Валерий Айзенберг

БАТАЛЬОН

За три дня до вернисажа к художнику приходил напарник и три часа надрывно кашлял, не предполагая, что может заразить. У него часто бывает аллергия, сопровождаемая сильным кашлем. Уже неделю он готовил их совместный объект, но не успевал и просил художника привезти видеокассету, поролон для набивки детских платьиц и фанеру под монитор.
В выставочном помещении было неуютно, поверху тянуло холодным воздухом.
Объект представлял рояль темно-серого мышиного цвета и поэтому походил на высокую мышь. Белые клавиши были заклеены ярко-красным оракалом. На ножки рояля художник решил надеть детские платьица белого, розового и голубого цветов. Крышку они сняли, чтобы потом повесить на стене. На ней особым способом было сделано граффити – стаи птиц. На темно-сером блестящем фоне белые птицы выглядели бледной стаей, перелетающей Cеверный полюс темной ночью. Художнику особенно нравились внутренности рояля – длинные продольные ребра, напоминающие вытянутый в длину лабиринт. На зеленоватом экране видеомонитора, установленном на ребрах «музыкального лабиринта», будет лицо девочки, уже не маленькой, но еще не подростка, на котором написана вся гамма чувств. Она видит что-то необычное. Художник считал, что искусство требует жертв, и в этом случае, снимая на видео привязанную к спинке стула девочку, показывал ей садомазохистский фильм.
Они надели на ножку рояля последнее, розовое, платье, набили его поролоном и уехали.
Чтобы кратчайшим путем попасть к метро, где должен был выйти напарник, художник поехал под знак «въезд запрещен». Напарник сказал, что раз он едет с ним, значит, опять жди несчастья. Так и случилось. Но немного позже. Когда художник уже ехал один, на Шаболовке его и еще две машины остановили милиционеры. Все трое совершили одно и то же нарушение. С двумя первыми милиционеры расправились быстро, а художнику стали выписывать штрафные бумаги. Возможно, у них вызвала зависть его машина: черный форд-кабриолет редкой модели. Он предложил заплатить на месте, но те сказали, что уже начали заполнять форму и не могут остановиться, так как их проверяют и они могут получить взыскание. Ничего страшного, его водительское удостоверение будет отобрано, он получит временное, а 23-го подъедет в Батальон, оплатит штраф и заберет его назад.
На вернисаже у художника запершило. Как только он вернулся домой, из носа потекло. Через три дня грипп плавно перешел в затяжную стадию. Врач, к которому художник обратился, ничего конкретного не сказал.
23-го художник поехал в Батальон. Слева по Каширскому шоссе высились жуткие, похожие на расплывшийся крематорий корпуса Онкологического Центра. После станции метро, справа, через полтора километра должен быть красный дом Батальона. Так и есть, дом №96.
Художник припарковал машину и зашел в красный дом. В комнату №116 была очередь из пяти человек. Художник сел на свободное место.
После неподвижного сидения на твердой скамейке под тусклой лампочкой его тело занемело. Художник пошевелился и вдруг услышал дикий шум, напоминавший яростное пение птиц. Он посмотрел вокруг – лица людей ничего не выражали. Либо шум был всегда, либо они его не слышали, либо никакого шума не было.
Наскакивающие друг на друга квакающие, отрывистые звуки неслись из коридора, который расширялся напротив комнаты №115 в небольшой холл. Раньше такие места называли расширителями. Художник вспомнил крышку рояля с изображением птиц, лицо привязанной девочки и понял, что там, в их объекте, должно быть такое же звуковое сопровождение.
Главным моментом его творчества был конфликт между произведением искусства и процессом его создания. Он считал, что как только произведение готово, исчезают все его связи с реальностью и оно превращается в автономно существующего монстра. Пару лет назад он сделал объект, похожий на арфу, но вместо струн там были крепкие нити, сплошь укрытые куриным пухом. Пуха у него было достаточно – художнику по наследству досталась перина.Объект был установлен на крыше высотного дома. Рядом был спрятан музыкальный аппарат с сильно упрощенной, к тому же испорченной, громко звучащей версией квартета Бетховена. Пух трепетал на ветру, слышны были только отдельные фразы квартета, а в целом это была какофония из птичьих воплей. Сейчас, слушая реальные птичьи вопли, художник продолжал творить и представил себе большую клетку с толстыми прутьями, где вплотную друг к другу, крылом к крылу, сидят банальные канарейки. А может, они больные, страдают под пытками, или им показывают клетку, набитую одичавшими кошками, или все это – милицейские шутки и там – клетка с тонкими прутьями, а внутри заводные птички-монстры. Клетка наподобие аляповатого музыкального аппарата. Бросаешь монету и выбираешь вопли-музыку. А может, никаких живых и неживых птиц в расширителе нет, а просто по телевизору показывают передачу «В мире животных» или страшный фильм с выключенным звуком, чтобы не отвлекал, а озвучивает его случайно оказавшаяся рядом озверевшая, заключенная в клетку стая маленьких птеродактилей. Или еще что-то в этом роде.
Так художник просидел неподвижно целый час. Он намеренно не вставал со скамейки. Во-первых, очередь сильно выросла и другие могли занять место, а во-вторых, он не мог нарушить свой внутренний творческий процесс. Временами все затихало, но ненадолго, тишина опять взрывалась криками, как по сигналу. Иногда был слышен Бетховен, иногда отрывистый вой ветра, иногда птичьи крики. Он не мог точно сказать: слышит ли кто-нибудь еще этот душераздирающий концерт. На лицах нарушителей, ожидающих в очереди, ничего не было написано; по движению губ было видно, что люди мирно беседуют друг с другом.
Наконец, он вошел в комнату №116. Дикий шум сразу прекратился. Хотя день был пасмурный, в комнате было очень светло. Лейтенант с неглупым красным, острым лицом, похожий на украинца, спокойно прочитал его документы и спросил, так что же он совершил?
Художник стал рассказывать, как ехал мимо Даниловского рынка и разворачивался на Шаболовке, чтобы выехать на Тульскую, но неожиданно попал на встречное движение. Зачем-то, возможно, чтобы найти личный контакт, вызвать сочувствие, поддержать разговор или направить его в другое русло, он стал распространяться, что там очень сложный перекресток; каждый третий, разворачиваясь, попадает на встречное движение, поэтому необходимо изменить порядок его пересечения во всех направлениях, поставить дополнительные секции светофоров и правильные дорожные знаки.
– Нужно следовать существующим знакам, – сказал Лейтенант и дал заполнить форму. Он был немногословен.
Художник подумал: раз Лейтенант не разобрал, что было написано милиционерами в отчете, то можно было объяснить все по-другому. То есть соврать. Любая ложь всегда выглядит убедительнее обычной рядовой правды. Другими словами, совершенная ложь – это и есть сама правда. Это также был один из принципов его работы в искусстве.
Лист с формой представлял собой короткую анкету – Ф.И.О., Адрес, Национальность, Гражданство и Графа Описания Случившегося. Графа Национальность всегда не нравилась художнику, ему неприятно было так глубоко раскрывать душу, ему было неизвестно, какое впечатление произведет его точный ответ. Тем более в данном случае: он ничего не знал о милицейских фобиях. Художник, медленно заполняя анкету, пропустил эту графу.
Лейтенант не обратил на это внимание и медленно промолвил: «Это нарушение тянет на потерю водительского удостоверения на 2-4 месяца… Так, явиться на Симоновский Вал…» Он задумался, как будто впал в прострацию, и спросил не то у себя, не то у Второго Лейтенанта, занятого другим нарушителем: «Почему Симоновский?» Потом замолчал.
Художник не ожидал такого поворота дел. Его глаза округлились, и он спросил: «А если штраф, то какая сумма за это может быть?»
– Это решит судья, – ответил Лейтенант.
Художник в ужасе стал говорить, что у него пневмония (то же он говорил милиционерам на Шаболовке, кашляя с мокротой, а теперь у него установился трудный сухой кашель) и если он пойдет на суд, то просто умрет, он уже и сейчас шатается, у него в глазах темнеет и кружится голова.
– Больным ездить нельзя, – говорит Второй.
– Но я же не был пьян, – слабо сопротивляется художник.
– Можно потерять сознание, и случится авария, – продолжает Второй.
– И еще, у меня выставка и мне надо ехать в Нижний на машине, я член Союза художников, – он показывает членский билет.
– В Нижний Новгород на машине? – соболезнует Второй, – там на 250-м километре опасный участок, пост ГАИ.
Лейтенант разглядывает билет, Второй смотрит в компьютер и говорит, правда ли, что он раньше жил на Стремянном? Художник поправляет, что и сейчас там живет и готов заплатить любой штраф. «Любой?» – они удивились и переглянулись. Второй опять спрашивает, не заболел ли он, когда писал пейзажи? Художник задумался – представить себя идиотом или жертвой искусства? – но тупо ответил, что его заразил напарник.
– Какая у вас машина? – продолжал Второй.
Лейтенант сидел неподвижно, его глаза останавливались на окне, иногда смотрели сквозь Художника, иногда его взгляд застревал в углах комнаты. Взгляд был невидящий, но при этом какой-то влажный и добрый. Художник тоже застыл. От типа машины зависит размер штрафа. И он ответил уклончиво.
– Форд-Сьерра старой модели.
– Форд-Сьерра-Скорпио?
– Нет, хэтчбек, точнее, обычный седан.
– А то называют, если вот так, – Второй показывает руками конфигурацию комби и добродушно смеется, – то Сьерра-Скорпио.
Художник задумался.
Ошибаться нельзя, а тон общения путаный и расслабленный. Как будто что-то втягивает в воронку, выложенную перинами, или скользишь в ледяной трубе, привязанный к санкам.
Лейтенант лениво спрашивает, какое число больше подходит, 3-е, 4-е или 5-е? Художник тупо тянет время: «Августа?» и опять говорит: «Может, все же ограничиться штрафом?»
Лейтенант молчит. Его молчание наполнено каким-то неведомым глубоким смыслом. На лице странная задумчивость. Как у ластоногих на каменистом пляже. Лейтенант берет другой лист, заполняет, громко ставит штемпель и говорит: «Вы знаете, что такое Офицерский Набор?»
Художник автоматически, как в полусне, не то от болезни, не то от недоверия, не то от сверкнувшей догадки слегка подался вперед и смущенно улыбнулся.
– Это шутка?
– Почему? Нет.
Художник впал в столбняк и заворожено смотрел в глаза Лейтенанта.
– Вот справа, в соседнем доме сберкасса, а слева через два дома магазин.
Определенно Лейтенант обладал гипнотическими способностями. Но художник осмелел и первый раз прямо и решительно повторил вопрос: не шутка ли с Офицерским Набором? И тут же испугался.
– Нет, – твердо ответил Лейтенант.
В поведении Лейтенанта была легкая двусмысленность – слова не совсем совпадали с действиями. В результате художник попал в двойственное положение. С одной стороны, он был готов выполнить все пожелания, желания и законоположения, а с другой – не был вполне уверен в своих догадках и конечном результате. Лейтенант оставлял за ним свободу выбора, что предполагало принятие решения, а это для настоящего художника самое сложное.
Он вышел из комнаты №116. Коридор разрывался от пения. Перед входом в Батальон хмуро толклась и курила толпа нарушителей. Их стало намного больше. Художник автоматически вытащил из нагрудного кармана пачку сигарет. Во время затяжного гриппа, бронхита, плеврита, пневмонии и туберкулеза курить нежелательно, но всегда находится оправдание, типа: ты в окопе, а на тебя ползет вражеский танк, последняя затяжка, связка гранат, бросок… Он закурил и пошел направо по тротуару. Минул небольшую калитку справа от Батальона.
Его всегда тянет идти в противоположную правильному направлению сторону. Он всегда идет не туда, отсекает ложные пути и таким трудоемким способом находит дорогу. Поэтому и произведения искусства он создает долго и мучительно.
Художник прошел метров пятьдесят. Дома кончились и начался огромный овраг. Где-то тут Борисовские пруды. Он вернулся назад. Сберкасса была за калиткой. Заплатил 500 рублей штрафа и 30 рублей за проведенную операцию, затем пошел направо от Батальона в поисках магазина.
И правда, через два дома был маленький магазин на две продавщицы. Продавщицы были в чистых фартучках и с приятными выражениями лиц. Явно им нравится работать продавщицами в маленьком продуктовом магазине на Каширке. Почему-то он подумал, что одна из них – жена Лейтенанта. Художник решился и спросил у той, что помоложе, знает ли она, что такое Офицерский Набор? Она странно на него посмотрела и мило улыбнулась. Он сказал, что его попросили купить, а ему неясно, что это такое. Она молчит и улыбается, уголки губ все милее поднимаются вверх, закручиваются, как кончики украинских усов. Если художник будет продолжать в том же духе, она дико захохочет. Но она успевает ласково сказать, что, как ей кажется, это водка и селедка. И добавила, что в комплект Набора входят также вилки. Художник задумался. «Явная путаница между Офицерским Набором и Рядовым Пайком». Но кивнул в знак согласия. Обслужила та, что постарше, и спросила, какую селедку. Может, на ее вкус? Они разные, а она все пробовала. Он с радостью согласился, все еще слабо сомневаясь в реальности происходящего и в правильности своих действий. По собственной инициативе попросил включить батон – и офицеры, и рядовые едят хлеб. Но сомнения не покидали его. «Если все это шутка, то придется везти водку домой. А пить нельзя – я принимаю антибиотики».
О том, что это могла быть провокация со стороны Лейтенанта, он не подумал, хотя видел по телевизору показательный судебный процесс о превышении служебных полномочий милиционером по отношению к водителю. Красной нитью там проходило, что милиционеры берут взятки не по своей воле.
Заплатив 142 рубля, художник направился к выходу. Продавщицы смотрели ему вслед и улыбались. Они забыли положить в Набор вилки, но у художника уже не было сил вернуться и напомнить им об этом.
Художник вошел в Батальон навстречу птичьим воплям и как-то бесшабашно ринулся сквозь очередь в 116-ю комнату. У Лейтенанта сидел очередной нарушитель – мужчина, расплывшийся так, что просто свисал по краям стула. Художник остановился, поймал масляный взгляд лейтенанта и стал переминаться с ноги на ногу. Через минуту жирный мужчина вышел. Художник сел на его место и приглушенным голосом сказал, что купил Офицерский Набор. Лейтенант молча кивнул и тут же открыл ближний к художнику ящик стола. Тот смело переложил туда «Гжелку». Лейтенант закрыл этот ящик и открыл дальний. Затем опять открыл ближний и быстрым движением, без стука переложил бутылку в дальний. Закрыл. Художник сразу же положил в открытый ближний ящик банку селедки. Лейтенант, не мешкая, левой рукой взял банку, а правой закрыл уже пустой ящик и открыл уже закрытый дальний и без шума перенес банку туда. Закрыл. И открыл правой рукой ближний ящик. Художник положил туда батон. Лейтенант переложил батон в дальний ящик, одновременно правой рукой закрывая ближний. И закрыл левой дальний.
Художнику это показалось знакомым. Манипуляции с Набором напомнили ему метод построения композиции произведения искусства. Иерархия смыслов, последовательное выстраивание форм, четкость и ясность связей и ничего лишнего. Таким же образом они с напарником решали, каким будет оттенок рояля, какими – платьица, новый цвет клавиш, толщина линий граффити, количество и вид птиц, расстояния, пропорции, планы, соотношения, глубины…
Напротив сидел Третий. Его раньше не было. Почему-то Лейтенант искоса посматривал на него, но тот не поднимал глаз и занимался бумагами своего нарушителя.
Лейтенант все делал молча. Он взял документы художника и пересортировал по-своему. Вышло четыре кучки. В одной лежали те бумаги, что художник привез с собой, в другой те, что у них были, в третьей – квитанции об оплате (почему-то целых три с шестью подписями) и в четвертой – те, что готовились в суд. Водительское удостоверение уже лежало в той кучке, которую художник привез с собой, а не как раньше – в той, что была у Лейтенанта. Дальше он не мог уследить за его манипуляциями. Часть бумаг была скреплена. Ладонь Лейтенанта накрыла удостоверение, быстро и бесшумно продвинула его по столу, как кость домино. Художник был готов – он на лету перехватил удостоверение и также бесшумно опустил в сумку. В руках Лейтенанта были две очень важные бумажки – временное удостоверение и направление в суд на Симоновский Вал. В глубине его ладоней они тихо переворачивались. Он посматривал на сидящего напротив Третьего. Художник не до конца понимал, что происходит, но чувствовал важность момента и видел серьезность в душе и в руках Лейтенанта. Прошло некоторое время. Улучив момент, Лейтенант на глазах художника в три приема разорвал бумаги на шестнадцать частей и, не меняя положения тела, ловко опустил в корзину. Лейтенант все делал чисто и честно. Затем повернул подернутые влагой глаза и ласково, тихим голосом, сказал: «Счастливо». Художник с благодарностью посмотрел на него и боком вышел в дверь. Птиц уже не слышал.
Чувство благодарности и патологической любви к Лейтенанту переполняли его.
У художника был жар, тело не слушалось. Мысли трепетали, как мокрые детские платьица на сильном ветру, метались как электрические разряды – стрелами из конца в конец. Как молнии от полюса к полюсу. Белые, розовые и голубые. Справа от шоссе промелькнули корпуса Онкологического Центра. Он ехал на машине, как будто бежал во сне, и думал, что офицеры будут пить водку и вспоминать его по-доброму. Он ругал себя, что не взял у продавщиц пару вилок. Также за то, что не уложил части Офицерского Набора в один пакет – это бы упростило передачу. С другой стороны, пакет мог не поместиться в ящике стола. Его мучили сомнения, не принес ли он офицерам Рядовой Набор. Мания совершенства постоянно преследует его в обычной жизни и также мешает ему как художнику создавать легкие и изящные произведения искусства.
Художник задавался вопросом, не являлся ли Лейтенант невольным орудием судьбы, а все происходящее – изощренным наказанием за его сомнения, нерешительность и двусмысленное поведение, ведь он сам никогда не говорит прямо, считает, что сказать, как есть – лучший способ соврать.
Художнику было неясно: или у них в самом деле нет денег даже на водку, или они делают так из спортивного интереса? Или не могут выдержать до конца смены? Отлучиться не могут и поэтому высматривают подходящего нарушителя. Но чтобы не раскрывать карты, чтобы тайное не стало явным – вдруг нарушитель – это милиционер, работающий под прикрытием – общаются на «птичьем языке», болтают по фене? И еще, почему Лейтенант скрывал операцию от Третьего? Возможно, они со Вторым не хотели с ним делиться? А если бы он принес не поллитровую бутылку, а три четверти литра, то Лейтенант бы ничего не скрывал? Но, может быть, три четверти литра, тем более – пластмассовые вилки, входят только в Набор Взвода Рядовых Милиционеров. А в боевой комплект Офицеров входит нож-трансформер, способный превращаться в ложку, ножницы, отвертку или вилку, и тогда пластмассовыми вилками он бы выразил неуважение? А может, Третий – конкурент Лейтенанту и Второму по служебной лестнице и они соревнуются за место на Доске Почета, на лучший послужной список и внеочередное получение звезд на погоны и поэтому не склонны давать Третьему материал или повод для шантажа и шансов для подковерных махинаций?

Художник уверенно вел свой кабриолет по ровной и прямой стреле дороги, гладкой, как лед. Был сильный ветер, но его поседевшие на висках волосы были неподвижны. Руки застыли на руле. Слева и справа до горизонта расстилались совершенно ровные поля, чистые и белые, как будто припорошенные свежим снегом.
С большой же высоты, внизу было видно плоское белое пространство, серая черта дороги и черная точка на ней.
«Северный полюс, – подумал художник, – я так и представлял себе Рай: графический минимализм, отсутствие цвета, отрицание цели и абсолютное безмолвие».

<