ЗАГАДКА ЛЕВИТАНА
Если существует принципиальная разница в психологии и творчество народов
— то где проходят эти эзотерические водоразделы, которые могут дать нам
возможность проанализировать географию культур, их взаимодействие и
взаимооплодотворяемость. В общей колористической массе национальных
конгломератов земного шара легко определить центральные цветовые
доминанты — пограничные же области вводят философов в панику. И
небеспричинно.
Творчество Исаака Ильича Левитана является как раз великолепным примером
такой таинственной загадки, ждущей своего Христофора Колумба.
Естественно, что можно пойти по тому легкому пути, который предложил
русский писатель Александр Солженицын. Устами своего героя, художника
Кондрашева (роман «В круге первом», глава «Замок святого Грааля»)
Солженицын объявляет Левитана чужим в русской живописи, то есть в русской
культуре. «Поймите, публика поддалась Левитану! Вслед за Левитаном мы
привыкли считать нашу русскую природу бедненькой, обиженной, скромно-
приятной» — в этом суворинском заявлении Кондрашева/Солженицына прячется
не только вызов «Униженным и оскорбленным» Достоевского, не только
шовинистическое неприятие «чужаков», но также инфантильное понимание
природы национального творчества, всегда питающегося из самых
многочисленных и разных источников.
Зеркальными близнецами Солженицына являются и те еврейские «патриоты»,
которые понимают Левитана как «еврейскую вечную грусть», семитскую печаль.
Еврейские печальные глаза легко обнаруживаются, кроме как у самих евреев,
не только у славянских, романских и северных народов, но также и у кошек,
собак и коров. Совершенно очевидно, без всякой псевдофилософии, что одно
из таких основных для всякого живого существа чувств, как печаль, не
может служить ни расовой, ни культурной характеристикой. Истина лежит в
совершенно иных пластах нашего общечеловеческого существования.
Без всякого сомнения, вся стилистика Левитана возникла из опыта русской
живописи. И в этом плане интересно проанализировать те производные
русского искусства, которые оказались особенно близки Левитану как еврею.
Левитан не случайно присоединился к тем художникам русской школы, для
которых вещь как таковая, с ее языческой вероятностью, явилась чуждым и
ненужным фактором. Левитан смотрит на природу, но видит не ее, вернее —
видит через нее. Через дерево, через облако, через воду и траву. Цвето-
пятновые построения Левитана поспешно проводят зрителя за оболочки вещей,
к чему-то более важному, иначе звучащему. Французские импрессионисты
стремились к солнечному свету и пришли к нему, Левитан стремился к
«скрытому свету» (Ha’or ha’ganuz) — то есть вступил на дорогу, которая
ведет в бесконечность. Левитан не отрицает птолемеевскую схему мира, он
игнорирует ее. Мир Левитана — это мир относительных величин, которые
ориентируют человечество на посткапиталистическую цивилизацию.
В иных условиях Левитан, родившийся быть каббалистом, провел бы всю
жизнь в магических глубинах «Светлой Жизни» (Ha’sefer ha’bahir) — но
вечный круговорот еврейской судьбы самым парадоксальным образом заменил
ешибот на Училище живописи, ваяния и зодчества, и место наставников-
раввинов заняли русские художники Саврасов и Поленов. Случайность ли это,
что у еврея Левитана, изгоя в русской столице, не имеющего в ней права на
жительство, у этого презренного пятисортного жителя русской империи,
случайность ли это или перст судьбы — эти учителя. Гениальный Саврасов,
нежный лирик, колорист, поэтическая душа, любимая ученика, алкоголик,
люмпен, полная противоположность кандально-мундирной России, ее антипод,
ее спаситель на Страшном Суде. И Поленов — тоже лирик, поэт, колорист,
философ, вечно ищущий той основной человеческой правды, которая стоит за
каждым изгибом дерева и излучиной реки. Эти поиски в итоге привели
Поленова на духовную родину Левитана, в Землю Израиля, откуда художник
привез пейзажи, украсившие русское искусство, и опыт для картин о тех
временах, когда христианство еще не выпало в языческий осадок Европы.
Какой невероятный расклад судьбы — еврейская Волга Левитана и русский
Кинерет Поленова — концептуально исторические игры Бога.
Если Левитан еврейский художник, то он ведет за собой в Святую Землю и
Саврасова с Поленовым. И эта духовная и душевная близость Левитана с его
русскими учителями, друзьями и учениками снова и снова ставит перед нами
вечный вопрос — в чем же разница? в чем особенность? в чем конкретно
осязаемом выразилась еврейская сущность Левитана?
Адам, получив во владение Райский Сад, получил и способность назвать
элементы этого нового мира, определить их и таким образом овладеть ими.
Но в Райском Саду не было Левитана и не было его картин. Таким образом
сущность еврейского творчества осталась неопределенной, неназванной. И
если сионизм своей практикой умертвил идею Вечного Жида в ее лживом
историософском облике, то еврейское искусство еще ждет своего идейного
избавления, и есть только одно место, откуда может прийти это избавление —
это место Земля Израиля.
Левитан открыл новые пути строительства условного мира, плоскости
картины. Современник французских импрессионистов — Левитан создал
автономный мир художественных переживаний. Русская терминология теории
искусства не совпадала с западной, но, как и парижские новаторы, Левитан
явился предтечей живописной раскрепощенности новой эры.
Вышедший из генетических глубин еврейской духовности, Левитан был одним
из тех немногих путешественников в неизвестное, кто установил вектор
движения в сторону невероятного расцвета русского искусства начала XX
века.
