это настоящая антивоенная акция!»

 

* * *

Феликс Оттович Граде, геолог. «Никаких геологических нарушений в этой зоне нет, не смотря на заявления официальных лиц. В городе и окрестностях нет выработок, никогда не велись горнодобывающие работы. По инженерно-геодезическим данным грунтовых размываний подземными водами тоже нет. Отсутствуют утечки, постоянные вибрации техногенного характера. О природных пустотах в грунте никаких сведений нет, потому что их там нет. Под городом крепкие, устойчивые горные породы. Весь этот район с огромным запасом – в сейсмически безопасной зоне. Так что информация из мэрии, мягко говоря, не соответствует действительности. А если называть вещи своими именами, то нам впаривают Übervorteilung.»

Еван Рюин, тревел-блогер. «Я помню эти места, я там бывал проездом. Года 3–4 назад. Ничего сверхъестественного тогда там не замечал. Все очень обычно, как везде в постсоветской… постсоветском… постсоветских городах. Скучный центр, пара каких-то памятников вроде бы, спальные, рынок, условная промзона, заброшки. Никаких тебе красивых руин… Но город хороший, зеленый. Спокойный, много зелени. Люди тоже зеленоватые. И тихо так. Было.»

И. О. Подставня, член дворянского собрания. «У нас в собрании по стране 4 с половиной тысячи членов. В нашем городе дворян 12 человек, но фактически два. И оба мы проживаем в поселке Продолговатый, это в 3 километрах от города V. А поселок сформировался вокруг завода «Коммунист», который уже встал. И горожане всегда шутили – Продолговатый коммунист, мол. Но это не смешно. Отсюда все беды и нынешний бедлам. От коммунистического наследия, долгого и глубокого. И выход, господа, только один у нас. Это монархия. Причем, удаленно расположенная, чтобы было безупречное внешнее управление.»

Александр Гнидун, философ, остеопат. «Мы как нация прошли станцию невозврата. Чудесный ребенок открыл нам пугающий и полный надежды образ нашего будущего. Нам всем надо забыть недавнее великое прошлое. Омыться юной кровью и уйти в кустарники. Жить в навозных землянках, питаться земляникой и грибами-заберухами.»

Безудный Т. Т., инвестор, конспиролог. «Давайте посмотрим, с чего начался этот трэш. Там и с площадью Цокольной отдельная мутная история. Но посмотрите на обелиск Победы. С ним что-то не то, сто процентов. Он выглядит так, как будто мы не победили, а долго подготавливали диверсию, затем устроили провокацию, ловко пересрали всех и взяли куш. Нет, это, конечно, в определенном смысле победа, по факту. Но с обелиском все не так однозначно. Похож он на монументальный фак. И таких факов в разных городах полно. В каждом можно найти без фонаря. И через эту всю мутотень нам транслируются чуждые ценности. Типа налоговых ставок.»

 

* * *

Арнольд Исаевич Хук, адвокат. «В руинах лежит уже полгорода.  И эта необъяснимая деструкция продолжается все дальше. Почему до сих пор ни у кого не возник очевидный вопрос: что с мелками? Почему разноцветные мелки – из воска и красителей, 12 цветов, Костомоловского комбината – до сих пор не закончились? Девочка рисует и рисует без пауз. Следующий вопрос. Как фамилия школьницы? Кто ее родители? Что известно об этой семье? Масса вопросов, на которые нам пока так и не дали внятных или каких-либо других ответов. Я пока даже не говорю о правовом аспекте всей ситуации. В юридическом поле мы столкнулись с беспрецедентным случаем. Он выходит за рамки форсмажорных обстоятельств.»

Сайт «Социологический юмор». «В сети набирает обороты мем «Анти­военная Девочка», сокращенно АД.»

Новостной портал «Ленточный». «В Японии оперативно разрабатывается новое аниме под названием «Я начну разрушать мир с конкурса», в котором имеется главная героиня, школьница Куцику-кан (переводится как Разрушительница) – девочка с суперспособностями. Известно, что уже написан сценарий пилота.»

Сергей Зрадников, графолог. «Те несколько минут, которые сняла вебкамера на площади в начале детского конкурса, дают нам слишком мало материала для анализа. Пока камера не упала, на приближении мы видим у девочки в самом крайнем секторе самый обычный детский рисунок. Это природа, деревья, трава, цветы, небо, какое-то животное. На этом все. Манера рисования, характер изображения совершенно стандартные для ребенка этого возраста. Ничего сверхъестественного.»

Димитрий Парафрон, психиатр, Психоневрологический диспансер №13. «С точки зрения науки все мы конченые суки. Мы не уважали наших женщин, живущих в мире снисхождения и затрещин. Моральное саморазрушение достигло пика, и мы аудиально находимся в состоянии жопного крика. Посмотрите на рисунки душевнобольных, они не обязательно ужасны или мрачны, бывают просто не конвенциональны. Это вам не натюрморт с унитазом или машиной стиральной. Есть изображения птиц, портреты, звезды, целующиеся с чесноком. В них есть спокойствие и свет, как будто автор договорился с собственным поводком.

На детских рисунках может быть все то же, а взрослые – двуличные твари, в остальном они на детей похожи. Зачем устраивать соревнование, кто судьи и как велико по теме их знание? Они убеждены, что Бог – властный, скрытный мужчина, поэтому сужают всем горизонт до жопной морщины. В новой художественной акции может развиваться простота или сложность, но главное то, что жить с этим будет вам невозможно.»

Светлана Ляврина, пресс-секретарь ГУ МВД. «Девочка ученица 1-А класса школы № 23. Ее фамилия Буря, имя Анна. Родители – инженер и сотрудница городской библиотеки. Их местонахождение в данный момент не известно. Оперативными сотрудниками ведутся розыскные мероприятия. Других родственников не обнаружено. Классная руководитель находится в больнице с инфарктом.»

Зиновий Копошихин, краевед, глава общества «Извилистан». «Рисующий ребенок планомерно продвигается в восточном направлении. Так что разрушена только часть города, от центра на восток, полосой. При этом уцелел Родильный дом №13, расположенный прямо у границы зоны катастрофы. Интересно, что ранее на месте роддома, построенного в начале 60-х, находилось кладбище немецких военнопленных. Здесь неподалеку был лагерь, он существовал с 1945 по 1949 год. Строить роддома на кладбищенских костях – вписывалось в советскую идеологию. Это был как бы символ победы жизни над смертью в отношении 2-й Мировой войны.

Известно, что полностью уничтожен Продолговатый Коммунист, пригородный поселок. По словам очевидцев, при разрушении был случайно обнаружен просто гигантский склад контрафактного алкоголя.

Но самое интересное не то, что мелки вечные, даже не то, как пинком, толчком, ляганием рушатся многотонные строения и высоковольтные вышки. Самое странное то, что мало кто заметил – ночь не наступила, все это время длится день. Что в наших широтах просто нонсенс».

 

* * *

Б.Фуркалин

Сингулярность now

(отрывок из неопубликованной статьи для журнала Weird Drew)

«…Боязнь распада знакомой схемы и последующего дискомфорта, адаптации объяснима. Стремление к порядку, скрепленному ржавыми гайками предыдущей репрессивной машины понятно. Но именно на этой черствой одномерной волне появляются уродливые наросты – гибридные формы из припудренного новыми терминами рабовладения и сверхнадежного военно-надзирательного аппарата.

Мы не живем в Железной тюрьме, как сообщают печальные столичные оккультисты-гностики. Да, это темница, но она не железная, скорее, что-то вроде пульпы. Податливая, рыхлая и инертная смесь, она принимает импульс и медленно движется в заданном направлении. Послушно принимает форму, продиктованную усилием. Ее экспансия – равномерный наплыв на близлежащие потенциальные зоны. Колючая проволока и стальные жалюзи появятся на новой границе автоматически.

Но такая невольничья пульпа не только пленяет всех и все, не только корежит разум и сковывает тела. Она подвержена влиянию времени и странным законам, разрушающим ее структуру изнутри. Эта мерзость высыхает, под жаром длительности испаряя страдания живых существ. И, наконец, превращается почти в музейный артефакт, по типу куска пемзы или окаменелых фекалий мамонта. Но даже это не финал. В конце концов, аморфная тюрьма, слепленная когда-то из десятков гибридных заблуждений, становится плоскостью с абстрактным рисунком. Он изображает схему контроля, принцип владения, сущность страха и т.д.. Такая фреска структурно хрупкая, ее элементы держатся на ложных, подменных «ценностях». Этот объект обречен на самоуничтожение, аннигиляцию, устранение…

…Отцы-основатели были великими, потому что человеческая жизнь для них была пылью, а война и смерть – культом. Поэтому они снискали славу, при жизни. Но они проиграли этой жизни, как заглохший навсегда вулкан. Их деяния – написанная токсинами иллюстрация лжи и самообмана…

…Разуйте глаза, вы живете в нарисованном мире, построенном на идеологии, а глубже находится похабный балаган. Смотрите, детская игра с шиваистской мощью сносит с поверхности земли фиктивные города, потемкинские инфраструктуры, подменные страты и псевдосвященные конструкции. Мир как карикатура сминается, морщится, рассыпается в прах. Он не имел никакого веса, никакой значимости, а только оказывал влияние. Как гипнотическая карта несуществующей территории.

И если мы, отравленные и изможденные, разуверившиеся во всем и в себе, можем еще говорить о созидательном, просветленном творчестве, то не все потеряно, есть ничтожный шанс, малый просвет, последний вагон, заветная вероятность».

 

* * *

Творческий экстаз. Художественный транс. Юное сознание еще не тормозится грузом накопленной памяти, откладывающейся в алгоритмах опыта. Время как будто остановилось, впаявшись в зенит среди неба безоблачного цвета. Неконтролируемое дыхание. Язык высунут. Нос вспотел. Состояние редкого баланса между азартом и старательностью. Замкнутое переливающееся кольцо импровизации.

Кто ей скажет о поведении, кто накажет идти делать домашние задания? Кто посмеет отвлечь настолько занятого ребенка? Дитя занято окончательным палимпсестом, аннигилирующим навязчивые каракули прошлого. Продвигаясь на восток, оставляя разноцветное полотно. Уже чистые совершенные абстракции, равные только самим себе.

– Дом, подвинься!

– Столб, подвинься!

– Склад, подвинься!

– Мост, подвинься!

 

Строения разлетались в пыль, легкий ветер сдувал ее в направлении роста рисунка. Под ногами девочки было что-то вроде гладкой базальтовой плиты. Будто строения, магазины, конторы, переезды, АЗС, ЗАГС, цеха, хоздворы только слегка крепились к гладкой породе. Очень удобно рисовать.

Когда подвигаться было уже нечему и пространство освободилось, девочка ненадолго остановилась, поднялась на ноги, чтобы осмотреть часть автопортрета.

 

2022

 

 

БОМБА ПРОРОКА ИСАЙИ

 

Именно напряжение между двумя этими полюсами – неугомонным идеализмом, с одной стороны, и ощущением неминуемого рока, с другой, – и держало меня на ногах.

                                                                   Хантер Стоктон Томпсон

 

Удар в ухо был такой силы, что в голове произошел микровзрыв, в глазах потемнело, и я упал на правый бок. Бивший исподтишка молодой гражданин гопот не полностью удовлетворился победой. Я почти тут же пришел в сознание и зашевелился на асфальте. Он спокойно подходил ближе, раздумывая, как добить. Пока он составлял оперативный план, рядом из ниоткуда выросла мощная фигура. Гопоту двинули в висок, врезали по лодыжке, схватили за ворот и отштамповали два усиленных прямых в нос. Затем помогли прилечь, сказали пару назидательных, слегка вдавили лицом в тротуар. Пока я поднимался на ноги, гопотское тело отволокли к стене дома, в тенек.

Все происходило у гастронома «Персик», первый этаж пятиэтажки, заведение сохранило название с совдеповских времен и антураж тоже. Внутри аура застоя, витают запахи ГОСТов и образы трехлитровок с березовым соком. Сибилла, тебе бы понравилось это название – «Персик», и глубже – тема продавщиц разной степени фруктовости. Снаружи скамейки, вымерший стихийный базарчик, точка сборки местных парней.

Так я познакомился с Халком. Я его спросил, не слишком он втащил чела в зону ответственности, подсудное дело, морду размягчило в кровь. Нет, говорит, он побоится да и ему не по понятиям. Отбитый гражданин отползал во дворы, все покрытые зеленью. Халк – потому что он был зеленый. Не весь, волосы покрашены в темно-огуречный цвет, оттенок коры, а не мякоти. Сам очень крепкий, сколько-то лет в регби, спортзал в подвале рядом с домом. Сидел, как обычно у «Персика» со своими, скучал. Услышал от меня убедительные доводы в пользу анархии, увидел коварный хук справа от не местного гражданина гопота. Вскипел и перелился через край.

Мы немного обсудили живые темы движения, так родственно встретить радостную душу. Дорогой сердцу анархо-индивидуализм, постколониальный фронт, постлевые сигналы, местный DIY, невозможность анархо-ополчения, эко, попы, эко-попы, проблемность БДСМ, эльфы, Революцiйна дiя на войне, гонконгские побратимы и chinazi, специфика иллегализма, диджитал проекты. Я воодушевился, на некоторое время мне полегчало, взрыв от хука что-то утряс в мозге. Но ненадолго, диктат физиологии слеп и туп. Я просто спросил, заметно, что мне не супер? Халк сказал, что вообще-то да. Попрощались и я ушел, увидеться шансов много, живем неподалеку.

В голове периодами пульсировало, это давняя моя тема, год, как минимум. Ухо горело теплым светом очага. Мозг, конечно, не бомба, не тикает, но все же имеет принцип замедленного действия, в финале не взрывается, а останавливается.

 

* * *

За окном привычный летний пейзаж, крайне вяло шевелящийся город. Шизофрения сезона: жара-жара-жара, прибивающая к земле, ливневые дожди, вредные для репутации коммунальщиков. Оконные стекла заклеены прозрачным скотчем крест-накрест, по христианской традиции. И обязательно простые металлические жалюзи, они надежнее занавесок. Тут важно, каким ты уйдешь или спасешься – порезанным, иссеченным или цельным. Логистика телепортированных объектов. А какой у тебя дом – панель, кирпич, уже не важно, какой есть. Тему подвалов не беспокоим. Хотя андеграунд в нашей крови, вечная беготня под землю это упадничество. У нас же – подъемничество и зигзагообразная миссия. Мы – это я и мои вяло множащиеся мысленные конструкции, зажатые между энергией оптимизма и тяжелым грозовым фронтом предрешенности. Не люблю прилагательные, зато они от меня без ума, липнут, пристраиваются, прикладываются, вегетируют, сопутствуют.

Включились сирены, в приложении телефона тревога, мне нужно прилечь восстановиться, голова гудит после контакта с жертвой системы. Может быть шум, работа ПВО, странно искаженное извилинами домов эхо. Все может быть. А моя невралгия будет, есть и была точно. Сорт мигрени, приходящая и уходящая без графика не острая, а жгучая локальная боль. Хочется назвать это по ощущениям – блуждающим нервом. Но нет желания совершать блуд с доказательной медициной и ее матерью, властной фармакологией.

Существуют в позднем антропоцене рычаги воздействия. Загадочные и красивые внешне ανακούφιση, мне нравится, как звучит это у греков, «анакоуфиси» – то, что облегчает мученичество тела. Для души – «диафотиси», но тут намного больше запрещенки. Поэтому я иду законным путем, а для поддержания благодушия надо только, чтобы меня никто не беспокоил. Чем не национальный принцип?

Гиппократ считал, что мигрени – результат гимнастики, бега, ходьбы, прыганья, какой-нибудь другой необычной суеты или неудержимой эротомании. Вычислили людей с оргазмической мигренью, она может приходить до, во время и после. Вот это подарок. Но ни физкультура, ни сладострастный переклин – не моя тема, не мой репертуар.

С разным рвением рекомендованы в моем случае: сульфонанилиды, ингибиторы диаминоксидазы, тизанидин, даже бензодиазепины. Но я не увлекаюсь таким коллекционированием, особенно, если почерк медработника неразборчив. Я обхожусь без препаратов. В моей жизни важно устранить не симптомы, а причину – голову. Для этого у меня есть задача, миссия, цель. Суицидник – не обо мне, я очень живучий обреченный.

Где-то далеко громыхнуло, не понять направление, сегодня мне не до того, получил в бубен за всю анархо-музыку, лежу недужно. Надо поспать, новости, объявления, планы – все после. Не нужны Фантас с мозголомством, Фобетор с серийным хоррором, Морфей с левыми приключениями. Пусть будет только отец их, благосклонный, дающий глубинный отдых и покой. Чтобы вместо сюра и похождений была пустота с бегущей строкой: «Гипнос – – Гипнос – – Гипнос – – Гипнос – – Гипнос – …»

Провалиться мне в дремоту на этом месте, если я не нуждаюсь в рекреации. Скорее из долины ракетных обстрелов в темноту за Онейрогорском. Лежу на правом боку, оберегаю попранное ухо.

 

* * *

День начался по плану, с борьбы с муравьями. Место боевых действий – входная дверь, снаружи, на площадке. Я бы не трогал этих мелких черных букашек, завидовал бы на расстоянии их слаженности, неугомонности. Уважал бы дистанционно – в них не брезговали воплощаться Индра и Зевс, они дали название греческим мирмидонянам, которые брали Трою с Ахиллом. Ну и вообще, этому виду 100 миллионов лет, тогда их головы украшали воинственные рога.

Я бы жил, как жил, но эти безрогие суетуны решили оккупировать мое жилье. Места под небом им было мало, проделали большой путь, выбрали именно эту квартиру из всего подъезда. Не лезли бы – не выхватили бы. Чем не национальная идея. Но я понимаю, что их могли взбудоражить нездоровые сигналы снаружи, тряска земли, взрывные волны, грохот, общая тревожная атмосфера. Тут они превращаются из захватчиков в беженцев. Поэтому дихлофосом я обрабатываю периметр только моей двери, сдув разведчиков на пол. Ни на одного не распылил новую формулу инсектицида, смерть без запаха, нервно-паралитический токсин, фосфорорганическая кара.

Сопутствующие потери будут, у тех, кто все-таки ломанется в психическую атаку на райские врата. Остальным лучше уйти, успокоив самых буйных штурмовиков, угомонив разведку, уломав начальство. Я плохой пример превентивности, иду на меры, когда противник уже приполз всем поголовьем. Все происходит почти в полной тишине: шипит аэрозоль, я беззвучен, как алгонкинский охотник. Мои земли у Великих озер, имя мое Муравьиная Труба.

Но многоквартирная тишина невозможна: где-то за углом, у лифта щелкнул дверной замок, разъехались дверцы подъемника. Новая встреча двух подъездных соседок, больших любительниц бытового речитатива. Обе матери-одиночки около 30, из тех, что скажут, а после подумают. Привычно обывают всех вокруг, а пока я невидимый и беззвучный стою с пиперонилбутоксидной бомбочкой в руке, они вдруг решили спеть в бетонных сводах шлягер о моей персоне.

Обе они очень похожи. Внутренне. Даже, если дома они питаются одна гудроном, другая чужими бета-волнами, а вместо сердца у них стимпанковая скороварка и окровавленный чоппер – мозг у них совершенно одинаковый по вместимости и реакциям. Они давно могли бы уже съехаться и жить совместно, бостонским браком. Вот там и выяснилось бы, кто будет доминировать, а кого устроит соглашательство. Но пока их дуэт в равном распределении рисует мой образ. Мне не интересно, что они обо мне конструируют. Я такой, какой еду – к себе и дальше. Но любопытно, как эти гражданки отфильтровывают мою личную информацию.

– Этот, из 160-й квартиры, видели, в какой-то драке участвовал, прикинь.

– Та ты шо. Как его, Сеня, чи как-то, Саня?

– Не. Имя такое, знаешь, редкое… Типа, как из Библии. Стой, сейчас вспомню, стой… Не Саня точно, нет… Исайя или типа того.

– Кааак?

– Ну а шо. Так-то он не сам себя назвал, родители постарались. Ты бы так ребенка назвала своего?

– Та я б и чужого не назвала, ха-ха. Так он недавно тут жить стал, в родительской квартире, я их помню. Я, короче, сюда переехала, а они через полгода съехали.

– Они то ли на дачу куда-то, то ли за границу уехали как беженцы. Не знаю. А от него нифига не добьешься, говорит странно.

– Я знаю, что он ходит в эту, в волонтерскую организацию. У нас на районе, поняла?

– Ну, не представляю, как они там с ним имеют дело. Он же ку-ку, кукуха поехавшая, короче.

– Та ты шо. Серьезно? Не, ну я замечала тоже. Но так-то вроде нормальный, в смысле не буйный. Кто щас полностью нормальный, вон сама на таблетках этих, успокоительных. Это ж беда, молодой еще.

– Да, знаю, он раньше контент-менеджером работал в компании, по интернету, короче.

– Так а шо он один, не семейный?

– Там история. Жена и дочка у него пропали, в общем, на оккупированной территории. Говорят, перед самой войной поехали туда к родичам. Их там шо-то на бабки кинули, развели де-то. А потом связь с теми краями прекратилась. И ничего больше не известно.

– Ужас. Вот это у него мозги и поплавились на этой почве, сто пудов.

– Ты дальше слушай. Как у нас замес этот с обстрелами начался, в его квартиру снаряд попал. Он чудом выжил, контузило. Прикинь, ты бы не тронулась от такого? Ну и все, может, он даже на дурке на учете теперь состоит.

– Ну нифига себе. Так а шо там за драка, куда он влез, ты говорила?

– Да хрен с ней. Слушай новости, вот только что на канале выложили, читаю… Сводка по утренним обстрелам… 6 человек погибших, среди них мальчик 10 лет. 18 человек получили ранения, в том числе 73-летняя женщина. Ракетный обстрел… так, прилеты парковка возле ТЦ, горел жилой дом, хозяйственные постройки, частично разрушена школа… Свет, пацану 10 лет. Господи, какой пиздец.

Муравьи отступали, некоторые были в ядовитом бреду. Один отравился и упал, скрючившись черным комочком на сером полу подъезда.

 

* * *

Мои соседи по планете и по подъезду. Света и Вероника, детей их зовут Кира и Антон. Я не наблюдательный, я подмечающий. Вот пахнет свежей краской, значит, кому-то хочется жить, завтра или сейчас снарядом разнесет жилую ячейку, но что теперь – не обитать ярко? Соседки взяли в оборот заимствованное «так-то», оно кажется им красочным, круглым, жвачным. А зря, оно далекое, чужое, параноидальное. Гарантированный осколок чуждой речи, язык зауральских моховиков-берестовиков. «Так-то мы и Юнгера читали с Агамбеном, но лучшее я те щас всеку туеском.»

Чтобы не выпотрошиться из реальности, я правда хожу в районный волонтерский центр, делаю это своими ногами, пошагово. Там занимаются перемещенными лицами, потерявшими жилье. Я же перемещен настолько вдаль, что в этой глубине сансары нуждаюсь не в помощи, но в поиске. Я ищу повод. Но о нем в другое время.

Что насчет кукухи, тут все четко. Аристотель считал кукушку и ястреба – разными формами одного оборотня, скрытного, молчаливого, живущего, где ему вздумается. Например, в настенных ходиках, где удобно отложить яйца раздора, скорби, разорения. Раньше я был просто оригинальный, а потом стал сильно в себе. Диагноз мой относительно прост: дискластуальный монопсихоз.

Такое заключение с помощью англоязычного переводчика Вахтанга мы безвозмездно получили по видеосвязи с заокеанским психиатром по имени Манлей. Диагноз из западного полушария, передовой, перспективный. Официально он начнет использоваться в течение следующего года. Здесь, где сильна глухота к доводам авангардной психиатрии, ждать придется еще больше, а у меня нет на это времени.

Люди с отклонениями. Их отклонило в разные стороны ветром судьбы. Ветер запускают они, не правительства, не миллиардеры, не маги, не агрессивные метеористы. Они не отсюда и не здесь, но дуют сюда, чтобы возбудить муравейник. Вдуть букашкам аэрозоль, не пустить к райским вратам. А граждане уже отклоняются по своей сути – в темную или в светлую сторону, с миллионом полутонов. Темное отклонение обычно чаще всего у тех, кто на старте получил плохие карты. Но я безмерно уважаю людей, родившихся, выросших в плохой компании, но сохранивших человечность и доброе сердце. Это титаны, настоящая опора для ближних, для светлых начинаний. Они правильно отклонены. А эти, из серого спектра, жмут на гашетку, чтобы убить Киру, Антона, Свету, Веронику.

Обычный местный психиатр слушал меня внимательно и равнодушно. Его не впечатлил мой пестрый хардкор: чтобы остаться в себе, я вынужден симулировать сбой нервной системы, которая пострадала от симуляции психоза, возникшего спонтанно на базе нежелания оставаться в себе. Симуляция симуляции псевдосостояния, которое только в конечном итоге, системно дало всю симптоматику.

Мне не нужна была справка, группа, я не косил, просто хотел непредвзятую версию специалиста. А получил ноотропил как манну и мину при плохой игре. Поэтому пришлось ходить обычной шпионской пешкой. Провел нехитрую разведку, зашел в магазин велотренажеров, познакомился с директором. За беседой об устойчивости, плавности хода, тяжести маховиков, преимуществах электромагнитных систем, индукционных тормозах, регулировках, мультимедийных опциях я положил глаз на космическую бандуру за 70 тысяч гривень. Мне одного седла от нее хватило бы для лучшего тонуса. Продавцов не было, я это знал, на фразе «классный американец с дублированной консолью» я сменил тему на причины, по которым Вы не работаете по специальности, а пошли в малый бизнес.

Он быстро догадался, что я заметил на стене старое фото – он с одногруппниками и дипломами медунивера, сзади кафедра психиатрии. Но все было намного глубже, моя смелость тому доказательство. Я умею убеждать. Мне нужен именно не практикующий спец, не замыленный, чтобы пациентность не зашкаливала. Так мы и пошли на парковку, беседуя о моем случае, а магазин закрылся раньше срока, война дружит с другого рода фитнесом.

Шли неподалеку от развороченного взрывом павильона «Все для дачи», кусок головы садового гнома не заметили при уборке, теперь он прятался в траве под липой. Мой гордый дискластуальный монопсихоз не был нужен продавцу тренажеров, поэтому я сразу перешел к делу. Поскольку мы не в кабинете на приеме, от оплаты Вы отказались, беседуем на ходу, до парковки близко, суть вот в чем. Я ищу свою личную бомбу, ну или снаряд как встречу с судьбой.

Он посмотрел на меня круглыми глазами. Так заблудшая овца смотрит на заговорившее с ней пугало посреди поля. Директор подумал и ответил мне веско: идите туда, где военные, ближе к складам и тому подобным стратегическим объектам. Хотя лучше не надо, близким Вы нужны живым, все обязательно наладится. Я ответил, что военные и склады – вариант отсеян, это будет не моя бомба. Но спасибо, я мало кому доверял свою тайную цель.

На парковке мы попрощались. Его звали Даниил, отчество не запомнилось, оно для мирного времени. Мог быть вообще позывной, гражданский позывной. Мозго-Лев, например. Сильно пахло разлитым машинным маслом. Почему-то это вызвало аппетит. Впервые за долгое время захотелось есть. И тут же вернулась яростным приступом невралгия.

 

* * *

Не помню, как добрался домой. Автоматизм биосистемы все же ценный параметр. Сибилла, надо было написать тебе о гномьей голове на газоне среди масляного аромата, но я отложил на потом. Бытовые дела, проверка тревожного рюкзачка, он фиолетовый, успокоительного оттенка, запас воды, осмотр муравьиных подходов. Затем оцепенелый думскроллинг, заедание консервированными овощами.

Наутро поездка в маршрутке на работу. Я тружусь полдня на небольшом складе детских игрушек. Семейные связи, родительские ученики взяли на гибкий график, все не по специальности, все с трудовым отклонением. Сейчас этот склад из той же категории, что тренажерный магазин – на грани закрытия, если раньше не вмажет ракетой.

Цыплячьего цвета «Богдан», без бортовой рекламы, с бурым пятном на крыле. Среди пассажиров – знакомый гражданин гопот, пораженный в правах у «Персика». Встретились взглядами, его нос все еще распухший, губа тоже, веко успокоительного лилового оттенка, в глазах опаска. Только водитель переключил радиостанцию – страшно громыхнуло, непонятно откуда. Автобус дернуло, все в салоне присели, согнулись, закрыли головы руками, сумками. Маршрутка остановилась, не доехав до остановки метров 20. Водитель с матами открыл двери, пневмопривод жалобно провыл.

Вышли на дорогу кто с чем: обсценная лексика, восклицания, молчание, рефлекторный кашель. Дым и огненные языки неподалеку, по ходу движения и слева, на той стороне улицы, сразу за первой линией домов. Все действовали по своим четким программам, кто звонить близким, кто бежать подальше в любое укрытие, кто рысцой к месту обстрела на помощь. Никто никого не винит ни в чем, все разные и все в одной лодке. Чем не национальная идея. Сегодня ты окажешься полезен, завтра кто-то другой.

На ходу слышны ошметки фраз, «блядина», «120 миллиметров», «нет, что-то другое», «тут еще прилетов не было», «Градом ебаным», «Санек, бегом». Осторожно бежать минут пять. Горит какая-то будка, может, насосная станция. Большая часть угла пятиэтажки разбита, разрушение мощное, сильного огня нет. Жильцы выходят, тех, кто пришел не подпускают, но это не действует. Дым, пыль, много пыли и еще пыль, взвешенная в воздухе мутным столбом, звуки автосигнализции. Доски, балки, куски стены, перекрытия, видно раненых, видны уцелевшие, очумевшая кошка, шокированная собака, копоть, кого-то громко зовут, вываленный бывший быт, дымящаяся какая-то пыль, мелкие стекла, снаряд был не для меня, невралгический выстрел за ухом, серая от пыли кукла в куче мусора, нет, не кукла, ребенок лицом вниз.

 

* * *

Лето всегда проходит. Как и все остальное, но какой-то особенной проходимостью. Обещает достаться всем, но в итоге не принадлежит никому. Никому не интересен мой внутренний монолог. Мир полон экспертов с той же проблемой. Но это не монолог, это работа самописца яркой травмы, запрограммированного пульсирующей болью.

Несколько раз невралгический импульс в затылке или над виском совпадал со звуком взрыва. Это было совмещение двух схем, внутренней и внешней, обещание большого резонанса, намек на вовлеченность. Они могут знать об этом, догадываться, координировать, улавливать.

Звуки взрывов, бомбы, снаряды. Все стали называть это «прилет», «прилеты», «прилетело». Нет!!! Попадание, попало. Точное, прямое, случайное. Удар, атака, с целью уничтожения, угнетения, упугивания. Точка У, Искандер, Калибр, Х-22, Х-32, Х-35, Х-101, авиабомбы, Ураган, Град, Смерч, С-300, Пион, Тюльпан, Гвоздика, гаубицы, минометы. Можно научиться разбираться в их акустическом сопровождении, в характеристиках урона, ущерба, убиения. Можно хорошо разбираться в них, но они разбираться ни в ком не будут. Будут только разбирать на фрагменты, расторгать на части, устранять совсем.

Взрыв – если рядом, то раз услышав, уже никогда не забудешь звук. Это навсегда. А когда прямо и точно, не услышишь ничего, вспоминать будет некому. Они находятся далеко, в недоступной параллельной вселенной, в чудовищном антипространстве. Но оттуда влияют, болевыми всплесками в голове, оглушительными вспышками снаружи. Мне нужно написать письмо, скорректировать свою цель, пока она не распалась на беспомощные потуги.

 

* * *

Имейл двухнедельной давности. «Здравствуй, Исайя! Попробуй собраться с силами и ответить на это письмо, если будет возможность. Почти месяц не было от тебя известий, не считая короткого привета и утешения в Signal. Надеюсь, с тобой все хорошо. И хорошо, что твои родные не настолько далеко уехали, к ним можно съездить, можно просто созваниваться. По крайней мере, вы в пределах одной страны. Конечно, в EU им было бы безопаснее, но понимаю их тревоги на этот счет. Никто никогда не знает, как долго продлится война.

Что слышно об М&М? Удалось что-нибудь узнать? Пожалуйста, не теряй надежды.

Представляю твое вероятное расстройство из-за невозможности продолжить арт-действия, выехать за границу, изменить что-либо. Твоя выставка здесь в начале прошлого года была более чем успешна, на мой взгляд. А я в этом разбираюсь. При простоте подачи – серия городских фотоснимков, короткие тексты, специальные звуковые треки – все выстрелило. Сработал и правильный выбор галереи. Но теперь, когда идут военные действия, все смотрится радикально иначе. Проект получил второе дыхание, выйдет на днях каталог. Он общий, у тебя там три разворота. Думаю, ты понимаешь, что стоило бы продолжать.

Надеюсь на твой ответ и последующее детальное общение. Если тебе сейчас нужны средства, дай знать. Теперь тебе причитается 4 тысячи евро. Серию приобрели, и это очень хорошо.

Непременно появляйся и пиши. И не терзай себя. Tutto andrà bene.

Ό,τι γράφει η μοίρα, δεν ξεγράφει η χείρα

Sibilla»

Я позвонил родителям, рассказал, что все нормально. Сказал так, как мне бы хотелось самому услышать подобное в старости. Ответил Сибилле, деньги нужны, почти перешел на аутофагию, фотокамера разбита, осталась в руинах. Все равно сейчас в городе снимать проблематично. Да, все будет хорошо, так устроена языковая реальность, нежная лингвистическая пена.

Сигналы воздушной тревоги, кажется, звучат весь день. Я не то чтобы на грани, это жестокая огранка изнутри. Через фейерверки невралгических приступов проступает новая цель, возможно, моя альтернатива. Я еле держусь. Но так я побеждаю.

 

* * *

Огромная, криво слепленная из высоковольтных вышек свастика с грохотом катится по зеленому полю, размеченному воронками. Она опутана проводами, как переплетенными жгутами нервов, они тянутся вслед за ней на километры. Все это шагами, рывками движется в сторону ядовитого заката. Лязг, скрежет тошнотворно уродуют слух. На кособокий черный силуэт страшно смотреть, можно порезать глаз.

Спать нужно головой на сервер, но только тот, что обрабатывает запросы онейроидной сети. Этой ночью я побывал в Кошмарово, а не за Онейрогорском, где за серебряным барьером уже нет видений, один чистый экстаз. А теперь, после выматывающего бреда,  обратно, сквозь блокпосты гештальтов, в обыденность. Только это уже военная повседневность.

Все городское утро пропахло запахом протухших яиц и гарью. Много кто извлек недалеко спрятанные ковидные маски. Все вокруг осунувшиеся вниз и влево. Собачники с перевозбужденными питомцами, беспокойные голуби. Я проходил мимо «Персика», гастроном был закрыт, рядом на скамейке местный тус. Пара знакомых лиц. Выпивают, сообщили, что Халк погиб на мясокомбинате во время обстрела. Анатолий его звали. Не стало вчера. Что там делал??? Как там оказался??? Почему мясокомбинат??? Не знает никто.

Водку я пить не стал, от пластикового стаканчика портвейна не отказался. Напиток не густой, на вкус – сумасшедшая молодость. Прощай, Анатолий Халк. С прибытием в долину Элизиума. Пищевод обожгло, включилась гидродинамика памяти.

Раньше я искал встречи с тем самым снарядом по неглубокому принципу. Пытался вычислить ближайшие вечеринки, гулянки. Пиры во время чумы, как будто горожанам не хватило недавних ковид-пати. Полагал, что эти очаги отрыва могут привлечь на глубинном уровне запуск убийственных изделий. Перестал, слишком подозрительно.

Как-то начальство на складе вручило мне крупного плюшевого оленя. Я на время стал курьером, чтобы лично доставить его по адресу какой-то маленькой родственнице в день рождения. Я уже поднимался на нужный этаж с оленем на шее, как с добычей, горчичное тело за головой, копыта вперед. Толстый гражданин с треугольными бакенбардами скакал откуда-то сверху за беглецом-котенком. Он не закрыл входную дверь, сквозняком или гравитацией ее приоткрыло широко. Внутри я увидел коридор, стул, странную зеленую лужу на полу. На стуле сидел в полностью закрытом красном бдсм-скафандре некто. Он курил в единственную ротовую прорезь, ее молния была расстегнута. Меня он не мог видеть, слышать и не почувствовал через латекс мой взгляд. Из комнаты доносилась какая-то музыка, непонятные глухие звуки. Я пошел дальше, на день рождения, вручать священное лесное животное. У людей находится разный выход для их черного пара, когда вокруг реальность закипает.

Я легко представляю себе веселые компании в спальных районах, квартира звукоизолирована базальтовой ватой, в перерывах между воздушными тревогами звон Енохианских ключей, дымные эвокации, ритуал Безглавого – Akephalos, свечная тропа от Гадеса к Дионису, смесь банального свингерства и постсовковой магии, легкое кровопускание между пентаклей и кварцевых кристаллов. Народ в облаке стресса сходит с ума по-разному. И только я остаюсь образцом нормальности.

Я искал предельно странные объявления в газетах и сети. Вроде потери старой советской дамской сумочки, просто самой по себе, без документов, телефона или чего-то ценного. И целых три номера для контакта. Похоже на шифрованное донесение. Но и это было подозрительной тратой времени. И теперь я понял абсолютно точно: мою трагическую ситуацию может спасти – и срочно – только живописная картина. Иначе никак.

 

* * *

Ночью было слышно слабый дождь и глухие округлые звуки далеких боев. В городской черте раз позвучала короткая автоматная очередь и раздался пистолетный выстрел. Поначалу, когда включались сирены воздушной тревоги, у меня в голове начинала звучать песня Ministry – Wargasm, на нее естественно ложился протяжный вой, но скоро это прошло. Название сирен прижилось благодаря войнам. Гибриды женщин и животных, демоническо-стихийные или гипнотично-сладкоголосые. Где нет моря, летают, как птицы, а если есть хотя бы река, будут подобны рыбам. Своим пением они могут усыпить, свести с ума или просто заманить человека на верную гибель. Их изображения можно встретить на некоторых старинных надгробиях. Как интересно. Сложная эволюция до союза с системами ПВО.

Знаю пару людей, один вышел из зрелости, другая в нее входит, страдающих от фантомных сирен. Сигнал они слышат, когда его нет. В любом случае это громкое однообразное пение сулит опасность, угрозу, страдание, горе. Все привыкают к новой реальности. Израиль живет с этим давно, воздушные тревоги – сопровождение каждого дня. Там есть Железный купол, бомбоубежище в каждом доме, в новых жилых строениях бронированные комнаты в каждой квартире. Постоянные теракты в городах. Алертность для многих не пустой звук.

Американские сирены громче и протяжнее, проснутся не только спящие граждане, но и ламантины, и другие вымирающие виды. Израильские голосят выше, японские синтетично, и все они не к добру. Хорошо бы из мощных акустических излучателей параллельно транслировать населению спокойную собранность, ясность мыслей, трезвый анализ ситуации и своих возможностей.

Когда я еще не был захвачен своей апокалиптической сверхзадачей, для фотопроекта понадобилось особенное звучание. Знакомый в домашней студии с помощью синтезатора соединил для меня тембр арфы и чего-то фантастического. Здоровенный Kurzweil исторгал мистические вибрации, уносил за пределы. Получился печальный эмбиент, в чем-то близкий к музыке Murcof. Я обрадовался, что Сибилла отнеслась к саунду с одобрением, иначе я бы отказался все переделывать, менять, перепридумывать. Еще до похода к студийному знакомому мной перебирались разные варианты, аналогии, ориентиры: Мередит Монк, Mogwai, Matmos, Metric, Massive Attack, William Basinski. В итоге студийных попыток, замучив знакомого и отбраковав шесть мотивов, я выбрал грустную, пропитанную тревогой тему. Она идеально ложилась на ч/б городские пейзажи, где в борьбе светотени застыли фигуры в ощущениях радости, дворовой футбол, прыжок у фонтана, кот бодает старика, взрыв брызг на пляже, разгон на велосипеде. Печать предполагалась огромных размеров.

И вот я выполз из обломков акустического мира, вышел из плавящегося храма музыки. У меня осталось только визуальное. С сиренами или без, мне нужна картина. Что на ней будет – пойму, как только увижу. Пусть сработает магнит изображения, индикатор видимого, оптический генератор спасения.

 

* * *

Небо цвета персика пропитано самолетным гулом. В этом сезоне еще не ел персиков. Питаюсь овсяными хлопьями, дешево и безвкусно. Год назад, после полной недели ковида исказился вкус. Явно остался соленый, но все пересаливаю, сладкий и раньше не сильно возбуждал, а теперь безразличен. Кислый вроде бы пропал. Остался горький и жгучий. Соль, горечь, острота – вкусы войны. Но жгучесть это не вкус, а болевое ощущение.

В остальном вкусы сохранились. Некоторые сорта живописи. На этом, в том числе, мы сошлись с Сибиллой. Ей 60, русско-греческих кровей, вдовствует в Италии, в Советах никогда не жила, но бывала. Богатое наследство, давний интерес к искусству, включая современное. Познакомились в Сети через моих знакомых, мир тесен, прекрасные, приличные и развивающиеся люди в моем френдлисте. Мало споров, больше рассмотрений нового.

Все отважное и безумное, от дадаизма до Раушенберга, конечно – да. Но должен был выкристаллизоваться особенный, не растиражированный сегмент из спектра. Работы, обособленные с помощью интуиции. Да – много мощных абстрактных, концептуальных вещей, проплывающих как большие и малые идеи. Но нашлись другие художники, их решения вызывали мгновенное узнавание, созвучие. Корнелис Клос, удивительный голландец, прошедший две мировые войны, о чьей жизни надо бы снять кино, его пейзажи с фигурами. Нил Уорли, англичанин со знакомыми видами в пейзажах и лицами в портретах и актах. Орацио Ораци в текучих ландшафтах. Дэниел О’Нилл, ирландец, начавший писать в войну, с его периодами красочности и мрака. Канадец Гарри Стин со странным псевдо-псевдореализмом. Кас Ватерман, Джон Уиншип, Энотрио Пульесе, Роже Дюдан, Вальтер Мафли. Есть картины, позволяющие вдохнуть чужой воздух, чтобы выдохнуть его как свой.

Вычислено опытным путем, от мыслей об искусстве мне легчает. Некоторые образы гасят болевые волны, как волнорез. Все остальное время я пеленгую, ищу свою ракету или разыскиваю М&М, но это две фазы одного процесса. Бесконечные звонки, пробивание по Сети, все чаще уже наугад.

Подумал, что сейчас артиллеристы пишут на снарядах разные короткие тексты. Различные посылы, едкие поздравления, пожелания мести за кого-то, угрожающие приветы от своей батареи. Летит болванка, надпись на которой скорее всего никто не прочитает. Потусторонняя депеша, магия военного фольклора. А можно расписывать ракеты, отправлять на ту сторону спецснаряд с изображением, распределенным по цилиндру. Полет пейзажа, портрета, абстрактной композиции, который закончится натюрмортом.

 

* * *

Возвращался домой с картиной в руках, встретились соседки Вероника и Света, поздоровались коротко. Они обсуждали ночной обстрел, соседний район, что известно, как долго дым поднимался. Наверное, утвердились в мысли о моей раненой кукухе. Война, а он картины домой носит. Видимо, обсуждали, но недолго, слишком много другой информации. «А может он это, мародер? Ходит по руинам, собирает антиквариат. Да нет, вряд ли, не похож. Никто не похож, подруга, никто не похож.»

Проблемы с памятью, от ковида, вероятно, от всего остального безусловно. Забыл, что до войны мне подарили одну живописную работу знакомые. Так и не забрал ее, была не особенно нужна. Вспомнил, подумал, может это шанс. Поехал, не помня точно какой подъезд в доме – второй или третий, этаж точно четвертый. Дом рядом без окон, из пустых оконных проемов вверх по стенам застывшие потеки копоти. Большая куча мусора, сгоревшее дерево, искореженный старый «Опель». Давно тут не был. Квартиру нашел сразу, все живы, чем-то заняты, орут дети, разговор короткий, удивились, что пришел за подарком, тоже вспомнили о презенте не без труда. Вручили, ушел, посоветовав им уезжать, такой ритуал.

Это не та самая картина. Я это знал, но решил, что с чего-то нужно начинать поиск. Галереи, художественный музей, вернисаж в парке не работают, да вряд ли там нашелся бы подходящий экземпляр. Слишком очевидный, предсказуемый, обреченный ход. А эта небольшая масляная работа без рамы – символ запуска процесса. Я уже в пути, делайте ответное движение, запускайте сигнальные дымы.

Изображена часть кухни, на столе у окна глиняный кувшин, в нем роза, сосуд и цветок не подходят друг другу. Зелено-коричневая гамма и кобальтовое небо. Роза цвета ярозита, остывающе теплая, теряющаяся в душном интерьере. Писала Влада, мать семейства, родившаяся и учившаяся в СПб, городе расчленителей и собирателей земель. Дата на раме 2013. Давно не пишет, живопись в прошлом, насущное берет в плен миллиарды жизней.

Обременил просьбой незнакомых людей, собиравшихся ехать в серую зону. Ответа нет, на связь не выходят. Так мало шансов. Кувшин на картине похож на снаряд. Долгий крик автомобильного клаксона. Темнеющий кобальт, робкий болевой прострел в голове, как игольчатое включение чужеродного минерала. Накатила волна шума в ухе, сжимающаяся Ланиакея. Комната способна распасться на миллиард нервных кубиков, чтобы не соответствовать номеру квартиры. Молния бьет в заминированный сад камней. Застывший водопад ферромагнитной жидкости. Моя катастрофа – это законченный способ спастись. Они изменяют мир через идиотов и через хитрецов. И те, и другие остаются в системе «удовольствие – страх смерти», не приближаясь к границам этой системы. В заторможенном полете неуправляемого реактивного снаряда наскоро разлагается боевая часть, на нее гадят пролетающие птицы.

Я прорицаю, моя бомба попадет, но не убьет, она перенесет в инверсионной воронке – зеркало собирается из осколков вспять – назад во времени, чтобы можно было исправить хотя бы пропажу М&М, задержать, не позволить уехать. Или взрыв ракеты отправит сразу в пространство спящей ноосферы – в ней даже не слышна детонация – а там не просто склад-хаос, но поразительные возможности для изменения реальностей. Как в квантовом мире, симфонии нелокальных взаимодействий. Живая вода, движущаяся в сухих трещинах монокультуры. Я не верю в экстрасенсорику, я ей просто не пользуюсь. Война – время толстых материй.

 

* * *

Верю, что бывает затишье перед бурей. Но когда такая пауза заполнена неторопливой, размеренной болью, хочется, чтобы уже долбанул гром и посыпались искры. Мне долго удавалось симулировать нормальность. И вот через мой псевдоадекват полезли неумолимые симптомы.

Город как комбинированный организм – из одушевленных и неодушевленных деталей – тоже страдальчески болен. Некоторые лимфоузлы, допустим, топливные базы, разрушены. Васкулоневральные конфликты коммунальных хозяйств тлеют. Вода, электричество, транспорт – зоны иннервации краснеют триггерными участками. Иммунная система держится, но ее постоянно пробивают. И где-то в этом хаотическом нойз-ансамбле сижу я, без инструмента.

Я не обладаю суперспособностями, я носитель смертности, как и все. Но я владею Переходом. Или Переход владеет мной. Меня вдруг переносит одномоментно сразу во множество мест, знакомых и нет. Себя я там не вижу, настолько сильное, острое восприятие ситуации, процесса. Адреса своего появления не контролирую, о временной шкале судить не могу, пока что. Любой психиатр сходу распознает галлюциноз. Но у меня другая профессия. Это способ, шанс, стратегия сопротивления им. Меня, как лучами вспышки разносит в близлежащий континуум. А затем вносит обратно в себя. Словно я – онейроидная бомба, свободно надурившая многожильный кусок хронологии.

Сидел дома, читал сводки. Обстрел пригорода, расстрел микроавтобуса с эвакуантами, раненые, два района без электричества, горящие поля. Почувствовал легкую дурноту, не зря же я психо-деформированный. Грохот вдали, возможно, ПВО, тут же резкий, парализующий удар невралгии в черепе, сузилось поле зрения, звуки стали подводными. Зато ясно и остро заработала память. Меня перенесло, я был во множестве мест:

Блокпост, бойцы курят, двое раскрывают новую красивую коробку с надписью LYNX

Безлюдный, чистый парк, застывшие аттракционы, вдалеке раскачивается башенный кран

Мужчина в бело-красном спортивном костюме стоит с удочкой у пешеходного моста, смотрит на труп собаки на берегу

Ветер носит по пляжу пустые пакеты, подростки под навесом включают Bluetooth колонку

Рядом с жд вокзалом в небольшом магазине прием товара, стоит грязно-белая грузовая «ГАЗель»

Стадион, наполовину залитый солнцем, у одних ворот тренируются шесть человек, у трибун огромные рулоны зеленого брезента

Сгоревший фруктовый сад, черные скелеты невысоких яблонь, пепел на земле

У закрытого кинотеатра на тротуаре полицейский патруль остановил юношу, рюкзак, розовые волосы, обыскивают, один говорит «поедешь с нами в исповедальню»

Человек в шортах и рубашке поло валяется на краю огромного поля

Мальчик у книжного шкафа пробует лизнуть метеорит из отцовской коллекции

Кладбище, свежая могила с разноцветными венками, рядом люди, пять человек, на деревянном кресте фото Халка, черная лента, подпись «Анатолий Неляк»

Крыша высотки, две подруги пьют вино возле блока сирен оповещения

В детской маленькая девочка усаживает на игрушечного оленя крохотного полосатого котенка

Больничный двор, возле входа в отделение курит мужчина на костылях, без ноги

Автобус, на заднем сиденье студентка в наушниках заснула, прислонилась головой к окну, едет до конечной

 

* * *

Я бегу по набережной или это бульвар. Не важно, местность культурная, подходит для бега. В голове прибой из шума, наплывами, а может это волны или автомобили. Кажется, я видел, как летит крылатая ракета. Обзор закрывают радужные пятна. Они вышли на меня, потому что я нашел картину, она у меня. Вероятность один случай на миллион, кто-то выставил небольшое полотно возле мусорных баков. Я не упустил возможность, теперь магнит работает в полную силу. Воображаемый вектор моего пророчества сияет городской пылью в солнечных потоках.

На холсте сценка, наивный сюрреализм, посреди пустыни, у скалы, покрытой синими грибами и желтыми толстыми рыбами, в прыжке зависла фигура. Худой человек в высоких сапогах с ушами или крыльями, в руке у него миноискатель. У человека стояк, над ним летают зеленые птицы, похожие на галушки. Вдалеке чудовище, коричневая масса с набором тонких лапок, изрыгает пламя. В небе Солнце и крупная звезда. Нарисовано совсем плохо, и это прекрасно. С первого взгляда понятно – оно.

Я бегу, прижав Картину изображением к себе. Моя оперативная футболка, белая с кроликом и надписью «Rabbit`s trick», теперь в полосах серой пыли. Бомба, ракета, новый невиданный снаряд может притянуться в любой индукционный момент. На всякий случай отключил телефон, там шли часы. Остановился передохнуть и осмотреться у какого-то дома, в тени. Рядом люди в рабочих комбинезонах, выносят коробки из офиса на первом этаже. Двое на стремянке наверху, что-то кричат. Там надпись TANATOS. Похоронное агентство, ритуальное, закрывается или переезжает. Демонтаж вывески.

Я часто дышу. Меня зовут Исайя, папа хотел назвать Аристархом, мама Борисом. М&М, Мила и Мела, она же Мелания, жена и дочь. От жары в глазах проступает темно-зеленый снег. Но мы победим. Чем не национальная идея?

Не понятно, это сирены или свист в ушах. Где-то в квартале от меня грохочет, один-два-три взрыва, наверное «Град». Асфальт под ногами заходил. Рабочие сверху кричат мне. Невралгия бьет в висках, затылке. Удар – БАЦ – все белое, бесцветное.

 

* * *

Отделение реанимации. Очнулся утром и лежу очень тихо. Медики сообщили, что в коме я провел 9 дней. Мне показалось, я вздремнул часа на четыре. Место, откуда меня забирала скорая, в шестистах метрах от техникума, у которого большой, крытый куполом спортзал, стоит отдельно. Туда было тройное попадание. А на меня упала часть вывески «Танатос» ритуальной конторы. Конкретнее – буква А с куском металлической конструкции, по голове. Очень удачно, что не О, тогда был бы конец.

Медики серьезные, не смеются, повеселились девять дней назад. Будет обследование, совсем немного волнуюсь, я же псевдосимулирую ложные симптомы. Думать не трудно, а тяжело, как мешки ворочать. Поэтому сейчас усну, ненадолго, надеюсь.

…Проснулся, солнечная плоскость из окна на стену. Мелодично свистит птица. Подушка душная, шевелю кистями, локтями, бровями, губами. И тут ко мне заходят все. Все мои. Родители, плачут. Мила и Мела, в слезах обе, их чудом помогла найти и привезти Сибилла, дистанционно. Я улыбаюсь, тренировал губы и брови. Хочу их всех обнять.

Интересно, как они отнесутся к моим новым сверхспособностям?

 

Лето, 2022

 

 

ФОРТОЧКА В СЕВЕРЕ

 

Сон — это скрытый маленький портал, ведущий в самые потаенные и сокровенные уголки души и открывающийся в космическую ночь.

                                                                                    Карл Густав Юнг

 

Рюмка была хрустальная, советская, нашел я ее на Отакара Яроша, в районе студгородка, в Харькове. Она лежала в траве у тротуара, сверкала на солнце резным геометрическим узором, такой наносили на вазы – украшения быта в СССР. Форма изящная, с тонкой ножкой, небольшим основанием, на вид чуть меньше 100 грамм. Миниатюрный кубок с косой насечкой из ромбов и лучей. Красивая, я таких раньше не видел – чуть приземистая, с короткой талией, в которую вписан шар, с пузатой чашей. Ни сколов, ни дефектов, ни пятен, не было даже сивушного амбре. Звенела тонко и мелодично.

Такой предмет могли выбросить в форточку в пьяном буйстве, в мутном торжестве инстинктов с разорванными рубахами и баянами. Но поблизости не было домов, так, чтобы докинуть сюда. Может быть, студенты, хотя предмет слишком винтажный. Или кто-нибудь утерял из прохудившейся сумки, тоже повидавшей совковые времена. Я огляделся – утро, летнее запустение, почти никого поблизости. Постоял, подумал для приличия пару минут и взял кубок себе.

Пока шел, гордился. Из ниоткуда получил подарок – не какой-то граненый лафитник, не стеклянный крашеный ширпотреб или расхожий ретро-фужер, а редкий сосуд, возможно, с алмазной резьбой. У пьющего человека, наверное, сразу бы возник импульс обмыть такую посуду с ее же помощью. Но мне нужно было на автовокзал, ехать 5 часов в юго-восточном направлении. И пить в такую жару только воду.

В пути я в основном спал, беспокойно, но с глубокими погружениями. Около полудня вышел на автовокзале в Севере. Зашел в здание, осмотрелся, спросил у водителя, где узнать о съемном жилье, нашел рукописное объявление на стене. Созвонился с хозяевами, спросил у прохожих дорогу и пешком отправился на место встречи. Рядом с рынком нашел здание, где был какой-то непонятный офис, стал ждать. Было людно, я сходил через дорогу в киоск за сигаретами и водой, вернулся. Через 15 минут пришел хозяин жилья. Обсудили условия, цену, сроки. Однушка недалеко отсюда, посуточно, 200 гривень, все удобства. Еще через 10 минут хозяин отвез меня на своей синей «Ладе», кажется, семерке, к пятиэтажному дому.

Квартира была на первом этаже, опрятный, ничем не изгаженный двор, пара окон выходили на улицу – в зелень и другой дом в отдалении. Я заплатил вперед за несколько дней, узнал о деталях – горячая вода, выброс мусора, телефон хозяйки на всякий случай, получил ключи и стал жить. Обстановка обычная: шкаф-стенка дизайна конца 90-х, раскладной диван, кабельное тв с 40 каналами, котел, холодильник. Балкона нет, через одинарную железную дверь хорошо слышны подъездные шумы.

Оставив маленькую спортивную сумку с вещами в доме, я пошел на разведку – найти ближайший продуктовый. Нашел, но он был микроскопический по площади и ассортименту. Купить там можно было разве что воды и хлеба, ну, еще мороженого и пива. Затем отправился на рынок за овощами, попутно осматривая город.

Никогда раньше не бывал в Северодонецке, даже проездом. Оказался здесь по бюрократической необходимости. Знакомых тут – ноль, город для меня абсолютно новый. Сделаю все бумажные дела и уеду. Даже не предполагал, что мне понравится это место.

Первый день я обживался и отдыхал после дороги. Так случилось, что я был полностью оффлайн, да и в квартирке не было интернета, поэтому я смотрел телек, почти непрерывно листая каналы. Утром следующего дня я с документами двинул в госслужбу, где в огромной унылой  и жужжащей очереди, вываленной во двор, провел 5, а то и все 6 часов. Узнал много хаотической информации и ощутимо утомился на жаре. На приеме выяснилось, что второй мой визит должен состояться через день, а пока мне нужна дурацкая, но обязательная справка из другой конторы. Контора находилась, кажется, в здании горисполкома, где после полудня было пусто, а главное – прохладно. Там я справился быстрее, впереди был свободный день и вечер.

Я прогулялся вдоль бульвара Дружбы народов, посетил сохранивший советский флер гастроном «Ландыш», где мне отчего-то сразу понравилось. Между народами, не смотря на названия бульваров, никакой дружбы уже не было – шел 2017-й год, третье лето после начала войны, и жители Донбасса называли все это именно «войной» и никак иначе. Дух советов, обычно долго цепляющийся за провинцию, здесь был сильно вытеснен ветрами 90-х. И оставался этот дух, в основном, в архитектуре, а «Ландыш» был и типовым, и одновременно каким-то возвращающим в детство. Такой островок или портал, где можно купить колбасу-новодел, но по старинке разрешено кирнуть или дернуть пива прямо в торговом зале, за столиком у большого окна.

В этом гастрономе от входа направо, в отделе с водой, сигаретами и алкоголем работала продавщица лет 45, она была в хорошем настроении. Мы немного разговорились ни о чем, я тут же, у столика выпил банку холодного джин-тоника, глядя на медленную жизнь за окном. Прохожих мало, машин вообще не было, и это центр. Место мне понравилось, я решил, что буду заходить сюда регулярно.

Потом я прогулялся, пересек проспект Химиков, Гвардейский проспект. В парке была выгоревшая трава, пустые лавочки, редкие деревья, находиться там под открытым солнцем было невозможно. Когда вместо стриженого газона стали попадаться высокие сорняки, я понял, что дальше пойдут «бодыля» и повернул обратно. Добираться до видневшихся высоток микрорайонов тоже не было желания. Микрорайоны это уныло, а здания в центре Севера меня радовали. Вроде бы обычные, но не такие, как в остальных городах Донбасса. Попадались оригинальные трехэтажки, где в угловых квартирах были застекленные в две плоскости, наподобие веранд, большие лоджии. Кажется, к ним прилагались мелкие палисадники, они вносили в душу покой.

Я знал, что Север – молодой город, небольшой по размерам. Вырос вокруг химкомбината, заводов. В настолько новых поселениях, наверное, мне бывать не доводилось. В промзону меня не тянуло, за город, на природу тоже – я был в одиночестве, зависим от обработки документов и просто не знал, куда съездить. Но странная юность этого места ощущалась. Здесь, наверное, и кладбища намного меньше, чем в других городах.

Город – это люди. Народу было не так, чтоб совсем мало. Теперь Север был административным центром области, вместо попавшего под «кэнсел» Луганска. Много приезжих, много новых видов услуг. Много транзита, много военных. В центре часто попадались машины ОБСЕ – белые «Тойоты» с синим трафаретом Специальной мониторинговой миссии. Слышал, как служивых из этой конторы называли «клоунами», «недоразумением», «шарагой». Их тачки постоянно стояли припаркованными у престижного ресторана в центре.

Не помню, чтобы мне часто попадались полицейские патрули в городе. Кажется, чаще я замечал военнослужащих. У местных не было какого-то своего, особенного менталитета в том смысле, что заводские ничем не отличались от шахтерских. Здесь была Украина, государственные флаги, администрация. Ватных разговоров на рынке, на улицах, в очереди в ЦНАП не было. Хотя напряжение в людях считывалось, особенно в приезжих. Не удивительно, до линии фронта недалеко.

Еще в глаза бросалось количество молодых девушек. Практически все были красивые. Сюда перебралась пара достойных луганских ВУЗов, ну и студенток в военное время оказалось намного больше, чем студентов. Девушки были повсюду, это добавляло городу необычности и шарма.

Как-то в заповедном «Ландыше» ко мне уверенно направились двое мутного вида парней. Внешне их намерения казались определенно агрессивными. Я был удивлен, поняв, что это дуэт воспитанных и вежливых пьющих интеллигентов, живущих по соседству. Им не хватало какой-то мелочи на пластиковый стаканчик для шмурдяка. Угостив их тарой, я слегка побеседовал с ними и тут же был приглашен к ним во двор для алко-общения. Очень душевные тусовщики оказались, но я предпочел пойти домой, купив сигарет и банку пива. Если они завсегдатаи – увидимся еще. Но больше мы не встречались.

За без малого неделю в Севере я, конечно, не успел полюбить или влюбиться в город, в котором оказался не по своей воле, впервые, без здешних связей. Но отчетливо появилась симпатия, мне здесь точно нравилось. Может быть, дело в том, что у меня образовался небольшой отпуск, произошла смена обстановки, временно исчезли заботы, не считая бюрократических визитов. Было лето, я не думал о хлебе насущном, предоставленный самому себе, гулял, смотрел, думал, почти не контактировал ни с кем. Ничто не загружало мою область задач, кроме покупки провианта и варки пельменей. Хорошо помню, что мне дышалось легко и свободно.

После одного из визитов по бумажным делам, сделав и сдав ксерокопии справок, я снова прогуливался по тихим местам центра. Случайно обнаружил небольшой книжный магазин. Он переживал упадок, продавщицы были сильно не в духе – не от того, что вместо книг им приходилось реализовывать чуть ли не куклы и кастрюли, а потому, что жизнь встала перед ними мрачным задом. Среди затхлости безнадежно лежали б/у детективы, переводные женские романы, советы по огородничеству и садоводству. Я вдруг выразил желание купить какой-то блеклого вида роман Чейза – по его обложке ползала мелкая букашка. Но продавщица переложила издание под прилавок, недовольно сказав, что это ее личная книга. Я вышел, прошелся вдоль домов с таинственными пыльными дворами. Когда переходил пустынную дорогу недалеко от умеренно помпезного ДК Химиков, шов на ремне моего подсумка распустился и маленькая черная сумка упала на проезжую часть. Тут же появился серебристый «Лексус», я быстро поднял упавшее и перешел на другую сторону. Тачка с ревом промчалась, приличная скорость для городской черты. В сумке лежала разбитая хрустальная рюмка из Харькова, которую я иногда носил с собой. Три острых, разной величины осколка отправились в ближайшую урну. Было слегка жаль кубка, но – как пришло, так и ушло. Не Грааль же, подумал я тогда.

Наутро у меня был день рождения. Почему-то не было комаров, хотя сосновые леса росли за городом, в открытое с вечера окно была слышна музыка. Где-то включили «Doors» – «The Crystal Ship». Первое поздравление по мобильному пришло в 8:45. Звонила землячка, недавно дружим в соцсетях, есть реальные общие знакомые. Звонок был из Киева, в тот момент она находилась там. Мы с ней полные противоположности: по полу, географической мобильности. Она в туристическом бизнесе, объездила, наверное, весь земной шар, куда способны дотянуться операторы и авиакомпании. Я же бывал мало где, и большинство поездок приходилось на детство и юные годы. Максимальные достижения: Яремче, Мукачево, Львов на Западе, Волгоград на Востоке, Старый Петергоф, Ленинград на Севере, полуостров Крым, вплоть до Фороса на Юге. Когда-то под Феодосией, в Двуякорной бухте, после шторма на берегу я нашел симпатичный бокал в подстаканнике. Желтое стекло, косой узор, абсолютно целый. После он достался кому-то из друзей в подарок.

Это мое путешествие в Север было как бы срединным, без фанатизма. Подарков никаких не было, только поздравления по телефону. Это именно то, что надо – спокойно и слегка необычно. День начинался приятно, свободно и легко. Я опять сходил на рынок, купил овощей и фруктов, зашел в любимый гастроном, где взял пять стеклянных бутылочек джин-тоника и пачку сигарет. После, уже у дома приобрел 2,5 литра светлого пива. Город вокруг меня был дружелюбным, простым, мне казалось, что я ему тоже нравлюсь.

Почти весь день я провел в квартире. Говорил по телефону, смотрел кабельное, читал. Мне предлагали в дорогу взять «Стеклянные книги пожирателей снов» Гордона Далквиста, детективный стимпанк. Но я отказался, название убивало выспренностью, поэтому я прихватил свою еще не дочитанную «Семь экспериментов, которые изменят мир» Руперта Шелдрейка. Морфогенетические поля, муравейники за стеклом, науч-поп для поездки, на мой взгляд, подходил больше.

Но телевидение и книга были только частью дня, все время бодрствования я распределил в плавном употреблении джин-тоников и пива. Все было замечательно, разве что пить приходилось из хозяйской кружки, а не из хрустального бокальчика. У меня был крошечный тортик или крупное пирожное. Во второй половине дня пришлось все же еще раз прогуляться в «Ландыш» и добрать две жестянки джин-тоника. Не знаю почему, но этот напиток тогда меня устраивал. Улицы были полны жизнерадостных девушек, даже местные коты, казалось, слегка улыбаются, слушая сверчков. Я вернулся в квартиру, потому что уже сильно хотелось спать.

 

* * *

В ту ночь мне приснился сон. Я с какой-то девушкой шел по грунтовой дороге посреди пшеничного поля. Небо было чистым, голубым, теплым. Ослепительно сияло солнце. Поле на ветру волновалось, как океан, и мы тоже на ходу немного шатались ему в такт. Из-за ветра, солнца и шороха колосьев, похожего на прибой, я не мог рассмотреть свою спутницу. Она всегда ускользала от прямого взгляда, почти растворялась в пейзаже.

На небосводе возникла темная одинокая туча, она была небольшой, быстро ползла, а тень от нее накрывала половину поля. Все стало темнее, прохладнее и вот мы уже идем в дремучем, огромном лесу. Здесь растут трехсотлетние грабы, сомкнувшие кроны в сплошной зеленый щит, не пропускающий ни одного солнечного луча. Мы шагаем по небольшой тропке среди колонн-стволов. Тенистый воздух изредка прорезают вскрики птиц, звуки долго катятся, как под куполом гигантского собора. Пахнет старой листвой, сухими ветками, грибами.

В лесу мне удается рассмотреть девушку. У нее длинные черные волосы, она высокая, крепкая, с естественно развитой мускулатурой рук и ног. На ней легкое черное платье в мелкий белый цветок, простые сандалии. На шее крупные красные бусы в три ряда и странный амулет – крохотный витой рог, из которого доносится тонкий свист.

– Не молчи, не кисни! – сказала она с шутливым укором и дружески толкнула меня кулаком в плечо.

В ней была большая сила, меня шатнуло в сторону, и я чуть не повалился в цветущие папоротники, среди которых росли приземистые изумрудные грибы. Девушка рассмеялась, у нее был высокий чистый голос.

– Я знаю этот лес, – сказал я и услышал эхо своих слов. – Если двигаться вдоль, то можно идти целый день и не выйти к краю. А если поперек, вправо или влево, то можно пересечь за час. Это юг Киевской области или север Винницкой.

– Или запад Черкасской, или восток Хмельницкой, – весело подхватила она. – Мы будем идти прямо, значит вдоль.

Наверху что-то тихо и равномерно шуршало. Я догадался, что там идет дождь. Но сюда, вниз не попадет ни капли, здесь всегда сухо. Вход для любого ненастья закрыт.

– Кто ты? – я наконец решился спросить. – Кажешься мне знакомой.

– Это не важно. Давай, пока мы идем, я почитаю тебе стихи? Ну, слушай.

Она стала нараспев произносить фразы, звучно и красиво. Сначала я не улавливал смысла, слова казались незнакомыми, похожими на латынь или греческий. Мне захотелось поглубже вдохнуть лесной воздух, который уже пах озоном. Выдохнуть я не успел, закружилась голова, древние деревья завращались вокруг, молодая трава быстро прорастала в воронках от взрывов, черный дым клубящимся и распухающим гигантом шевелился над степью, капли влаги застревали в паутине мицелия, заросли вьюна охватили полуразрушенный мост, под ним в обмелевшей реке зеркало отражало звуки, и они были окнами в неведомое, каждое окно распахивалось в свою тайную бесконечность, там нет времени, и мы все еще шли по лесной тропинке, и я понимал каждое слово из этой знакомой поэзии.

– Любую стену ты сделаешь дверью для выхода или входа

Или

Катит колесо в тумане, собирает лунный свет

Или

Кто хочет идти, судьба подвезет, а кто не желает – потащит

Или

Можно выйти под кольцом, а можно ходить по кругу

Или

Домчись вслепую на колеснице до врат в сердцевине зари

Или

То, что разбито – выхода тень, что открыто – дорога домой

Пока я слушал ее голос, все сливалось в единую мелодию, музыку сфер, поражало глубинным смыслом, вызывало душевный трепет. Я прекрасно понимал, о чем это, я и сам это знал, а теперь услышал как один переливающийся, гармоничный поток. Так, незаметно, мы вошли в самую темную чащу, где все замерло в тишине.

– Ну, вот, – обычным голосом сказала она, – скоро, наверное, придем.

– Может, мы уже пришли? – спросил я, глядя на древесные стволы за другими стволами.

– Никогда не знаешь, – загадочно сообщила она.

И тут мы увидели особенное дерево. Оно отличалось от других. Кто-то здесь, в глухом лесу привил к стволу граба чужеродную ветку. Кору грубо разодрали, установили черенок, прибили его гвоздями и замазали грязью. Привитая ветка казалась мертвой, а само дерево тяжело болело. Возле привитого места в стволе образовалось обугленное дупло, сочащееся черным гноем. Когда мы подошли ближе, из дыры с жужжанием вылетел рой каких-то мух. Их были тысячи, они серым потоком взмыли вверх и исчезли из виду, только лес наполнился слабым гудением.

– Фу, гадость, – отшатнулась девушка и потянула меня за руку дальше.

– Это темные силы, – сказал я. – Надо же.

– Всякие тут силы, какие хочешь, – отозвалась она.

– Нам нужны высшие, – я подбирал слова, – ни от чего не зависящие.

– Надеюсь, мы дойдем сегодня до богов или они до нас, – моя спутница не теряла бодрости, на ходу размахивая найденной сухой ветвью.

– Боги или бог? – спросил я.

– Это не принципиально. Бог тоже не конечная инстанция. Над ним есть кое-что древнее и могущественнее, о ком почти никто не знает. Эта дальняя даааааль, дальняя дааааль, далеооооокая дааааль!

Моя спутница пропела незнакомый, но приятный мотив. Эхо разлетелось по всему лесу. Под ее мощными шагами громко хрустел хворост.

– Что, и так до бесконечности? – засомневался я.

– Ну, нет. До того места, где бесконечность больше не работает.

Только я задумался над сказанным, как мы пришли на небольшую поляну. В отличие от остального леса здесь росла мелкая мягкая трава. Горел маленький костер, не дававший дыма, но приятно пахнущий.

Девушка поднесла к губам свой рог-амулет и громко мелодично свистнула. Тут я заметил у костра три фигуры. Две были похожи на человеческие, обычной величины, и они светились изнутри, не очень ярко, как матовые лампочки. Затем их свечение сменилось разноцветной мозаикой, фигуры заполнились множеством чередовавшихся изображений. В одном силуэте мелькали люди разных рас, возрастов, гражданские, в униформе – военной, медицинской, спортивной и так далее, появлялись города, поселки, заводы, корабли, самолеты, поезда, разнообразная техника, затем картинки из культуры, религии, новостей, словом, все, что было связано с человеческой цивилизацией.

Другая фигура наполнилась образами планеты: пустыни, океаны, острова, горы, ледники, леса, реки, облака, водопады, ураганы, тундра, степи. Самые разные места быстро появлялись и исчезали. Я зачем-то поднял руку и коснулся пальцами своей щеки. То же движение тотчас повторили обе мозаичные фигуры. Если я делал шаг в сторону, они синхронно копировали его. Молчали и вели себя, как мои отражения.

Третий из них был тоже похож на человека, только ростом около трех метров. Он весь был одет в красивую одежду из меховых шкур, включая обувь и высокую шапку. Мех был прекрасный – густой, чистый, блестящий, мягкий, с приятным сочетанием цветов, с золотыми и серебристыми искрами. Рослая фигура тоже как бы источала мягкое свечение, невидимое, но ощутимое, словно тепло.

При взгляде на великана я остро ощущал, что человеческое тело медленно горит, окисляется всю свою жизнь. А он не сгорал, только исторгал невидимый быстрый свет. Но еще я осознавал, что во время сгорания человека в его жизни существует огонь разумного сознания. Это как бы два разных процесса, отражающиеся друг в друге.

Мои мысли прервал голос высокого в шкурах. Он протянул руку ладонью вверх в направлении моей спутницы, словно и указывал на нее, и дарил ей что-то с торжественным видом. Громкий голос прогремел:

– Паталатака!

Девушка стояла неподвижно, глядя на костер, только ее амулет продолжал негромко свистеть.

– Перволюдь! – сказал высокий уважительно, а затем сделал сложный жест руками в меховых перчатках. В этот момент откуда-то из-за мозаичных фигур начали выходить к костру невысокие белесые существа. Их было больше десятка, они непрерывно ходили по поляне кругами. Коренастые, совершенно одинаковые, вместо голов у них были черепа с глазницами, затянутыми такой же белой кожей, как все тело. Из черепов в стороны росли короткие рога. Существа молчали, на груди у каждого висела темная коробка с ручкой, которую они все крутили. Коробки издавали неприятный, почти мучительный шум.

Это продолжалось недолго. Высокий стал указывать на белых ходоков вертикально поставленной ладонью, а они один за другим разрезались изнутри пополам от черепа до основания туловища. Из их вскрытых тел вылетало что-то вроде ноющего вздоха, а сами тела валились в костер и мгновенно сгорали вместе с шумящими коробками. Одно, последнее существо так же расстегнулось изнутри, но из него вытекло вверх очень большое радужное пятно. Оно приняло вид похожей на женскую фигуры с изящными длинными руками. Все, до чего дотрагивалась эта парящая над землей сущность, становилось ослепительными вспышками. Вспышки не гасли, но так и оставались распустившимися цветками света. Лес вокруг поляны стал заполняться световым цветением.

Девушка рядом со мной подняла из травы тяжелую грабовую ветку, без усилий подняла ее над головой и энергично ударила о свое колено. Раздался оглушительный хруст, и я проснулся.

 

* * *

Летнее утро было спокойным. Я поднялся с раскладного дивана, чтобы пойти в ванную и почувствовал крепкое похмелье. Голова кружилась, а в ушах еще раздавался величественный голос – «Паталатака!». Одинаково сильно хотелось воды и курить.

Я умылся, выпил стакан минералки, взял сигареты и прошел в комнату. В квартире курить было нельзя, и я использовал форточку как дымоотвод. Завтра завершится эпопея с документами, я отдам ключи хозяевам, а потом вокзал и дорога.

Форточка в этот раз почему-то открывалась с трудом. Я с усилием потянул за рукоятку на себя и вдруг услышал острый щелчок. Стекло в форточке треснуло, небольшой треугольный осколок упал между оконных рам. Я озадаченно уставился на косую трещину и тут с улицы послышался какой-то необычный шум. За окном на тротуаре остановились прохожие, они смотрели на дом, куда-то вверх. Шум нарастал, раздались удивленные возгласы. Что-то происходило, я быстро оделся, вышел в подъезд, спустился к железной двери и оказался во дворе. Интуитивно я обогнул торец дома и выскочил к дороге, куда выходили окна моего жилья.

На всех пяти этажах дома трескались стекла в форточках, осколки сыпались вниз, в траву и абрикосы. Трещины появлялись и на стеклах металлопластиковых окон. То же происходило во всех соседних домах. Отовсюду слышался хрупкий и пронзительный, тревожный, стеклянный шум. Это было удивительно – казалось, звон катился по всему городу.

 

Август, 2022