РУССКИЙ МАНИФЕСТ
На защиту выносятся следующие основные положения:
1) В Израиле на наших глазах формируется новый этнос, который можно назвать русско-еврейским.
2) В пределах русско-еврейского этноса в Израиле различие между евреями и неевреями теряет актуальность.
3) Само существование русско-еврейского этноса (РЕЭ) подрывает основы еврейской идентичности, как она была сконструирована в конце эпохи Первого Храма и в вавилонском изгнании.
4) Все сказанное является благом для Израиля, так как создает возможность «закрытия» традиционно понятого еврейства и постепенного выхода евреев и их потомков из этой проблематичной и дорогостоящей игры.
Эти, а также некоторые второстепенные тезисы будут разъяснены ниже.
Где ставить елку
Когда я пишу о русско-еврейской идентичности в Израиле, дефис внутри сложного прилагательного «русско-еврейский» имеет три значения:
1) русские евреи (наиболее привычный смысл);
2) русские и евреи;
3) частично русские, частично евреи (люди смешанной крови, составляющие в формирующемся этносе едва ли не большинство).
Различие между евреями и неевреями по Галахе не только находится в вопиющем противоречии с самоощущением большинства членов РЕЭ (об этом много писалось, и возвращаться к вопросу не имеет смысла), но и является наименее актуальным из всех возможных различий. Как правило, у еврея из России куда больше общего с «гоем» из той же России, чем с самым культурно близким израильтянином. Еврей может быть расистом, а «гой» антисемитом, но общий язык, общий культурный код и набор общих воспоминаний делают их в израильском контексте представителями одного народа. Впрочем, здешняя реальность может сделать черносотенцем и чистокровного российского еврея, а чистокровный русско-украинский человек сплошь и рядом относится к арабам, как израильский националист крайних взглядов.
Мало того, даже различия внутри самого РЕЭ – различия между выходцами из столиц и провинции, представителями «старой» и «новой» алии, религиозными и нерелигиозными, интеллектуалами и людьми попроще – более значимы, чем различие между «евреями» и «гоями». И самое главное – евреи и гои в РЕЭ, как правило, являются друг для друга членами семьи. Мы не единая семья, а единые семьи, что значительно больше.
Незадолго до Нового года в одном из русских религиозно-пропагандистских листков была опубликована статья под заглавием «В лесу родилась елочка… в лесу ей и место». Автор долго ругал евреев из России за вредную привычку устанавливать в доме елочку (по каковой причине местные жители считают нас гоями), но заметил в скобках, что для многочисленных русских, проживающих в Израиле, этот обычай является вполне нормальным.
Возникает вопрос, в каком углу супружеской спальни должны русско-евреи устанавливать хвойное дерево, чтобы это было «нормально», а не предосудительно. Если же учесть, что елку обычно ставят не в спальне, а в гостиной, вопрос становится и вовсе неразрешимым.
Руки прочь от новогодней елки, господа!
Вспомним, ветераны, в Новый год…
Итак, мы нащупали один из символов нарождающейся идентичности – гражданский Новый год («Сильвестр»). Другой ее символ – 9 мая. Некий русский журналист предложил несколько лет назад сделать этот день праздником нашей общины (по аналогии с марокканской «мимуной»). Этого, кажется, не произошло, но с недавнего времени 9 мая отмечается в Израиле официально. Безусловно, мотив такого шага – подкуп избирателей, и пока нельзя сказать, что 9 мая и то, что с ним связано, стало частью общеизраильского нарратива. Тем не менее до сознания правящей элиты наконец-то дошло, чем можно ублажить наше сообщество. 9 мая для нее уже обозначает нас.
Для обоих символов и мифологий, связанных с ними, характерен их объединяющий характер в советскую эпоху. Гражданский Новый год не отмечали разве что религиозные еврейские активисты (несколько сот на всю страну), 9 мая вызывало противодействие у части аборигенов Прибалтики.
Празднование Нового года было наименее идеологизированным из советских ритуалов – речь шла о движении времени и ни о чем больше. Праздник давно утратил языческие и даже христианские смыслы (в отличие от выраженно православного Рождества) и не приобрел новых, специфически советских. Точнее, некоторый отрицательно-советский смысл у праздника был – праздновалась победа бытия как такового над идеологией, и елка, не теряющая зелени даже в самую холодную зиму, служила превосходным символом того, что в данном случае следовало символизировать.
Что касается 9 мая, то при всей идеологизации памяти о войне полностью вытравить или фальсифицировать воспоминания об этом событии не удавалось, и оно так и осталось реальным и недавним (в отличие, скажем, от Исхода из Египта). Как бы ни было плохо, победа Гитлера принесла бы куда большее зло, и это понимали практически все.
В Израиле, так же как в нынешней России, Новый год приобрел смысл преемственности, окончательно оформился как сугубо секулярный, внеидеологический. Мы – то, что мы есть, собираемся вокруг елки, как когда-то, в другой стране и в другую эпоху, и хвойные ветви по-прежнему защищают наши уши от лапши – иудейской, православной и любой другой.
Что касается 9 мая, то этот ветеранский праздник стал хорошим противовесом культу израильских войн – вполне достойному уважения, но по определению исключающему всех, кого в те времена здесь не было. Наша коллективная память хранит воспоминания о войне куда более страшной и победе куда более важной – без нее не существовало бы ни Израиля, ни израильских войн, ни вообще евреев.
Кандидат наук танцует фрейлехс
Кстати, если вы приехали в Израиль за «чем-то еврейским» и обижаетесь на иных коренных израильтян, в голос не желающих быть евреями, похоже, вы пали жертвой семантического недоразумения. «Еврейское» (точнее – «иудейское») значит в здешних краях совсем не то, что значило для большинства из нас. Здесь оно обозначает, в первую очередь, религию. «Иудейство» («яхадут») для израильтянина – это свиток Торы, синагога, кашрут, суббота, пасхальный седер. А еще – идея избранного народа, враждебность к гоям, стремление к самоизоляции, ненависть к дочернему христианству. И еще, между прочим, обрезание, круглосуточный пост и покаянная молитва в Судный день. Если все это для вас родное, не вызывающее страха или протеста, вы – еврей в израильском понимании.
(Конечно, в либеральном варианте «иудейства» сложный кашрут может быть заменен простым избеганием свинины, шабат «на полную катушку» – зажиганием свечей, избранность можно истолковать возвышенно-благородно, наподобие киплинговского «бремени белого человека», а ненависть к христианству обращается легкой неловкостью при упоминании данного явления природы, но принципиально это не меняет ничего. Надеюсь, вам уже понятно, чем не хотят быть некоторые израильтяне, когда не хотят быть евреями.)
Наше еврейство было совсем другим. Еврей в привычном нам понимании – носитель определенной фамилии, имени и прежде всего отчества, определенной внешности и специфической субкультуры, придающей особое значение семейным связям, интеллекту и культивирующей критическое отношение к действительности. Еще еврей – потенциальная жертва антисемитизма, граничившего с общей враждебностью к интеллекту. Из ностальгически-культурных воспоминаний можно отметить язык идиш (так называемый еврейский), соответствующую литературу, танцы фрейлехс и семь-сорок, фаршированную рыбу и прочую кулинарию. Где-то на уровне шумерского эпоса (на грани первобытности и древнего мира) гнездились воспоминания о странных обычаях и еще более странных табу, которыми опутали себя предки; впрочем, синагога воспринималась как место смешное, и вообще культурные воспоминания были окрашены в тона смешного, а следовательно – нестрашного, родного и человечного. Наша ускользающая идентичность обходилась без вселенских претензий, не была ни против кого направлена, открыта для всех и для всего, спокойно относилась к смешанному браку и даже к пасхальному куличу.
С Израилем эта неуловимая сущность, угнездившаяся где-то между фаршированной рыбой, танцем фрейлехс и интеллектуально-критическим взглядом на мир, имеет мало общего. Здесь плохо знают, что такое фрейлехс. Фаршированная рыба известна, однако выступает символом не еврейским, а ашкеназским, восточноевропейским. Критически настроенные интеллектуалы встречаются, как в любой другой стране, но почему-то им первым не хочется быть евреями.
Ханаанское казачество
Еврейскую идентичность, которую мы привезли с собой, безусловно, можно упрекнуть в бедности и расплывчатости. К этому следует, однако, добавить, что, по мнению современной науки, идентичность древних евреев также оставалась расплывчато-неопределенной вплоть до катастроф, ознаменовавших конец эпохи Первого Храма. Бог Израиля был достаточно заурядным вариантом западносемитского верховного божества (Эль, Бааль), и культ его выглядел вполне «нормально» для Ханаана. Более того, сами евреи были по происхождению, языку и культуре ханаанцами (западными семитами). В отличие от того, что говорит по этому поводу Библия, речь идет о народе вполне местном, тесно связанном с западносемитским культурным ареалом.
Наиболее вероятной представляется сейчас гипотеза, согласно которой Израиль как отдельная этнико-политическая единица появился в XIII в. до н. э. и состоял, судя по всему, из разорившихся ханаанских крестьян, бежавших от долгов и прочих неприятностей на практически незаселенное тогда нагорье (впоследствии – Иудея и Самария). Не исключено, что часть поселенцев, прежде чем осесть на новом месте, успела побывать в Египте и/или на Синае (синайское происхождение божества с четырехбуквенным именем не вызывает сегодня сомнений). Так или иначе, ядро еврейского народа составила публика неприкаянная, маргинальная, лишенная корней. Нагорье, похоже, было тогда своего рода Запорожской Сечью, принимавшей людей без рода и племени, которые постепенно создали общество, вполне обычное для того времени и места.
Как ни странно, ханаанская родословная до сих пор вызывает противодействие у многих «гордых евреев». Для них ханаанцы – народ ужасный, прославленный развратной жизнью, а евреи принесли с собой особо возвышенную религию, да испортились, пообщавшись с теми же ханаанцами (впрочем, их предварительно истребил Иисус Навин). Европейская и особенно американская наука в общих чертах принимала эту схему вплоть до шестидесятых годов. Западные люди, строившие комплекс превосходства перед «туземцами» на христианстве, охотно заимствовали у иудеев «их возвышающий обман». Сегодня уже известно, что и в ханаанцах не было ничего особо ужасного, и евреи от них изначально особо не отличались, и вовсе они не испортились от контакта с ханаанцами, так как портиться было нечему. И главное – со временем стало неясно, что такого уж возвышающего в этом обмане. Евреи оговорили своих предков, приписав им геноцид, технически невозможный в те времена, а заодно оклеветали и ханаанцев – опять-таки своих предков. Библейская книга Иисуса Навина – первое в мировой литературе прославление геноцида. На стену было повешено ружье, выстрелившее тысячелетия спустя – в потомков тех, кто его повесил.
Чудовищный вред самоопределения «по Иисусу Навину» явственно виден сейчас на международной арене. Ведь если евреи – потомки Навиновых завоевателей, то кто в таком случае потомки ханаанцев? Ясное дело, палестинские арабы! Они и возводят себя сегодня к ханаанским племенам, покоренным «древнееврейскими захватчиками». Стоило бы напомнить, что Израиль – единственное ханаанское образование, в той или иной форме дожившее до наших дней, иврит – единственное западносемитское наречие, которым пользуются и сегодня, а религиозная еврейка, произносящая благословение над субботними свечами, употребляет титул верховного божества, известный еще в Угарите.
Единица – кому она нужна?
Итак, жил когда-то небольшой ханаанский народец, именуемый Израилем. Плодился, обрабатывал землю и поклонялся синайскому (мидианскому) божеству, отождествляя его с небесными богами западных семитов – престарелым Элем и молодым воителем Баалем (Ваалом). Этот верховный бог создал когда-то небо и землю, каждую весну совокуплялся со своей супругой Ашерой, или Анат, олицетворявшей земное плодородие, а на лето уходил в царство мертвых, откуда возвращался с осенними дождями. Еще он, как нормальный небесный бог, стоял за справедливость и покровительствовал израильскому царю, на которого было возложено поддержание этой справедливости.
Повесть о том, как западносемитскому верховному богу удалось разогнать остальные божества, подмять под себя богатство и многообразие мира и вместо Матери-Земли совокупиться с собственным народом, – эту печальную повесть мы не станем здесь рассказывать. Намекнем лишь, что никто так не заинтересован в сильной центральной власти, как униженные и оскорбленные, слабые и неприкаянные. Царь накормит, утешит и защитит от местного произвола – так повелось еще во времена Хаммурапи (по меньшей мере в теории). Царь земной и уж тем более – Царь Небесный. Возможно, уже бродяги и беженцы, из которых формировалось «ханаанское казачество», любили Высшего Бога чуть больше, чем принято было в нормальном обществе того времени. Особой привязанностью к Матери-Земле они вряд ли отличались, так как земли не имели. Дальше в истории появляются одинокие, неприкаянные пророки, одинокое, неприкаянное Иудейское царство, сжавшееся в ужасе перед сверхдержавами того времени, а когда потомки ханаанских казаков рассеялись по миру, Высший Бог был для них уже вне конкуренции.
Один Бог. Один Храм. Одно истинное Учение. Один избранный народ. Где корни этого странного зацикливания на единичности, не исключительно еврейского, но вошедшего в мир во многом благодаря евреям? Французская феминистка Люс Иригарэ в свое время на этот вопрос давала ответ, одновременно простой и неприличный: один фаллос у мужчины. Собственно, и сама цифра похожа. Единичность выступает своеобразным «кодом» мужского, патриархального доминирования, подчинения пугающей и непредсказуемой реальности жесткому порядку и непререкаемому, единственному центру. Сравнительно благополучные христиане могли позволить себе троицу. Народ, рассеянный по миру и лишенный силы, находил утешение лишь в культе всесильной Единицы.
Проблема современного мира не в том, что он ушел от монотеизма, а в том, что ушел от него недостаточно далеко. Мы до сих пор клянемся единственно верными учениями, ищем в текстах и событиях единственно верные смыслы и вынуждены делать выбор в ситуациях, когда сама идея выбора порочна. В нашем варварском мире до сих пор не очень-то можно одновременно верить и не верить в Бога. Быть одновременно индуистом и католиком. И – почему бы и нет? – одновременно гоем и евреем.
Эзра, Герцль, Деррида
Когда евреи впервые вернулись в Сион, их лидер Эзра велел им прогнать иноплеменных жен. Иудаизм, который он строил, можно определить в антропологических терминах как попытку жить среди других человеческих сообществ, не обмениваясь с ними женщинами. Образующаяся в результате коллективная идентичность вполне может быть лишена формального центра. Ее истинным центром выступает граница – абсолютное отличие евреев от гоев, служащее прототипом всех других различий (суббота – будни, дозволенная – недозволенная пища и др.), и неизбежно плохие отношения с гоями, порождаемые Великой Разницей. Излишне говорить, что жизнь при таком мировосприятии оборачивается скучной паузой между погромами. Вопрос в другом: как вообще стало возможно это безумие? На что существует очевидный ответ: оно стало возможно лишь потому, что альтернативой ему было растворение, утрата коллективной идентичности. Те, кто выпрыгивал из построенного Эзрой «параноева ковчега», неизбежно утрачивали связь с еврейством. Иначе и не могло быть в условиях, когда отсутствует естественный центр идентичности, нормальное проживание людей друг рядом с другом на одном клочке земли в течение многих поколений.
Однако сто с лишним лет назад появилась надежда на «третий путь». Возможность восстановления нормальных условий, в которых существует коллективная идентичность. И надежда эта еще не пропала. Теодор Герцль прекрасно понимал, против кого и против чего направлено его детище. Он собирался держать армию в казармах, а раввинов в синагогах. Предсказывал столкновение с теми, кто в его время противился идее сионизма, но в случае успеха пришел бы, чтобы навести свои порядки. Предвидел грядущие дебаты – принимать в новое общество только евреев или неевреев тоже (и без малейших колебаний поддерживал вторую позицию). Сионизм, второе возвращение в Сион, был «возвращением возвращения» – чем-то сродни отрицанию отрицания. Герцль появился, чтобы отменить Эзру.
Нужно сказать, что пророчества венского безумца во многом осуществились, причем не в наилучшем варианте. Те, кто подвергал анафеме нечестивцев-»циойним», и правда пришли наводить свои порядки. Основатели государства, осилившие болота и арабов, оказались куда слабее перед духом старины – газом, имеющим в химии несколько другое название. В результате возник Израиль – странный гибрид из современного государства и средневековой еврейской общины.
Но тут нагрянули мы и деконструировали сионизм.
Дело в том, что сионизм заимствовал у иудаизма фундаментальную оппозицию «евреи – гои», лишив ее, правда, прежней космической значимости. Сионизм по-прежнему решал проблему евреев, изымая их из нееврейского контекста и собирая вместе. При этом предполагалось, что точно известно, кто такие евреи. На новом месте это тоже не составляло проблемы – местные гои были почти поголовно арабами, которых спутать с евреями очень трудно. Отношения с арабами были плохие – к вящему душевному спокойствию традиционно мыслящих иудеев. Все волны алии, включая русскую алию семидесятых годов, с большим или меньшим трудом вписывались в эту схему. Но алия девяностых годов – явление принципиально иное.
Речь идет о еврействе, слившемся с нееврейским окружением настолько, что разделить их уже невозможно. Останься эти люди в России, следующей стадией была бы полная ассимиляция. Направься они в какую-нибудь другую страну, они считались бы просто иммигрантами из России. Но массовый приезд этой группы в Израиль создал положение поистине уникальное. Великая Граница оказалась прорвана на большом и важном участке. Для двадцати процентов населения страны разница между евреями и гоями – наименее актуальное из возможных различий.
Как это обычно бывает в деконструктивных ситуациях, внешнее неожиданно проросло в самой сердцевине внутреннего. «Центром» еврейской и сионистской идентичности Израиля всегда считался Закон о возвращении, олицетворяющий связь израильского общества с еврейством диаспоры. Выяснилось, однако, что связывает он Израиль не столько с евреями диаспоры, сколько с гоями (неевреями по Галахе и просто неевреями).
Думать о себе
Из сложившейся неудобно-скандальной ситуации израильское общество может выйти тремя способами:
1) Насильственно вписать обратно стершееся различие, вновь разделив нас на евреев и гоев.
2) Исключить русско-еврейскую группу целиком, объявив гоями нас всех.
3) Радикально переосмыслить собственную еврейскую идентичность.
Первый вариант решения проблемы настолько труден, что, видимо, до конца неосуществим. Второй вариант представляется самым легким для исполнения и наихудшим для нас. С точки зрения интересов русско-еврейского этноса в Израиле, наиболее перспективен третий вариант. Во что же должен превратиться Израиль, чтобы стать пригодным для нашего проживания?
Прежде всего следует решительно выступить против мифа о нераздельности национального и религиозного компонента в еврействе. В прежние века национальное и религиозное были нераздельны не только у евреев. Армяне, которые исповедовали диофизитское (халкедонитское) христианство, считались в Средневековье грузинами. На Украине еще в прошлом веке слова «католик» и «поляк» были синонимами. Турок или азербайджанец еще в начале двадцатого века на вопрос о национальности отвечал «мусульманин». Отделение национальной идентификации от религиозной шло у разных народов разными темпами. Евреи относятся к числу отстающих – по понятным причинам.
Более того, мы не просто отстающие – мы опоздавшие. В наиболее развитых странах нации уже перерождаются в постнациональные сообщества – многоязыкие, многорасовые, многокультурные. Не успев стать по-настоящему нацией, сегодня в такое сообщество превращается и Израиль. У нас много мусульман, как во Франции, и всюду звучит русская речь, как в Германии. Впрочем, еще Герцль мечтал о многоязыкой «еврейской Швейцарии» (не настаивая, однако, на том, чтобы в ней жили только евреи).
Для того чтобы Израиль осуществил свой постнациональный потенциал и стал чуть более похож на герцлевскую утопическую Швейцарию (а заодно и Швейцарию реальную), необходимы политические реформы. Прежде всего это радикальное отделение религии от государства. Еврейская принадлежность израильского гражданина должна стать его сугубо частным делом. Если такие реформы запоздают и общество не выработает новую, постнациональную идентичность, оно неизбежно расправится с нами по первому или второму сценарию, и следующее поколение русско-евреев в Израиле окажется расово неполноценным или подозреваемым в неполноценности.
С другой стороны, именно заботясь о следующем поколении, необходимо создать условия, позволяющие культивировать реальные различия. Грош цена той идентичности, что не стремится к воспроизводству в следующих поколениях. Не будучи чисто еврейской группой, русско-евреи не являются просто еще одной волной алии. Речь идет о культурно-этническом меньшинстве, отличающемся от «основного Израиля» (если таковой существует) не меньше, чем израильские арабы или ультраортодоксы (харедим). Это означает, что мы можем претендовать на степень культурной автономии, не меньшую, чем у указанных двух групп. Конкретно речь идет о создании отдельной русской системы образования – от детского сада до университета. В такой системе русскому ребенку не пришлось бы ломать себя, врастая в культурно чуждое и зачастую враждебное окружение, и люди вырастали бы соответственно куда более полноценные и менее изуродованные. Но для этого нужно вырвать у истэблишмента вещь, для репатриантов неслыханную – право оставаться собой не только в первом поколении (этим правом пока обладают только израильские арабы и различные группы религиозных ортодоксов).
В постнациональном Израиле такое вполне может оказаться возможным. Дальнейшее – дело политики.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Этот манифест был написан за несколько месяцев до начала известных событий. Как ни странно, мне в этом тексте ничего не хочется менять, хотя сейчас нам всем попросту «не до того». К тому же всякие сопоставления статуса нашей группы со статусом израильских арабов выглядят сегодня совсем в другом свете. Я еще более, чем раньше, убежден, что нам нужно бороться за равные права с израильскими арабами и ультраортодоксами (в первую очередь – за право на культурную автономию). Однако ни о какой общности интересов, естественно, не может быть и речи. Насколько мне известно, сейчас в израильском культурном истэблишменте существует тенденция сворачивания русских проектов и развертывания проектов «дружбы с арабами». От нормального общества следовало бы ожидать прямо противоположной реакции на происходящее.
Нам сейчас «не до того», но процессы, о которых здесь идет речь, протекают и дальше под треск автоматных очередей и грохот взрывов. Проблемы продолжают углубляться, и рано или поздно они снова встанут перед нами в полный рост.
