Вадим Россман

ФИЛОСОФСКИЕ КАПРИЧЧИО

Из современной философии постепенно исчезла музыка. Фуги, симфонии и кантаты с их угрюмой серьезностью сначала сменились на интеллектуальную какофонию и сбились в музыкальные фрагменты, а потом музыка смолкла совсем. Но дух философии требует музыки, в особенности ее капризных и прихотливых аккордов. Дух музыки ждет перебора настроений и игры импровизированных каденций, ибо только в такой форме философия может выжить и подняться по тройчатым колоннам и портикам к высоким храмовым сводам. Философия может существовать лишь там, где бьют литавры, движутся боевые слоны логики, раздается барабанная дробь аргументов, цокают копыта афоризмов, мчатся колесницы метафор, оркестр играет туш, клокочет мыслительная стихия. Философия – древнейший из литературных жанров и именно в стихии литературы и музыки она может воспарять к неведомому и обрести себя. По слову Пушкина, всякая поэзия должна быть немножко глуповата. Но немного глуповата должна быть и сама философия, чтобы освободиться от кабинетной логической муштры. Что может кабинетная философия сказать о любви, смерти и духовном томлении? Об этих предметах нужно петь, плясать, слагать стихи, но чрезвычайно наивно философствовать о них и давать им логические дефиниции. Философские определения неизбежно оборачиваются глупостью и пошлостью: рассуждения в подобных категориях чреваты разговором со множеством оговорок и разбором чужих аргументов и мнений. Философские каприччио не претендуют на сверхчеловеческую мудрость, смиряются со своей глуповатостью и скользят только по поверхности вещей и явлений, даже не претендуя на поиски далеко запрятанных сущностей. В каприччо философия больше никуда не спешит и не прячет свою наивность и даже гордится и щеголяет своей глупостью. Записки, помещенные ниже, – это пример такой несколько глуповатой философии. Философия вообще неудобоварима без музыки, глупости и литературы. Корней Чуковский заметил в своих дневниках, что Блок умер, когда в его стихах исчезла музыка. То же самое произошло и с философией, и задача современных философов состоит в том, чтобы вдохнуть в нее новую жизнь.

Об элегантности мысли. Задача философии состоит не только и даже не столько в том, чтобы мыслить правильно и в согласии с логическими законами. Задача ее состоит в том, чтобы мыслить элегантно, размашисто и красиво – в согласии не только с логикой, но и с потребностями сердца и души.

Об особенностях философских проблем. В отличие от прочих наук, философия сама придумывает те проблемы, которые решает, не позволяя практике и профанам роскоши задавать вопросы. В отличие от инженерного дела и прочих прикладных наук, философия не разрешает никаких проблем, а только создает новые, прежде не существовавшие или даже вовсе не существующие, проблемы. Поэтому-то как раз мы и помним философов не по разрешению проблем, а по их постановке. Философы постоянно проблематизируют различные сферы и области реальности, которые прежде как будто не вызывали вопросов. Философия – это райская и, таким образом, избыточная наука, наука об изобилии и величии человека. Для нее практические проблемы не существуют в качестве проблем. В этом смысле она является прямой противоположностью экономике, науке о недостатке, которую Томас Карлейль метко назвал наукой о человеческом ничтожестве (dismal science), и всем наукам, которые направлены на разрешение проблем и культивируют именно умение разрешать практические задачи (problem-solving skills).

Философия как старая столица. В философии есть дыхание и интонация старой столицы, то чувство внутреннего достоинства, которое присуще носителям достопочтенной старой и проигравшей в войне цивилизации. Философия оказывается в положении жителей Пизы, Лиссабона или Писагда. Лишаясь своей глобальности, она, тем не менее, сохраняет свое гордое достоинство. В старую столицу любят приезжать все те, кто не чувствует себя на месте в новой экономической и политической столице. Здесь больше не вершатся судьбы мира, но здесь нет и вульгарности всего нового и передового. В эту старую столицу приходят, чтобы проведать старые могилы и почувствовать иной ритм времени.

Философия и гениталии. В философии, как и в гениталиях, есть нечто первородное, пупырчатое, исконное, архаично-ископаемое. Философия обладает настолько древней родословной, что некоторые ее телодвижения, приемы и маньеризмы элементарно шокируют своей первобытностью. Примерно так шокируют маньеризмы мелкого зеленого чушуйчатого земноводного – скажем, ящерицы, в узких первобытных глазах которой запечатлены ужас и прозрение доисторического динозавра, глядящего на нас как бы из разверстой глубины тысячелетий. Как и во взгляде ящера, в прикусе и ухватке философии, в ее нерасторопных созерцаниях и сократическом методе, в ее неторопливости есть что-то окаменевшее, многотысячелетнее, что иногда кажется омерзительным. Философия – это своего рода ископаемая наука, ибо все другие науки ее призыва и поколения, – магия, теология, алхимия, астрология – уже давно канули в лету или были упразднены беспощадным молохом разума и науки.

О качествах полноценной философии. Хорошая философия учится ясности у математики, образности – у литературы, проходимости – у танковых бригад и дальнобойности и точности – у артиллерии.

Философия как форма насилия. Как и первобытный охотник, философия всегда живет насилием. Никогда философ не удовлетворяется – и никогда не удовлетворялся – пассивной ролью созерцателя. Философия насилует жизненный материал, тексты предшественников и мыслительные процессы в головах самих читателей. Философ выжимает из текстов прибавочные смыслы, создает новые воздушные замки, производит переоценку старых ценностей. Именно в этом сакральном насилии над окружающим миром – сама сущность философии.

Основной вопрос философии. Самый главный предмет философии – она сама, ее собственный предмет. Подобно тому как Россия была всегда одержима только сама собой, своей внутренней загадкой и тайной, философия всегда была одержима вопросом о своем собственном предмете, изобретением этого предмета, который никогда не задан заранее.

О птичьем верещании в философии. Рассказывают, что однажды Диоген Синопский говорил о чем-то серьезном на площади в Афинах, но его никто не слушал. Тогда он начал верещать по-птичьи и мгновенно собралась вокруг него толпа людей, которых он начал стыдить, что они поспешили слушать чепуху, а к серьезным речам отнеслись пренебрежительно. Уже столетиями современные философы прибегают к этой тактике Диогена – особенно много разного рода щебета раздавалось из Франции – с той только разницей, что они никогда не разъясняют больше, где были серьезные речи, а где птичье верещание, и никогда никого не стыдят. Так, многие философы запомнились нам именно их интеллектуальными скандалами и верещаниями, а не их действительно достойными мыслями.

Об отдыхе природы и истории. Природа отдыхает не только на детях гениев, но и на целых поколениях, и иногда отдыхает целыми столетиями. Быть может, мы как раз и живем в начале одного из таких длинных и бесплодных исторических эонов интеллектуального отдыха – своего рода отпуска цивилизации. Природа предназначает это время для того, чтобы расчистить площадку, прочитать, упаковать и переварить уже созданное в более интенсивно творческие эпохи.

Философия и поэзия. Граница между философией и поэзией пролегает по весеннему льду афоризмов. В своих высших формах философия воспаряет к поэзии через афоризм. Настоящая философия всегда поэтична. Поэзия поднимается к философии, когда ею не злоупотребляет. Попытка некоторых философов отгородиться от поэзии железным занавесом логики кончается тем, что поэзия с платонизмом проникают в философию контрабандой. В результате процессов диффузии поэзия всегда тесно смыкалась с философией.

Столичное и провинциальное в философии. Философия – наука столичная. Все вопросы ставятся и приходят из частных наук, из научных провинций, которые всегда и везде были источником всякой самобытности. Как это ни парадоксально, но без плодоносной силы домовитых провинций философия была бы пуста и провинциальна. Особенно интересны не философы-философы, а философы-физики (Декарт), философы-химики (Гастон Башляр), философы-математики (Лейбниц, Уайтхэд, Гуссерль, Фреге, Гедель, Кантор), философы-библиотекари (Батай, Федоров, Борхес), философы-дипломаты (Исайя Берлин, Юм, Лейбниц, Леонтьев), философы-врачи (Маймонид, Авиценна) или философы-юристы (Карл Шмит, Гроций).

Всякий столичный философ, то есть философ, который не черпает своего вдохновения из какой-то далекой провинции и всегда находится в области чистого умозрения, стерилен. Философия – это своего рода место встречи провинциалов. Осколки и шальные снаряды из частно-научных баталий всегда долетают до философии.

На чем держится мир. Мир держится не на тверди, а на трещинах. Трещины лежат в основании мира. Поэтому любая здоровая философия не может не быть немного шероховатой. Философия, как горный кряж, не может быть плоской и гладкой и должна заниматься прежде всего трещинами.

Философия и гештальт. Предмет философии – закругление человеческого опыта. Функции философии, во всяком случае, на сегодняшний день – чисто психологические и прагматические, вытекающие из самих особенностей человеческого восприятия. Философия как гештальт закругляет и достраивает человеческий опыт в его пунктирах, смутностях и пустотах.

О конкретности философского мышления. Философское мышление всегда конкретно. По строгости оно может значительно превосходить научное мышление и пользуется наукой, как своим сырьем, почти никогда не обращаясь к самим голым фактам и фактичности.

Об охватывании и связывании. Для философии недостаточно охватывание вещей мыслью. Настоящая жатва в философии – это связывание вещей в снопы.

Философия и вешалки. На долю философии современность оставила только маленький пятачок ее прежней территории. Внешний вид философии сегодня (там, где о философии вообще уместно говорить) напоминает торс искалеченной античной статуи с руками, обломанными варварами или землетрясением. Когда-то философия была великой китайской стеной, которая была призвана защитить культуру от нашествия варваров. Но она так долго стояла заброшенной и бесхозной и ее изначальная роль стала казаться столь ничтожной, что местные крестьяне давно начали растаскивать ее на кирпичи, подобно тому, как это случилось с оригиналом великой китайской стены, пока туда не начали водить туристов. Завоеватели оставили в сфере компетентности философии только самые скучные и малоаппетитные проблемы. Иногда кажется, что философские факультеты превратились в обчищенную бандитами модную лавку. В ее витрине одичало стоят одни манекены, а на подвижных шарнирах и в шкафах остались сиротливо висеть только вешалки, но уже без всякой одежды. Философия не начинается, а кончается вешалками – в противоположность театру Станиславского. Именно инвентаризацией этих вешалок философии и предписано теперь заниматься. И только ночью призраком Акакия Акакиевича философские манекены оживают и выходят на поиски украденной у них шинели. Философия не умерла, а безысходно повесилась на вешалке утерянных смыслов и функций.

Параллелизм в структуре доказательства между Ансельмом Кентерберийским и Кантом.

Кант открыто отверг онтологическое доказательство бытия Божия, как, впрочем, и все прочие субстанциальные его доказательства на основании того, что мир является «вещью-в-себе». Однако он вносит это доказательство в здание своей критики через задний ход. Кантовское обоснование морали структурно и генетически воспроизводит или, во всяком случае, подозрительно напоминает знаменитое доказательство бытия Божия Ансельма Кентерберийского и, по сути, является слепком с него. Оба доказательства носят априорный характер. Ансельм выводит существование бытия Божия из самой идеи о Боге. Поскольку каждый человек отчетливо понимает идею всемогущего и всесовершенного существа, а идея такого совершенного существа с необходимостью предполагает «существование» – так как атрибут «существования» принадлежит к тому же кругу понятий, что и «всезниние», «всемогущество» и «всесилие», – то Бог не может не существовать. По этому же сценарию развивается и доказательство морали в «Критике практического разума». Кант выводит существование и необходимость морали из самой ее идеи. Поскольку у нас есть идея «доброй воли», то из этой идеи с необходимостью вытекают максима доброй воли, категория долга и категорический императив.

О цветных мыслях. Мыслители Просвещения предполагали, что язык – цветной, а мысли – черно-белые. Но впоследствии оказалось, что и мысли и язык – цветные и что в наших компьютерных снах нам только грезится возможность черно-белых мыслей.

О смене идеалов. Ренессансный идеал Рафаэля – рыцарь с мечом, цветком и книгой. Идеал средневековья – человек с Книгой. Романтизм – человек с цветком. Национализм – человек с мечом. Идеал Просвещения – человек со стопкой книг, но уже без меча и без цветов. Идеал постмодернизма – засушенные цветы и бутафорские картонные мечи в форме книжных закладок.

Одомашненные поэты философов. Исторически философия всегда была враждебна поэзии и видела в ней своего оппонента и даже конкурента. Философия была враждебна вообще всем жанрам поэзии без исключения, включая эпос и лирику, но особенно она была враждебна трагедии. Но подобно тому как у каждого антисемита всегда был свой любимый «одомашненный еврей» (pet Jew), так и у каждого значительного немецкого философа всегда был свой ручной домашний поэт. Для Гегеля таким поэтом был Гете. Для Маркса – Гейне. Для Хайдеггера – Гельдерлин. Для Гадамера – Целан. Для Фрейда – Рильке. Для Витгенштейна – Тракль.

Стихийный минимализм философии. Философия наиболее минималистична и экономна из всех наук и искусств. Ей не нужны ни телескоп, ни микроскоп, ни эксперименты, ни масло, ни мрамор или гранит, не нужны даже ручка и карандаш. Конечной целью и средством выражения для нее является только чистая мысль и даже цветистые слова и аргументы проникают в нее только контрабандой.

Лучшая философская книга. Лучшее сочинение Хайдеггера – это его десятилетнее молчание, предшествовавшее публикации «Бытия и времени».

О скромности современной философии. Истина и справедливость отступили в качестве предметов и целей философии. Современная аналитическая философия пытается свести истину к достоверности, а справедливость – к правильности (fairness).

О диалектике. Диалектика – способность видеть в любой глупости мудрость или даже прозорливость. Диалектика верно слышит многоголосие смыслов, которого не различает рассудок.

Философия как форма демонстративной праздности. Философия – высокоорганизованная и ритуализированная форма обмена разного рода интеллектуальными безделками и праздными мыслительными экспериментами. В ней воплощается более, чем в чем либо другом, феномен демонстративной праздности свободного класса, описанный Торстеном Вебленом. Сегодня философия остается таким же классовым явлением, как и тысячи лет тому назад.

О классовой сущности разделов философии. Можно говорить о том, что каждый из разделов философии, вне зависимости от типа предлагаемых ими ответов на фундаментальные вопросы, располагает своей собственной классовой и исторической подоплекой и идентичностью. Различные классы испытывают интерес разного диапазона и интенсивности к разным разделам философии. Так, онтология интимно связана с крестьянством, национализмом и идеологией национальных движений. Крестьяне остро интересуются именно сермяжной и кряжистой правдой бытия. Именно отсюда всплеск интереса к онтологии в начале XX века (Хайдеггер). Эстетика исторически тесно связана с аристократией (Кроче). Эпистемология – с буржуазией: та же озабоченность процедурами и осторожная, почти юридическая, квалификация истины. Для буржуазии чрезвычайно важно, чтобы наша познавательная программа не была слишком амбициозной. Социология всегда была тесно связана с ремесленниками и инспирировалась их тоской по средневековым гильдиям, по корпоративному государству и социальной солидарности. Тайной религией ремесленников-профессионалов всегда был и остается социализм. Этика всегда предполагает рессентимент и потому была связана с интересами низших социальных классов. Происхождение и развитие логики было тесно связано с юриспруденцией и католической схоластикой и духовенством. Логика культивировалась католицизмом в иезуитских колледжах, в Пале Рояль, в сочинениях Киево-Могилянской академии Петра Могилы, в работах польско-варшавской логической школы.

Философия и история в эпоху тотального и беспощадного бухучета. Говорят, что явными лидерами в области сдачи экзаменов на уровень интеллектуального коэффициента (IQ) стабильно выступают бухгалтеры. Именно бухгалтеры часто возглавляют крупнейшие американские корпорации, включая авиалинии и крупнейшие студии Голливуда. В США бухгалтеры возглавляют Американские и Юго-западные Авиалинии и даже студию MGM. Зрелый бизнес, где нет быстрых технологических взрывов и скачков (а это, быть может, 90 процентов реального бизнеса), может развиваться и наращивать эффективность только за счет экономии и более эффективных финансово-бухгалтерских стратегий. Немудрено, что и в интерпретацию истории, культуры и философии на стадии культурного и творческого спада и в отсутствие взрывов и скачков как-то незаметно прокрадывается бухгалтерский уклон. Так, недавние исследователи эволюции пришли к консенсусу о том, что неандертальцы сошли с дистанции эволюции по причине их равнодушия к подсчетам, торговле и бухучету. Исторический успех евреев также приписывается их коммерческой хватке и бухучетным талантам: будто бы именно в связи с этими своими коммерческими способностями они смогли написать Пятикнижие. Внезапно выясняется также, что казавшиеся таинственными письмена древнейших цивилизаций – Крита, Шумера, Микен – будто бы представляют собой бухгалтерские записи и сводки о приходах и расходах, а не священные заветы. Якобы о совершенной прозе – реестре прибылей – повествует и знаменитый энигматический Фестский диск, который хранится в Британском музее, – послание микенской цивилизации. Дошло даже до того, что культурный расцвет эпохи Ренессанса тесно увязывается с бухучетом и выводится из фундаментального открытия дебита и кредита францисканского монаха Луки Пачиоли (1447–1517) – ученика Альберти и близкого друга Леонардо. В этой перспективе дебит и кредит оказались гораздо фундаментальнее линейной перспективы в живописи Джотто и были причастны кардинальному перевороту нового времени, включавшему в себя как индустриальную революцию в Англии, так и социальную революцию во Франции (Вернер Зомбарт). Лейбниц уже в XVIII веке, то есть задолго до творческого кризиса, хотел превратить философию в бухучет и мыслил аппарат математической логики как именно такое прозаическое философское обобщение. С введением этой новой системы, пишет Лейбниц, «С возникновением противоречия нужды в спорах между двумя философами было бы не больше, чем между двумя бухгалтерами, так как им было бы достаточно взять в руки карандаш, сесть за грифельные доски и сказать друг другу (при желании в присутствии доброжелательного свидетеля): давайте подсчитаем». В этой новой и сегодня доминирующей перспективе бухгалтер представляет собой кульминацию всего процесса развития западной цивилизации и итог развития всей философии с точки зрения Лейбница и его наследников – современных аналитических философов. В этой системе весь космос представляет собой не что иное, как большое коммерческое предприятие.

Царский путь в философию. К философии можно прийти двумя путями: путем математика-геометра и путем историка. Из математики в философию можно прийти через логику и через последовательное наслоение процедур и череду абстракций. Наука своими кронами упирается в философскую проблематику. Это плебейский путь – путь частных наук и аналитической философии. Королевский путь в философию пролегает через историю и опыт частной жизни. К величайшим абстракциям можно прийти через категории бренности и тщеты. Это и есть царский путь в философию, царство вечных и неизменных истин. Сам образ философии при этом зависит от тех ворот, через которые в нее вошли.

Малые формы и аристократия. Одной из особенностей аристократии всегда был страх и неприятие громоздких интеллектуальных форм и формул и циклопических жанров – трактатов, симфоний, многотомных романов и даже опер. Подлинный аристократ всегда слушал небольшую мазурку, бегло проглядывал рецензию в журнале, читал несколько афоризмов или просматривал перед сном какой-нибудь опыт Монтеня, а в оперу заходил для социального общения и уходил, прослушав любимую арию. Страсть к большим формам (длинным романам и сериалам), как и к большим порциям (буфеты в стиле шведского стола) всегда считалась уделом плебеев.

Одна из важных проблем современной интеллектуальной жизни состоит в том, что везде она протекает в каких-то дисгармонических и антиэстетических формах и пространствах – в университетах, малогабаритных квартирах, малооплачиваемых журналах, формальных коридорах конференций и часто подразумевает унизительное выклянчивание грантов. Нет уже салонных разговоров, красивых кафе, неторопливых бесед в рощах, перипатетических раздумий на неспешной прогулке.

Элементы политики в эпистемологии. Сартр пишет, что до Гуссерля и его самого познание мыслилось как присвоение собственности, а не как отдача. Кантовская схема познания воспроизводит идею парламента: разум – президентская власть, рассудок – сенат, чувства – палата представителей. Локк подгоняет свою эпистемологию к нуждам политики: человек – это табула раса, чистая доска, и не существует никаких традиций и предзаданных идей. Философский скептицизм Юма имеет в виду политическую позицию фаллибилизма. Платоновская концепция идей уже содержит в себе его аристократическую политику в «Государстве». Эпистемология, как правило, всегда политически мотивирована. Все это наводит на мысль о том, что политика первична и что логический вывод всегда затемнен политикой.

О важности единств. Философия всегда интересовалась разного рода единствами. Это были единство логического и исторического (Гегель), логического и грамматического (Хомский), лингвистического и мифологического (Макс Мюллер), логического и мифологического (Леви-Стросс), физического и геометрического (Уайтхэд), логического и математического (Рассел), лингвистического и психологического (Лакан), этического и эстетического (Шиллер), этического и экономического (утилитаристы), прозаического и поэтического (Якобсон), этического и грамматического (Пиаже), прагматического и семантического (Чарлз Пирс), биологического и социального (Спенсер), физиологического и этического (Ницше), аксиологического и фактического (утилитаристы), семантического и анаграмматического (каббала). При этом либо один из элементов диады редуцировался к другому, либо оба элемента сводились к третьему.

Русский платонизм. Платонизм стал неотъемлемой частью духовного и интеллектуального ландшафта России. Попытки создания искусственных единств и систем всеединства стали органической частью этого процесса. Если европейская культура проявляла щепетильность в сфере различения дисциплинарных областей, то в русской культуре шел противоположный процесс нагнетания единства разрозненных областей знания и опыта. Этот платонический элемент был присущ уже византийской системе, в которой религия не была отделена от государства. Но русская система мысли доводит его до предела. Русский платонизм нетерпим к дуализму и расчлененности и все время ищет всеединств и всеобщих наук. Теософия Блаватской как синтез религии и науки, тектология Богданова – всеобщая наука о структурах и формах, философия всеединства Владимира Соловьева, конструктивизм – синтез искусства и инженерного дела, идея театра как религии и религии как театра у Вячеслава Иванова, идея географического и лингвистического единства у евразийцев, идея синтеза искусств Скрябина, идея единства политики и литературы, феномен религиозной философии как синтез философии и религии, отличный от теологии. Драматические представления Мейерхольда синтезировали театр с цирком и акробатикой. Элементы театра заметны и в современной российской политике (сюда следует отнести феномен Жириновского, которого часто и оценивают прежде всего как театрального деятеля). Научное сочинение обязательно должно быть еще и художественным. Такой же парадоксальный характер носят и распространенные сегодня в Москве православные театры. В этой платонической системе религия сливается с политикой, театр становится религией и наукой, мораль и литература обряжаются наукой. В основе всего – поиски Единого. Русская философия всегда искала разнообразные единства.

О важности дуализма. Цивилизация всегда щепетильно относится к границам и отказывается от идеи всеединства. Цивилизация стимулирует функциональную дифференциацию, в результате чего церковь отделяется от государства, искусство – от политики, и выдвигается идея разделения властных функций и полномочий. В цивилизованном обществе задача философии и политики состоит не столько в соединении, сколько в разъединении. Навязчивый монизм представляет собой сферу религиозной мистики. Напротив, все великие философы европейского нового времени – дуалисты. Для нового времени характерен дуализм материи и разума (Декарт), морали и политики (Макиавелли), веры и разума (Паскаль), этики и науки (Юм), практического и теоретического разума (Вольтер), физики и трансцендентальной диалектики (Кант). Паскаль считает, что вера и разум не противоречат друг другу, а только дополняют друг друга в разных отношениях. Декарт утверждает учение о параллелизме разума и тела. Юм говорит о том, что из научных или фактических истин, то есть описательных суждений, никак нельзя вывести этику, которая оперирует нормативными суждениями. Витгенштейн различает мир, о котором можно говорить, и тот, о котором следует молчать. Вся либеральная доктрина также построена на идее дуализма. Мандевиль выдвигает идею о том, что общая социальная гармония строится на индивидуальных пороках. Частный интерес (зло) Адама Смита приводит к торжеству общего интереса (добро). Русская мысль, следуя платоническим заветам, пытается разрушить этот дуализм и стремится к всеединству, в том числе и к моральному единству верха и низа, к новому объединению разъединенных Просвещением миров истины, добра и красоты.

Все это приводит к чрезвычайно негативным социальным последствиям и наивным выводам. Политика занимается проблемами добра. Наука сливается с идеологией. Эстетика с этикой. Уничтожается идея разделения властей и баланса сил. Частный интерес объявляется абсолютным злом. Становятся непостижимыми простые мысли о том, что истина может быть безобразна, что гений и злодейство вполне совместимы и что добро может быть ложным.

О системности философии. Философия может существовать только в форме системы. Такая система должна переварить и встроить в себя прочие системы. Связь частей в системе философии более фундаментальна, чем сами части. Философия описывает универсальные типы отношений между вещами и явлениями и их иерархию (что первично, а что вторично). Именно поэтому философия, подобно поэзии, все время ищет соответствия (которые вовсе не обязательно носят логический характер,) и созвучия. Поэтому философия особенно чутка к проблемам порядка не только в логическом и фактическом, но и в ценностном смысле. Философия – это система знания, но вместе с тем и антизнания, так как в ее новой перспективе исчезают старые дихотомии, категории обыденного сознания и дистинкции старых философий. Примирение с миром осуществляется за счет войны с миром. Напротив, в аналитической философии знание развивается по инженерному образцу в виде модулей, которые могут встраиваться в разные системы.

Философия и греки. Современные философы – сверчки на старых греческих интеллектуальных шестках.

Мировые сотериологии. Разные народы находят убежище и чувство опоры в этом бесприютном мире в различных укрытиях. Китайцы находят спасение в семье. Йоги – в концентрации и своем теле – возвращении мыслей к телу. У евреев спасение идет через Бога. У христиан – через любовь. У философов – через познание (такой философский путь спасения предполагает по сути психоанализ). У буддистов спасение осуществляется через пустоту и техники самоопустошения. У романтиков – через музыку и куртуазную эротическую любовь, которая позволяет достичь баланса за счет второй половины, дополняющей и гармонизирующей влюбленного.

О системе питания философии. Философия – самый крупный хищник интеллектуальной фауны. Вещи питаются материей. Факты питаются вещами и процессами. Наука питается фактами. Философия питается науками и моралью. Таким образом, философия как бы завершает собой современную интеллектуальную пищевую пирамиду (food chain). Философия, впрочем, всеядна и своей всеядностью. Каннибализм и инцест в философии: питание собственными системами или за счет других философских книг. Существует политическое заблуждение о том, что отношение между науками должно быть не иерархическим. В действительности отношение между ними всегда иерархично. Философия питается наукой. Попытка превратить ее из хищника в жертву переживается весьма болезненно.

О вреде мудрости. Постоянное пребывание в магнитном поле мудрости чрезвычайно вредно для здоровья и ведет к экстремальным перегрузкам организма. Глупость и природа оттого оказывают такое благотворное воздействие на психику человека, что они изымают его из поля мудрости. Мудрость должна питаться глупостью, как поэзия повседневностью, преображая обыденное в жемчужины мысли и ритма.

Великие открытия в философии. Развитие в философии осуществляется не только и даже не столько через изобретения новых дистинкций, сколько через отказ от существующих и общепринятых различений. Так, Ницще прославился своим отказом от различения добра и зла, Маркс – между логикой и диалектикой, Беркли – между первичными и вторичными качествами, Остин – между словом и делом (введением концепции перформативного высказывания), Деррида – между письмом и устной речью, а заодно и между философией и литературой, Куайн деконструировал различия между аналитическими и синтетическими суждениями, Гегель – между природой и культурой, Юнг – между мужским и женским, Мерло-Понти – между психическим и соматическим, Гуссерль – между объективным и субъективным, прагматизм – между теорией и практикой, Грин – между оценочными и описательными суждениями (всякое фактическое суждение является также и оценочным), Делез – между соматическим и лингвистическим порядком и т.д. Это и есть мир после дуализма, где больше уже нет прежних градаций и разграничений, нет высоких и низких жанров, души и тела, духа и материи и нет противоречий в гегелевском смысле. Это и есть деконструкция в более свободном смысле, деконструкция до самого деструктивизма. Форма деконструкции – это что-то третье или одна из противоположностей.

Противоречие между методом и системой. Метод неизбежно не вписывается в систему и эта нестыковка происходит не только в системе гегелевской философии. Обращенные на самих себя философские системы неизбежно рушатся: гегельянство, пропущенное через рентген диалектики; марксизм, обративший на себя свой классовый анализ; фрейдизм, рассмотренный сквозь призму эдипова комплекса; деконструкция, деконструирующая свои собственные истоки и основания; рационализм, пытающийся осветить сам себя; феноменология, претендующая на объективность и насквозь субъективная; марксизм, рассмотренный в контексте идеологии (теория утопии как форма ложного сознания рабочего класса). Необходимо принять ограничения расселовского парадокса брадобрея, чтобы смирить эти амбициозные и неизбежно склонные к самопожиранию системы мысли.

О шершавости философии. Для того, чтобы производить серьезное впечатление, философия должна быть немного шершавой и надтреснутой.

Два мотива человеческой деятельности. Подобно тому как наше физическое тело состоит из клеток, наше духовное тело состоит из разнообразных желаний и фобий. В истории философии доминируют учения, которые в системе человеческой мотивации акцентируют фобии или желания. Все философские учения представляют собой бесконечные вариации на эти темы. Это те же самые силы, которые в мифологическом сознании обозначаются как любовь и война. Политические мыслители, вроде Макиавелли и Гоббса, исходят из идеи о первичности страха, соответственно страха смерти и страха безвременной насильственной смерти. У других мыслителей таковым может быть и более экзотический страх – вроде страха времени, страха осмеяния, страха пространства. Более поздние буржуазные философы будут исходить из концепции желания как основы естественной человеческой мотивации. Фрейд и Кожев исходят из первичности желания, либидо – в случае первого и желания престижа – в случае второго. Экономически мотивированные философские теории, вроде утилитаризма и прагматизма, также акцентируют желание. Диалектика желания и страха и Эроса и Танатоса составляет сущностное содержание истории философии.

Проект превращения всех наук в историю у Кроче. Бендетто Кроче полагал, что весь мир есть история и все науки могут быть без ущерба сведены к истории. Действительно, всякую науку можно представить в виде ее истории, поскольку все явления и процессы протекают во времени, но саму историю нельзя представить в виде других наук. У истории нет своей биологии или химии, но у физики, химии, биологии и математики всегда есть история. Таким образом, единство наук о природе и наук о духе может осуществляться только на основе наук о духе, так как только они в строгом смысле являются независимыми от наук о природе.

О редукционизме. Редукционизм – это не какой-то недостаток или дефект познания, а необходимый элемент всякого познания. В особенности это относится к философии, которая редуцирует, или наоборот – возвышает (что в данном случае одно и то же) – всякое познание до новых рубежей и категорий. Необходимо перестать стесняться редукционизма как чего-то постыдного и противоестественного.

Эпистемология и политика. Теория познания пронизана социальностью и даже питается политикой. Сартр замечал, что до-феноменологические теории познания представляли знание как присвоение. Гуссерль впервые ввел в обиход понятие интенциональности – направленности сознания на объект – и таким образом преодолел эту частнособственническую перспективу: познание у него превратилось из присвоения в трату. Эпистемология Платона отражала его теорию государства: познание начинается с идей, подобно тому, как государство должно управляться носителями идей, то есть философами. В противовес Платону, Джон Локк говорит о том, что познание начинается не с идей, а с сенсорных наблюдений. Таким же образом политический процесс должен начинаться снизу, а не сверху. Эпистемологический скептицизм Юма также был призван обосновать либеральную доктрину. У Канта сознание предстает как двухпалатный парламент. Теории фальсификации и фаллибилизма Поппера также имели в виду обоснование либерализма.

О формах движения мысли. Одна из проблем в философии состоит в объяснении процесса движения мысли. Философы аналитического направления объясняют его логическими перебежками от фактов – через логические процедуры – к выводам. Континентальные философы объясняют его движением, взаимопорождением, перетеканием и реинкарнацией самих философских категорий. Здесь речь идет о двух фундаментальных типах порождения – конструкции и генезисе. Развитие понятия у Гегеля с неизбежностью ведет к своему пределу, к противоречию и возникновению своей противоположности, порождая новое понятие. Таким образом, движение познания может осуществляться через перетекание и трансформацию, или движение через цепочки аргументов.

Перемещения, пересечения и превращения. Три фундаментальных процесса мира – это перемещения (или путешествия), пересечения (любовь, дружба, духовные влияния, пересечения мыслей и дисциплин) и превращения. Перемещения в пространстве и времени делают возможными пересечения, а в точках пересечения происходят метаморфозы, превращения и переходы из одного качества в другое, таинства, преображения и разнообразные духовные трансформации. Все книги мира написаны именно об этих трех процессах. Пересечения – наиболее важный из них. Мысли часто невидимо пересекаются в пространстве. Но у большинства людей жизнь движется или по кругу, или по прямой линии.

Тойнби и Эриксон. Движущие силы в теории истории Тойнби и в психологии Эриксона идентичны. В системе британского историка Тойнби история развивается через череду вызовов и ответов. Каждая жизнеспособная цивилизация утверждает себя в системе «вызов-ответ», давая свой ответ на вызовы окружающей среды и внешней обстановки. С точки зрения Эриксона, индивидуальное развитие человека также идет через систему вызовов, которые человеку бросает каждый конкретный возраст. Таких вызовов и возрастов у человека ровно пять. Там, где Тойнби говорит о вызовах со стороны климата, соседства или экстремальной ситуации, Эриксон говорит о возрасте как о вызове. В процессе своей жизни человек должен преодолеть внутренние конфликты и противоречия детского, юношеского, взрослого и старческого возраста, и, если эти противоречия не разрешены вовремя, человек не может состояться как личность и несет за собой бремя старых проблем в неподобающий возраст. Для младенца главная проблема – это проблема доверия в отношении окружающего мира. Отсутствие доверия к близким оборачивается проблемой коммуникации и нелюдимости. Если эта проблема не разрешена в раннем возрасте, то возникают проблемы доверия в более позднем возрасте. Для отрока главная проблема – это проблема собственной идентичности и проблема смешения ролей. Вызов здесь состоит в ответе на вопрос: кто я такой. Для юноши – проблема интимности и изоляции. Для среднего возраста – проблема заботы о других и движения вперед. В случае неудачи человек ощущает себя в ситуации стагнации. Для старости характерна проблема единства личности. Если она не разрешается, то человек впадает в отчаяние. Цивилизации Тойнби проходят свой экзамен на зрелость в процессе столкновения с историческими вызовами. Если цивилизация не справляется со своим вызовом, она сходит с арены истории, как это произошло с северо- и южноамериканскими цивилизациями майя и инка.

Истоки и смысл русского постмодернизма. Философский консенсус по поводу пост-модернизма состоит в том, что это нечто не совсем съедобное и далеко не всегда полезное. В советские годы логический иммунитет русской культуры настолько ослаб, что галльский пустоцвет пост-модеризма сумел легко пробраться в самый центр хрупкой постсоветской интеллектуальной жизни и расцвести здесь уродливыми и чахлыми второсортными цветами. Ослабленные многолетней идеологической муштрой русские мозги, падкие на все французское и особенно на все малопонятное, оказались слишком податливыми для этого опасного и хмельного французского зелья.

Софистические корни постмодернизма. Постмодернизм вырастает из одного софистического парадокса, который можно назвать парадоксом знака. Китайские софисты сформулировали этот парадокс в следующем положении: «У петуха три ноги». Наряду с естественными ногами существует еще и лингвистический знак «нога».

Полюса мира. Мышление живет дистинкциями. Мир живет противоположностями. Великие философы всегда говорили о полюсах мира как о движениях маятника: мифе и логосе (Гераклит), атомах и пустоте (Демокрит), форме и материи (Аристотель), Боге и Природе (Фома Аквинский), Мышлении и Протяженности (Декарт), Разуме и Рассудке (Кант), Бытии и Мышлении (Гегель), Труде и Капитале (Маркс), Воле и Представлении (Шопенгауэр), дионисическом и аполлонийском (Ницше), Эросе и Танатосе (Фрейд), Разуме и Воле (Гартман), Бытии и Ничто (Сартр), Природе и Культуре (Леви-Стросс), Письме и Устном Слове (Деррида), Истине и Методе (Гадамер). Между этими полюсами колеблется жизнь мироздания.

О профессорском периоде в развитии философии. Развитие религии проходит через три стадии: жреческие формы религии подобные египетской или майанской системе жрецов культа; иудаизм, благодаря развитию алфавита и всеобщей грамотности, демократизирует религиозную практику и ведет к возникновению народа книги; христианство еще более демократизирует религию и уже распространяется на весь народ. Подобно тому, как в русской литературе были дворянский, разночинский и интеллигентский периоды, в истории философии были периоды древнегреческий аристократический, средневековый придворный и профессорский период. Профессорский период позволяет предельно демократизировать занятия философией.

Фома Аквинский и Илларион. Илларион и вся русская традиция противопоставляют Закон Благодати. Закон, ассоциированный с иудаизмом, – нечто отжившее и старое. Благодать – нечто, пришедшее на смену Закону. Современник Иллариона Фома Аквинский, католический Аристотель латинства, сохраняет старый порядок: Закон первичен, Благодать вторична. «Бог просвещает нас Законом и поддерживает нас Благодатью» (Summa Theologiae, Вопрос 90, параграф 1/3). По-русски ТАНАХ называется «ветхим», то есть дряхлым заветом, а не «старым», как в западноевропейских языках.

Три смерти человека. После смерти Бога умер и сам человек. Но эта смерть предстает в разных обличьях. Хайдеггер: смерть человека в языке. Человек – это только орудие языка. Человек никогда и не рождался. Не человек говорит, а сам язык и само Бытие. «Наука не мыслит». Субъективности уже нет, а есть царство анонимного бытия. Сфера повседневности вместо торжественных абстракций. Кожев: смерть оппозиций. Леви-Стросс – смерть человека в безличных структурах родства, мифа, языка. Камю: смерть человека в результате господства техники, которая приобретает независимую логику. Фуко: волны смывают следы человека.

Экзистенциальный смысл элеатских формул. Обычно говорят о гениальном предвосхищении теории множеств и их парадоксов в апориях Зенона и выкладках элеатов. Можно предположить, однако, что в них была и другая, отличная от кантовской, тематика и другой смысл. Зенон говорит, что «Ахиллес никогда не догонит черепаху». Быть может, речь здесь идет о жизни и смерти. Действительно, до смерти всегда только один миг и потому старик – черепаха – и юноша – Ахиллес – всегда находятся в одинаковом положении в отношении к ней. Оба смотрят в глаза смерти. В отношении его экзистенции и в отношении к смерти Ахиллесу никогда не удастся обогнать черпаху. В отношении смерти каждый шаг Ахиллеса, какой бы он ни был большой, равен шагу неспешной черепахи.

Ахиллес и Черепаха. Ахиллес, который никогда не догонит черепаху, – метафора Труда и Капитала. Непобедимость черепахи заключается в законе самовозрастания Капитала.

Философия как черепаха. Ахиллес и черепаха – метафоры научного и философского познания. Движения нет, и философские проблемы – всегда одни и те же. Если бы движение существовало, философия никогда не смогла бы существовать. Ахиллес никогда не догонит черепаху и обречен на то, чтобы всегда бежать за ней, потому что вопросы черепахи расположены в параллельном его бегу макромире.

О продолжениях Клаузевица. Продолжая знаменитую формулу Клаузевица, можно прийти к целому комплексу новых формул, представляющих собой катехизис англо-американского мира:

Война – продолжение политики другими средствами.

Политика – продолжение морали другими средствами.

Мораль – продолжение экономики другими средствами.

Экономика – продолжение биологии другими средствами.

Мечта систематического философа. Свести математику – к логике. Логику – к психологии. Биологию – к химии. Философию – к истории. Грамматику – к логике. Историю – к морали. Мораль – к экономике.

В поисках философских муз. Трагедия философии – как и трагедия многих творческих людей – состоит лишь в том, что у нее никогда не было своей музы. У греков даже у истории была своя муза – Клио, ибо история мыслилась греками как род художественной литературы. Философы всегда были причастны кругу поэтов и других служителей муз. Так, философия (в форме диалектики) входила в состав семи свободных искусств средневековья. В «Божественной комедии» философия является Данте в образе Беатриче. В эпоху Ренессанса покровитель искусств Козимо Медичи представлен окруженным не только художниками и поэтами, но и философами. В опере Lа Bohème философ живет и действует в альянсе с художником и музыкантом, составляя артистическую богему.

Дело, видимо, состоит в том, что философские музы начинают действовать только в тот момент зрелости, когда смолкают и отступают другие музы. В христианском богословии философскому умозрению начинает покровительствовать другая муза, которая не была знакома древним грекам, – София или Божественная Премудрость.

Философия и политика. Философов часто критикуют за легитимацию политического насилия. К числу таких опасных философов часто относили, например, Маркса, Хайдеггера, Спенсера и Ницше, имея в виду воплощение их идей в коммунизме и фашизме. Но одни и те же философские идеи часто обретали своих сторонников в диаметрально противоположных политических лагерях. Наиболее характерным примером здесь мог бы служить Гегель. С одной стороны, его идеи широко использовались марксистами всех мастей – от Карла Маркса до Александра Кожева. Но к его же идеям часто обращались и либералы (Бендетто Кроче) и современные теоретики гражданского общества, а также разные монархисты и правые консерваторы. Таким правым консерватором был Иван Ильин, имя которого треплют русские националисты, к ним же относятся главари российского неофеодализма Владимир Путин и Юрий Лужков. В то же время Гегель пришелся ко двору итальянским фашистам и, в частности, Джованни Джентилле, ближайшему идеологическому сподвижнику Бенито Муссолини.

Геометризм философии. В разговоре с египетским царем Птолемеем Евклид сказал, что не существует царского пути в математику. Но такой путь есть в философии; этот путь проходит через геометрические фигуры. Историю философии можно представить как геометрический паноптикум: философские теории соответствуют и могут быть представлены в виде геометрических фигур. Подобно геометрическим фигурам, философские системы могут быть громоздкими или компактными и в пространстве духовного интерьера могут занимать различные части жизненного пространства, оставляя больше или меньше места для других жизненных функций. Существуют ортогональные, круглые и эллиптические философии. Общая геометрическая схема развития философии такова: она начинается с круга и потом, через череду ортогональных фигур, движется к фигурам приплюснутым и чудаковатым. Примерами квадритических систем могут служить логический квадрат Чарльза Пирса, четырехугольник характеров Карла Густава Юнга, черный квадрат Казимира Малевича. Круговая философия – платонические философии и идеи Николая Кузанского. Философия Просвещения – прямоугольник. Гегелевская система представляет собой серию треугольников, вписанных в спираль. В число треугольных философий входят системы Канта (три критики) и Монтескье (политический треугольник власти). Философия структурализма имеет форму ротонды. Теософия Блаватской – тетраграмматон. Философия Маха и Авенариуса – трапеция. Прагматизм – лента Мебиуса. Марксизм – угловатый параллелепипед с торчащими во все стороны неправильными углами. Две пересекающиеся плоскости – аналитическая философия. Вывернутые фигуры с загнутыми краями деконструкции и постмодернистов. Компактная раскладная онтология Фреге. Выпуклые и закругленные фигуры немецких романтиков. В современной философии появляются новые экзотические фигуры вроде паранормальных кубов или цилиндров. Изогнутые амебообразные фигуры феноменологии. Разрушение пространства, вселенная Лобачевского и революция в современной физике воплощаются в философии жизни. В геометрических фигурах воплощается не просто метод, как у Спинозы, а образ и форма самой философии. Общая тенденция в истории философии – движение от простых ортогональных фигур к фигурам искаженным и более объемным, а от них – к более экзотическим и диковинным, с периодическими провалами и возвращениями в упрощенные формы.

О красоте. Красота – одно из бесконечных превращений и вариаций безобразного. Красота представляет собой легкое отклонение от безобразного. Красота щекочет наше воображение своей близостью к пороку и безобразному.

О любви и искусстве. Искусство и любовь единоприродны. Они живут смертью и умирают жизнью. Искусство погибает в музее и в старых формах, любовь умирает в браке и в повседневных матримониальных ритуалах. Искусство не выносит никаких объектов и задыхается в объективациях, самых культурных и литературных. Любовь погибает в языке и в объяснениях. Оба избегают прямой речи и живут за пределами языка: они косноязычны, провинциальны, обретаясь в намеках, иносказаниях и полутонах. Искусство и любовь живут своей смертью и причастны вечности на пересечении с краткосрочным и мимолетным. Они экспансивны, антилиберальны, тоталитарны, почвенны, нетерпимы к чужим мнениям и враждебны природе даже там, где им кажется, что они сливаются с ней.

Проблема истины в философском мышлении. В отличие от прочих наук, философия позволяет высказывать диаметрально противоположные суждения по разным вопросам.

Тем не менее, далеко не каждое суждение, даже вполне логически верное, может квалифицироваться в качестве философского. В этом смысле философия представляет собой царство высокоорганизованного интеллектуального произвола, который, тем не менее, осуществляется по весьма строгим правилам.

Философы и носороги. Творение повторяет самое себя в каждом из порядков бытия. Синдром двойничества и тиражирования, который мы наблюдаем в природе, – либо шутки Творца, либо свидетельство конечного количества форм. Герметическая мудрость говорит о соответствиях верхнего и нижнего миров. Но эти соответствия существуют и на разных уровнях, планах и ярусах. Двойничество указывает на соответствия между подводным, подземным, воздушным и земным миром, между миром животным и миром человеческим. В каждом из животных царств и в каждой семье живых существ есть свои кони, свои носороги и свои динозавры. В морском царстве есть морские коньки, морские котики, морские ежи, крабы-лягушки; в царстве насекомых – жуки-носороги, драконовые мухи (стрекозы), раки-медведи. В любви, экономике и политике есть своя зоология, в этике – своя экономика, политика и эстетика. В физике – своя химия и своя ботаника. В каждой великой философской эпохе есть свои медведи, свои динозавры, свои ящерицы и свои носороги. Мифология повторяет себя в истории. История обречена на повторение одних и тех же стадий и мифологических сюжетов. В каждом золотом веке есть бронзовый век, а в каждом бронзовом – золотой.

Морфологии опыта. Древность интересуется космосом, средневековье – степенью, ступенями и иерархиями бытия, новое время переворачивает вертикальные онтологические структуры бытия в горизонтальный план и распространяет их на сам процесс познания и опыта. Иерархии ангелов, архангелов, сфирот, модусов и акциденций оборачиваются вовнутрь человека целым эпистемологическим аппаратом. Познание и его ступени, степени и методы оказываются не менее многоярусными и сложноподчиненными, чем неоплатонические иерархии сущностей. Своей кульминации этот процесс достигает в феноменологии, которая до маниакальности доводит структурную сложность и терминологию познания.

Геометрия и история. Древность и средневековье интересуются устройством пространства, новое время – временем. Главные науки древности – науки о пространстве: геометрия и география. Главные науки нового времени – исторические. Кульминация нового времени – теория Эйнштейна, которая представляет пространство в виде времени. При скоростях близких к скорости света пространство исчезает.

О символическом порядке мироздания. Символическое мировоззрение традиционных обществ не менее строгое и точное, чем научное мировоззрение. Средневековое миросозерцание не менее строго логически организовано, чем научные концепции.

Орудия философии. Философия обходится минимумом орудий, средств и ограничивается сухим пайком вдохновения. Для занятий философией не требуются ни специальный метод, ни эксперимент, ни особые инструменты и оборудование, ни даже бумага и карандаш.

Может ли философ не быть поэтом? Этот вопрос может показаться столь же странным и некорректным, как, скажем, вопрос «Должен ли инженер быть врачом» или «Должен ли электрик быть плотником?» Поэты и философы ведут древнюю тяжбу между собой со времен Платона и часто претендуют на одну и ту же территорию, пытаясь прочертить круги над бездной, создать космос из хаоса. В философии должна быть правильная доза поэзии. Если в философии нет поэзии, то она будет столь же угрюмой и неинтересной, как и проза. Если в философии нет прозы, то она будет бесполезна в качестве философии.

Бразильские птицы. В долине реки Амазонки живут птицы, обычаи которых включают в себя особые формы воспитания птенцов. Матери прикрепляют своих птенцов слюной или особым клеем к веткам деревьев, чтобы они случайно не свалились с высоты на землю. Когда у птенца прорезаются крылья и он становится достаточно сильным, он может вырваться из липкой, опутывающей его массы. Так и религии с философиями иногда опутывают учеников особого рода клеем, ожидая взросления и духовного роста, то есть того момента, когда ученики смогут расправить свои крылья и сбросить с себя догматическую липучку.

О древних и новых. В древности люди не философствовали логикой и аргументами, а философствовали своими поступками и образом жизни. Но и сегодня существуют личности, в духовной субстанции которых философия и жизнь так тесно слиты, что от них не остается никаких произведений или иных отчужденных продуктов. Они никогда ничего не пишут. Как раз эти люди и должны были бы называться мудрецами.

О проблемах. Источником проблем являются мысли. Если человек думает, что у него есть проблема, то у него есть проблема. Если человек не думает, что у него есть проблема, то у него нет проблемы.

Классификация и иерархия. Классификации европейского вида построены в виде пирамиды со строго определенной вершиной и дают представление о предмете с точки зрения родовых и видовых различий. Эти классификации по определению всегда иерархичны. Таковы построения в платоновских диалогах и в знаменитом древе Порфирия. Китайские классификации гораздо менее иерархичны и подразумевают энциклопедический порядок. Европейские классификации одновременно являются системами ценностей, в то время как китайские классификации имеют более коммерческий характер и подразумевают только номенклатуру различных товаров.

Истина и справедливость. Историю можно представить как движение к рациональности и как движение к справедливости. Противоречие между ценностями и фактами существует не только между различными философскими школами, но и внутри различных философских течений. Так, существует противоречие между научным марксизмом и моральным марксизмом и между идеей абсолютной ценности свободы и свободой, как имеющей только утилитарную ценность у Джона Стюарта Милля.

Три взгляда. Три проекции видения наиболее благоприятны для души человека. Вид безоблачного неба, если смотреть на него лежа, на котором взгляду не за что зацепиться и который дает ощущение бесконечности пространства. Вид с горной вершины, который дает человеку ощущение птицы и создает ощущение полета. Вид маленьких зверюшек, который дает ощущение бесконечности времени.

Семь смертных грехов как формы воровства. Критерии выделения семи смертных грехов в христианской теологии – гордыни, алчности, вожделения, зависти, чревоугодия, гнева и лени – нигде не объясняются. На каком логическом основании выделяются именно эти грехи? Что имели в виду, или могли иметь в виду, отцы церкви, составляя именно этот список? На этот вопрос нет никакого ответа в анналах самой патристики. Вероятно, в основе этой классификации лежит концепция воровства и узурпации того, что человеку не принадлежит. Гордыня – форма воровства, так как при этом человек отнимает у Бога его прерогативу и не дает другим людям кредита благодарности. В своей гордыне человек не отдает должного окружающему миру и людям. Алчность – попытка взять то, что человеку не принадлежит, или больше, чем ему причитается. Вожделение – попытка взять то, что не твое. Вожделение – это то же, что алчность, но уже распространенная не на движимую или недвижимую собственность, а на самую подвижную собственность, на примордиальный первичный товар – женщину. Зависть – форма воровства, так как завистливый человек в поисках и в мыслях о чужом часто упускает свое. Именно об этом – латинская фраза: «Тот, кто стремится к чужому, упускает свое». Чревоугодие – форма воровства, так как человек вместо того, чтобы размышлять о божественном и о других людях, думает о своем желудке и крадет тем самым у других и у самого себя. Кроме того, набивая желудок, он захватывает для пищеварения свежие потоки крови, тем самым не оставляя достаточно питания сердцу и головному мозгу. Это кража времени и духовных усилий. Гнев – форма воровства, так как в своем гневе мы крадем у своих ближних: в гневе мы отдаем свою психическую и эмоциональную энергию врагам. Если бы мы уделяли своим друзьям хотя бы ту часть своего времени, мысли и душевных сил, которые мы рутинно отдаем врагам, в мире было бы гораздо больше гармонии и лада. Лень – форма воровства, так как это попытка жить за счет других или не давать близким и ближним то, что им причитается. Лень иногда заменяется в списке смертных грехов унынием (tristia). Но уныние – тоже воровство. В своем унынии человек отнимает у близких радость общения и благодарности. Лицо человека – это его Евангелие, его «благая весть» миру, его колокольный звон. Поэтому человек отвечает за свое настроение и за свое лицо. Но та же самая логика может быть применена и к светским грехам. В этом контексте ложь может быть представлена как разновидность воровства: предполагается, что у человека есть право на истину. По этой же причине осуждению подвергается ростовщичество. Ростовщик крадет у Бога время и дает его кредиторам в рост.

О философии как перверсии. В сфере интеллектуальных занятий философия выступает такой же причудой и перверсией, как, скажем, какой-нибудь страпон или половой фетишизм в сфере сексуальной. Цели мышления в ней приобретают какой-то новый извращенный изгиб.

Элитарное и демократическое в философии. Некоторые считают, что философы должны быть подобны жрецам античных культов, посвящающих себя своим божествам, и что философия по самой своей сути очень далека от народа. Другие, напротив, считают, что философия должна быть максимально доступна и что в разрешении философских проблем есть глубокая духовная потребность у всех людей. Проблемы жизни и смерти и вопросы политических прав заставляют задумываться о философских проблемах самую широкую публику и она или вовлекается в философские вопросы, или обречена довольствоваться суррогатом.

Средневековая немецкая йога. Немецкие ремесленники предстают в штудиях Мартина Хайдеггера как своего рода йоги, которые также концентрируются на своем материале и занятии, как йоги на физических позах. Эдды по своим напевам сродни песням какого-нибудь акына или завываниям шамана.

Честь и справедливость. Чувство справедливости есть даже у обезъян. Поэтому именно чувства чести и человеческого достоинства были избраны в качестве наибольшей человеческой моральной меры и категории.

Геометрические метафоры человека в социологии. Человек как точка (утилитаризм). Человек как синусоида (функционалисты). Человек как квадрат. Думали на этот величавый лад – часы. Кеплер. Вращение по кругу или по эллипсу.