Инна  Рубина

КАК ЭТО БЫЛО

Напряжение спало уже в самолете на Вену. Как гора с плеч свалилась. Позади остались последние предотъездные хлопоты, таможня, КГБ и прочие милые учрежде­ния. Годы ожидания, особенно последние два, так были заполнены каждодневной борьбой, что почти не было времени, да и внутреннего настроя, чтобы представить себе реально, конкретно будущую жизнь, хотя мы много читали об Израиле, постоянно думали о нем, радовались его успехам и переживали во время Войны Судного дня.. И вот теперь Израиль — это реальность. Что же нас ждет там? Каков он будет «вблизи»? Обстоятельства сложились так, что из Вены мы летели в пятницу утром, рейсовым самолетом «Эль-Аль», а не специальным олимовским Самолет был почти пуст, и стюарды и стюардессы (все красавцы и красотки, как на подбор) наперебой ухаживали за нами. Незадолго до приземления один из них, высокий, крепкий парень, «жгучий» брюнет, посоветовал пересесть на левый борт самолета оттуда скоро будет виден берег И вот он возник перед нами как-то сразу: белая кромка прибоя, полоса пляжа, а за ним — огромный город, желтовато-белый под ярко-синим небом Волнение охватило нас — вот она, та страна, с которой были связаны все наши надежды и стремления в течение более четырех лет.. Самолет мягко приземлился (странно, совсем не болели уши, как это обычно бывало при полетах в СССР), и мы вышли — как будто в парную баню, продуваемую горячим ветром Но почему-то и это было приятно. Двери аэровокзала сами раскрылись перед нами (после Вены это уже не так поражало). Изящная девушка в облегающем форменном костюмчике (позже мы узнали, что это — форма полиции) удивленно вскинула на нас глаза олим в зрев шабат (начало субботы)? Но мы успокоили ее, сказав, что все документы на нас были оформлены уже в Вене. И тут появились встречающие: похорошевшая и помолодевшая Муся (сестра мужа), Мелик Агурский с портативным магнитофоном (потом мы узнали, что он — корреспондент радио «Свобода» в Израиле, он сразу же приступил к делу), еще какие-то корреспон­денты, представители министерства абсорбции и Цви Шифрин, будущий коллега Виталия, который был главным действующим лицом в борьбе за наше освобождение. А внизу, у выхода, — еще и друзья, с которыми расставались 5,4,3,2 года назад… На двух машинах отправились в наше временное жилье, где все уже было готово к нашему приезду.

На следующий же день друзья заехали за нами на машине и повезли в Старый город, к Стене Плача. Однако, выйдя из машины около Яффских ворот, мы тут же поняли, что без темных очков и шляпы летом в Иерусалиме существовать невозможно, по крайней мере для нас, северян. Пришлось зайти на арабский шук (рынок) тут же, в Старом городе. Это было как в сказках «Тысячи и одной ночи»: маленькие, доверху набитые разной разностью лавочки в полутемных прохладных крытых переходах, ремесленники, выставляющие на продажу свой товар, который тут же и производят, торговцы всякой снедью, продавцы воды и чая, разносящие их в больших металлических сосудах, увешанных позванивающими колокольчиками… Изобилие это поражало, оглушало. Неужели это возможно, неужели не сон? Эх, одну бы такую лавочку — да в Москву! -теснилось в голове. Горы фруктов и овощей… помидоры, дыни, апельсины, персики, яблоки, сливы… и вдруг — картошка! Крупная, отборная, чистенькая, без единого пятнышка. А над всем этим на какой-то подставочке сонно восседает старик-араб в каком-то черном плаще и куфие, клюя носом. «Смотрите, смотрите!» — не выдерживаю я, указывая на картофель (как-никак, в России, на «родине» картошки, я уже давно ничего подобного не видела, даже на рынке). Проснувшийся от моего крика араб недоуменно смотрит на нас, а друзья хохочут.

С трудом выбрав очки из примерно полусотни предлагаемых, отправляемся дальше. И вот наконец — Котель (Стена Плача), такая знакомая по фотографиям и картинкам и все же совсем другая — проще, будничнее и, одновременно, величественнее, как будто воплотившая в себе дыхание тысячелетий, все отчаяние и все надежды и радости евреев всего мира и всех веков…

Так какова же она все-таки, наша страна? Такая ли, какой я ожидала ее увидеть? И да, и нет. Прежде всего, это — наша страна, и это чувство — основное. Со всеми ее недостатками, со всеми ее преимуществами и достижениями. Это и неторопливый Восток и, одновременно, бурно кипящая жизнь. Необыкновенное чувство свободы, легкости, атмосфера доброжелательства. И мусор на улицах и во дворах. И новые строящиеся районы, с очень своеобразной, интересной архитектурой. И заброшенные пустыри. Шум в автобусах, оглушающее радио. И какая-то по-особому веселая, здоровая, красивая молодежь. Красивые, одухотворенные еврейские лица. Да, пожа­луй, это главное впечатление: нет толпы, есть индивидуальности. Встречаются, конечно, и некрасивые лица, но почти все — значительны, чем-то интересны. Не видно тупых бессмысленных, самодовольных рож, что всегда так угнетало на улицах Москвы. Нет этой серой безликой массы. И еще: чувство общности со всеми этими людьми. Чувство, которому я не перестаю удивляться Я никогда, с самого детства, не чувствовала себя хорошо в обществе большого количества незнакомых людей Я не говорю в данном случае о толпе на улице, но вот, например, на студенческих вечерах я всегда ощущала какую-то отстраненность, непричастность всему происходящему вокруг, как будто я была отделена непроницаемой стенкой. А здесь этого чувства нет И это ново и прекрасно.

В обилии впечатлений первых дней преобладало чувство нереальности всего происхо­дящего. Временами было ощущение, что все это — сон, или еще чаще — как в кино, в котором являешься одновременно и зрителем, и действующим лицом. И только иногда, случайно — помню, например, маленький старый дом где-то в центре Иерусалима, увиденный из окна автобуса, пожилая женщина развешивала в садике белье, мимо шел хасид в черной широкополой шляпе, черном сюртуке и высоких чулках, — вдруг остро пронзает мысль: ведь я здесь навсегда, и это все мое, со мной…

1976 г.