Исраэль Шамир
На днях в тель-авивском театре «Бейт-Лесин» состоялся вечер встречи редакции журнала «Зеркало» с читателями. «Зеркало» — самый толстый из русских израильских журналов, сочетающий стиль «Нового мира» и «НЛО». Хотя он менее популярен, чем, скажем, «Русский Израильтянин», читателей собралось множество, и возникла та особенная энергетика, которой отличаются встречи небезразличных людей.
Шла речь в основном о последнем и будущем номерах журнала. Последний и предпоследний номера «Зеркала» содержат несколько замечательных материалов, и я советую нашим читателям обязательно найти, скажем, 11-й и 12-й номера, и прочесть в них первую журнальную публикацию нового романа Леонида Гиршовича «Суббота навсегда». У Гиршовича зачастую проходят годы между журнальной публикацией и книгой, а «Суббота навсегда» мне кажется самой приятной книгой, выросшей на нашей русско-израильской почве. Она написана специально для нас с вами и полна завуалированных израильских реалий. Например, Вануну у Гиршовича — человек из Димоны, выдающий герою страшный секрет, но не секрет атомного центра, а потайной ход в гарем султана. Таких смешных перекличек у него немало.
Место действия одной из частей романа — Иерусалим, слегка замаскированный под Басру («зубчатые стены с башней малека Дауда»). Замечателен разговор героя с четой «вернувшихся в лоно религии» олим (в обличии мусульман из Андалусии, эмигрировавших в «Басру»):
— Мы сами с Малаги, а вы, извиняюсь, откуда будете?
— Я родился в Толедо.
— Красивый город (значит, Ленинград — И.Ш.). А мы приехали сюда с малым. Ни языка, понимаете, ни работы. Но слава Богу…
— Аллаху, — уточнил мужчина. Моя жена, знаете, какая была ноцрия? Главное — это жить на родине, в мусульманской вере детей растить.
Далее следует очень точная пародия на субботний ужин в семье новообращенцев, с попытками соблюдать все строгие правила веры. Гиршович даже притчи из Талмуда переиначивает на мусульманский лад, чтобы мы не забылись, время от времени вворачивает число 613, самое еврейское из всех чисел (сами догадайтесь, почему). Слух этого писателя-музыканта отменный (что не всегда можно сказать о вкусе), и он прекрасно передает речь своих героев. Вообще Гиршович очень вырос с годами и пишет чем дальше, тем лучше.
Упомяну две окололитературные публикации. В журнале появился — после долгих лет отсутствия в израильской периодике — КК, Костя Кузьминский, легендарный редактор легендарной антологии «Голубая Лагуна», человек, живущий обычно в трущобах Брайтон-Бич с женой по прозвищу «Мышь» и двумя чистокровными борзыми, которых он выгуливает по вечерам, и все американцы шарахаются от этого здорового бородатого детины в рубахе с огромным православным крестом на груди. Все, что он пишет, пропитано уникальной, задиристой, беззлобной яростью. Так, лауреаты Пушкинской премии (Битов, Петрушевская и т.д.) — «гнойная тусовочная попса, торгующая «на Запад» литературная накипь». С Липкиным он разделывается так же, как некогда с Генделевым, то есть убийственно. Жаль, что Кузьминского мало и редко печатают. Другой материал — интервью, взятое редактором «Зеркала» Ириной Врубель-Голубкиной у Эммы Герштейн, близкого друга Мандельштама и Ахматовой. Вдова Осипа Мандельштама, как известно, не была кроткой голубицей. В своих мемуарах она свела счеты со всеми, кого знала, и мало никому не показалось. С некоторой (многолетней) задержкой она получила ответ, и если «Зеркало» доставляют на тот свет — и ей мало не покажется. Я люблю, когда люди говорят все, что думают, а Эмма сказала, по-моему, даже больше того. По крайней мере, она даже написала письмо протеста, обвиняя «Зеркало» в искажении ее слов. Видимо, даже в возрасте за девяносто трудно сказать все, что хочешь, про Ахматову и Мандельштама. Придется ей теперь дружить с Сорокиным.
Упомянем и предстоящий номер журнала — Александр Гольдштейн прочел отрывок из своего тель-авивского очерка, которому только предстоит увидеть свет. Гольдштейн пишет лучше всех в русском Израиле, причем, на порядок лучше. Его проза, тугая, как шелковый ширазский ковер (1200 узелков на квадратный дюйм), напоминает Олешу в его лучшие годы. Но меня покоробил его очерк, — надменный, пропитанный национальным, культурным и классовым чувством превосходства перед иностранными рабочими, китайцами, тайцами, румынами. Если это не расизм, то, как говорят американцы, это сойдет за расизм, пока не подвернется что-нибудь покруче. Легко издеваться над едящими псов и выносящими ночные горшки тайцами, над потными румынскими строителями, над африканцами в воскресных костюмах.
Но есть и другая сторона медали. Мне жалко молодых таи и филиппинок, тратящих лучшие годы на возню с богатыми еврейскими стариками и старухами. Мне кажется симптоматичным, что Израиль — впереди планеты всей по числу иностранных рабочих на душу населения. Мне кажется характерным, что евреи доказали снова свою неспособность
жить рядом со свободным коренным населением: если его не удается поработить, как украинцев в дни Речи Посполитой или испанцев при Педро Жестоком, то дело кончается резней или изгнанием. Ведь и иностранные рабочие появились в вакууме, образованном массовым изгнанием и резней палестинцев в 1948 году и созданием палестинских «автономных» гетто в 1992 году. Если Александр Гольдштейн задумается над этой другой стороной медали, он, возможно, посмотрит заново на некоторые хорошо написанные, но морально неприемлемые пассажи. Собственно, его очерк сводится к классическому «мужик воняет луком». Тоже мне арканарский дворянин, наконец-то избавившийся от зловония смердов!
Из поэтических произведений на страницах журнала хочется отметить яркие стихи Ярослава Могутина и неожиданно свежие — Михаила Гробмана, нашего Саши Черного. Этот пересмешник вдруг обрел собственный голос, и вместо очередной пародии написал прямо и хорошо:
Раскрыла ноги буквой V
И я отдался в плен
И погрузился в сок любви
Между твоих колен
Александр Бараш — бесспорно, интересный и тонкий поэт, работающий в разных жанрах. Особенно хороши его византийские стихи, в то время, как свободный стих мешает ему организовать поэтическое пространство. Бараш, впрочем, выполняет еще одну важную роль — он любит председательствовать. Я легко представляю его — Секретарем союза писателей, распоряжающимся дачами в Переделкино. Жаль — дач нет…
На вечере выступал и Наум Вайман, книжка которого «Ханаанские хроники» была раньше напечатана (в виде отрывка) в «Зеркале». По жанру — это дневник писателя за 1993-1996 годы. Наум, загорелый, фотогеничный и лысый здоровячок средних лет, замечательно поет Есенина под гитару, душа общества, хозяин обширной библиотеки. Но достаточно ли указанных положительных качеств для того, чтобы создать интересный дневник? Ведь дневник — будь то лирический или общественно-политический — трудный жанр именно в силу его кажущейся легкости. Наступило 12 мартобря, выпил с Рабиновичем, закусили селедкой. Подумалось: какая все же гнида этот Рабинович! Записал это наблюдение и пошел дальше.
На вечере Наум Вайман подчеркнул, что его книжка — не дневник, но художественное произведение в форме дневника, лирический герой которого — «Наум Вайман» (не путать с автором Наумом Вайманом). По-моему, образ «Ваймана» — мужика под пятьдесят, озабоченного признаком приближающейся старости, тоскующего с собственной приставучей женой и спасающегося сексом на стороне, при всей его узнаваемости, Вайману не удался. Перечня сексуальных актов и мест, где оные акты происходили («Третьего утром перехватил ее в Ришоне и поехали в «Императорскую». Жара была давящей. Выглядела прекрасно. Три пистона хлопнул, потом поехал на работу. Вечером еще один жене, по инерции»), еще недостаточно, чтобы ощутить сочувствие и эмпатию. Литература от милицейского протокола тем и отличается, что возникает эффект сопереживания. Меня коробит и его грубый пересказ израильской истории, вроде «Менахем Бегин, уродец и фразер, <…> подписал с египтянами жалкий мир». Вайману это кажется «лихим стилем Светония», а мне — арканзасской журналистикой из рассказа Марка Твена.
Политические сентенции Ваймана (или его лирического героя «Ваймана») настолько чудовищны и запредельны, что у меня закралось подозрение: «…уж не пародия ли он?» Не хочет ли Вайман создать образ человека, бросающегося в фашизм на почве острой сексуапьной неудовлетворенности? Узнав о теракте Баруха Гольдштейна, лирический герой восклицает: «<Он> совершил то, о чем грезилось горячечными от ненависти ночами. Надеюсь, что этот герой — не последний». Очень много ненависти — к «черножопым» марокканцам, к «арабчатам и арабушам». В какой-то момент герой книги осознает, что его взгляды — нацистские: «А ведь и я так же <как Гитлер> думаю. Не попал ли я в дурную компанию?». Он держится: «Жгите, суки, клеймом фашизма!» Но его поиски не так энергичны, как у Маринетти, не озарены музой, как у Паунда, а по глубине уступают Розенбергу. В его системе мышления, как и у «братца-Гитлера», «царит монументальная пошлость в сочетании с практической изворотливостью и полной атрофией сострадания и юмора». В общем, говоря словами Ваймана, «вышло что-нибудь эклектическое».
Говоря о крайне правой мысли, упомяну две интереснейшие статьи Александра Дугина, пока не вышедшие в Израиле, но появившиеся в Интернете. Одна из них, «Обреченный Израиль», была перепечатана газетой «Завтра» и израильским правым сайтом «Полярный Израиль». В ней содержатся оперативные выводы: израильские крайние правые — потенциальный союзник в направленном против Америки евразийском «красно-коричневом» союзе. Либерман, поселенцы Хеврона и подобная публика увидели, что мировое правительство готово пожертвовать Израилем во имя «нового мирового порядка». Поэтому они стали врагами Америки и мирового правительства. Эта статья основана на предыдущей, более глубокой, «Евреи и Евразия», которую хочется поцитировать.
* * *
Еврейский вопрос продолжает будоражить умы наших современников. Ни искусственное его замалчивание, ни поспешные апологетические выкрики, ни примитивная юдофобия не могут снять этой проблемы. Еврейский народ является уникальным явлением мировой истории. Он явно идет по совершенно особому, свойственному лишь ему религиозно-этическому пути, выполняет сквозь тысячелетия таинственную и неоднозначную миссию.
В чем смысл этой миссии? Как разгадать энигму евреев? В чем заключается вызывающая столько кривотолков mission des juifs?
Часть историков склонна вообще отрицать важность еврейского фактора в русской и советской истории, что является грубым насилием над истиной. Стоит только посмотреть на списки фамилий главных большевиков и политической элиты Советского государства, как диспропорционально большое количество еврейских имен бросается в глаза. Игнорировать этот факт, отделываясь ничего не значащими фразами, некорректно даже с чисто научной, исторической точки зрения.
Вторая версия относительно функции евреев в России (СССР) в XX веке характерна для наших национал-патриотических кругов. Здесь бытует представление p том, что роль евреев была чисто отрицательнои, субверсивной, подрывной. Слабость этой концепции в том, что тот же народ обвйняется одновременно и в том, что он создал Советское государство и что он же его разрушил, что он был главным проводником социалистических, антибуржуазных концепций, и он же выступает главным апологетом капитализма.
Третья версия принадлежит юдофильским (в предельном случае, сионистским кругам) настаивают на том, что евреи всегда и во всех случаях являются правой стороной, жертвами несправедливых гонений со стороны иных народов, носителями всех позитивных, нравственных, культурных и социальных ценностей. Этот крайне апологетический подход не может быть исчерпывающим, так как изначально строится на априорных натяжках.
Заметим, что антисемитская и сионистская версии объяснения роли евреев в современной русско-советской истории исходят из некоего подразумевания глубинного единства еврейства, единства его исторической рефлексии и воли. Иными словами, налицо тенденция рассматривать евреев не просто как этнос наряду с другим, но как своего рода организацию, партию, орден, лобби и т.д. Иная версия, напротив, исходит из того, что никакого единства евреев не существует и что, как и в случае иных народов, каждый еврей выступает в истории обособленно от своего собственного «я», как личность, которая лишь в фоновом, второстепенном, психологическом смысле определяется этническими факторами, а, следовательно, термин «еврейство», как его понимают антисемиты и сионисты, не имеет права на существование.
Отметая все эти подходы из-за их почти очевидной неадекват ности, мы предлагаем иную версию. Если нас не устраивает ни персоналистский подход, ни общегрупповой подход, то есть ни концепция неопределенной множественности, ни концепция сплоченного единства, естественно предположить некоторую промежуточную модель. Имеет смысл говорить о внутренней двойственности евреев, о наличии внутри уникального этноса не одной воли, но двух воль, двух «организаций», двух «орденов», двух центров исторической рефлексии, двух сценариев мессианского пути. Такой дуалистический подход даст нам совершенно новую, во многом неожиданную перспективу в описании этого слож нейшего феномена.
В среде российского еврейства явно различимы две антагонистические группы, представляющие собой полярный психологический и культурный архетип. Одна группа — хасидско-традиционалистской ориентации. Для нее характерны мистицизм, религиозный фанатизм, крайний идеализм, жертвенность, глубокое презрение к материальной стороне жизни, к стяжательству и рационализму. Кроме ортодоксально-религиозной среды тот же самый психологический тип давал, секуляризируясь, пламенных революционеров, марксистов, коммунистов, народников. И те и другие принадлежали к «евразийской», «вос-точнической», мистико-иррационалистической части еврейства.
Противоположная группа объединяла в себе совершенно иной еврейский тип — тип еврея-рационалиста, буржуа, прохладно относящегося к религии, но, напротив, страстно погруженного в стихию алчности, личного обогащения, накопления, рационализации хозяйственной деятельности. Этот лагерь основывался на религиозном рационализме, на талмудической традиции, очищенной при этом от всех мистико-мифологических напластований.
Пиком чаяний этой группы была Февральская революция, полностью удовлетворяющая буржуазным, рационалистическим и демократическим стремлениям всего этого типа. После большевистской революции «еврейское западничество» в целом поддержало «белое дело», так как, несмотря на расовую близость к вождям большевиков, оно не узнавало себя в универсалистски и мистически ориентированных «еврейских восточниках».
Итак, еврейство, представляя собой этно-религиозное единство, все же является сущностно разделенным на два лагеря, на два «ордена», на две «общины», на два типа, которые в определенных критических ситуациях демонстрируют не только различие, но и фундаментальную враждебность. Каждый из этих полюсов имеет как религиозное, так и светское выражение, оставаясь сущностно единым.
Теперь спроецируем полученную схему на советскую историю и выявим в ней роль евреев. В целом еврейство накануне революции было едино в том, что оно противостояло существующему строю. Это касалось обоих секторов. Евреи-восточники противились капитализму и религиозному консерватизму, отчуждению и формализму в сфере культуры, жаждали революционных перемен и открытия волшебной эры мессианских свершений. Евреи-западники не принимали царизм по совершенно иным причинам, считая его отсталым, недостаточно капиталистическим, цивилизованным и гуманным режимом, подлежащим доведению до уровня западной цивилизации. Все еврейство в целом было солидарно в необходимости свержения династии и революции.
