29 марта. Над Атлантическим океаном. Лечу и не понимаю – как это у него (самолета) все это выходит. Внизу облака и синь. Кормят на убой. Обзавелся 2 бутылками водки (бельгийской и финской) – 9.50$ обе. Разговариваю с людьми (русские израильтяне, русский американец, бельгийские евреи, израильтяне). Показывали кино. Все это очень утомительно. А кроме того, не успел вылететь – уже очень скучаю по всем вам.
К Нью-Йорку подлетели в грозе и дожде.
Аэропорт Кеннеди. Встретили меня Бэллка Вольфман и Мишка Чернышев. Они опоздали (ужасная погода, ветер, дождь, снег, холод), и я уже начал суетиться, звонить – а ведь ничего не знаю, даже как тут пользуются телефоном. И вдруг – вижу издали – Бэллка – вся модная, молодая, и Мишка. Расцеловались – повезли меня домой.
Нью-Йорк. Манхэттен. Проехали через Манхэттен, он действительно хорош из себя. А все остальное – обычная Европа – маленькие дома – «одноэтажная Америка».
Джерси-Сити. И вот мы в Джерси-Сити, дом, квартира – все, как в Европе. Смотрел работы Миши – дуче, самолеты, Африка. И сразу за стол – пили водку с котлетами, беседовали. Дома идеальная стерильность – Мишка поддерживает – сразу снял с меня сапоги, дал тапочки. Вспоминали прошлое. Мишка напился. Музыка. Я устал, лег спать, а Мишка еще долго (к нему сосед пришел – Коля) колобродил, ругался, шумел. А в доме – половина – русские живут. Квартиры субсидированные – 40$ в месяц – т. е. бесплатно.
Позвонил Володе Григоровичу.
30 марта. Джерси-Сити. Утро. Мишка еще пьян, бурчит в постели, шумит. Завтрак с Бэллкой и Мишкой. Мишка вчера даже не стал смотреть мои работы, это, говорит, мне неинтересно – сегодня говорит, что я, мол, приспособлюсь, «гибкий», что «перформансы» мои очень слабые, короче, ругает меня вовсю – но работ моих смотреть не хочет. Я, говорит, был против, чтоб ты участвовал в выставке у Хаттона. Завтра он протрезвеет и будет ясно, что же он все-таки имеет в виду насчет меня.
С Бэллкой поехали в «Новый американец», где она работает. Там я дал интервью Борису Вельберу. И за мной пришел Володька Григорович, и мы с ним поехали в «Новое русские слово». (Да, кстати, «Новый американец в доме организации КЕЙС, и там же «музей» Глезера в изгнании. На двух этажах висят в комнатах работы без смысла и цели, 99% – китч, ужасное дешевое говно плохих художников. Есть также работы Краснопевцева, Рабина, Немухина, Свешникова, Целкова – или же тоже очень плохие, или в этом контексте выглядящие убого. Все это просто ужасная и гнусная спекуляция бездарного Глезера. Недавно он сделал выставку в Сенате США и объявил – что это все самое лучшее в русском искусстве – представляю, какое говно он там развесил – нам всем, конечно, от этого большой вред – антиреклама.
В «НРС» – Иннка Ламм – обнялись, целовались. Потом пришел Ленька Ламм – все постаревшие, опять поцелуи. Потом Вагрич Бахчанян. Володя Козловский. Яков Моисеевич Седых (мы побеседовали об Израиле, подарил ему каталоги, он такой старый, неинтересно). Иннка дает сообщение о моем приезде. Завтра сделает интервью. Встретились с зам. редактора Бахштейном. В общем, встречи, как с того света. Бахчанян говорит – оставайся в Нью-Йорке.
С Володькой Григоровичем прошлись по Манхэттену – дождь, слякоть, московская осень – но город, т. е. центр, хорош. Настоящий город. И много попадается красивых женщин и вообще лица очень приличные, но главное – много красивых женщин!
С Володькой на метро – к нему в Джерси-Сити. Люся – поцелуи. Катьке – 20 лет – девушка. Дом – очень красивый, 5 этажей – нижний они сдают за 600$. Володька купил еще один дом (с партнером) – собираются его отремонтировать и переехать туда – а этот сдавать. Ужин – пельмени с водкой – беседы. Зашел Володькин партнер – Миша. Они ушли смотреть бокс и играть в преферанс – я не пошел, т.к очень устал, я пошел спать. (Да, кстати, в таможне в аэропорте, мне задали 1000 вопросов, что, как, где, почему – я в целом ответил так, как и есть на самом деле, и мне в итоге дали время пребывания, как я и хотел – полгода). Все меня спрашивают, не хочу ли я переехать в Нью-Йорк, и многие очень бы хотели этого, как я вижу.
31 марта. Джерси-Сити. Нью-Йорк. Завтрак с Володькой. Ходили смотреть его другой дом, он хоть и пустой и грязный, но я могу там жить совсем независимо. Смотрели Володькины работы, и я говорил о них. К сожалению, это не очень интересно, не современно, хотя есть симпатичные. С Володькой и его партнером с женой – они взяли нас – заехал к Бэллке Вольфман и Мишке Чернышеву – взял каталоги, вещи, оставил деньги и документы – поехали в Нью-Йорк.
Выставка Марка Клионского. Ужасные картины, коммерческое говно, мрак. А человек – милый, принял меня с большой симпатией. Его дочь и зять – Зяма Олидорт, мы поцеловались. Галерея шикарная, буржуазная, из стен сочится жир, тошнотворная антидуховность – имя ей – галерея Хаммера, чтоб ему лопнуть.
С Володькой Григоровичем гуляли по галереям, улицам. Город – Манхэттен – очень хорош. Нац. парк. Горячие сосиски. Шли долго пешком – гуляли, беседовали. Метро – приехали к Ламмам. Московская квартира. Водка, вино, ужин. Приехали Рита и Витя Тупицыны – мы сидели до поздней ночи. Шутки, разговоры – ведь здесь война: Бахчанян, Герловины и пр. против Тупицыных, Косолапова, Худякова – интриги. Над всеми Комары-Меламиды и вроде не желают, чтобы кто-то у них перебил славу. И пр. и пр. и пр. Мы очень мило посидели и расстались в наилучших чувствах. А потом еще сидели с Иннкой и Ленькой чуть не до 5 утра – они издают книгу о русском искусстве и я в самый раз привез свои работы, да еще добился, чтоб на обложке быть.
1 апреля. Нью-Йорк. Ночевал у Ламмов. Ламмовской Алёне 14,5 лет, учится в художественной школе. Прелестная, милая, умная и красивая девочка, избалованная.
Я только что встал, принял душ, встал и Ленька, и вот сидим друг против друга, смотрим его литографии и ждем завтрака. Потом гуляли в окрестном парке – потом делали с Иннкой интервью для «Нового русского слова».
Вечером были с Ламмами на пирогах у Тупицыных. Пироги с мясом и капустой пекла мать Риты – сестра Лиды Мастерковой. Пили водку. В лофте Тупицыных выставка Апт-арта, т. е. работы московских художников молодых из московских домашних выставок. Много интересного. Говорили о русских художниках. Ночевал у Ламмов.
2 апреля. Нью-Йорк. Завтрак у Ламмов. Ленька – в ульпан английского языка. Иннка – в «НРС» на работу. Алёна в школу (художеств. дизайнерск.). Я поехал в центр. Зашел к Мире Реканати, в ее шикарный отель, она торопилась на встречу. Я гулял по Нью-Йорку. Город, конечно, замечательный, и возникают всякие вопросы – но ясно одно, в нем надо присутствовать, и я должен выяснить, насколько я с ним совместим, т.е не исключено, что нам предстоит еще одна огромная работа на старости лет. Но, очевидно, присутствие в Нью-Йорке – присутствие во всем мире. В общем, поживем – увидим. Я пока еще ничего не знаю – только кусочки русской эмиграции.
Был у Виталика Комара (и хотя Алик Меламид заходил – но весь день я провел с Комаром. Смотрели работы их, и, судя по всему, – они действительно вышли в Нью-Йорке на верхний уровень. Долго беседовали о многом. Я показал свои фото. Виталик сказал, что он очень рад, что я пошел по пути, который они вроде как бы открыли. Он вспомнил, что тогда в Москве, в 60-е гг. я был для них очень известен и вообще считался как бы одним из главных лидеров авангарда. Потом он повел меня в русский ресторанчик. Там мы пили водку (замаскированную в содовые бутылочки, т.к. нет лицензии), обедали (селедка, картофель, рассольник, бутерброды с красной икрой). Потом поехали к Алине Слоним; она очень похудела и похорошела (живет, как обычно, в богатой чужой квартире).
С Алиной и Комаром – были в церкви, переделанной в ночной клуб. Танцы, грохот, куча красивых молодых людей, коксинель, поющий и кривляющийся с эстрады. Там встретили Деби Смолян. Я был здорово пьян и вообще эти развлечения не в моем стиле. Деби и Алина отвезли меня к Комару (он ушел раньше), и я ночевал у него.
3 апреля. Нью-Йорк. Джерси-Сити. Похмельное утро у Комара. Крепкий чай. Смотрели работы. Комар рассказывал о русских художниках. Проводил меня к метро. Вообще принял меня очень хорошо, как, впрочем, и все. Предложил заходить всякий раз, когда я в городе и у меня есть перерыв между делами.
Я поехал к Володьке Григоровичу. Он в делах по домовладельным хлопотам (Комар сказал, раньше Григорович рисовал дома, а теперь он их продает в живом виде). Володька заботится обо мне, как брат родной. Отвел меня в «Новый американец». Там Бэллка Вольфман. Я еще раз дал интервью Борису Вельберу (то интервью не вышло, был сломан тейп). А в «НРС» вышло сообщение о приезде художника М. Гробмана в Нью-Йорк. С Бэллкой и Мишкой Чернышевым – в польском ресторанчике (колбаска с капустой и картофельным пюре). Потом у них. Я очень устал и с похмелья. Беседы с Мишкой о русском искусстве. Он о нем низкого мнения – вообще он всегда был западником. Я вижу, что он хотел бы быть американским художником, а я русским. Сон.
Нью-Йорк. Джерси-Сити. С Володькой Григоровичем – у Миши Одноралова. Обнялись, поцеловались. Он не изменился. На стол сразу же – водка, сало, кальмары и пр. Но я не пил. Миша делает натюрморты, но очень слабо. Зарабатывает реставрацией. Квартира – по-московски.
С Володей – у Эрнста Неизвестного. Обнялись, поцеловались. У него тоже – как в Москве – все набито скульптурами, страшными картинами. Некрасивая девочка-любовница, мальчик на лестнице – что-то режет, какие-то люди, дела. Эрнст не человек, а мотор – беспрерывная бульдозерная деятельность. В современном искусстве его нет, но книги о нем выходят и газеты пишут и на каком-то уровне, кто-то считает его за важного скульптора, а в Стокгольме открывается музей Э. Неизвестного, и Бог знает, что это такое. Мы говорили о самих себе, Эрнст рассказывал, как он на Западе начинал с нуля, и был страшно рад, когда я сказал, что он не изменился – боится Эрнст постареть.
Зашли с Володькой к Тупицыным. Мясо, вино, Рита, вернувшаяся откуда-то красиво одетая. Они общаются с какими-то местными элитарными кругами (как и Герловины, и Комар-Меламиды), а остальные все на своих эмигрантских уровнях судачат об этом с разной степенью зависти и печали. Тупицын рассказал об их драке на вечере Бурлюка (помнишь, Болт писал) – очень смешно, но все там хороши. У Тупицыных с Герловиными конкуренция за представительство и пр.
Сапоги мои промокли. Ночевал у Григоровичей и с Володькой ведем долгие беседы.
5 апреля. Джерси-Сити. Весь день дождь. Мы с Григоровичем дома. Смотрим работы, Беседуем. Вечером Катя Арнольд заехала, взяла меня к ним. Они в Джерси-Сити, в небольшой субсидируемой квартире. Чай. Беседы. Я рассказал о иерусалимцах все, что мог, обо всех. Показывал свои работы. Катька, она совсем почти не реагирует, не понимает. Алик смеялся, но толком, в общем, ничего не выразил. Катька же отвезла меня к Григоровичам.
6 апреля. Джерси-Сити. Утром Гурген перевез матрацы, чемодан и пр. на новое место. Этот дом Володька купил с партнером Мишей Слуцкиным. Я вымел комнаты, расстелил на полу одеяла, притащил из пустых этажей столы, стулья, холодильник, радио. И вот у меня мое собственное жилье и я сам себе хозяин.
Были с Володькой Григоровичем в КЕЙСе, у Бэллки Вольфман в «Новом американце». Она сидит, печатает. Беседовал с Борей Вельбергом – редактором. «Новый американец» вышел с тремя полными страницами обо мне – интервью, текст 2 манифеста, мои фото и фото с Действий. С русской прессой у меня нет проблем, а вот где американская?
С Бэллкой и Мишкой Чернышевым поехали на закупки – я ведь должен обзавестись хозяйством. Супермаркет. На 41$ купил консервов, сосисок, мяса, сала, печенки, хлеба, чая, водки, сахара, соли, маргарина, растительного масла, соленых огурцов, квашеной капусты, яиц, молока, сливок.
С Бэллкой ужинали у Вити Доброва (художник из Риги) и Томы (жареная камбала, салаты, осьминог и устрицы).
Новоселье у меня. Я, Бэллка, Григорович и Люся (привезли посуду и пр. хозяйственные вещи), Витя и Тома Добровы. Бэллка дала мне бутыль вина и огромный кусок сыра (в США раздают бедным еду или талоны на еду, и Бэллка с Мишкой, конечно же, получают тоже. Мишка на пенсии, а Бэллка в КЕЙСе). Водка, вино, беседы. А в общем было скучно. Я тоже выпил.
7 апреля. Джерси-Сити. Манхэттен. С утра убирал квартиру, мыл холодильник, пол, уборную.
С Григоровичем, Люсей и Катей поехали в Манхэттен, гуляли по галереям, Рита Тупицына отметила, какие надо посмотреть, да и Володька их знает. Это все ужасное говно. Нью-Йорк выставляет просто говно; бедное искусство, новые экспрессионисты, гиперреализм, соцреализм – отвратительно и иногда просто непрофессиональный китч, плохо, бездарно, антиавангардно, пошло. И в этой куче говна я должен искать свое место, потому что Нью-Йорк – центр мира. Та же гнусная снобь, что и у нас в Касриловке. Галереи огромные, светлые, великолепные – а на стенах мрак. И я тут, как говно в проруби, болтаюсь; да кто ж я такой, чтоб не играя в их игры, желать их долларов и славы. Это же абсурд.
Ездил к Алине Слоним за курткой своей (я ее там оставил, когда с Комаром пили, и хожу в зеленой Григоровича), Алину не застал, хотел было зайти к Саше Нежданову, а потом думаю – нахера мне? – и поехал в Джерси.
8 апреля. Джерси-Сити. Нью-Йорк. Утро. Гурген со Слуцкиным пилят столб. Володька Григорович пришел. Чай. Выбросили вонючее кресло и ковер, постелили другой.
С Володькой у Герловиных. Они симпатичные ребята, делают хорошие вещи. Выставка «Русский самиздат» с моим участием идет по всем штатам с успехом. Более 2 месяцев назад Герловины послали мне пачку материалов в Иерусалим – а мы не получили. Мое имя фигурирует в статье Герловиных в журнале «Flue» №2 – 1982 г. и в русских «Новостях» 9.II.1984 и еще где-то. Герловины живут в гараже, но в хорошем месте и вообще это совсем не так уж плохо. Они были очень рады мне, как, впрочем, и я им. Валера сказал, что вот, мол, наконец-то познакомились с легендарным Гробманом – что-то вроде этого.
Вернулись в Джерси – по домам. Ужин – сливки с хлебом. Пишу тебе дневник. Говорил с Белкнаном по телефону сегодня, договорился о встрече. Вообще пребываю в напряге некотором, не успел акклиматизироваться в Тель-Авиве – теперь Нью-Йорк, совсем во всем незнакомый, а вечером-то возвращаюсь в одиночество, нет жены, нет домашнего расслабления, атмосферы, не с кем все обсудить, нет поющей в туалете Златки, бурчащего Яшки и защищающего одеяло Бурлюка.
Встретили с Володькой на улице вдруг – Михаэля Гитлина с ребенком. Он позвал нас показать – 3 дня назад установили его скульптуру на улице, большую, в хорошем месте. Скульптура странная, и он что-то говорил о Татлине. Собирается вернуться в Тель-Авив (а может, врет), им ведь ни в чем нельзя верить.
9 апреля. Джерси-Сити. Живу холостяцкой жизнью. Утро. Сосиски, чай. Приводил в порядок бумаги. Начинает накапливаться коллекция каталогов, книг.
Пришел Володька Григорович. Чай, беседы. Я его все склоняю в современное искусство.
Был в КЕЙСе у Бэллы Вольфман. Там бесплатный телефон в Нью-Йорк. Витя Добров подарил мне каталог выставки Малевича в Далласе. С Бэллкой, Витей и его женой + дитя и Неллей – ели гороховый суп в кафе. Разговор с Борей Вельбергом (рассказывал страшные вещи о Сохнуте в Вене).
Вечером у меня Абрам Ницберг и Элла (которая разыскала меня через «Нового американца»). Они 4 года как из Москвы, он в Нью-Йорке, она в Дортмунде. Я, признаться, почти забыл об их существовании. Вид у них убогий (кстати, крестились, но это им не помогло). Зашли Бэллка Вольфман с Мишкой Чернышевым. И Володька Григорович с Мишей Слуцкиным. Я поил всех чаем и водкой. Элла болтает без перерыва.
Спать лег рано. Резко похолодало, но у меня есть газовое отопление. Все равно неуютно. Пока что идет процесс ознакомления, акклиматизации. Вообще все не так просто. Мои русские знакомства мне не могут дать ничего, во-первых, почти все наши знакомые на дне жизни, а те, что выбились немного на поверхность, – те заняты собой и своим укреплением. Мешает мне ощущение временности моего визита, хоть и есть у меня кров, деньги и время, но если не живешь в собственном дому, со своими вещами, книгами, ежедневной хоть какой-то работой и занятиями, то это, как на жердочке. Первая часть тут есть – событие, но нет второй части, чтоб это событие мы с тобой могли обсудить и абсорбировать. А кроме того, необходимы перерывы, т. е. домашние занятия. Тут их быть не может, ибо нет дома. Чувствую себя пока что хорошо, не отчаиваюсь, хотя скучаю по дому.
10 апреля. Джерси-Сити. Нью-Йорк. Встал, не торопясь, позавтракал сосисками и чаем и пошел к Володьке Григоровичу. С ним поехали в музеи. Зашли в Бахчаняну, он в том районе живет. Пили чай, беседовали, потом пошли в Метрополитен-музей – это настоящий музей с шедеврами и я решил пойти в него потом один. Володька уехал, мы с Бахчаняном пошли в Гугенхайм-музей. На картинках он гораздо впечатлительней, чем в натуре. Выставка позднего Пикассо, совсем неинтересно. Встретили там Сашу Простакова, он соблазнял пойти выпить – т. к. у него лишние 10$, но я был стоек. Вернулись к Бахчаняну, ужинали, беседовали, дома была Ира. Потом пошли с Вагричем к Володе Тетерятникову и Наташе. Тетерятников вывез мало что, но тем не менее его квартира опять полна древностей, как в Москве. Наташа Тетерятникова-Воропаева из густобровой красавицы превратилась в стандартную русскую женщину, я пытался найти в ее лице что-то от прошлого, но, увы, время все стерло. Она пишет докторат по религиозному искусству. Володя воевал с Аукционом Кристи и победил (газеты полны) – их реноме подорвано – торговали фальшивками. Наташа была год назад в Израиле, но тамошние выкресты не допустили ее ко мне. И даже Анри Волохонский сказал, что неизвестно, где я – какая вонючка. Это они ее, русскую православную, берегли от меня, чтоб я ее не испортил, не настроил против них, православных жидков. Статью мою левиафановскую о выкрестах Наташа и Володя читали, между прочим. Володя показывал коллекции. Пришел Володя Козловский. Разговор о Лимонове. И Вагрич, и др. относятся к Эдику несколько скептически, очевидно, что-то было в его поведении, или кто его знает чего. Я ничего не пил, несмотря на обилие алкоголя. Дома был около 3 ч. ночи. В общем, почти весь день провел с Бахчаняном, он был очень мил, и вообще с ним просто, по-свойски.
11 апреля. Джерси-Сити. Утром зашел ко мне Володька Григорович, пили чай. Пошли в «Новый американец». Бэллка Вольфман, Витя Добров, Боря Вельберг. Познакомился с поэтом Сашей Очеретянским.
Гуляли с Володькой на берегу Гудзона, на окраинах.
Чай у Григоровичей. У Люси день рождения. Приятели Боря и Тася. Боря объяснил мне о вложениях денег, но пока еще неясно, что с иностранцами.
Нашел Лизу Фриланд, она занимает важный пост, связанный с галереями и пр. Она была мне рада и договорились (по тел.) о встрече.
12 апреля. Джерси-Сити. Потепление. Мне это важно, ибо тогда дома уютнее.
Утром зашел Володька Григорович.
Я был в «Новом американце». Витя Добров. Потом Бэллка Вольфман и Чернышев. Шурин Доброва. Ездили на военную базу смотреть вещи для аукциона.
Купил хлеб, грудинку, колбасу.
Был у меня Володька Григорович и Миша Слуцкин. Потом я был у Григоровичей, пили чай с Володькой и Люсей.
День прошел на низком КПД, но что-то не захотелось никуда ехать.
13 апреля. Джерси-Сити. Нью-Йорк. С Володькой Григоровичем были у Левы Збарского. У него Кирилл Дорон и Семен Галкин с женой Лялей. Пили виски. У Збарского большой лофт. Долги толкают Збарского на продажу лофта, но он все же как-то пытается выкрутиться. Лева где-то преподает дизайн, рисует большие листы – улицы Нью-Йорка, в углу стоят конструктивные скульптуры, но все это никому не нужно. Постарел он и похудел. Кирилл Дорон наоборот располнел. Он здесь около 2 лет. Его подруга, 50-летняя красавица, издает порножурнал и сама там печатается (свое тело т. е.). Живет за городом у Максима Шостаковича. Семен Галкин оформляет книжки. Потом мы были в кафе (гамбургер с пивом). Потом с Галкиными и Григоровичами были у меня дома, пили водку и вино, я показывал свои визуальные стихи и обложки.
14 апреля. Джерси-Сити. Нью-Йорк. Вчера получил 2250 от айзенберговского человека, а что с чеком делать – не знаю. Главное, надо выяснить мне – каков статус иностранца, тут всякие ихние законы и я их должен выяснить.
С Володькой Григоровичем и Люсей и Женей Хлевнером поехали на парти к Генриху Худякову. Я позвал туда же Деби Смолян (и она, и Алина Слоним ведут какую-то странную жизнь, где-то вкалывают, живут на жердочке, зачем? почему? непонятно). Генрих временно живет в чьей-то студии. Завесил все своими ужасными картинами. Кроме того, он делает забавные пиджаки и печатает галстуки прямо на рубашках – очень здорово. Он как-то и не изменился, живет холостяком. Принял меня очень хорошо, был мне рад. У него была Нина Стивенс. Я было заговорил со Стивенс, но впечатление – разговор с мертвецом. Познакомился со Славой Завалишиным – пожилой неопрятный человек, пишет в «Новом русском слове» и несколько раз упоминал меня – очень мил, но никто не относится к нему всерьез (он нечто вроде во много раз улучшенного Валеры Корнблита). Познакомился со скульптором Соковым. Были Эдуард Нехамкин и его работник Роман Каплан. Нехамкин пригласил меня, но я его хочу оставить под конец, если нигде ничего не выйдет (а может, и с ним ничего не выйдет?) Был Володя Тетерятников (рассказывал о своих войнах с Кристи) и Наташа Воропаева. И еще какие-то люди. В общем, немного, что говорит о некоторой изоляции Худякова. Ушли мы от Генриха с Хлевнером под утро. (Да. Генрих читал свои стихи, совершая всякие вокабуляры диафрагмой и губами).
Ночной Нью-Йорк тоже живет, в метро полно людей, люди и на улицах. Дождь. Спать лег будучи уставши и выпимши ок. 5 ч. утра.
На следующей неделе начинаются деловые встречи, надеюсь, что-то они мне принесут. Получил №№1, 2, 3 газеты «Левиафан», зря ты посылала, да еще авиа – я здесь имею примеры, все 3 номера. Я полагал, чтоб ты морем прислала пачку относительно большую, если это дешево, для раздачи тут. А если дорого, то не надо. А если кто поедет – передай с ним и газеты, и черные и белые каталоги «Левиафана».
15 апреля. Джерси-Сити. Встал сегодня ок. 12 дня. На улице дождь и сырость, и я не поехал в Манхэттен. Был у Григоровичей, телевизор, борщ, разговоры.
Денег трачу пока мало. Поездка в Манхэттен – 1-2 доллара на метро. Ну и на жратву и питье пока что потратил ок. 47 долларов, но в холодильнике полно продуктов, так что на еду выходит меньше 100$ в месяц, и на транспорт меньше 90$ в месяц. С непредвиденными расходами, очевидно, мне нужно ок. 200$ в месяц.
Настроение в основном минорное, т. к. скучаю по дому. Вообще если жить в Нью-Йорке – то только в Манхэттене, и в центре. Но помещения довольно дорогие, и съем дорогой, и покупка. Хотя, конечно, за 100-150 тысяч можно купить довольно большое помещение. Надо, чтоб были это свободные тысячи. Имея собственный угол, можно жить спокойнее, т. е. приезжать, работать, не суетиться, ни от кого не зависеть – хорошо сейчас есть у Володьки пустая квартира, а если б не было? Сколько можно жить у людей? Вообще же, если жить без цели покорения мира, то в Израиле жизнь совсем не так уж и плоха, более уютно, чем тут, более тепло, и пр., тем более что мы знаем уже всех и вся. Я думаю, что эта поездка даст мне очень много в смысле здравой оценки наших личных географий и орфографий.
Не зная Нью-Йорка, трудно правильно видеть пропорции, и вот теперь эту дырку в своем образовании я заполняю. Многое тут вблизи оказывается мелким, и время должно мне показать, что же тут есть по-настоящему уникальное и незаменимое.
16 апреля. Джерси-Сити. Встал ок. 11 ч. утра. Завтрак – грудинка с яичницей и чай. За окном – дождь. Сегодня у Кузьминского день рождения, посмотрим, кто там будет. Завтра встречаюсь с Белкнаном, потом с Фриланд, потом с Крамером (на неделе).
Общее впечатление после 18 дней – русские живут эмигрантской жизнью, контактов с туземцами – минимум, варка в мелких людишках и связях, все разъединены, в общем, как в Израиле – только хуже. Пока что я ни у кого не встретил элитарную атмосферу. Герловины и Тупицыны, кажется, почти единственные (и, конечно, Комары-Меламиды), у которых есть выход и контакты (но тоже погружены в эмигрантские интриги). Я делаю всякие выводы для моей дальнейшей деятельности и контактов.
Вот я и закончил первый отчет, иду на почту. Целую вас всех, очень скучаю (особенно по Бурлюку), Иришенька, жду твоего письма. Ваш папа.
16 апреля. Джерси-Сити. Нью-Йорк. Ирка, отправил тебе письмо заказное, да обмишурился, больно дорого вышло, теперь перешел на аэрограммы.
Здесь можно положить деньги в банк (не во всякий) на открытый счет и получать за 2500 – 14999 ок. 8.25% – 8.90%, за 15000 – 500000 ок. 8.74% – 9% годовых. Если закрыть – процент повышается.
Был у Бэллки Вольфман в «Новом американце», а оттуда с Геной Гумом и Нелей поехали к Кузьминскому на день рождения. Кузьминский живет в Квинсе, далеко, в подвале из 3 комнат, потолок с обвалившейся штукатуркой, но вся квартира завалена книгами, рукописями, завешана картинками и посему выглядит вполне благородно и совсем не убого – получаются Текстильщики. Сам он в шароварах из необъятного шелка у плиты готовил сациви, мясо, языки и пр., а когда закончил – улегся в соседней комнате, предоставил гостям развлекаться, пить и есть, и так и лежал весь вечер, изредка вставая. Меня он не узнал и не заметил, а потом ахнул, выяснивши, что под моей незаметной внешностью скрывается сам Гробман. Он выпускает самиздатовские (зероксные) книжки и выпустил мою книжку «Обложки» (все это в 10 экз.), выглядит шикарно. Книжка. С Генделева он не слезает – выпустил его книжку, избранное из «Путешествия в Иерусалим», а выбрал только… точки. Не знаю – плакать Генделеву или радоваться, если понять намек – плакать, а вообще выглядит шикарно, это лучшее, что написал Генделев. Мы договорились встретиться отдельно, без шнеерзоновского шума. Вообще за всем этим богемным анархизмом стоит, кажется, вполне приличный человек, ответственный в своем роде и без разгильдяйства, короче, настоящая богема, не поддельная. Жена его, маленькая мышка, преданная спутница жизни, а кроме того, они имеют двух шикарных борзых, один из которых сын Нусберговской Машки.
Кого же я встретил. Лев Халиф, постаревший седой лев, и старость его улучшила, он меня всячески обнимал и любил и был очень мил и трогателен. Мы пили водку. Он обещал мне книгу, где написано им с чьих-то слов (не Снегирева ли?), что Гробман – это еврейский петух в жопе русского народа (пишу и смеюсь). Был Ося Чураков – он мне был очень рад, был очень мил и обещал, как немножко освободится (он преподает архитектуру в университете) повозить меня везде, и в Вашингтон тоже. Были всякие остальные люди: поэт Очеретянский и др. Были разные женщины и вообще непонятно кто. Познакомился с симпатичной Наташей Айнгорн – художницей 24 лет с очень еврейским лицом и почти борода растет, но очень симпатичная. Нелля предлагала ночевать у нее, но подвернулся тремп в виде элегантного и рыжего Миши Левина, и действительно он довез меня домой, а дальше поехал с Наташей (и, как потом она мне рассказала, вместо того, чтоб отвезти ее, как обещал, стал к ней приставать, а она вышла из машины в середине ночи в незнакомом месте и добиралась домой сама). Вот тебе и Миша Левин. Ругала она его страшно.
В общем, я пил в меру, был пьян в меру и не совершил никаких отрицательных действий, только зонтик позабыл у Кузминского.
17 апреля. Джерси-Сити. Нью-Йорк. Сегодня встретился с Робертом Белкнаном, и я приехал к нему в университет. Обнялись, поцеловались. Он еще длиннее, чем был. Пошли обедать в профессорскую столовую. Шикарные салаты, рыба, мясо. Пили пиво и беседовали, я вкратце рассказал о себе, о нас. Потом были у него дома, я показал фото, слайды и пр. Роберт обещал мне устроить встречи с 2-3 людьми из мира искусства. В итоге мы провели вместе несколько часов. Я был уставши от этой встречи и вчерашнего дня рождения и поехал домой.
По пути зашел к Григоровичам. Чай, беседы. Они в домовладельческих делах. Писал ли я тебе, что у Володьки есть еще пару домов в черных районах, стоят, ждут своего часа, растут в цене. Говорили о помещении денег.
Дома был ок. 10 ч., но как-то провозился до 12 ночи. Вообще по вечерам грустно одному в пустом доме и все выглядит в меланхолическом и пессимистическом свете. Робинзон Крузо из меня бы не получился; вообще надо, я убедился, везде с собой брать Бурлюка, и в милуим, и в заграницы (в тех случаях, конечно, когда нет возможности взять жену, сама понимаешь). Как там мои дети? Моя золотая Златонька? И что у Яшки с его правами и курсами?
18 апреля. Джерси-Сити. Встал рано. Постирал трусы-носки (до чего я дошел). Пишу письмо. Щас приготовлю чего-нибудь на завтрак. Колбасы пожарю и чай поставлю. (А письмо-то твое в газетах я и не сразу нашел, случайно обнаружил и был страшно рад.) (А пакет с каталогами и пр. надо послать по адресу в Канаду, там где-то на столе лежит письмо с адресом).
Пошел в КЕЙС (кстати: это Комитет абсорбции эмигрантов из СССР), т. е. в «Новый американец», да так и застрял там. Взял огромную пачку старых газет – чтоб вырезать все об искусстве. Все в работе – выпуск номера, в т. ч. Статья о самиздате, ситуации и пр. Фигурирует и мое имя. Вообще теперь, когда я для многих обрел плоть и кровь, мое имя будет появляться везде чаще. В итоге по окончании номера – пили Курвуазье из огромной бутыли. Бэллка Вольфман, Мишка Чернышев (не пьет ни грамма), Джозеф Шнеберг (фотограф из Риги и директор КЕЙСа), Нелля и ее дочка Юля, красавица 19 лет, Витя Добров (график «Н.А.») и Тома, его жена, Джемма – корректорша и Борис Вельберг (не пил, ушел раньше) (он редактор «Н.А.», все над ним подшучивают и пр.).
Ужинал у Добровых (кусок жареной баранины). Витя был пьян, да и я несколько, но все было пристойно. И они отвезли меня домой.
19 апреля. Джерси-Сити. Спал долго, но с перерывами (из-за выпивки). Завтрак: жареная колбаса с чаем.
Поехал к Лизе Фриганд. По пути в метро встретил Генри Элинсона, беседовали, пили кофе в кафе.
У Лизы. Она в крупной компании осуществляет распределения денег в культуру, что-то в таком духе. Я показал ей и рассказал, что мог, и она обещала обдумать, с кем меня соединить – галереи, люди. Поцеловала меня на прощание.
Я пошел по городу, зашел к В. Ситникову, но его не было дома. Прошел большие расстояния и в итоге пришел на выставку в некий Центр, где Герловины, Бахчанян, Ур, Кузьминский выставляются с американцами – книги в разных видах. Вообще, самодельные книги – это нынче очень популярная вещь. Кузьминский продает свои за 10$ и говорит, что хорошо покупают.
На выставке – много знакомых. Костя Кузьминский в шальварах и Эмма, Герловины (Римма – ко мне с большим почтением и любовью, они, кстати, хорошо знают Женьку Врубеля). Толя Ур, Саша Очеретянский, Нелля Слоним (написала мне посвященный «Рассказ вивристки, или Моя любовь к Гробману»), Боря Вельберг (взял у меня интервью о выставке) и др. Познакомился с голландским художником в Нью-Йорке Яном Хендриксом, он хорошо знает Гинтера Укера, он известный художник, договорился встретиться. Потом поехали в ресторан японский, пили вино и я ел японскую свиную котлету. Это было кстати, так как я давно завтракал и вообще устал. Все были очень милые, а с Риммой Герловиной мы поцеловались и расстались в полной любви. Но на этом не кончилось.
Юра – инженер из Канады, повез нас, Наташу, Асю Кулик (из редколлегии «Время и мы») и Нину Аловерт (фотограф) в Бруклин – и мы еще ели у Аси пельмени, пили армянский коньяк, чай и пр. Было очень мило, вообще нет ничего милей компании немолодых женщин. Юра, Нина и я, все мы живем в Джерси-Сити. Юра довез меня до самого дома. Лег я спать ок. 2.30 ночи. Ресторан обошелся мне в 10$, если дело пойдет таким образом – срочно придется писать статьи в «Новый американец» – чтоб подработать на гулянки, которые, впрочем, необходимы для общения с людьми. На следующей неделе у меня Герловины, Ур, Бах и т. д. – я показываю работы.
Иришенька, я очень соскучился по тебе и по всем вам и надеюсь, что мои страдания не напрасны, постепенно что-то должно сдвинуться. Пиши мне подробно, что и как у тебя там. Я тебе описываю каждый шаг подробно. Сейчас иду в «Новый американец» с работами, чтобы что-то напечатать. Очень люблю, целую крепко-крепко всех, а тебя особенно.
Твой Мишка.
20 апреля. Джерси-Сити. Был в «Новом американце». Бэллка Вольфман печатает. Я принес лениниану в печать. Боря Вельберг. Нелля Слоним. Витя Добров. Пришел Сережа Петрунис, оказывается, мы знакомы еще с Москвы. С ним и Володей Голицыным пили пиво в баре, беседовали. Вернулся в «Н.А.» и там встретил Сашу Глезера – пошли в нему и беседовали. Он только что вернулся из Франции, там женился на какой-то француженке и она открыла галерею. Говорили начистоту, насколько это возможно с Сашей. Впечатление осталось у меня какой-то пустоты и некоторой тупоты – а в общем ведь действительно мы из разных миров.
Зашел я к Вите Доброву и Томе. Тома накормила меня салатом из крабов и потом довезли до дому, это близко, но у них в машине я оставил огромную кипу «Новых американцев», и они мне ее довезли.
21 апреля. Джерси-Сити. Нью-Йорк. Поехал к Косте Кузьминскому в Квинс в его подвал. Говорили обо всем и обсудили все, что могли. Я показал ему все свои материалы, читал стихи. Он читал мне свое, и есть у него много забавных и хороших вещей. Из моих обложек он издал самиздатовскую ксероксную книжку «Обложки». С Болтом они выпускают книгу о русском искусстве. Там два манифеста Левиафана, я внес коррективы и кроме Офека-Аккермана включил еще много имен. Кузьминский лежит на кровати и печатает материалы, Эмма зарабатывает на жизнь и еще у них две борзые. Так в беседах прошел день и я ночевал у них.
22 апреля. Нью-Йорк. И этот день я просидел у Кузьминского, беседуя, читая, вспоминая. Приходили люди – Гена Гум (он живет у кузьминских, т. к. прибыл из Парижа), худ. Миркин (живет этажом выше), Сайз, еще кто-то, но все незначительно. Подошел вечер, и я поехал ночевать к Нелле Слоним. Ее подруг спал, а мы сидели, беседовали за жизнь.
23 апреля. Нью-Йорк. Джерси-Сити. Завтрак с Неллей и поехали в Манхэттен. Шли по улицам, зашли в книжный магазин и вдруг на полках 2 шт. «Инофишл арт» Секлочи и Мида. Чесались руки купить, но зачем? Есть уже. Купил другую Голомштока-Глезера, т. к . очень дешево стоила.
С Неллей пришли к Ситникову. Обнялись, поцеловались. Он живет на вэлфере в двухкомнатной квартире, целиком забитой книгами, картинами, хламом и пр. Только узкие проходы. Как проходы. Нечто неописуемое. Сам как будто не изменился и выглядит чистенько. Совершенно отключен от жизни. Показывал какие-то сомнительные художества. А в общем – это повторение Москвы, но без тогдашних надежд, вопросов, среды. Остановившаяся жизнь. Вообще тут в Нью-Йорке настигает меня ощущение остановившейся жизни. И только немногие продолжают жить.
От Ситникова с Неллей пошли к Одноралову (Нелля собирает материалы о художниках, чтоб продавать картины через КЕЙС). У Миши застолье. Пасха. Отец Василий (польский православный священник). Худ. Дворкин. Саша Байер (сын худ. Марка Байера). Все молодые люди. Дворкин и Байер – православные жидки. Пили, ели. Спорили об Израиле – такую чушь несут, что я невольно вынужден защищаться.
Весь день дождь. Зашел к Григоровичу. Он предлагает дать ему 20 тысяч на 14% – я обещал подумать, хотя и объяснил, что мы хотели бы пусть меньше %, но чтоб совсем об этом не думать, быть свободными от мыслей. Ему надо на 2 года и он готов все оформить у адвоката. Я не знаю, но мне кажется, что это лишняя морока для нас, черт с ними с %. Кроме того, ему нужен краткосрочно заем в 5000, на полгода, и я думаю дать ему, если добуду дополнительно к 2250 еще что-то, хотя не вижу, как. А вообще 20 можно положить на 8-9% в банк, может и на больше даже. А?
24 апреля. Нью-Йорк. Был у Хильтона Крамера. Один, т. к. не было кого взять в переводчики. Он был очень мил. Я показал свои работы и коллекции. Он обещал подумать и, может быть, связать меня с кем-то. Говорили о Солженицыне и пр. Подарил мне свой журнал «Нью критерион», а я ему каталоги свои. Я думаю, что он может быть полезен только тем, чтоб я написал что-то в его журнал. Время покажет. Вообще, может быть, надо будет мне встретиться с ним в обществе Белкнапа и побеседовать еще.
Был у Мончика Волкова (не виделись 20 лет). Он уже далеко не мальчик. Жена его Марианна – фотограф. Приняли очень мило, обедали, беседовали, вспоминали. Книга Мончика о Шостаковиче вышла на многих языках. Они купили двухкомнатную квартиру в хорошем районе. Сейчас он работает с Баланчиным. Мы договорились, что он возьмет у меня интервью о Володе Яковлеве. Он много работает. У него было недавно небольшое кровоизлияние и возвращаются головные боли от переутомления.
Потом я был и ночевал у Ламмов. Инна и Ленька работают над книгой о московских художниках. У них был Гриша Перкель с Наташей. Гриша очень симпатичен, мы мило беседовали весь вечер. Но вещи он делает плоховатые.
25 апреля. Нью-Йорк. Джерси-Сити. От Ламмов я был у Виталия Длугого. Художник из Москвы. Симпатичный парень, я провел у него весь день. Смотрели его работы, но они не очень хорошие. Увы! Подарил мне каталоги московские (в т. ч. Яковлева, фотографии и 2 своих рисунка. Обедали, беседовали.
Вечером – я дома. И у меня были Герловины. Я показывал свои работы, они хотят, чтоб я сделал объекты для очередной выставки Самиздата – которая ездит по США. Я в ней участвую. Все время издаются новые проспекты, очень красивые. Пили водку, вино. Беседовали об искусстве. Они хорошо знают Женьку и даже читали его эпиграмму на кого-то. Мы очень хорошо провели время и расцеловались на прощанье. Они, конечно, наиболее интересные люди и художники из Москвы.
26 апреля. Джерси-Сити. Утром пришел Володька Григорович, он весь в делах своих домов.
Весь день был в «Новом американце». Все очень симпатичные люди. Помог Джозефу Шнебергу в отборе его фото для выставки. Его подруга – дочь Нелли – Юля, очень красивая. С Бэллкой Вольфман повесили в редакции мой большой постер – где я стою. Витя Добров и Тома. Мишка Чернышев на велосипеде. И др.
Вышел «Новый американец» – на обложке: Гробман о Ленине, и мой Ленин в звезде на всю обложку, и внутри Юбилениана – целый мой лист. И еще – материал о выставке смешные книги, и интервью, в т. ч. со мной. Шикарный номер. Вообще «Новый американец» прямо-таки дом мой родной.
Зашел к Григоровичам. Володьку, кажется, мои публикации несколько раздражают. Он вообще к авангарду настроен агрессивно, за искусство не считает и одновременно относится с ревностью. Его консерватизм держит его за жопу и никуда не пускает. Иной раз он мне кажется похожим на Фиму в чем-то. Художники к Володьке относятся с некоторым пренебрежением, как и к Одноралову и др. И действительно, сколько можно рисовать картинки с натуры. Жалко, т. к. у Григоровича золотые руки, он бы смог все. Может, мне удастся уговорить его сделать что-то сообща для Самиздата. Но вообще меня несколько угнетает его мизантропия и консерватизм.
27 апреля. Джерси-Сити. Сегодня устроил себе разгрузочный день. Поздно встал (нашел в постели клопа). Разрезал газеты. Съел 4 сосиски. Писал тебе отчеты вот эти. Вечером приедут ко мне Тупицыны. Пойду-ка погуляю немного.
Вчера звонил мне Р. Белкнап. Он договорился для меня о двух встречах у себя дома. С некими профессорами. Насчет моих работ и коллекции.
Прогулялся до Гургена – он строит дом. Потом к Григоровичу, встретил их с Хлевнером и зашел к Хлевнеру. Они вдруг оба обрушились на меня с раздражением и злобой. Григорович – почему я называю себя русским (в интервью), а то, мол, все говорил о еврейском. Я отвечаю, что нет русских на Западе, «русскими» евреев называют – это общее название и пр. А он понесся, и почему я Фиму ненавижу, и почему я Ленина делаю – что, мол, платят за это, мол, конъюнктура. А Хлевнер – почему я тут в безопасности Ленина делаю, какое у меня право – я ему говорю, мол, имею право, т. к. хотя бы потому, что был арестован 1-й раз в 1957 г. В общем, пустой, злобный разговор. Их вывело из себя – моя обложка и полный лист + интервью в «Новом американце». Полилось страшное говно, полное зависти, от двух неудачников. И Володька уже мне сказал, что я говорю о нем, как о перекупщике домов, а не как о художнике, и пр. и пр. В общем, все свои подозрения он превратил в обвинения, ужасная болезненность. В итоге мне удалось как-то свести все это к спокойствию (относительному). А Люся сидела, покрасневшая, и видно было, как все в ней кипит против меня, и Комара-Меламида (которые у них всех бревном в глазу) и пр. и пр. В итоге они высказались, что все это не искусство (то, что называется русским литературно-художественным авангардом). Страшное мракобесие, бездарность и пожирающая изнутри зависть – вот что выперло из этих людей. Увы! Увы! С Володькой Григоровичем зашли к нему. У него фотограф Лубеницкий (процветающий, работает для ВОГа и пр.). Оказывается, мы когда-то познакомились у Галанина. Рыжий человек. Хвалил Леву Бородулина, ругал его сына (сказал, что он никогда ничего не делал для ВОГа – вот пойди разберись). Мы пошли ко мне, пили чай, беседовали. Они ушли.
Приехали Рита и Витя Тупицыны. Мы весь вечер пили водку, вино, чай. Смотрели мои работы. Говорили об искусстве, о тенденциях, о русских художниках. Я опять выразил свое недоумение их враждой с Герловиными и др. Так, чего доброго, я их примирю. Мы очень хорошо поговорили и провели время. Предложил Рите искать место для выставки и каталога Ларионова-Гончаровой. Вообще – это другой уровень разговоров, чем с моим другом Григоровичем. Увы, увы мне!
Иришенька, люблю, скучаю, целую всех, все будет о’кей. Ваш Мишка.
Сегодня утром в Хьюстоне покончил жизнь самоубийством (повесился) Яша Виньковецкий. Он был в депрессии, хотя хорошо зарабатывал. Но он считал себя художником и запутался в собственной жизни. И вообще темная история. Он был, очевидно, добрый человек.
28 апреля. Джерси-Сити. Манхэттен. Утром был дома. Днем с Григоровичем поехали в центр. Гуляли по улицам. Сидели в кафе. Он успокоился после вчерашнего и говорил в извиняющемся духе. Вообще его возбуждение и самонакручивание доводит его до сумасшествия. В денежные отношения я с ним опасаюсь вступать. Зашли мы к Герловиным, там боря Вельберг. Римма показывала мне их книги и работы, очень интересно. Зарабатывают они реставрацией очень серьезных картин (для музеев и пр.).
Потом я был у Тупицыных. У них парти: Лева Збарский, Кирилл Дорон, Леня Соков, Миша Деза (мы обнялись и поцеловались), художник Древин и индус-музыковед, и девица. Пили водку, вино, закусывали и спорили о еврейском вопросе. Разошлись поздно. Было очень мило. На стенах висит московский апт-арт. Дорон говорит – зубоскальство. Может, он и прав – значит, искусство сегодня – это зубоскальство.
29 апреля. Джерси-Сити. Только утром вышел за хлебом, и весь день сидел дома. Читал старые газеты и размышлял над своей судьбой. А именно – что делать с Нью-Йорком и можно ли жить полноценно вдали и участвуя издали. Это то, что надо обсудить по возвращении. Ищут ли от добра добра? Насчет уровня жизни и пр. это все херня, везде хорошо, и если телевизор стоит немного дороже или дешевле, это не имеет значения. Главное – это уровень газет и журналов! Уровень публикаций. Уровень участия. Вместе с тем, мы все же не эмигранты, а тут все эмигранты – и в этом есть что-то как будто не то. Мозги мои окончательно запутаны и должно пройти время, пока все уляжется и усядется. Идеальный, очевидно, вариант – жить в Израиле и часто приезжать в Нью-Йорк и Европу.
Вообще я несколько устал, хочу домой. Чувствую себя во взвешенном состоянии и хочется стабильности. А большинство людей я не знаю, чего они ищут в Америке – им бы в Израиле было лучше, наверное. Америка может быть оправдана для тех, у кого международные амбиции. Большинство художников тут тоже сидят в жопе и всегда в ней будут.
30 апреля. Джерси-Сити. Манхэттен. Бруклин. Был в «Новом американце» – получил 40$ за лениниану. Первые деньги, заработанные в Америке собственноручно. Тут Миша Одноралов и Миша Чернышев; ругали меня за Каталог художников, что, мол, он неполный, дилетантский и пр. – но за этой критикой стоит просто зависть и ревность. Вообще Чернышев играет в полное отстранение от всего, но вместе с тем очень хочет славы и почета, страшно ревнив и завистлив, себя мнит чуть не герием, а в общем делает вещи достаточно банальные. Вообще кажется всё тут и все закручены на ревности, зависти и злопыхательстве, т. е. я имею в виду русских. Мало кто не в этой игре. В общем, впечатление какое-то поганое, может, они поживут тут, стабилизируются и все станет более нормальным – кто-то прославится, кто-то окончательно увязнет в говне и примирится с этим?
В редакции: Джозеф Шнеберг, Витя Добров и Тома, Бэллка Вольфман, Боря Вельберг, Женя Конев (издатель звукозаписей) и Нелля Слоним (хлопочет по продаже наших картин).
Я в Манхэттене нашел магазин и встретил Рудика Хармаца и мы с ним поехали к ним в Бруклин. Дядя Лева умер 2 года назад, совсем одряхлел и устал от жизни. Встретил тетю Симу, она вполне бодра. Полечка – толстушка, мы расцеловались. Рудик – пайщик в магазине деликатесов. Поля не работает. Сашке – 14-й год, учится в еврейской школе. Аллочка – красивая 22-летняя девушка, год назад вышла замуж за владельца грузовика (могла бы найти лучшую партию, но, видно, Одесса в ней сильна). Мы все сидели, ужинали, пили с Рудиком водку (прикончили бутылку). Беседы, воспоминания. Странно, моя сестра, но совершенно из другого мира. Я ночевал у них.
1 мая. Бруклин. Манхэттен. Джерси-Сити. Утром с Рудиком пили пиво. Ездили на Брайтон-бич. Несколько кварталов сплошь в русских магазинах и сплошная русская речь. Магазины полны русских отборных товаров: колбасы, рыбы, консервов и пр, и пр. Вдоль моря – деревянный настил – променадный Брайтон-бич. Обедали дома с водкой. И Рудик поехал работать, а я гулял по Манхэттену.
Зашел к Григоровичу. У них Миша Слуцкин. Там разговоры только о домах. Григорович похож на Фиму. Володька много сделал для меня, но наши мысли настолько разные. Кроме того, он подвержен приступам подозрительности до сумасшествия.
Лег сегодня рано, т. к. устал от жизни.
4 мая. Джерси-Сити. Манхэттен. Спал 12 часов. Встал бодрый, стирал белье и свитера. Пришел Володька Григорович – Ирка будет звонить. Пил кофий и завтракал у него – и тут твой звонок. Он меня очень подбодрил и вдохнул жизнь.
Ходили с Володькой на старую железнаю дорогу – искали материалы для Самиздат-выставки.
Я был у Роберта Белкнапа. Он меня познакомил с Дэвидом Розандом (Колумбийский университет, история искусств). Говорили об американском искусстве и пр. Я показал свое и объяснил, что у меня есть футуристы. Мы, кажется, пришлись друг другу по вкусу. Он организовывает музей при Университете и очень заинтересовался возможностью выставки футуристов. Я посылаю тебе записку с проф. Бриллиантом – он по античному искусству, но друг Дэвида и коллега – позвонит тебе, прими его, покажи футуристов и пр. и, конечно, книги, чтоб он понял весь объем и уникальность коллекции. (Он потом расскажет Дэвиду о своих впечатлениях). Покажи ему и мои работы и, может, еще чего, Яковлева, например. При показе пусть с тобой кто-то будет, Златка, Яшка или уж не знаю, кто. Доверяй, но проверяй. Он должен от тебя выйти очарованный коллекциями, и ведь есть чем.
Через несколько дней Роберт знакомит меня еще с одной дамой из издательства Абрамс, кажется. Для связей.
Вечером Роберт повел меня в греческий ресторан (мы пили до этого у него виски) – ели мы с ним там и пили вино. Беседовали о литературе и пр. Роберт был очень доволен, я – тоже. Мы действительно очень плодотворно сегодня поговорили и к тому же наклевывается дело с Университетом. (Не исключено, что в дальнейшем вся коллекция может быть продана новому музею). Кроме того, я рассказал о Янечке, они, может быть, займутся этим делом сообща (расходы пополам). Спросил я у Роберта насчет лекций моих – это реально, но, увы! Занятия практически закончились.
Домой я вернулся после 2 ч. ночи. А когда ехал к Роберту (он живет рядом с Университетом) – сошел, или, вернее, вышел из метро в Гарлеме (по ошибке). А про Гарлем все такие страхи рассказывают (Григорович даже приближаться туда не хотел). И действительно, кучи и тучи детей, подростков, мужчин, разруха, грязь, запустение. Но все очень мило мне наперебой рассказывали, как пройти к Университету. Я поднялся на гору через сад – и вдруг иной мир – чистота, спокойствие и интеллигентные лица.
Сейчас иду в «Новый американец». Вчера говорил с Нелей Портной, она аж так и затрепетала вся. У них Митька болен уже с прошлого года. Может, они будут тут до того, как я приеду к ним. Рогинский Миша на днях приезжает. А Зеленин тут, но я его еще не видел.
Иришенька, люблю тебя, очень скучаю по всем и по каждому в особенности, включая Бурлюка, Бурлюшеньку нашего. Целую вас всех, обнимаю, очень хочу вернуться, но пока держусь, хотя и иногда одиночество одолевает. Ваш Мишка.
3 мая. Джерси-Сити. Бруклин. Зашел в «Новый американец»: Джозеф Шнеберг, Витя Добров, Сережа Петруник и Саша Глезер. Поехал к Володе Некрасову в Бруклин, встреча после лет 17. Обнялись, поцеловались. Он живет в двухэтажном домике с огромной мастерской, где он с партнерами делает витражи. Рядом еще 2 его трехэтажных дома с жильцами. Жилище его темно и грязно, как будто он не выезжал из халупы в Царицыно (?). Вообще как в какой-то избе Айги, Америкой не пахнет. Мы пили водку, вспоминали. Смотрели его картины, он хороший художник. Позже пришел Василий Ситников – ну как обычно юродивый – но за этой юродивостью он не забывает уделить себе место гения во всемирном пироге. Убогая Москва, вот куда ты докатилась. Был Олег Соханевич, он живет в соседнем доме Некрасова, снимает у него кишку, несчастную и нищую, там же живет, там же что-то делает. Скульптуры его совсем неинтересны, но он, бедняжка, о себе: «Я известный американский скульптор!» – так ему очень хочется, но увы, увы! Это далеко от действительности. Считает себя гением, лучшим скульптором мира – и так это все жалко, убого и тоже юродиво. Был Володькин сын (20 лет) с товарищем. Мы пили допоздна, и спал я на диванчике.
4 мая. Бруклин. Манхэттен. Джерси-Сити. Проснулся в похмелье, спал одетый, не снимая сапог. Вылезли с Володей на крышу, на солнышко. Выпили пива. Вокруг – убогий Бруклин. Смотрели картины Володи, фотографировались. Я с похмелья, как сонная муха.
Поехал я домой – приходить в себя. Метро. Манхэттен – единственно что, собственно. И есть подлинный Нью-Йорк. Высокий, красивый и дорогой.
От метро до дома попал под дождь. Сижу один. Читаю старые газеты. Чаю напился с колбасой. На душе как-то неспокойно, устал я от путешествий и от раздумий на тему жизни в Нью-Йорке и вклада денег. И вообще все надоело, и убогость эмигрантской жизни русской, и надежды, и устройства, и все на свете. Вообще же, я думаю, огромное количество дел можно делать по почте, и издали это даже лучше. Активно писать, рассылать материалы, находиться в контакте – и много работать.
5 мая. Джерси-Сити. Манхэттен. Утром был у Саши Глезера. Дал ему для «Стрельца» и «Третьей волны» свои стихи, рассказы о мертвецах. Думаю дать ему 3 шелкографии на предмет выставок. Пусть выставляет, печатает.
Зашел к Григоровичам. Был в супермаркете: мортадела грамм 200 = 1.40$, ветчина грамм 200 = 1.70$, 2 литра молока = 1.80$, банка маргарина = 1.20$ – вот приблизительные цены.
Вернулся домой, ко мне зашла Ива, старуха-украинка с третьего этажа, принесла кулич, мы с ней чай пили. Она мне рассказывала о своей жизни, как ее дочерей поубивали (я так и не понял, кажется, во время «раскулачивания»), как их немцы угнали в Германию, как попали в США, как муж умер, сын умер, и вот она мается одна, плачет, одинокая старуха на чужбине. У меня и так настроение плохое, да и ее рассказы не веселят.
Лег я да и задремал.
В городе встретился с Виталиком Комаром, с ним были на двух вернисажах, познакомился с художником Папо Коло – неплохой, забавный. А другое – говно, каким полон Нью-Йорк. С Виталиком и его подругой зашли к Збарскому – там Кирилл Дорон и Саша Блох (Саша рассказал, что лет 6 назад мастерские их сгорели дотла со всем, что там было. То есть мастерская Алешки Смирнова, бывшая Соостер, и еще три мастерских. Но Алешка вроде почти все вывез, т. к. приобрел к тому времени новую мастерскую. Кроме того – Алешка вроде подумывал об эмиграции, но потом решил остаться – он зарабатывает много денег, очень много, на церквях, и коллекции ему бы не дали увезти, и начинать все пришлось бы на пустом месте, все с начала, вот он и решил остаться в Москве). Григорович зашел к Збарскому, но скоро ушел, он помешан на спорте (кажется, это две вещи, о которых он говорит – покупка и строительство домов и спорт. Потом мы сидели со Збарским и Комаром. Говорили об Израиле и о Нью-Йорке – Збарский говорит – здесь уровень другой, как и в Москве, а Израиль провинция. И вроде прав он, а я про себя думаю: что же, мол, тебе, Лева, от этого другого уровня, если тебя тут и знать никто не желает. Но он надеется на лучшее, на галерею, на выставки. Рисует он сухие Нью-Йоркские пейзажи, как часто можно видеть в журналах, эскизного типа, сомневаюсь я очень-очень, что этим он покорит Нью-Йорк. А Комар вспомнил слова Цезаря – лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме. (Я-то лично, кажется, ни там, ни там не первый). Збарский говорит Комару – вот, говорит, станет неактуальным Ленин-Сталин и вся русская ситуация – и будете вы никому не нужными. А Комар – ну, говорит, на нашу жизнь хватит. Комар говорит, вот все русские грызутся, все в ссоре. Вот, говорит, Григорович, его тщеславие мучит, поэтому ему чего скажешь – он обижается не по существу, а на формальные вещи. И т д. и т. д.
В общем, из всех русских, кажется, нормально, более-менее, функционируют Комары-Меламиды, Герловины, Тупицыны – а в остальных некоторая убогость. И от общения вообще со всеми русскими как-то муторно на душе – очевидно, еще мало они тут живут, еще не стабилизировались, не оселись, еще некоторые полны пустых надежд и жизнь их еще не сломила, а другие еще не дошли до своего уровня какого-то.
Вышли мы со Збарским, он со своими прелестными таксой и афганцем. Я поехал домой. Все надоело и желаю одного – домой.
6 мая. Джерси-Сити. Весь день был дома. Читал Оруэлла «1984» и старые газеты. Отдыхал и размышлял. Решил строго расчертить свои деловые обстоятельства, прекратить бессмысленные встречи с русскими (насколько возможно), довершить дела (какие возможно), досмотреть галереи и музеи и отправиться в Вашингтон.
7 мая. Джерси-Сити. Встал поздно. Пришел Григорович, принес твое письмо. Златкино я с трудом разобрал, все буквы не те и трудно догадаться. Моя золотая дочка.
События с выставки в Университете меня очень радуют. Жду не дождусь каталога, пришли его мне сюда. И то, что Нахшон упомянул в том контексте – это все, конечно, о многом говорит. Открытки, конечно, надо печатать, но только проследить, чтоб на обороте было все грамотно (мелкий шрифт, заглавие POST CARD или как-то там, наверху и пр. и издание Группы Левиафан). Могилы можно, конечно, вставить в стекла с клипсами, неважно, что чуть-чуть больше-меньше.
Представляю, что тебе грозило с Цафрирой и Пэйсэхом, это был бы идиотизм высшего вида, если бы ты поддалась. А уж говна б наелась досыта. О каком выборе работ, что Яшка сказал, что играешь с огнем, и почему с огнем. Насчет гобелена по Малевичу – я ничего не знаю, не слышал, но мне кажется, что нет смысла в этой покупке, это же не сам Малевич и не время Малевича, а стоит он небось кучу денег.
Я очень скучаю по всем вам, и, как тебе, мятежной, хочется бури, мне хочется домой и покоя (с учетом опыта поездки).
Вечером еду к Белкнапам на встречу с некоей Норой Биссон.
Итак, был у Роберта Белкнапа. Джозефина пришла и ушла. Элен (дочка 23 г., учится на архитектуре) показала свои планы. Была Нора Биссон – она редактор в издательстве Абрамс. Я показал свои коллекции и свои работы. Она сказала, что издание книги Костаки в общем нерентабельно и что Костаки сам уплатил часть суммы на издание. Нора должна устроить нам встречу с Анжелой Руденстайн, куратором из Гугенхайма. Кроме того, Роберт должен созвониться с одним галеристом, и, кроме того, он позвонил Х. Крамеру, чтоб мы встретились вместе и побеседовали. Еще Нора дала адрес галериста в Вашингтоне.
Потом Роберт повел меня в китайский ресторан и мы беседовали о современной русской литературе и авангарде, и Роберт согласен со мной насчет консерваторов, либералов и авангарда.
Дома я был поздно. Усталый и после виски. Так медленно-потихоньку двигаются мои дела, и в общем только от Роберта пока что есть толк.
Когда появится проф. Бриллиант, ты должна показать ему все с лучшей стороны, особенно футуристов, это важно, произвести на него впечатление, ибо он расскажет и подтвердит все проф. Розанду. Листок мой кончается.
Целую вас всех, очень скучаю, очень люблю – твой Мишка.
P.S. Пиши мне по адресу: 202 7th Str. Apt. 2-R, Jersey City N.Y. 07302. Впрочем, нет, лучше пиши на Григоровича. Но мой адрес вот этот.
8 мая. Джерси-Вити. Манхэттен. Утром был в «Новом американце»: Витя Добров, Тома, Боря Вельберг, Джемма Квачевская, Нелля Слоним.
Был у Герловиных. Римма дала мне материю (крас. с цветочками) и я нарисовал на ней человека, типа, что Нуссберг издал – «1984 год» – получилось очень хорошо, и еще покрасил деревянный диск с дыркой в белый цвет и написал «Дырка Ленина работы Фанни Каплан». Завтра это идет на очередную выставку «Самиздат» в Лос-Анджелес, Валера упаковывает, Римма печатает материалы. Обедали, беседовали, рисовал им «Тарелку» – все им рисуют на бумажных тарелках – коллекция. Полдня у них провел в работе и беседах. Познакомился с художником Валей Горошко.
Вернулся в Джерси-Сити и был у Лени Сокова. Они с Бэллкой Вольфман и Мишей Чернышевым привезли из аэропорта Мишу Рогинского и сидят пьют коньяк. Мы с Мишей обнялись, поцеловались. Сидели, пили, беседовали. Рогинский рассказал: как-то они с Чернышевым подходили к дому Столляра в Мневниках, а оттуда вышел я с тобой, был я в полушубке. Чернышев как-то стоял полуотвернувшись, и я дал ему пинка под зад – ты что, мол, не узнаешь, что ли? – Миша Чернышев повернулся и протянул мне руку. На фоне того, что Чернышев сейчас пыжится и надувается – это воспоминание о смиренности Миши Чернышева перед тогдашним «мэтром» Гробманом прозвучало очень кстати. Мишка (Чернышев) выпил до этого и кричал мне – ты шестерка, ты, мол, говно!!! – А тут он присмирел. Кроме того, Рогинский рассказал о «выставке» Чернышева у него на квартире в 1962 г. Как я писал тебе, Чернышев, увидев мой каталог выставок, кричал – он не точен, мол, нет его выставки «Красный грузовик» в квартире Рогинского (о которой он написал в А-Я) и пр. и пр. Оказывается, по свидетельству Рогинского – Чернышев без его ведома в пустой квартире брата Рогинского развесил свои работы в одной комнате и позвонил каким-то людям – позвал на просмотр. Рогинкий узнал и отказался присутствовать (Миша Рогинский никогда особенно не был храбр и на рожон не лез). Тогда Чернышев тоже, очевидно, перебздел немного и тоже не пришел. И вообще никто не пришел в эту квартиру, кроме Ситникова, который был очень возмущен, что его позвали, а квартира закрыта. Вот та «выставка», которую Чернышев сегодня толкает в историю «левого» московского искусства. Короче, и тут его Рогинский обосрал с ног до головы, может, даже невольно, но получается, что как бы сознательно, чтоб поставить его на место. Вообше Чернышев страшный жлоб и с большим самомнением, а работы его не очень уж чтобы были особенно оригинальны. Неплохо, но и без звезд с неба. Потом Бэллка увела Чернышева, а мы с Рогинским и Соковым еще сидели чуть не до 4 ч. утра.
9 мая. Джерси-Сити. Встал поздно, после вчерашнего с легким похмельем. Пока позавтракал, да то, да се. Пошел к Саше Глезеру. Они с Сережей Петрунисом работают над «Стрельцом». Я отдал Саше в собственность эстампы «Кадиш», «Молитва рабби Иуда» и «Черное небо» и дал ему 3 листа из цветочных лозунгов. Он едет организовывать очередную выставку в Шартре, так пусть у него будет 6 моих вещей – пусть и меня тоже пропагандирует, хоть и на своем уровне. Сережа Петрунис подарил мне книжку своих стихов. Позвонили тебе пару раз – но об этом ты уже знаешь. (Итак, если все будет в порядке – я появлюсь в Шартрском каталоге).
Пошел я к Григоровичу. Обедал у них. И проговорили с Володькой до 11 ч. ночи. Сейчас я дома, один, тишина, журчит холодильник (жрет, сволочь, электричество, а сам практически пустой). Вообще я живу аскетически, до сих пор даже бабы не завел – в домах, где бываю, никто не попадается, на «парти» никого нет, не на улице же знакомиться – прямо скандал. Где же все объекты любви? Абсурд какой-то; молодой, красивый, немного знаменитый и… один.
10 мая. Джерси-Сити. Григорович утром разбудил меня, пришел с фотоаппаратом, фотографировали мои работы – для продажи в КЕЙС. Чай пили, беседовали.
Отнес Глезеру свое фото и биографию (его не было) – был Сережа Петрунис с Егоровым. Глезер взял «Рассказы о мертвецах» в «Третью волну», а стихи в «Стрелец».
Был в КЕЙСе «Новый американец» тож). Глезер там меня поймал – и мы с Виталиком Длугим повесили выставку некоего 90-летнего китчиста Горна (выставка из каких-то филантропических соображений). Трудились часа 3-4, получили за работу от Глезера – по 30$. В КЕЙСе: Джозеф Шнеберг (показал возмущенное письмо трудящегося в защиту Ленина от меня), Витя Добров, Нелля Слоним.
Пошел к Саше Глезеру – пили чай, и он записывал интервью со мной для «Стрельца». Спорили о Солженицыне, но это не вошло в интервью. Глезер пишет книгу о русских художниках, я говорю ему: как же, мол, это без меня? Нехорошо, мол. Посмотрим, каков будет результат. В общем, возникает и совершается куча всяких мелких дел, очень милых и полезных, но пока ничего сверхкардинального. Ну это и естественно, все всегда движется постепенно и незаметно.
11 мая. Джерси-Сити. Был в «Новом американце». Отправил тебе морем 2 газеты с моими материалами. Ты теперь будешь представитель «Н.А.» в Израиле. Получишь 5 шт. газет. Отдай в магазины для рекламы, без денег; или дай кому-то. Цель – подписка. 65$ в год – на еженедельник. Кроме того (подписка может не пойти) – поиски авторов для «Н.А.». Об израильских делах: война, экономика, проблемы, литература, искусство и пр. За статью в газетную страницу платят они 25$. Лишь чтоб было увлекательно написано. В «Н.А.» – Бэллка Вольфман, Витя и Тома Добровы, Нелля Слоним, Джозеф Шнеберг, Боря Вельберг, Саша Глезер и др.
С Бэллкой говорили долго за жизнь: она очень скучает по детям. Рассказывала, как сперва тяжело было с Чернышевым, как он напивался постоянно и был невыносим. Сейчас он пьет не более раза в месяц, и Бэллка все больше держит его в руках, а он любит ее и боится потерять.
Я был в супермаркете: купил вареной колбасы прибл. 1,5 кило по 1$ кг, бекон прибл. 600 гр. за 2,50$, хлеб ок. 400 гр. – 1$, сосиски. Пришел домой и вдруг чувствую – простыл, из носу течет и вообще. Я почитал и лег спать.
12 мая. Джерси-Сити. Манхэттен. Спал поздно, чтоб выздороветь. Бэллка Вольфман с Чернышевым приехали за мной. Пили чай. И поехали в Сохо. Были у Герловиных: чай, беседы. Римма подарила мне свой свитер, Валера – туфли (тайваньские кикерсы, новые). А Мишка Чернышев (еще утром) привез мне в подарок – кепочку.
Мы с Бэллкой и Мишей гуляли по Сохо, по галереям. Зашли в галерею к Нехамкину. На 11 этаже у него шикарная галерея русского китча (Тюльпанов, Красный, Шемякин, Неизвестный, Григорович и пр.). Он был очень мил и мы договорились встретиться. Обсудить дела.
Гуляли по галереям часа четыре. И вернулись в Джерси-Сити (я принимаю таблетки – Римма Герловина дала – но из носу течет).
Вечером зашел за Томой Добровой – и пошли в КЕЙС. Вернисаж старого (71 год) китчиста Горна. Родственники. Вино. Саша Глезер. Убогость (жизнь на всех уровнях). Мы пили вино, болтали и смотрели на немногочисленную публику.
Потом с Томой были у Глезера. Я дал ему фотографии свои для его книги. Пили чай. Он ругал Нуссберга. Выражал мне претензии за ошибки в каталоге Герцлии – я оправдывался, как мог. (А Изреели, кретин, там написал, что я и Зеленин (!!!) руководители неофициального искусства в Москве – действительно неприятно). Вообще Саша – сумасшедший – антисоветизм и антикоммунизм он превратил в профессию, в искусстве – увы – ничего не смыслит. Активен страшно. Все это убого – страшно, но – вместе с тем – печатное слово делает свою какую-то работу. Говно оно не превращает в конфетку, но о вещах дает информацию.
Я окончательно простыл, проводил Тому домой и лег в постель весь в поту и соплях, хорошо, что нет температуры.
Настроение мое скачет, но все же как-то, кажется, выравнивается. Неожиданно мы оказались на каком-то перепутье. Как будто центр – Америка и что-то проходит в жизни мимо. Не погоня ли это за призраками? Среду надо создавать, а не бегать в ее поисках. И главное – достойная жизнь; независимая, спокойная и на своем месте. Не знаю, что тебе сказать и как выразить. И, кроме того, родился я евреем и помру евреем, а для других, я смотрю, это постольку, поскольку им в морду плюют. Я же еврей не потому, что мне в морду плевали, и даже наоборот, никому я не давал плевать. В общем, мне теперь выбираться из путаницы – а вообще хочется купить огромную квартиру в Тель-Авиве у моря, набить ее до отвала книгами, бумагами, материалами (и знать, что это навсегда) и жить там, писать, рисовать, работать, как король, и раз в год выезжать в Нью-Йорк и в Европу.
Иришенька, целую тебя крепко, целую детей, Бурлюка; очень, очень скучаю. Ваш папа.
13 мая. Джерси-Сити. Спал поздно, чтобы выгнать простуду. Чувствую себя лучше. Завтракал тремя сардельками и чаем. Читал старые газеты. Писал тебе письмо. Дни мои проходят в размышлении о моей дальнейшей судьбе. Стоит ли в погоне за славой стать Вечным Жидом? Как, где и кем делается подлинное искусство? Является ли Америка обязательной в мире культуры? В чем исключительность Израиля? И пр. и пр. и пр. У меня перед глазами Лева Збарский и многие, многие другие – вот они в центре мира – ну и что? Если ты сидишь в жопе, то какая тебе разница, что эта жопа сидит на золотой скамейке?
Был у Саши Глезера – давал ему интервью для его книги. У него был Сережа Петрунис с женой. Я был у Лени Сокова, у него Миша Рогинский, а позже зашел Володька Григорович. Пили пиво, говорили о русских художниках. Соков ругал Герловиных, Кабакова они с Рогинским тоже не любят. Смотрели слайды Бориса Турецкого и Миши Рогинского. Турецкий очень хороший художник, и о нем мало кто знает. Рогинский сделал в Париже тоже очень хорошие работы, свободные, живописные. Очень интересные работы.
Я под дождем побежал обратно к Глезеру, и мы с ним окончили наше интервью, завтра он улетает в Париж. К Глезеру все относятся с презрением и пренебрежением, действительно – он больше функционер, чем работник культуры, в его голове каша и ни в искусстве, ни в литературе он не понимает. Но он издатель – и этого нельзя игнорировать. Дома я был поздно, и все еще в простуде.
14 мая. Джерси-Сити. Встал не торопясь. Позавтракал, надел кикерсы Герловина и пошел по холодку к Жене Коневу. Это здесь же, в Джерси-Сити – вглубь – 30 мин. ходьбы. И так весь день прошел у Жени. Записали 1-часовую пленку моих стихов (это Кузьминский делает антологию – поэты читают свои стихи – для университетов и пр.), пили водку, слушали пленки, изданные Женей (у него фирма по изданию песен бардов и вообще большое собрание лент), беседовали о разном. Уж сын пришел из ешивы. Уж жена Таня вернулась. Было поздно, когда Женя отвез меня домой.
15 мая. Джерси-Сити. Пошел утром в «Новый американец». Беседы с Борей Вельбергом. Вите Доброву и Джозефу Шнебергу придумал заголовок о Сахарове. Бэллке Вольфман повесил свои постеры (она переехала в отдельную комнату). Говорит по тел. с Ленькой Ламмом. И пр.
С Григоровичем получали фотографии (с моих работ). Это стоило мне 13$, но они будут перепечатывать, т. к. автомат срезал края. Пили чай у Григоровичей и ели бульон с лапшой. К нему пришел Юра Штейн (диссидент, жена его секретарь Солженицына), познакомились, беседовали. Он обо мне много наслышан и представлял меня старше, солиднее. О моих статьях антисолженицынских он же точно знает, а вот как-то встретились нормально и договорились еще о встрече. Григорович очень удивился такому мирному обороту и тому, что он меня пригласил.
Я теперь хожу в кепочке клетчатой Чернышева, подстриг волосы, Григорович говорит, что я теперь не отличаюсь от пуэрториканцев (тут местные «неприкасаемые», вроде как у нас «марокканцы» – считаются – кроме негров – пуэрториканцы, т. е. все испаноязычные).
16 мая. Джерси-Сити. Манхэттен. Байвиль. Утром зашел Григорович, напоил его кофием и сам выпил чаю с колбасой. Пошли к нему. Опять чай, беседы. Он весь в делах своих домов; уже решил свой дом не продавать, а продать тот, в котором я живу. Желчен, как обычно, все видит в черном свете.
Я поехал в Манхэттен; прогулка по Бродвею; зашел к Леве Збарскому – он со своими собаками. Разговоры. Ругается на Израиль.
Я пошел к Эдуарду Нехамкину в гелерею, это рядом с лофтом Левы. Показал Э. Н. свои каталоги, слайды. Но он не решается что-то предпринять сейчас, хочет видеть сами работы. Осенью он будет в Израиле, тогда и поговорим. Но он предупредил, что может покупать только очень дешево. Галерея его китчевая, но ведь деньги не пахнут, если, конечно, смогу с ним договориться. Я ведь не особенно художник коммерческий. Я замолвил за Григоровича, но он его считает очень тяжелым человеком, и действительно, тяжело с Володькой иметь дело, его все время душит на всех злоба, ну что тут поделаешь, всем он недоволен, куча претензий и подозрительности.
Я зашел к Неизвестному, отдал ему его Тель-Авивский каталог и мою статейку 1972 г. о нем. Разговаривать с ним трудно, полное отсутствие контакта, у него в голове только он сам и его дела. Какая-то паранойя, постоянная деятельность, ужасное производство бессмысленных гипсовых органов, повторение самого себя, как в сумасшедшем доме. Он одновременно и хвастается, и задает мне вопрос: скажи мне, как ты считаешь, какое мое место сегодня в искусстве? И так это жалко выглядит; а я изворачиваюсь, я не могу же ему сказать: Эрнст, ты как художник уже давно умер. Лепечу что-то маловразумительное, но успокаивающее. Ужасно. Вышел от него, как будто покойника посетил, т. е. я его видел, а он меня нет.
Вернулся к Збарскому и мы с ним ждали Юру Красного. Збарский приехал за славой, за деньгами – и нет у него здесь ни того, ни другого, и навряд ли будет. Свой шикарный лофт должен продать из-за долгов. Преподает раз в неделю в технологическом институте, имея 600$ в месяц. Это только надо за содержание лофта платить, а есть, пить? Он, конечно, об этом не говорит, хорохорится, но вид у него старого замотанного журавля. А собаки – прелесть: такс и афганка. Я говорю ему – ты человек хороший, потому что у тебя собаки хорошие, по собакам и детям познается человек. Он говорит – правильно.
Ждали мы Красного до ночи, и вот он явился. Мы обнялись, расцеловались. Юра сразу внес другую атмосферу – шутки, расспросы. Всячески защищал Израиль (от Збарского). Юра дал Збарскому денег, и тот пошел в магазин (я до этого предлагал, но Збарский сказал – не надо, мол, у меня есть, а наверное, нет, стеснялся). Принес мяса, картошку, лук, пиво – мы поужинали. Юра расспрашивал о всех вас и мы беседовали. Збарский оставлял нас ночевать, но Юра повез меня к себе. Он сразу сказал – что, мол, потом поедем ко мне.
Живет Красный в 1.30 часа езды от центра, на полуострове Лонг Айленд, на втором этаже домика в парковой местности. Всю дорогу предупреждал, чтобы я не пугался бардака. Он в салоне лепит гипсовые формы. Вообще весь в работе – картины, постеры, скульптуры. Работает с Нехамкиным и так продает, как всегда, весь в планах – хочет заработать много денег и ищет пути. Он тут около трех лет. Наташа в Германии – преподает в колледже. Мы очень тепло беседовали за жизнь. Он года два проживал квартиру и пр. и только около года как стал становиться на ноги. От Нехамкина имеет ок. 2000 и плюс еще что-то, но много вколачивает в скульптуры и пр. Смотрит на вещи трезво.
17 мая. Байвиль. Городок, где Красный живет, называется Байвиль. Тишина тут и спокойствие. Утром мы встали, позавтракали. Юра убирал квартиру от гипса и пыли, и мы одновременно говорили за жизнь. Ездили в соседний городок, Юра купил крабов, мяса и пр. Мы обедали с пивом. Так провели весь день в беседах вдали от шума городского. Было очень симпатично и вообще я отдохнул душой, Юра навеял на меня какую-то нормальную атмосферу. Предложил мне поселиться у него (но, к сожалению, это все же далековато). В отличие от всех, Юре нравится Израиль, он хотел бы иметь там дом (например, в Эйн-Ходе), но он не может там прокормиться, он хочет создать себе надежную материальную базу, чтоб не оказаться вдруг у совершенно разбитого корыта и совсем без денег, а он привык жить достаточно широко. Мне ясно, что, помимо больших целей и выставок, надо налаживать контакты с маленькими провинциальными галереями, чтоб со всех сторон что-то как-то «капало» время от времени. Собственно, эта мысль была у меня и раньше, но Красный укрепил ее во мне, и он с этим согласен. Что мне нравится, Юра ищет способов жить на продажу картин и так живет, а не другими заработками. Вспоминали людей в Израиле; приличных и жуликов. Он также отметил злобность и злоязычность Григоровича, я защищал Володьку, но это очень трудно сделать. Збарского он жалеет, помогает, считает бесперспективным его существование в Нью-Йорке, называет его не иначе как сумасшедшим. Про Бишофса сказал, что он хамло, жлоб, корыстен и очень неискренен и что за карикатуры немного платят (не говоря о фигурах, как Стенберг). А в общем он благожелателен и все, что говорит, – логично.
Я лег поздно, смотрел телевизор до 2 ч. ночи. Часть программ идет или шло у нас. Вообще при всем бардаке Юры я провел у него домашний теплый день в теплой атмосфере. Он вспоминал, как ты его всегда кормила и даже вспомнил (а я-то совсем забыл), как мы ему одолжили денег на автомобиль. Люди (приличные) не забывают добрых дел (даже мелких).
Иришенька, целую тебя, детей, Бурлюка (мою рыжую скотинку) – ваш папа.
18 мая. Байвиль. Манхэттен. Вторую ночь ночевал у Юры Красного. Утро. Душ. Завтрак. Беседы. Разговоры о перспективах наших заработков. Юра хочет соединить меня с галерейкой в Денвере. Выехали из дома. Были в технологическом институте, где Збарский преподает – Юра что-то взял там для него. Замечательный парк, зелень, деревья. Путь в Манхэттен. Магазин принадлежностей для скульпторов – Юра купил клей, химию, бумагу и пр. для своих папье-маше, которые делает ему Соков.
Приехали к Лене Сокову. Там Соков, Миша Рогинский, Володя Григорович. Юра с Соковым готовили папье-маше и заполняли форму. Соков хороший скульптор – очень интересные вещи – металл, дерево, фарфор и пр. Соков стоит, выжимает воду из бумажной массы – Григорович говорит: – Соковыжималка! – очень кстати и смешно. Зашли к Лене Лерману – партнеру Сокова, симпатичный парень. Чай, беседы с Рогинским и Григоровичем о русском искусстве. Вещи Рогинского – старые, московские – все же несколько разочаровывают, на слайдах выглядят лучше. Я посмотрел – вдруг такой набор художников: Красный, Рогинский, Григорович, Соков, Гробман. У Сокова с Лерманом огромный лофт. Разделили на части и сдают. Похоже на мастерские МОСХа. И их части обходятся им бесплатно.
Стали расходиться. Красный очень тепло звал меня к себе опять.
Звонил Цукерманам. Говорил с Ниной. Они, т. е. Слава, поставили фильм, он идет уже год, успех в газетах и журналах, успех коммерческий. Договорились встретиться.
И вот я дома. Пишу тебе отчет об этих днях, окончил аэрограмму – начал другую. Что-то от тебя нет писем. Вышли каталог Т-А университета. У Красного есть игрушка – Абрам-неваляшка (израильский Абрашка в киббуцной шапочке). За штамп в Израиле уже было уплачено 600$, надо уплатить еще столько же, отдать штамп на завод в производство, делать игрушки и продавать. Не заинтересует ли это Леву Гройсмана, если да – то надо ли им списаться с Красным. Узнай.
19 мая. Джерси-Сити. Был весь день дома, читал и размышлял. Постирал носки, трусы, рубашки.
Вечером (в трех улицах от меня) день рождения Томы Добровой. Я подарил свою гравюру. Витя Добров, Бэллка Вольфман и Миша Чернышев, рижские люди, девушка Ольга – получешка-полуеврейка (русская). Танцы. Я пил водку и был довольно пьян, но абсолютно пристоен. Бэллка сказала, что Витя меня приревновал к Томке – но на самом деле нет никаких для этого оснований.
20 мая. Джерси-Сити. Утро. Некоторое похмелье. Тут воскресный день. Я – весь день дома. Читаю и размышляю над жизнью. Я должен потратить, может, год, но выпустить свои дневники – это меня освободит от многих вещей. Кроме того – больше писать. И много рисовать. И еще – непрерывная письменная связь и рассылка материалов.
Эти дни у меня разгрузочные. Во вторник идем с Бэлкнапом в галерею О. К. Харрис. Я ничего не жду от этого похода, но мне интересно знать, как это происходит – чтоб был опыт и чтоб знать по собственному опыту, что это путь, не приносящий плоды.
21 мая. Джерси-Сити. Манхэттен. Встал поздно. Завтрак – жареная колбаса, уже надоела вся эта сухомятка.
Весь день был дома, мне уже тут, в Нью-Йорке, надоело и хочу вернуться домой, но все же есть еще кое-какие дела. Ходил с Григоровичем кой-куда и потом был в «Новом американце».
Рита Тупицына позвонила – приехал Додж. Вечером я был у Тупицыных. Пили водку с Витей. Пришел Нортон Додж, мы обнялись, поцеловались. Он вспомнил, как мы шлепали по лужам в Иерусалиме. Пили водку. А Рита – вино. Я показал Нортону свои полигражи о московских художниках, но мне не удалось его убедить купить их. Его интересует то, что сделано в Москве. Я предложил ему московских художников из моей коллекции, и это его интересует. Продам ему часть из своей коллекции (я думаю, что хватит мне думать о художниках, в общем-то чужих мне, оставлю Яковлева, Пятницкого, близких друзей, а остальных – ликвидировать. Пусть мертвые хоронят своих мертвых. К ебени матери – надо расставаться с прошлым). Мы долго сидели, Рита ушла спать, Додж ушел спать, а мы с Витей досидели до 5 ч. утра, и, как сонная муха, я, сопровожденный Витей до метро, поехал домой.
22 мая. Джерси-Сити. Манхэттен. Проснулся после 11 ч. в похмелье и вынужден был ехать на встречу с Белкнапом. Он меня уже ждал у галереи О. К. Харриса. Мы зашли к хозяину, как бедные родственники, показали слайды (я не стал показывать фото, каталоги и пр., да его это и не волнует). Он попиздел что-то о том, что я должен искать «элегантную» галерею, что это не похоже на его художников и пр. Короче, смысл этого абсурда, что владелец коммерческой галереи говорит мне, что я должен найти коммерческую галерею. Этот торговец еще к тому же считает себя служителем муз. Впрочем, я ничего иного не ждал от этого визита, просто поддался наивным представлениям Белкнапа и Норы Бессон. Это было глупо и бездарно с моей стороны, но хотя я могу тебе сказать – был в галерее, свое сделал.
С Робертом сидели в кафе, я в похмелье пил лимонад. Роберт очень мил, но он может быть полезен только в академических кругах.
С Робертом я пошел к Лене Сокову. Леня показывал ему свои работы (Соков очень хороший авангардный скульптор). Роберт потом ушел, а я долго был у Лени. Беседовали о жизни, о славе, о заработке. Я дремал с похмелья. Пришли Миша Рогинский и Миша Чернышев. Заходил Юра Красный (Соков ему делает папье-маше). Был Миша Одноралов с Диной Гроссман (помнишь эту кретинку? Она учится на дизайнера и некрасива и тупа по-прежнему). За Мишей заехала приятельница, и они с Соковым уехали на аэродром – Миша Рогинский улетает в Париж (он живет под Парижем, т. к. нет денег, много работает, смотрит телевизор и никого не видит) (в достижение славы и успеха Миша уже не верит, говорит, что уже ясно, что этого не произойдет). Я с Мишкой Чернышевым поехал в Джерси-Сити. У Чернышева ко мне все какие-то претензии. Он считает себя чистым пластиком и чуть ли не монахом, а я, мол, хочу нравиться публике и пр. и пр., хочу быть понятным. Короче – бред, за которым я чувствую неудовлетворенность, желания без выхода, попытку самоутвердиться, ревность и пр. и пр. И где-то желание реванша за 60-е годы. Не вовремя вспомнил Рогинский о пенделе, который я ему дал когда-то. Этот поджопник не выходит у него из головы.
Мы пришли в «Новый американец» за Бэллкой Вольфман. Они – Вите Доброву и Томе, я – домой. Пожрал (весь день не ел) и лег спать. Вечером встал. Читал. Лег спать.
23 мая. Джерси-Сити. Встал – сходил за хлебом и молоком – ел жареную колбасу с чаем.
Настроение несколько поганое из-за: хочу домой, отрыжка от О. Харриса и что там с каталогом? Неужели до того дезинформирует? Не драматизируешь ли ты? В конце концов, это ничего не меняет, никому до этого нет дела, это эпизод и при этом мелкий. Так или иначе – Левиафан мое детище и никому никуда от этого не деться. Будет еще много фальсификаций и уже были они. А если ты чувствуешь, что это требует действия – надо снять работы и пойти на скандал, в т. ч., может, и в газетах. Надо только подсчитать здраво – что выгоднее? Мне издали это кажется противным, да хер с ним, с рублем. Все равно это принесет какую-то пользу, наверное.
Необходимо создать партию на базе Левиафана. Анархо-сионизм; с программой и привлечением многих людей разных профессий. Мы не можем ждать милостей от природы, взять их наша задача! Не бегать за признанием с протянутой рукой, признать самим себя, действовать с позиции силы и независимости. Программа должна быть обращенной к многим людям, сейчас есть много неприкаянных, разочаровавшихся во всем, и этим людям надо дать смысл жизни, объединить в гомогенное общество единомышленников. Иначе – отвратительная судьба непризнанных гениев, людей с задворков. Нам надо организовываться.
Иришенька, очень тебя люблю, целую своих золотых детей и Бурлюка, все будет в полном порядке, твой Мишка.
23 мая. Джерси-Сити. Весь день не выходил из дома. Читал, набирался сил для дальнейших путешествий. Размышлял над дальнейшей деятельностью, здесь и дома. Настроение мое тут колеблется, как маятник, от усталости и пессимизма – до энергии и всяких планов. Вообще я думаю в этом году у нас несколько ускользнула почва из-под ног, и это может иметь самые пошлые последствия. Надо работать и действовать, невзирая на обстоятельства и не оглядываясь через меру, и никого не брать в пример. Построить собственную структуру жизни, вернее, обновить старую, но жить по-своему. Чтоб была, как когда-то в Москве, полная уверенность и оптимизм.
24 мая. Джерси-Сити. Манхэттен. Пришел утром Володька Григорович и принес твое письмо, уж я его ждал, ждал. Все выкресты говно и вонючки, я всегда это знал. Или в лучшем случае – дураки и идиоты. Виньковецкого жаль, но умом и талантом он не отличался. Тут говорят о двух вещах, что он чувствовал, что его не признают как бы художником, а геологию и заработки он не мог бросить. И что он запутался в денежных делах с фирмой. Я не встреваю.
Очень меня радует ваше с Яшкой учение – это замечательно.
Мирре Реканати скажи, что я веду очень интенсивную жизнь, тыщи встреч и дел, люди хотят, чтоб я остался в Нью-Йорке. Но я собираюсь по возвращении в Израиль закрутить дела еще круче и полон всяких планов. Переезжать в Нью-Йорк нет смысла, а чуть позже мы устроим в Нью-Йорке свою загранбазу. Пока же надо работать в Израиле, мы еще недостаточно сделали, чтобы жить на два фронта. Я не хочу приехать на поклон к Америке, да и незачем – слишком пошлая ситуация. Надо идти неконвенциональным путем. Если бы я мог привлечь Мирру всерьез в свою группу, она могла бы быть страшно полезна и делу, и себе – но достаточно ли она серьезна для этого? Скажи ей, что по возвращении я собираюсь организовать все таким образом, что это выйдет на международную арену.
Вчера вечером написал два стишка – «Джерсийская элегия» и «На переезд Кузьминского из подвала». Впрочем, ничего особенного. Так.
Дал Григоровичу 2500$ на год, через год он положит на мой счет 2750$ – то есть приблизительно банковский %. Поменял тревел чеки на $.
Разговаривал с Нуссбергом, он меня ждет и хочет свозить в какой-то музей.
Сейчас еду к Аркадию Ровнеру.
Твои письма вдохновляют меня. Златоньке скажи, что я без нее жить не могу.
Был у Ровнера и Виктории. У него – Джин Ричи, его соавтор по антологии, симпатичный парень, американец. И Юлик Аранов – поэт. Мы пили коньяк, беседовали, и я показал свои фото и пр. Когда-то моими работами заинтересовалась советник по культуре при городе, Алина Слоним должна была установить с ней связь, но не появилась. Эта советница – хорошая знакомая Джина – они попробуют заинтересовать ее вновь. Но какое говно эта Алина. Я тут не общаюсь ни с ней, ни с Деби, они навевают на меня тоску и какую-то убогость.
Ровнер страшно ругает Белкнапа и Харкинса, говорит, что они тут очень влиятельные люди, от них многое зависит, всякие фонды и деньги, и что они закрыли ему все дороги и не дали денег на Гнозис и пр. Вообще Ровнер очень желчен по отношению ко многим, и иногда непонятно, каковы его претензии. Очень ругал Мамлеева, Колю Бокова (впавшего в православие) и пр. и пр. И уж, конечно, ругал «советских» Солженицына, Максимова и пр. Приходится, видно, ему действительно трудно. Я ему очень благодарен за Антологию, но все же то, что он сам пишет – очень слабо. Он подарил мне пачку своих скучных стихов – пришлось взять. Кстати, кто-то мне сказал до этого – Ровнер, мол, всех ругает. Разошлись мы поздно, Аркадий и Виктория проводили меня до метро. Я в светлой кепочке, цветной рубашке – Аркадий говорит – ты выглядишь больше нью-йоркцем, чем нью-йоркцы.
25 мая. Джерси-Сити. Некоторое легкое похмелье. Завтрак: чай, бекон, хлеб. Готовлю вещички для поездки к Нуссбергу. Размышляю. Читаю Хармса.
С нетерпением жду Лену Кац, она, как весточка из дома. За окном лето, пахнет черемуховое дерево. Никуда не иду, не еду – завтра рано утром выезжаем с Белкнапом в Коннектикут.
Всего можно достичь непрерывной деятельностью и работой. Я пока что не имею права жаловаться на жизнь, т. к. я еще просто не нажал на многие кнопки – надо действовать. И очень много пользоваться почтой, беспрерывно, до дырок в бюджете. Многие встречи совсем не обязательны, их должны заменить письма.
Ирка, я думаю, сейчас тебе нет смысла ехать сюда, я должен вернуться и через некоторое время ты поедешь в Нью-Йорк или одна, или мы поедем вместе. Тогда накопится какое-то количество дел здесь, и я к тому же (если мы поедем вместе) успею отдохнуть от этой поездки. Успеешь еще увидеть Америку. Главное нам привести в порядок свои мысли и желания. И самое главное – быть довольными жизнью. Пока мы не научимся наслаждаться тем, что Господь Бог уже дал нам, наша жизнь ничего не стоит. Тот, кто не благодарен жизни за каждый ее день, рискует потерять все и, в конце концов, теряет все.
Сейчас вечер. Читал Хармса. Написал 3 стихотворения – На смерть Кабакова, Янкилевского, Эд. Штейнберга. Прогулялся к Добровым – дома только Тамара, пил кофий с пирожным. Прочитал ей стихи, она говорит, что нельзя писать на смерть живых людей (а по-моему, это может только пойти им на пользу).
26 мая. Джерси-Сити. Манхэттен. Штат Коннектикут. Оранж. Утром с рулоном и сумкой (работы, материалы) поехал к Роберту Белкнапу. С ним, Джозефиной и племянницей выехали в Коннектикут. Машину вела Жозефина (и на шоссе чуть не попали в аварию – она начала съезжать на правую дорожку, не оглянувшись. После чего отдала руль Роберту). Дорога вдоль берега (но океана не видно) – все в лесах, травах, парках. Мы приехали в дом покойного отца Роберта – мебель, старые литографии, лужайки. И дальше поехали только мы с Робертом (он повез меня к Левке Нуссбергу – это еще ок. 60 км.
И вот мы у Левки. Он располнел, а меня нашел постаревшим. (Уж не те мы мальчики, что были когда-то). Дика (Галка Головина) – беременна. Димке – 1,5 года, живой, симпатичный, умный, красивый мальчишка. Дом – деревянный, 2 этажа, комнат 10 (книги, картины, машины для копий, печатная машинка с компьютером (приставкой) и пр. и пр.)
Мы с Левкой и Робертом осматривали дом, пили чай с сырами, черной икрой, паштетами и пр. и беседовали. Роберт уехал, и я остался – началась моя жизнь у Левки, на лоне природы (т. к. за домом и перед – трава, лужайки, деревьями окружено. И Маша с Глашей – две элегантные «лошадки», ласковые и нежные сокровища.
Мы с Левкой беседуем без конца (с перерывами на обед и ужин). Вспоминаем, обсуждаем, перемываем косточки. Левка изменился – стал большим семьянином, без ума от Димки (и хочет еще 4 ребенка), очень любит Дину, ухаживает за ней, все делает по дому (т. к. она беременна). Атмосфера у них дома спокойная, теплая, и вообще – нормальная жизнь, именно жизнь, а не погоня за призраками. Мы обсуждали наши перспективы в этом чужом мире, и только с Левкой я мог говорить на нормальном уровне.
27 мая. Оранж. Завтрак. Беседы. Гуляли с Левкой и Димкой по Оранжу. Это не городок в нашем смысле, это ок. 15 тысяч людей, живущих в своих домах среди своих усадеб без загородок и заборов. Это – люди живут в парке, по этому принципу строится хорошая деревня. И это похоже на все городки США.
И весь день прошел опять в беседах, обсуждениях, просмотрах книг, работ. Много беседуем о нашей судьбе, планах. Я сподвигаю Левку на создание проекта 3-го храма. Говорил с Левкой о своих планах создания движения Левиафана на более широкой основе (не только культурной, но политической тоже). Говорили о Шпилльмане. Левка приложит максимум усилий, чтобы выставка моя состоялась.
28 мая. Оранж. Сегодня дождь весь день, мы дома, в беседах. Мне здесь очень хорошо, уютно, удобно. Беседы с Левкой как бы возвращают меня к самому себе, к своей уверенности, к своему спокойствию. Димка возится в салоне, горит камин, Дина готовит на кухне (она очень симпатичная и милая).
Говорили о московских художниках в Нью-Йорке, об их желании пробиться во что бы то ни стало, об эгоизме, о их завистях и склоках. Со Збарским и Дороном Левка не желает общаться – презирает их. Шемякин ведет суд против Рахели. Сокова Левка считает талантливым, но флюгером. Бахчаняна Левка презирает. Герловина уважает, а Римму считает глупой и вздорной бабой. Риту Тупицыну он считает за полное ничтожество, а Витю за умного, циника, готового на любую подлость. И т. д. и т. д.
Книг собирается у меня все больше, как я их тащить буду?
Иришенька, обнимаю тебя, целую, люблю, целую всех, Златоньку, Яшку, Бурлюка, ваш папа.
29 мая. Оранж. Живу у Левки и Дики. Зарядил дождь и льет без конца, и вот уже 3-й день. Мы с Левкой проводим время в беседах.
Приехал Юз Алешковский с Ирой, привез мясо (за Левкин счет), и мы жарили шашлык и ели его и пили (я водку). Юз все ершится, знает, что мое отношение к выкрестам очень обидное. Но Ира все его подсекала, издевалась, очевидно, ей было важней нам понравиться. Показывал я свои работы (полигражи) – Левка (хоть и не понравилось ему насчет Комара-Меламида и пр., так как он считает – велика честь) был зато в восторге от Ленина, Голды и пр. И Юзу это нравится. Читал я Юзу свои стихи на смерть Кабакова, Янкилевского, Штейнберга – и он очень хвалил. Очень и Левка, и Юз (по разным соображениям) ругают Мулетту – ну ведь действительно там полно графомании. После ухода гостей мы с Левкой сидели долго еще – беседовали о Юзе и вообще. Юз сейчас в компании Бродского, и тот его тянет, где может, наверх, и вроде Юз приобрел имя как русский писатель в США. Говорили с Левкой о нашей помощи друг другу и дальнейших планах. Смотрели теледетективы. Левка ушел спать, а я до 6 часов утра посмотрел еще два кровавых фильма, сплошная кровь и трупизна, рассчитанная на обывателя.
30 мая. Оранж. около 12 часов дня разбудил меня Димка, громко стуча в дверь. Я позавтракал. Левка уже успел пропылесосить ковер. С Левкой вели беседы, он рассказывает мне о людях, событиях, объясняет, кто есть кто. Дика вернулась из магазина. Льет дождь и дни проходят в беседах и обсуждениях событий. В итоге ближе Левки в Америке нет у нас человека – у нас общее прошлое, мы понимаем друг друга и верим друг другу.
Левка рассказал мне, что в 1979 на Биеннале в Венеции он познакомился с Дани Караваном и спросил, знает ли он обо мне. Тот отозвался обо мне с большим пренебрежением, что, мол, да, есть такой фольклорист, но что, мол, это так ничтожно, что вообще не о чем говорить. Вот так-то вот, я представляю, все они в Израиле говорили обо мне 13 лет – фишеры, барзели, кадишманы и пр. и пр. и еще продолжают в том же духе.
31 мая. Оранж. Беседы с Левкой. Дика. Димка.
Ездили к Раисе Вас. Беспаловой (Левкиной маме, 77 лет) – она специально спекла пироги с капустой и творогом. Живет в двухкомнатной квартире, все имеет и – хорошую еврейскую пенсию. Пили чай, шампанское с фруктами. Все очень мило, но женщина – страшная. Ее, кроме себя, никто не интересует, даже внук. Разновидность Евы Ароновны – только во много раз хуже.
Показывал Левке и Дике свои работы. От «обложек» Левка в восторге, хохотал до упаду, и многие визуальные стихи (полигражи) ему очень нравятся.
Ночью смотрел телефильмы: фильм ужасов и о карате – очень примитивно, но действие.
1 июня Оранж. Были с Левкой у Эдуарда Штейна (приятель Белинковых). Шахматист, торговец книгами. Живет в отдельном домике, буржуазно. Плохие картины на стенах. Он был мне рад и даже вспомнил, что говорили по телефону году в 1972. Подарил мне 4 и 5 тт. «Воздушных путей», а я открыл ему, что под Русалкиным скрывался я. Он очень заинтересован в контакте со мной, чтоб я ему посылал книги на продажу. Выпили водки с сыром.
Были с Левкой у некоего местного «александровича», торговца одеждой Лени Лернера, из Польши, говорящего по-русски, имеющего магазин одежды. Он тут из руководителей еврейской общины. Левка говорил с ним о выставке – вечере-продаже.
Вернулись к обеду. Дика напекла пирожки с мясом, а после обеда я заснул.
Написал Левке акросонет на день рождения (сегодня ему 47 лет).
Вечером приехал Эдик Штейн с женой. Эдик был… в спортивном костюме, жена тоже одета плохо – полное отсутствие вкуса и чувства. Говорили о разном, но в основном смотрели мои работы (смеялись) и обсуждали деловые контакты. Штейн будет продавать нам книги и, может быть, картинки.
Вечер. Дика и Димка спят. Мы беседуем с Левкой. Телевизор.
2 июня. Оранж. Встал поздно, около 12 ч. дня. С Левкой и Димкой ездили по Оранжу. Это не город в нашем понимании, это отдельные дома с усадьбами. Город-парк. И так вся Америка. Домики чистенькие, но убогонькие. Сады без ограды, шикарные травяные плоскости, розы, кусты. Слушали соловья.
Говорили с Левкой о людях. В частности, вспомнили Алешковского. Он – юродивый. Родился человек, чтобы быть нормальным советским инженером (или что-то подобное) – и вдруг соскользнул в литературу и там играет роль юродивого, христианина (его слова Левке – вот когда ангелы говорят, тогда я и пишу), примитивного тупого антисоветчика. И при том считает себя, как и принято у неталантливых – гением или чем-то подобным. Тьфу, холера. Какие же мелкие таракашки поднимаются на гребне пены наших морей. Пиздит Юз об ангелах, Боге, Христе, а сам только о ебле и думает.
3-4 июня. Оранж. Утро. Солнце. Сад. Завтрак с Левкой, Дикой, Димкой. Музыка. Птицы и спокойствие. Никаких событий, только беседы с Левкой, Дикой. Обед с вином. Вышли под деревья, я так и заснул на траве. Гуляем с Димкой. Вечером – беседы, чай, телевизор.
5 июня. Оранж. Нью-Хевен. С Левкой и Леней Лернером были у директора еврейской общины. Милый человек – Артур Шпигель. Большой дом в Нью-Хевене, израильские постеры, ивритские слова. Шпигель говорит на американском иврите. В сентябре у них тут 10-летие приезда евреев из России и большие празднества – предложили мне сделать выставку – отпечатают какие-то брошюры, приглашения. Будут сотни людей со всего Коннектикута, и есть шанс продать что-то. Я постепенно склоняюсь к мысли остаться до сентября, т. к. может эта выставка дать деньги какие-то и связи, может быть. Пока покручусь еще в Нью-Йорке, пока съезжу в Вашингтон, так и август пройдет, а там уж пару недель – и сентябрь. Но ты, Ирка, на всякий случай поговори с Борей Пенсоном, не говори точно, но выясни, будет ли он готов поехать в сентябре в США, чтобы устроить свою и мою выставку – это в случае, если вдруг я вернусь. Мне не хочется оставаться, но, наверное, надо. Если кто-то поедет в Нью-Йорк – то посмотри что-нибудь из моих картинок на еврейскую тему (не громоздких) – и, может быть, передай с ним. Я все же, очевидно, останусь до сентября. А может, и не надо пока говорить с Борей, если я останусь, то зачем договариваться?
Тут началась жара, но вокруг поля, леса – жить можно, а в Нью-Йорке, небось, пекло.
Вечером у Левки гости, некие братья из Ленинграда с женой и дочкой, пустая публика – была какая-то мелкая необходимость их принять. Дика запекла гуся с капустой, яблоками. Пили сухое вино. Было очень вкусно.
6 июня. Оранж. Манхэттен. Прощанье с Дикой и выехали с Левкой в Нью-Йорк. Зеленая дорога. Левка привез меня к Хаттонам, Ингрид и Леонард. Старик бесконтактабельный. Ингрид понравились мои работы. Прелестный пудель. Выставка – Клее, Кандинского, Фейнингера, Явленского – подарили каталог. Ни о чем деловом не могло идти речи – их не интересует современное искусство. Была дочка Хаттона, которая много лет назад была у нас в Иерусалиме. Она держит галерею постеров. Ее ничего не интересует. С Левкой поехали к Арк. Ровнеру – он нам показывал дом, купленный им условно, и предлагал войти в дело, т. е. уплатить ок. 80.000 и получить квартирку. Он большой махер – на чужие деньги хочет купить себе дом. Вообще при всей своей потусторонности он очень хорошо умеет крутиться, выбивать гранты и пр. и пр.
С Левкой были у Ламмов. Ужинали с пивом. Долгая беседа о людях и делах. Общее впечатление будет мое в следующем письме. И Левка и Иннка насели на меня, что я должен переехать в Нью-Йорк, об Израиле у них, как, впрочем, почти у всех, впечатление, как о чем-то очень заброшенном, на краю земли, глубокая провинция без просвета. А мне Нью-Йорк уже так остоебенил. Я думаю все же, что не надо мне оставаться до сентября из-за выставки в Джуиш-центре – ну их к ебене фене, заработок – вилами на воде писан, а мне хочется домой. Началась изнуряющая влажная жара, надо срочно купить сандалии. Мне тут все надоело, хочу домой, очень скучаю по тебе, мне все противно и какое-то отупление от людей, от дел, от жары, от чужого мира и языка.
Целую вас всех крепко-крепко – ваш папа.
P.S. Я остался у Ламмов, Левка вернулся в Оранж.
7 июня. Манхэттен. Утро у Ламмов. Ленька болен. Алена все время говорит противным раздраженным голосом. Вообще – очень избалована и хамовата – но виновата, конечно, Иннка. Ламмы хотели познакомиться с Ровнером, и мне пришлось остаться. Я договорился, что Ровнеры приедут к Ламмам. Они приехали, Ленька показывал свои работы. До этого мы ходили с Иннкой в магазин, я купил 20 банок пива (чтоб не с пустыми руками быть в доме и вообще). Принимает Иннка гостей убого (мне вспомнилось, как это делаем мы) – вдруг начала мыть стол, потом поставила арбуз. Вообще живут они, конечно, в тесноте и безденежье, но дело не в этом, есть какая-то убогость в отношении и стиле. Особенно режет это глаз после аристократичности Нуссберга и Дики. Ровнер пришел с Викой и сыном Антоном, толстым, одиноким, флегматичным, завоспитанным мальчиком (но, очевидно, очень талантливым). Шли разговоры, наводящие на меня скуку, потом пошли в парк. Ровнер – с идеей объединения на «сакральной» основе, но я – боком, боком, в сторонку. Он ругает всех русских, Иннка тоже, а я в душе ругаю и их тоже туда же. Иннка о себе очень высокого мнения как о художнике. Очень они ревнуют к Кабакову и не любят его и вообще всю это московскую группу, но дело, я думаю, в основном в ревности, т. к. они Леньку вроде бы не приняли в свою компанию. Читал я Ровнерам и Ламмам свои стихи на смерть Кабакова, Янкилевского, Штейнберга – они очень смеялись и Ровнер очень хвалил стихи. Ровнеры ушли. Кроме легкого завтрака мы сегодня ничего не ели, т. е. не знаю, или в доме пусто, или экономия. Иннка тоже выпендривается, хочет показаться в выгодном свете, но – живут они на ее пособие по безработице и она подумывает идти учить компьютеры, чтоб зарабатывать на семью. В общем, положение не идеальное, надо хорошо крутиться. Мы сидели с Иннкой допоздна, болтали, но в общем общение с ними навевает усталость и отупение. Может, от того, что они тут только два года и еще не знают, на каком свете находятся и вид этой нестабильности и их надежд создают какую-то эмигрантскую фату-моргану, которая мне остоебенила.
8 июня. Манхэттен. Джерси-Сити. Утро после ночи у Ламмов. У них страшная духота, вообще Нью-Йорк превратился в душегубку. Завтрак с Ленькой. Иннка не встала, кажется, тоже приболела. Хотя в общем все нормально, но я уезжаю с некоторым чувством отчужденности (и даже как будто каким-то чувством вины за их убогость). Впрочем, Ленька очень тёпел и близок душевно, а вот Иннка – в ее напряге есть какая-то чужесть и раздражение (кстати, она вспомнила, как вы с ней когда-то напи́сали в фикус Брусиловского, который стоял в уборной-ванной и показался вам верхом буржуазной претензии (т. е. фикус, хотя и Брус. тоже).
Позвонил Григорович – меня ищет Лена Кац, я срочно ей звоню, они тут уже неделю.. Бэллка (из-за кретина Чернышева) не дала ей телефон Нуссберга, и они ждали меня, а я их (впрочем, может быть, Бэллка не виновата).
Я поехал домой, отвез сумки, книги, отдохнул, помылся, поел, вздремнул и к 6 ч. поехал к Лене Кац и Эду Гросману в Манхэттен. Они живут в маленькой квартирке брата Эда в хорошем районе, на 33 этаже. Поцелуи, расспросы. На письмо моей золотой Златки я отвечаю ниже. Каталог – шикарный, есть, что показать местной публике. Конечно, это непорядок, что Аккерман выделен равно со мной, но не страшно, пусть говно пользуется, далеко не уедет. Приеду – начнем новый этап Левиафана, пусть все готовятся – Зунделевич в особенности. Моти Омер, конечно, безответственное говно, а Райхваргер известная вонючка, и тем хуже для него. Выставку Левиафана можно сделать на Ал-Харизи, но пусть Рами договорится, чтоб это нам не стоило денег. И нельзя ли этого Колкера как-то заарканить на каталог для Левиафана? Вообще, не дожидаясь меня, если возможно, хорошо бы было инспирировать в прессе объяснение, что есть ошибки в каталоге и что к Левиафану присоединяются опять люди, вышедшие из него по конъюнктурным соображениям, и что Гробман – главный и единственный теоретик Левиафана. Но это надо делать осторожно, чтоб не было запаха склоки, а на чисто историческом уровне. А вообще это все херня, я думаю. И как будет, так и будет (ты позабыла, было гораздо хуже, когда упоминали Офека и двух русских, присоединившихся к нему, и то мы это пережили и Офек исчез, как дым). Академические связи от конгресса Пастернака и др. надо развивать письмами, я это понял и не хуже, чем до встречи, и даже лучше иногда.
С Леной я посылаю тебе часы, Златке туфли, и Лена должна купить (от моего имени) Златке украшения (обязательно верни Лене деньги, т. к. это мой подарок Златке).
Я остался ночевать у Лены и Эда, Лена рассказывала мне, что могла, о доме, я ей об тут. Спать легли рано.
9 июня. Манхэттен. Джерси-Сити. Утро. Завтрак с Леной и Эдом. Приехал школьный приятель Лены, Рома, и повез нас с Леной в Метрополитен-музей (а до этого мы с Леной и Эдом ходили в магазины), смотрели моды, дизайн и пр. Потом были на выставке японских кимоно. Потом обедали с пивом (я купил 10 банок, Лена хотела отдать деньги, но я, конечно, не взял). (Еще заходили в магазин дизайнера из России Алика Зингера, но его не было там. На стенке два Шемякина).
Лена и Эд поехали на Лонг-айленд, а я – домой. Жара – в Тель-Авиве такая не снилась.
Зашел к Григоровичу. У него дома – как в печке. Беседовали. Он продает дом. Смотрел он газеты и нашел, что тыщ за 50 можно в довольно приличном районе купить вполне достаточное помещение-студию (т. е. в Манхэттене, в Даун-тауне, т. е. то, что надо). Каталог произвел на него большое впечатление, хотя он считает Райхваргера и пр. слабым (конечно, Райхваргер не тянет; Ирка его – тоже ерунда, да и Таня Премингер – слабовата). Но каталог признан впечатляющим.
Потом прогулялись ко мне и еще у меня сидели. Жара, духота, без эйр-кондишенера тут жить невозможно. Все, кто только может, бегут на лето из Нью-Йорка.
10 июня. Джерси-Сити. После долгого перерыва – ночевал в собственной кровати. Жара и духота. Тело мокрое. А как сейчас в Тель-Авиве? Поеду в Вашингтон и начну потом здесь, вернувшись, сворачивать дела. Пора домой. Коннектикутской выставки ждать не буду – поговори с Пенсоном.
Письмо моей любимой дочке Златочке
Моя любимая девочка Златонька, я тебя люблю больше всего на свете и страшно скучаю без тебя. Я, конечно же, читал оба твои письма, хотя и то, и другое было трудно разобрать (по разным причинам). Все глупости, которые ты мне написала, не имеют никакого отношения к действительности. Я очень люблю маму и без нее не могу жить, потому что из всех женщин, которые у меня были, она самая лучшая и самая красивая. Я очень люблю Яшку и горжусь своим сыном, он умный и красивый, и ты должна всегда, всю жизнь, не только любить его больше всех, но и слушаться его советов. Но ты, Златишенька, мой самый главный бриллиант в короне и я очень хочу видеть тебя хорошей, настоящей и знаменитой актрисой. Но для этого надо много и серьезно читать и учиться – и гуманитарным предметам, и профессиональным. Я так соскучился по вам по всем, что уже не хочу никакой Америки и постараюсь поскорее вернуться домой. Целую тебя, моя доченька, и обнимаю крепко, крепко. Лена Кац привезет тебе мои подарки.
Твой папа.
Письмо Яшке
Яшенька, с трудом, но все же прочитал твое письмо. Бедный Бурлюк – мы одинаково скучаем друг по другу. Как там твои и мамины успехи в автомобильном деле? Не забывай, что без меня ты главный защитник в доме и от тебя много зависит, на тебе большая ответственность за всех, особенно за Златку. Что у тебя с времяпрепровождением? Есть ли новые друзья? Как учеба и что с планами? Думаю, что в скором времени надо будет тебе поехать в Америку, посмотреть на тутошнюю жизнь для общего образования. Сколько стоит хорошая пластинка в Т-А? Если тут намного дешевле, то может стоит купить что-то – что ты хочешь? «Найк» я тебе еще не купил, но один человек тут сказал, что не «Найк» самый лучший, а, кажется, «Адидас» или «Пума», что ты думаешь? Обо мне ты все знаешь. Обнимаю тебя и целую крепко, не пишу тебе, как Златке, но люблю не меньше. Твой папа.
Ирка, напиши мне подробно, что и как у Златки с театром и какие перспективы? Пишите все трое более разборчиво, особенно трудно читать иврит, но я справился.
Весь остальной день провел с Григоровичем. Я пришел к ним, он сообщил (как мне кажется, с некоторым злорадством) – Юра Красный разбил свой автомобиль и сломал ребра, лежит дома. Надо будет навестить его.
Мы обедали у Григоровичей. Потом пошли с Володькой на берег Гудзона и гуляли среди груд бревен и досок, как в лабиринте. Вдали Манхэттен и Бруклин. Я убеждал Григоровича начать эксперименты, но – это дохлый номер, он всю жизнь будет рисовать эстетические картинки. Вернулись под вечер. Жара. Пили воду с соком. Видели Юру Штейна и познакомился с его женой Вероникой. Они милые люди, и странно, как будто я не антисолженицын. Я дал Юре каталоги и две газеты Левиафан.
Пришел домой, принял душ двумя этажами выше. Жара.
Думаю через недельку отправиться в Вашингтон, к Портным.
Целую вас всех, Мишка.
11 июня. Джерси-Сити. Квинс. Жара и духота. Вдруг у меня заболела лопатка – простыл? Читал «3 волну» Глезера за 1978 г. Ужас. Диссидентство – это очередная казнь египетская для российской культуры. Как же это оказалось – вроде бы борцы за свободу – и такой мрак. Бесы. Вся шантрапа и бездарь – борцы за «светлое будущее».
Был в «Новом американце». Звонил Нуссбергу, что он начал делать «проект Храма». Боря Вельберг, Витя и Тамара Добровы, Бэллка Вольфман.
Поехал к Бишофсу в Квинс, это у черта на Куличках. Пустая двухкомнатная квартира и Марис в трусах, изнемогающий от жары. Вид его в связи со стрижкой и выражением лица несколько стоеросовый. Мы обедали и беседовали. Марис показал новые карикатуры – это мило, но не более того. Жалуется, что едва сводит концы с концами, но высказал мне свою уверенность, что пробьется к деньгам и славе. Пока что он один из многих. К нему зашла некая девица (русская, живет в Германии), глупая, как пробка, и Марис опасался, что как бы я ее не отбил (вообще чувствуется, что у него есть проблемы с женщинами). Виктоше, думаю, не надо докладывать об этой бабе. Кстати, Бэллка сказала, что у Мариса кое-кто водится – они же все знают про все рижское. Выехали от Мариса вместе, т. к. он ехал на день рождения. Мне он сказал – что, мол, он вынужден, т. к. это надо для дела, а я потом случайно узнал, что это был день рождения Наташи Шарымовой (журналистка из русск. газет) – если его дела на этом уровне – плохо его дело.
Вернулся домой и рано лег спать.
12 июня. Джерси-Сити. Манхэттен. Зашел к Григоровичу, он был раздражен и злобен Вообще он ужасный психопат. Потом он несколько пришел в себя. Видел Женю Хлевнера и его жену – ругает фильм Цукермана.
Несколько часов я был в Музее модерн арт. Много шедевров 19-20 вв. Но в современном искусстве – куча говна. Это какой-то бред, кто правит музеями, художественным миром? Бездарные, бесчувственные недоучки. Или их покупают галерейщики – благо денег там навалом. Ощущение мафии, где нужно не искусство, а принадлежность к своим. Я чувствую себя одиночкой в море чужих связей, чужих интриг, чужой конъюнктуры. Искусство никому не нужно, идеи тоже. Сплошная торговля. Висит работа Комар-Меламида – без торговца Фельдмана ее бы тут не было. И все, у кого нет торговца-пробивалы, не попадут сюда. Музей полон шедевров – импрессионисты, кубисты, футуристы – и многие из них вот так же сидели в говне, а теперь на них спекулируют все, кому не лень.
Прогулялся по городу вдоль Центр. парка. Люди, алкоголики, дома, собачки, деревья. В 7 ч. был у Ромы Каплана. Симпатичная жена – Лариса и дочь ее лет 20. Рома торгует картинами. Пили водку и ели рыбу, салаты, мидии. Наконец я получил пачку Левиафанов (ему отдали для меня). Ругает Григоровича последними словами (как, впрочем, и тот его), говорит, что Григорович написал на него донос в эмиграционное управление. Говорили о разном. Он помнит наизусть кое-что из моих стихов 1958 года, когда мы с ним познакомились. Кроме того, он подрабатывает переводами с разных языков.
13 июня. Джерси-Сити. Манхэттен. Жара вчера спа́ла. Утро. Читал. Боже, как убого и ничтожно искусство, которое Глезер пропихивает на Западе. Как деградировали все герои начала 60-х гг. Какой мрак. Среди израильтян мне противно, среди русских – противно, американцем быть не желаю и не могу – это было бы еще противней. Куда податься? Купить остров в Тихом океане? Я опять думаю, что, может, надо купить помещение в Тель-Авиве, максимально большое, для работы, для коллекций, для группы Левиафан и ее штаба. Сесть прочно и создать свою автономную атмосферу, свой монастырь.
Зашел в «Новый американец»: Боря Вельберг, Джемма Квачевская, Бэллка Вольфман, Витя Добров, Джозеф Шнеберг.
Был у Маши Воробьевой. Она постарела (как и все мы), превратилась в тетушку. Преподает русский язык в колледже. Бродский живет в том же доме (сейчас он не в США) и они общаются. Маша показала мне свои рисунки – довольно много (16 шт.), и есть неплохие. Среди прочих вдруг нашлись 2 рис., некогда переданные с ней для Белкнапа и Коллеты Шульман – она их не передала, но, я думаю, не от жульничества, а от бардака и равнодушия, они, все рисунки, валяются у нее в ящике под столом, она даже предложила мне их взять обратно, но я не согласился – неудобно все же. Рисунок, предназначенный Белкнапу, я взял для него. Показала мне Маша свою переписку с Марковым и Гринбергом – в 1962 г. я передал с ней свои стихи, но, оказывается, что три года они не были напечатаны, т. к. были слишком модернистские для вкусов литературных эмигрантов. Какой бред. Но сегодня мы знаем, что соцреалисты бывают советские и антисоветские. Маша была очень мила, предложила, если Яшка будет путешествовать, чтоб он остановился у нее, мы поцеловались на прощанье.
14 июня. Джерси-Сити. Манхэттен. С утра был у Мончика, Волкова и Марианны. Несколько часов мы говорили у магнитофона. В основном о Яковлеве, но и о другом. Мончик обработает это для печати. Обедали с водкой. Беседовали. Слушали пластинки рок-музыки. Мончик сказал, что я первый человек, которому он поставил эти пластинки, что просто некому и не с кем на этом уровне общаться, и поэтому они мало кого видят. Мы действительно провели очень приятное время вместе. Я принес еще свои газеты и каталоги. Нарисовал им свое стихотворение (написал), Мончик хочет повесить его в рамке. Мончик и Марианна проводили меня на метро, и мы простились, расцеловавшись.
Я был у Славы и Нины Цукерманов. У них Алик Меламид и Катя Арнольд. Слава специально приготовил ужин, и мы пили водку, и беседовали, и спорили. Нина раздобрела и это ей идет. У Славы – брюхо и вообще он, как всегда, в теле, и даже очень. Говорили об Израиле и пр. Меламид говорил о том, что теперь у них с Комаром и у Цукермана настала еще более опасная и сложная ситуация, теперь они должны удержаться на уровне своего успеха, а это, как и продвижение дальнейшее, еще более трудно, чем первый этап. Фильм Славы идет в одном кинотеатре два раза в неделю вечером. Алик Меламид про Израиль сказал, что его пребывание там было самой ужасной ошибкой и глупостью. И еще – что раньше израильские художники были заметны в Нью-Йорке (речь о фишеровской мафии), но теперь они все исчезли, как корова слизнула, как будто их и не было. Разошлись мы поздно, Слава подарил мне постер и пластинку, я ему – каталоги, газеты Левиафан. (На каталоги «Трансформэйшнс» все реагируют одинаково – как шикарно издан). Ехали с Меламидами в Джерси-Сити вместе, я был довольно пьян.
15 июня. Джерси-Сити. У меня, конечно же, похмелье. Пошел в «Новый американец» – дал интервью Боре Вельбергу, он его печатает вместе с моими стихами. Бэллка Вольфман (беседовали). Витя Добров, Джозеф Шнеберг и др.
Бэллка и Миша Чернышев заехали за мной, и мы отправились в парк на берегу реки. Лежали на траве, беседовали. Я устал с похмелья. Жара сменилась прохладной погодой. Вернулись домой. Я отдыхал, читал, так день и прошел в бездействии и миноре.
16 июня. Джерси-Сити. Лонг-Айленд. Поехал к Наташе Шарымовой (журналистка) – долго шел по берегу Гудзона в Манхэттене. У нее какой-то еврей из Ташкента. Ушел. Пришел Толя Глузман. Мы пили коньяк, потом выпили бутылку шампанского. Потом ездили в Джерси-Сити за какими-то вещами, потом к Любке (Белкиной) за наборной машиной, потом в Квинс что-то отвозить, потом еще куда-то, и только вечером добрались на Лонг-Айленд в дом Глузманов. Там Поля Глузман и Вера Бингам (врач). Мы ужинали с водкой. У них домик с участком, много картин дома, но все второ- третье- четверостепенных, если не хуже, художников. Они симпатичные ребята из Одессы. У них шикарный пес (помесь сенбернара и колли). Я спал внизу в салоне.
17 июня. Лонг-Айленд. Фар-Роквей. Джерси-Сити. Утро. Мы все (Глузманы с девочкой, Наташа, Вера) завтракаем на лоне природы. По телефону говорил с Сашей Бененсоном, он скоро начинает работать. Живет у приятеля на Лонг-Айленде – 1,5 часа от Манхэттена. Вернее, он начинает стажироваться на хирурга.
Мы все поехали в Юре Красному. Ок. 40 мин. на машине. Он бодр, рисует, ждет заживления ребра. Как обычно, очень остроумен. Мы в очень теплых отношениях. Он послал мои материалы в галерею в Денвер. (Машину он разбил в дождь, он тормознул, его занесло и в него въехал встречный автомобиль – Юра просто счастливчик, легко отделался. Поцеловались с Красным на прощанье.
Ужин у Глузманов, опять в саду. Те же, плюс Володя Герман (художник, наш сосед бывший из нов. Черемушек) и Боря Юданин (физик). Пили водку и текилу. Разговоры, шутки. Наташа что-то печатает – они собираются издавать женский журнал.
С Германом и Борей поехали на Фар Роквей. Были у Володи Германа, смотрели его работы (он племянник, кстати, Юры Красного, но они как кошка с собакой. Вещи красивые, но пустые, эклектичные.
Потом были у Левы Халифа. Он живет в пустой квартире, с сыном. Старый Лева Халиф. Его шутки остроумны, но грустны и полны горечи. Молодость прошла, силы не те, одиночество и никому не нужны ни он, ни его книги. Он подарил мне свою книгу, и мы расстались, обнявшись и поцеловавшись.
Боря отвез меня в центр, на мое метро. Это все огромные концы. Он симпатичный мальчик, из Львова, из интеллигентной семьи. Вот и окончился лист. Люблю, целую, Миша.
18 июня. Джерси-Сити. Ночью мне снилось, что я на тебя сильно разозлился. Это уже, кажется, третий такой сон – что бы это значило? И потом просыпаюсь и с облегчением вижу, что это только ночной кошмар. Надо расшифровать по Фрейду.
Утром пришел Володька Григорович, ему звонил Яша Александрович, искал меня. Мы с Володькой пошли в «Новый американец». Я подарил Джозефу Шнебергу акростих на его день рождения, где я не был. Он с Бэллкой Вольфман и Добровыми обсуждают его сердечные дела, прелестная Юлька его покинула. Боря Вельберг, Джемма Квачевская.
Звонил Нелле Портной – завтра они меня ждут в Вашингтоне. От Нельки веет энтузиазмом и любовью.
Был у Григоровича. Пили чай.
Был у Юры Штейна. Говорили о Солженицыне и моих статьях. Он, Юра и жена его Вероника – ближайшие друзья Солженицына. Юра (и его жена, которой не было) очень симпатичные люди. Мы вспоминали Гершуни (он их близкий друг, и когда-то я помню, кажется, он много говорил о них) – согласились – ему надо уехать в Израиль, он уже старый еврей, его сгноят заживо. Долго спорили о Солженицыне, пришел Григорович и поддержал меня (не как в 1972) (хотя ему кажется, что и тогда он думал так же). Я совершил с Юрой обмен – дал ему 6 картинок на 1200$, а он мне должен присылать книги (ок. 40 штук, на 500$, я уже у него взял). Мы с ним были у меня, ели сардельки и смотрели работы.
Читаю, жду завтрашнего дня и поездки в Вашингтон. Ведь это мой предпоследний этап перед возвращением. Я выдохся без тебя, без Златки, без Яшки и без моего рыженького песика Бурлюка. И вообще, как прекрасен Тель-Авив, и как это замечательно жить дома, а не на чужбине. Чтоб к моему возвращению вы все там отоварились правами, я буду пьян, а ты за рулем.
Получил еще одно твое письмо – аэрограмму. Не знаю – буду ли еще в Коннектикуте у Нуссберга, если да, то встречу Раннита и Джексона. Работы университ. выст., я полагаю, стоит все же отправить в путешествие по США, может, надо подумать и совершить некоторые перемены, что-то заменить, исходя из опыта выставки. Пусть гуляют, может, чего и даст, но, конечно, все гарантии получить и страховки, чтоб кто-то был ответственный за работы. Жаль, что Пенсон так шестерит, я-то думал, чтоб он поехал в сентябре в Коннектикут – кого бы найти из приличных людей. Может, Зунделевич с фотографиями своими? Рассказы Зунделевича я отдал Кузьминскому, по возвращении посмотрим, что-то, может, дать в «Новый американец». Впрочем, пусть Илья выберет что-то, просмотрев и увидя, какой он, «Н.А.», и пришлет мне или прямо Вельбергу Боре. Лучше мне, пока я тут. Кроме того, пусть Илья срочно напишет – о литературных компаниях Израиля и вообще о компаниях и времяпрепровождении, и художниках, и пр. Тут никто о нас ничего не знает и представления самые дикие. Или, может, написать о книгах, магазине Малера, библиотеках, находках, старых русских и пр. Или чего он сам хочет и может придумать; выбор свободный. Или, например, как гуляют русские, как и что пьют, где, почему, зачем и пр. и пр. Можно полный салат, лишь бы было свободно и легко и забавно, и, конечно, чтоб мы лицом в грязь не ударяли.
19 июня. Джерси-Сити. Дорога. Вашингтон. Взял рулон картинок, сумку, полную каталогов, рисунков и пр., позавтракал сосисками (оставшиеся сосиски и молоко выбросил, чтоб не протухли, отключил холодильник) и поехал в Вашингтон. Скорый поезд – эйркондинш – пейзажи за окном – реки и зелень. И часа через 3 я вступил на землю Вашингтона – столицы США, провинциального города. Нелля Портная встретила меня у вокзала (я позвонил ей). Дом их в центре города, 4 этажа, дворики; дома типичная Неллькина атмосфера. Михаль – большая девочка, делает себе перманент, играет на гитаре, самостоятельна, хочет быть актрисой. Димка – долго болел, инфекция, носоглотка и пр., и сейчас выравнивается. Ближе к вечеру – Валерка пришел из университета. Он преподает там и лечит, но в ближайшем времени собирается открыть клинику. Я рассказывал о всех вас. Вечером Валерка и Нелля взяли меня в немецкий ресторан – мясо, пиво, беседы. Прогулка в городе. Дома я показывал каталоги. Валерка скоро пошел спать, а мы с Неллей сидели еще очень долго и трепались обо всем на свете.
20 июня. Вашингтон. Поехали с Неллей в галерею Каприкорн; хозяин, милый еврей, математик, старик, родственник подруги Белкнапа. Галерея – полна говна; реализм, фотореализм, китч и говно. Он, конечно, не видит возможности, чтоб его клиенты купили нечто в моем духе. Мы мило побеседовали (а хули толку) и мило разошлись.
Вечером у нас в гостях Александр и Муся Кажданы. Он крупный ученый – византинист, профессор Гарварда. Очень симпатичные люди. Пиво, красная икра, соленая рыба, застольные беседы. До этого говорил с Василием Аксеновым по телефону, они собираются на лето в Вермонт, но вроде мы должны встретиться.
Гости ушли, Валерка заснул, а мы с Неллей на кухне допоздна – она мне рассказывает о людях.
21 июня. Вашингтон. Утром приходила Люда Кузнецова – смотрели мои работы и обсуждали – как она и что может продавать. Но в общем это несерьезно.
С Неллей ездили к Сузан Моргенштерн (с нами был Митенька). Сузан встретила меня очень хорошо, поцеловала, спросила насчет дел, связала с одной галереей в Вашингтоне, позвонит Рону Фельдману в Нью-Йорк. У нее в комнате (в Евр. центре) висит Гробман, Комар-Меламид, Аккерман (эстампы) (от Медии). Саша Арарий исчез от нее, оставшись должен деньги и не закончив дела и запятнав репутацию. Сузан выглядит очень мило и привлекательно. У них там в Центре вроде как бы еврейский музей и она – директор. Галереи как таковой у них нет, т. е. никто не продает работы, только делают выставки. Я спросил о перспективах моей выставки, или Левиафана – она сказала, что будет очень рада это сделать, но это возможно года через 2, т. к. есть планы и к тому же надо найти деньги на каталог и пр. (и мы договорились, что она напишет мне). Тот маленький жулик – Сирота, делал выставку Шугрина у нее; я сказал, что все даты фальсифицированы, и кроме того она показала мне фото Чашника от Сироты, я сказал, что это сомнительно, эклектично и, вероятно, тоже фальсификация. Рассказал ей о Сиротском «Малевиче». Мы расстались в наилучших чувствах, расцеловавшись. Она пригласила меня к себе домой.
22 июня. Вашингтон. Утро. Душ. Мы с Неллей одни, беседуем. Я предлагаю Нелле открыть дома эксклюзивную галерею, место у них есть идеальное на первом этаже. Нелля и раньше подумывала об этом, но опасалась своего незнания предмета.
У Валерки неприятность – он не получил контракта, важного для первого времени существования его клиники (которая открывается через неделю) – это потеря денег и Валерка и Нелля огорчены, и вообще в полном расстройстве.
Вечером за мной заехали Василий Аксенов и его жена Майя. Мы поехали в кафе (в доме у них разгром, т. к. завтра уезжают на лето в Вермонт). Беседовали. Я подарил им свои газеты Левиафан, каталоги и пр. Говорили об эмиграции, культуре, большевиках. Майя, она женщина думающая довольно простенько, а Василий человек неглупый. Удивительно было мне, старому московскому «отщепенцу в народной семье», сидеть в вашингтонском кафе и мирно беседовать с кумиром советской молодежи. Когда я сказал, что, мол, «Запад» неправильно расставляет акценты на русских писателях за рубежом и что, мол, тут не могут оценить место, скажем, Аксенова в культурной жизни Москвы (я, конечно, не мог до конца объяснить себя) – Василий и Майя поспешили заверить меня, что вот об Аксенове много пишут и вообще все на высшем уровне. Вообще было интересно видеть их представления о вещах, мы же других пород и судеб. Расстались очень мило. Аксенов человек симпатичный. Очень постарел. А к «левой» литературе 60-х гг. он все же относится, как к чему-то вроде как бы графоманскому. Я перечислил Красовицкого, Хромова, Сапгира, Холина и др., и он не спорил, очевидно, тоже не желал быть откровенным на полную катушку.
Дома мы еще вдвоем с Неллей сидели, пиздели. Завтра едем на океан. Целую крепко Златку и всех.
23 июня. Вашингтон. Дорога. Оушн-Сити. Бетани-бич. Утром – сборы. Валерка за рулем, я – рядом, Нелля с детьми сзади – 3 часа по американским дорогам, леса, поля, мосты, реки, домики. И вот мы у Атлантического океана. Оушн-Сити (Океан-Сити), штат Мерилэнд. Тут Портные заказали себе номер в Санта-Мария. Вечером поехали к Елене Александровне Якобсон на Бетани-бич (штат Делавер). Дача в лесу, очень мило, в соснах. Ел. Алекс. – жена Сергея Якобсона, брата Романа. Сама она на пенсии, а была профессором в Вашингтонском университете. Она дама, имеющая отношение ко всем делам (русским и пр.) в Вашингтоне. Отец ее – выкрест, белый казак, мать – русская. Мы пили чай и беседовали. С ней на даче – ее внучка (вернее – Сергея). Портные уехали, я остался на даче. (До этого смотрели мои работы). Я подарил Ел. Алекс. свои каталоги, газеты.
Читаю Свирского – «Прорыв». Антиизраильская книга. Много правды, много ошибок от незнания, много просто вранья. Очень соцреалистический роман, очень примитивный. Ощущение от романа – отупляющая бездарность мысли, стиля; поганая книга не потому, что антиизраильская, а потому что пошлая. Но эта дрянь задела во мне именно израильтянина. Не знаю, откуда этот парадокс, но все же мы – израильские евреи – живем более достойной жизнью, чем евреи-эмигранты. Все же сионизм еще существует в своем духовном виде, но требуется тотальная чистка, т. е. сионизма не видно под облепившими его клещами, клопами, комарами и пр. нечистью. Необходима революция еще одного порядка. В общем, надо организовывать движение и объявлять войну нечисти.
24 июня. Бетани-бич. Завтрак с Ел. Алекс. Якобсон. Беседы. Читал. Ушел к морю (?) и брел вдоль океана. Ушел далеко и потом возвращался – зайцы при дороге, водяная крыса, ежевика, кулик и пр. живность. Начался дождик, я шел и хрустел кукурузными бислями.
Вечером у Ел. Ал. была Наташа Кларксон (с русского Голоса Америки) – мы вели беседы о выкрестах, о религии и пр. вещах, немного пили. Читал.
25 июня. Бетани-бич. Читаю. Приехали Портные, я поехал с Неллей, купил коробки с жареной курицей и чипсами (17$) и мы все обедали под деревьями и беседовали. После обеда опять смотрели мои картинки, Ел. Ал. купила у меня 4 рисунка (общая сумма 240$) – я ей продал их очень дешево.
Наконец, прощанье. Мы поцеловались с Еленой Александр., я пригласил ее в Израиль.
Вернулись в Оушн-Сити. Были в Дисней-городке. Вечер. Ветер. Все легли спать, а мы с Неллей гуляли у моря (?), беседовали, говорили о тебе и пр. и пр. Ели пиццу и пили кофе в кафе (4.50$). Спал я на полу, но с большим удобством.
26 июня. Оушн-Сити. Доога. Вашингтон. Утро. Мы были на море (вернее, окияне). Солнце. Сборы. Дисней-городок. Дорога. По пути остановились в китайском ресторане, обед (я настоял на уплате – 12$). Дорога. Остановки. Американские пейзажи. Провинция. Зелень. Поля. Идиллия.
Вот мы и дома. Читал. Беседовал с Неллей. И день пришел к концу.
24 июня. Вашингтон. Ходил пешком по Вашингтону, а то Нелля меня везде возит и я еще не видел города. Был в Хиршхорне-музее, очень симпатичный музей с замечательной коллекцией. Вернулся домой усталый, как собака. Белый Дом, памятник независимости или еще чего, Капитолий издали и пр. – все видел, непонятно, зачем.
Нелля кормит меня пельменями; пили пиво и беседовали.
28 июня. Вашингтон. Нелля отвезла меня в израильское посольство. Офицер службы безопасности мне рассказывал, как он купил двух Аккерманов по дешевке в Доме худ. 3 часа беседовал с Эрэлой Хадар (культурн. атташе). Когда я позвонил – она радостно сказала, что знает меня. Я показал ей каталог Т-А университета – чтоб она искала возможности для ее (выставки) продвижения в США. Дама она – израильская, чего от нее ждать – не знаю, может, все болтает, впечатление – симпатичное. Один недостаток – близка с Офеком; а может, и не настолько.
Был в Хиршхорне-музее. В киоске – каталог с моей статьей, мелочь, а приятно. И при все этом – я тут маленькая чужая пешка. Я даже не сделал попытку встретиться с кураторами – к чему? Комар-Меламид висят в музее. (И, как обычно, в отделе совр. искусства много ничтожных вещей). Во дворе – 3 скульптуры Кадишмана, 1 – Шеми. И еще внутри – картина Арихи. Шикарный парк скульптур, очень красивый, полон шедевров. Вернулся домой усталый. Нелля накормила меня, напоила. Павел Лютов принес пленку видео с «Жидким небом» Славы Цукермана и мы смотрели. Фильм неплохой, немножко простенький чересчур – о панках, сексе, летающей тарелке, смерти и разочаровании в жизни Нью-Йорка. Нина Семенова шикарно появляется в эпизодах. Вообще я ощутил в этом фильме все их нью-йоркские страдания и разочарования. И вот они привели к такому фильму. Он пользуется большим успехом.
29 июня. Вашингтон. Я был в Филиппс-музее. Маленький, уютный (на базе частной коллекции). Хорошая выставка Боннара и др.
Нелля отвезла меня в Коркоран-музей. Шикарный дворец с колоннами, помпезный и тяжелый – старинное американское искусство и современное (как всегда, среди современного есть совсем ничтожные вещи).
Потом я был в Рейквик-музее – прикладное искусство, картины. Вообще, чем лучше музей, тем больше он вызывает у меня аппетита – работать.
Домой шел пешком. В книжном магазине нашел книгу «Евреи в сов. культуре», издана в США и Англии в этом году. Там, в статье Голомштока, упоминание моего имени с неправильным инициалом. Книга стоит 24$ ,и я ее купил, за одно мое имя – 24$ – это, кажется, дороговато.
Вечером с Неллей ездили к Борису Филиппову. Он на пенсии, издательскую деятельность прекратил (в связи с чем многие стали к нему охладевать – не полезен). Был его сын Антон. Он знает и Русалкина стихи, и мое имя. Я привез ему Левиафаны, газеты и пр. Я пил ром, Нелля и Борис Андр. – вино, Антон – кофий. Беседовали ок. 3-4 часов. Филиппов (на самом деле Филистинский) рассказывал о своей жизни. Оказывается, он был художником, учеником Филонова и даже принимал участие в Калевале. А в 30-х вышла Книга дальневосточного эпоса с его оформлением. Но Филонова он совсем не почитает, отрекается от него; Малевича называет шарлатаном и пр. Я стыдил его за это. А в литературе он любит Битова и Домбровского. Он ругал Мамлеева, я защищал. Лимонова он не любит, но считает талантливым. И т. д. Короче говоря, он много знает, много помнит, со многими встречался, но далек от авангарда. Человек он живой и был когда-то, видно, хороший выпивоха (сейчас ему 79). Разговаривать и спорить с ним забавно, у него есть свои нестандартные мнения. Бродского он не любит (хотя, говорит, один из трех людей, который сделал ему имя), считает его имя раздутым. Вообще, всем дает короткие и точные характеристики. Про Ровнера сказал коротко – жулик. (Вообще, все, я вижу, Ровнера считают таковым, а он все о божественном, сакральном). Так мы беседовали о разном. Уехали поздно. Все утомились, а Филиппов был бодр. Теперь, когда его нельзя подоить, многие его забросили. Такова человеческая мораль. А он сам по себе интересный тип.
30 июня. Вашингтон. Весь день был дома. Болтовня с Неллей, она целый день курит и пьет кофе и при этом страшно жалуется на занятость. Немного читал.
Вечером за мной заехал Павел Лютов и мы вместе поехали за Сашей Гинзбургом, он сейчас в Вашингтоне. Встретились, обнялись. Ему 48, но выглядит, как старик. Поехали к Лютову, но по пути зашли к кому-то, и этот кто-то оказался Юра Милко (который был у нас в Иерусалиме с Борисом Сичкиным). У Юры – подруга негритянка и еще парень. Лютов принес пиво и кассету с «Жидким небом» Цукермана. Милко рассказывал о том, как в Израиле его хотела завербовать израильская разведка и о путешествии в Индокитай (такое впечатление, что где-то у него шизофрения, т. к. концы не сходятся, а может, просто привирает. Хочет идти пешком на Южный полюс. Работает переводчиком или что-то такое. Мы говорили с Сашей Гинзбургом. Он работает в каком-то крупном профсоюзе США, но хочет уйти оттуда, т. к. они левые (или он им не подходит). Он объездил все страны, но говорит, что устал от общественной деятельности, хочет переехать из Парижа в Вашингтон и жить спокойно, работая хотя бы на стройке. (И что действительно остается Саше – он ведь, по сути дела, профессиональный диссидент и ничего не умеет). Очевидно, его знаменитость сама по себе недостаточна, надо еще иметь пробивную способность и энергию, а без этого все погружается куда-то. Впрочем, я все же думаю – не пропадет. Расстались мы в наилучших чувствах.
Ирка, ты мне больше не пиши писем, т. к. я скоро вернусь домой и письмо не успеет дойти до меня. Соскучился по всем вам страшно, все остоебенило.
Целую вас всех крепко, крепко, до скорой встречи, Мишка.
1 июля. Вашингтон. Весь день был в Национальной галерее, ок. 8 ч. на ногах смотрение картин. Шедевры всех стран и веков. Конечно, все это далеко от меня (профессионально и идейно), но наслаждался безотносительно к практике. В киоске какое-то новое издание каталога Конти-музея с моей статьей (каталог тот же, но обложка другая). Домой вернулся уже в темноте, лег спать рано.
2 июля. Вашингтон. Весь день дома, с Неллей. Валерка и Михаль готовят офис к открытию. Играю в мяч с Митькой. Нелля звонила, устраивала встречи. Последние дела. Я уже хочу вернуться как можно скорее в Нью-Йорк – и скорее – домой. 3 месяца в путешествии – больше чем достаточно. Я устал физически и морально, и дела все висят в воздухе. Если мне что-то удалось сделать в Вашингтоне, то только благодаря Нелле, которая и договаривается, и возит меня, и переводит, и кормит, и проявляет инициативу. Кроме того, в отличие от большинства русских, они с Валеркой люди, ни от кого не зависимые и ни за кем не бегающие, что очень важно. По-прежнему много времени сидим с Неллей вечером на кухне.
3 июля. Вашингтон. Нелля отвезла меня на Голос Америки, где я встретился с Татьяной Ретивовой и Наташей Кларксон. С Ретивовой мы сделали в студии мое интервью, оно пойдет на Россию 3 раза, это будет 12-15 минут.
Пошел в галерею Баумгартнер (от Сузан Моргенштерн) – там меня уже ждала Нелля и уже показала мои работы. Работы вроде понравились, теперь дело за хозяином, надо показать ему каталоги. Вечером ездили с Неллей к госпоже Иохельсон (от Эрэлы Хадар из посольства). Госпожа Иохельсон старая милая тухлая еврейская дама; она 40 лет «собирает» израильское искусство и даже написала что-то вроде книги (представляю, какая тухлятина, да и видно по иллюстрациям и темам). Эта тухлая дама поила нас кофием с пирожным, ебла мозги на тему антисемитизма и антисемитов, не признающих израильское искусство и ее книгу, и пр. Но ничего не купила, хотя Нелля всячески старалась. Гамзу ей написал десятки писем – очевидно, он ее как-то использовал, т. к. она была очень общественная дама. Короче – тухлятина и мрак, наелись говна и ничего не заработали.
4 июля. Вашингтон. Мильтон Бинс (помнишь, чернокожий из отдела образования, был у нас в Иерусалиме с делегацией) заехал за нами. Мы пили пиво у Нелли и беседовали. Потом поехали в нему на обед. Симпатичная жена. Гостьи – две симпатичные дамы. Беседы на темы расизма, антисемитизма, образования, цивилизации и пр. Мильтон и его жена – Адриан, они республиканцы и ведут кампанию – чернокожие – за Рейгана.
Потом мы все были на свадьбе адвоката Поля Хейтса у Капитолия, на траве. Я подарил адвокату (он работает на какого-то респ. конгрессмена) каталог Герцлии и пр. и нарисовал что-то. Сидели на траве, пили пиво с сэндвичами. Вся площадь травяная от Капитолия до Монумента – в тысячах, тысячах ликующих американцев, полных патриотического энтузиазма; салют, песни, музыка, жратва – все, как положено. Мне только пиво, отуманившее мои мозги, помогло не умереть со скуки. Да, кстати, эти тысячи, тысячи были не из-за адвоката, а просто сегодня у них День Независимости. Адвокат просто влил свою месибу в общий праздник. Вообще, американцы очень патриотичны и совсем не стесняются этого, в отличие от нас в Израиле. Адриан и Нелля сбежали довольно быстро, а мы с Мильтоном были до конца и потом шли домой пешком, гуляли, беседовали. Ночной Вашингтон полон народа. Дошли до нашего дома (я устал, как собака) – и еще сидели с Неллей и смотрели мои работы и потом Нелля отвезла Мильтона домой.
5 июля. Вашингтон. Отвезли с Неллей мои каталоги в галерею Баумгартена. Нелля возила меня к Наташе Бабель-Браун (от Е. А. Якобсон), и хотя я и показал свои работы, но это совсем не для ее клиентов, у нее просто антикварная лавочка довольно низкой пробы, а она (хоть и дочь Бабеля и училась у Белкнапа) просто торговка подержанными предметами.
Я страшно соскучился по всем вам, и вообще это сумасшествие расставаться так надолго без всякой нужды. Это в последний раз. Жизнь коротка, и нельзя ее транжирить на расставания. Но я неумолимо заканчиваю дела в Вашингтоне, потом прикончу проклятый Нью-Йорк и скоро буду дома (если так угодно будет Господу Богу).
Прочитал воспоминания Бажанова о Сталине. Читаю «Ожог» Аксенова, довольно занудно, но все же литература (впрочем, мы с другой планеты, мы с Аксеновым жили в разных Россиях).
6 июля. Вашингтон. Рано утром Муся Каждан заехала за мной, они живут в бывшем поместье миллиардеров, теперь это византийский отдел Гарварда, в центре города. Муся показывала мне сад – шикарный сад, но я не выспался и мне было до фени. Пили чай, беседовали.
Я зашел в галерею Броди, показал каталоги, милая девушка позвонила хозяйке, сказала, что, мол, это интересно. Я говорил с Джудит Броди по телефону на иврите. Она была мила, завтра встретимся. Зашел за ответом и каталогами к Баумгартену. Работнице понравилось, она, очевидно, хотела взять, но хозяин (очевидно, биржевой маклер) не захотел. Нелля высказала по телефону свое фэ! Что ж, мол, морочили голову. Ну, конечно, торговцы, говно. А мы, художники, еще большее говно, если идем к ним на поклон. Се ля ви!
7 июля. Вашингтон. Был в галерее Джудит Броди, беседовал с хозяйкой. Она жена биолога, жили 7-8 лет в Иерусалиме. Тухлая женщина, из типичных тухлых олим из США. Посмотрели каталоги, но она без мужа не может решить, а его нет. Она всю жизнь была домохозяйкой и можно представить уровень ее понимания. Я как увидел ее – мне стало скучно. У них друзья в Израиле – Розов и его жена Фактор (художники). Короче, и это все говно без перспективы. Она должна быть в Израиле в августе и заедет к нам.
Прогулялся по городу, вернулся домой, читал «Ожог» Аксенова. Его все вроде разругали, а роман неплохой и совсем не советский.
8 июля. Вашингтон. С Валеркой Портным и Михаль ездили на толкучку. Купили столик угловой за 28$ и я нашел картину, городской пейзаж, масло на холсте, за 10$, и Валерка купил ее. Поехали в магазин, я отрезал планки для рамки. И дома я сделал рамку. Они довольны покупкой все больше и больше, и действительно вполне симпатичный пейзаж.
9 июля. Вашингтон. Весь день бездействую, никуда не ходил, нет сил – ни психических, ни химических. Читаю.
Вечером с Валеркой ездили в его клинику, в шикарном районе в шикарном доме. Я повесил ему работы, которые сам же и вставил в рамки. Я подарил Портным гравюрку и две малые картинки и подарю еще.
Пришла Адриан Бинс, принесла 150$ за раскр. шелкографию. Сидели с ней и Портными, беседовали, я пил виски и в итоге был пьян, когда пошел спать.
10 июля. Вашингтон. Утро. Похмелье. Чай. Болтовня Нелли. Головная боль.
За мной заехал Нортон Додж, повез меня в Кэнон-институт. Там познакомил меня с разными людьми. Проф. историк (?) Теодор Шанин (бывший израильтянин, русск. из Вильны, профессор в Англии). Секретарь (научн.) института, его зам. и пр. Я получил полную информацию, и если заполню анкету до октября и вышлю – есть шанс получить стипендию на 4-8 месяцев. Я говорил о религии в русском авангарде.
Зашли с Нортоном в Музей Азии.
Привез меня Нортон в Центр вашингтонского авангардного искусства (WAI). Магазин продает самиздатные книги, каталоги и пр. Я договорился с Хельги Скута, беленьким исландцем, о присылке своих каталогов, это будет – если будет – очень даже кстати, не из-за денег, а это очень неплохо быть в этом магазинчике.
Нортон еще водил меня по галереям, и вернулись домой. Нелля поставила водочки с икрой. Говорили о разном, он заинтересован купить вещи из моей коллекции. А пока суть да дело, Нортон взял 5 моих старых картинок и выписал мне 1000$. Итого: 1000 + 150 + 240 = 1390$. Чай теперь твоя душенька довольна? Это очень удачная концовка к моим многочисленным делам, принесущим мне огромную славу и ни копейки денег.
Сейчас поедем с Неллей к Сузан Моргенштерн. Завтра еду в Нью-Йорк. И очень надеюсь, что дней через 10-12-15 буду дома. Боже, скорей бы.
Иришенька, целую, обнимаю крепко, не представляешь, как я соскучился, жить без тебя не в состоянии. Самые нежные поцелуи моим любимым детям. Бурлюка не целую, но только из соображений гигиены, зато крепко обнимаю нашего золотого зверька. Твой Мишка.
10 июля. Вашингтон. Этот день закончился нашей поездкой с Валеркой Портным к Сузан Моргенштерн. Они живут в отдельном домике, в парковом месте. В доме чисто и красиво, и на стенах вполне хорошие работы. Я подарил свою маленькую пастельку. Пили чай-кофе с яблочным пирогом (что потом вызвало всяческие нарекания Портных и пример, что вот Нелля принимает иначе, весь стол уставлен. А у Нелли просто комплекс и боязнь, помноженная, конечно, на щедрость и транжирство). А приглашали нас на чай. Валерка был оживлен, говорил, переводил, и хорошо, что он был со мной, а не Нелля. Роберт, муж Сузан, очень мил. Мы встретились и расстались с Сузан с поцелуями. Она готова мне всячески помочь, и поможет.
11 июля. Вашингтон. Джерси-Сити. С Валеркой попрощались еще вчера вечером. Утром с Неллей были в банке, она со своего счета сняла для меня деньги. Банки тут ужасные. Сперва ей не хотели дать больше 500 и послали в другое отделение. Там жмурились, щурились и пытались отсчитать 1400 – двадцатками, других нет, потом мы вернулись в первый, и там нам пытались всучить двадцатки. И только после того, как я нажучил Неллю, она добилась, чтоб дали сотенные купюры. Вообще и банки, и почта, и прочее тут еще хуже, чем у нас. А мы-то думали – Америка.
Заехали в галерею Браун – выставка офортов и рельефов Олега Кудряшова – очень слабо. Я оставил пару своих каталогов.
Нелля отвезла меня на вокзал. Простились, расцеловались. Вокзал, ожидание. Поезд. Дорога – 3-4 часа. Унылые виды городов и поселков. Лишь природа радует глаз.
Я подъезжал к Джерси-Сити, хлестал дождь, гроза, вечер. Я позвонил, и Володька Григорович встретил меня у метро с зонтиками. Принес два твои письма, проводил до дома. Мы сидели, беседовали, а твои письма я оставил на потом, чтоб читать их в одиночестве.
Твои письма:
На сентябрь-октябрь я тут точно не останусь, это не стоит никаких денег, я выжат, как лимон, уже неделя, как у меня невралгия над бровью. Я кончаю тут дела и еду домой, и если смогу кого-то послать с выставкой – хорошо, нет – ну и хер с ним, с рублем. В конце концов я оправдал поездку и еще осталось. Множество дел я смогу раскручивать из Израиля.
Я счастлив, что Златка в новом спектакле в новой роли, горжусь и хвастаюсь, где могу. Я всегда хотел, чтоб Златка была актрисой.
Русское искусство нереально покупать без Цви и вести переговоры по телефону. Впрочем, Лида Мастеркова в Париже продает работы русские 30-х гг. и не более (не менее?) как по 1000. Надо ехать покупать, приеду – поговорю с Цви.
Яшкино письмо я практически не прочитал, он написал его такими неразборчивыми закорючками, на что он рассчитывал – что у меня тут есть личный дешифровщик? Я по-русски-то чужой почерк каракулями не могу понять. Зато Златка написала четко и разборчиво на обоих языках, но я в полной растерянности, я ничего не понимаю в украшениях и прочих таких вещах. Если только Бэллка поможет.
В Иерусалимской выставке надо, конечно, принять участие. И даму из Амстердама употребить. Танькины просьбы очень некстати, т. к. я устал зверски и каждое дополнительное дело – обуза, где она раньше была? Но, может, все-таки куплю. Ищу старый чемодан и нет ни у кого, очевидно, придется купить новый, т. к. у меня куча книг и прочего. Нелля подарила мне всякие Валеркины (ненужные ему) рубашки, брюки и куртку, и есть очень даже приличные.
12 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. Я шел по авеню – 5 и 6 – заходил в магазины книг и пластинок. Жара, а там прохладно – эйр кондишн.
Позвонил и пришел к Саше Косолапову. У них хороший лофт, шикарная коллекция негритянок, скульптуры и пр. Он с женой был в Либерии (она у него биолог). Принял меня хорошо, тепло. Жена милая. Беседовали, пили соки и ели борщ. Смотрели работы Саши. Это подражание Комару-Меламиду, но картины плохие, скучные, увы! Есть у него забавные вещи, но это все очень-очень вторично, беззубо. Но благодаря Фельдману это как-то пропихнулось в здешнюю жизнь. Надолго ли?
Шелковский издал каталог политич. выставки – мое имя есть, а репродукции нет, эта таракашка держит меня на малом огне, ну Бог с ним, лучше, чем ничего.
Я вернулся домой часов в 9 вечера, пораньше, т. к. в кармане-то 1400$, чтоб не шлендрать с ними, не дразнить фортуну. С Косолаповым расстался тепло, милый он человек, хотя художник слабый.
13 июля. Джерси-Сити. Был у Юры Штейна, он передумал, часть работ вернул, так что весь обмен это те книги, что я взял, тоже немало, на 500$.
Григорович у себя тихо злобствует на Сокова, Комара-Меламида, а к Косолапову так просто ненависть как к конъюнктурщику и пр. Мы с ним были в «Новом американце». Там вышли письма читателей о Лениниане. Познакомился с Юрой Гастевым (ему плохо в Париже, ищет место тут). Говорил с Борей Вельбергом, Джеммой Квачевской, с Томой и Витей Добровыми, с Джозефом Шнебергом. У почты встретили Сережу Петруниса.
А у Григоровича еще говорил по те. с Неллей Портной (там Сузан Моргенштерн всячески устраивает мои встречи с Сузан Гудман из Джуиш-музея и Фельдманом).
Домой вернулся, читал, ел, письмо писал; духота, пот течет, тоска берет, но ничего, Бог не выдаст – свинья не съест. Добью дела и вылечу домой. Ты мне больше сюда не пиши.
Целую всех вас крепко, крепко. Люблю, Миша.
14 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. Поемши с утра двух сарделек с холодной водой, выехал в Манхэттен. Пошел в магазин пластинок, купил 4 штуки за 18$ (Лори Андерсен, Культ голубой устрицы, и Кинг Кримсон). Ходил по городу (Сохо), по мушиному (блошиному?) рынку – много всякой одежды и пр., но я абсолютно не знаю, что купить.
Был у Герловиных. Они вернулись из Лос-Анджелеса, открывали «Самиздат-арт». В тамошней газете перепутали и вместо Гробмана написали фамилию – Нуссберг. Так волею случая я лишился библиографического факта. Но на этот раз мои работы (с новыми) выглядят вполне презентабельно (привезу фото). Договорились с Риммой и Валерой быть в контакте на расстоянии, и, если будут выставки, – они меня известят заранее, чтоб я участвовал. Расстались очень тепло.
Я еще шатался в Сохо, уже ехал домой почти и зашел к Тупицыным. А они как раз ждут гостей. Короче, пришли Саша Косолапов с Людой, Володя Урбан, Катя Лейбович, Саша Дрючин – принесли пива и вина. Они вместе с Тупицыными – это группа «Страсти по Казимиру». Собираются делать перформанс на тему Олимпиады (т. е. заменить собой не приехавшую сборную СССР) в каком-то модном клубе-галерее. Я тоже приму участие в этом перформансе как представитель Биробиждана. (Перформанс – 28 июля, и сразу после него предполагаю лететь домой).
Итак, мы пили пиво, обсуждали перформанс и всячески болтали. Потом с Косолаповыми и Тупицыными мы пошли в украинский ресторан ужинать. Говорили о войне Тупицыных-Герловиных. Витя дал мне письмо, подписанное Герловиными, Бахчаняном, Нуссбергом и Галкой, Чернышевыми и др. Письмо действительно глупое и примитивное (к Доджу – чтоб снять Риту Тупицыну с куратора его коллекции). Такое письмо подошло бы Саше Глезеру скорей, но не вышеозначенным. Саша Косолапов смеялся, что вот, мол, ты, Миша, и в Герловинской выставке, и в нашем перформансе. А я говорю, что я не такой беззубый, просто, мол, у вас это не просто война, а гражданская (они согласились), и я по абстрактным поводам не вмешиваюсь. А то, что Герловины и Бахчанян в Риту железными пульками стреляли, то если б в мою жену кто выстрелил и даже бы не попал, я того убил бы за это на месте. И письмо я осудил как ужасно примитивное и ниже всякой критики. Ужин стоит мне (каждый платил за себя) – 5$. Домой вернулся ок. 12 с лишним, пьяный немного и усталый.
15 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. Спал после алкоголя с какими-то мелкими кошмарами. Жара, духота, я сплю голый и не покрытый и комары меня жрут, и может даже и клоп какой. Но предпочитаю, чтоб пили меня комары, чем душную простыню.
Мое питание дома – сардельки.
Поехал на мушиный рынок, думал чемодан найти по дешевке, нет ни хера. Хотя много всякой всячины. Купил пару пластинок за 4$ обе (Чикаго, Роллинг стоунз). Пошел по жарище. Нью-Йорк красив (но только Манхэттен).
Дошел до Саши Нежданова. Он из окна высунулся, не узнает. «Ты кто?» – спрашивает. Принял меня хорошо, мило, но за его сладостью юродивой я чувствую чертовщину. Учит иврит. Ребенок в кипе и цициот. Сода, чай, тост, беседы. Рассказывал о Шемякине, что, мол, после разрыва с Нехамкиным его заработки очень уменьшились, это его нервирует, т. к. привык жить широко. И что жена с дочерью живут в Греции, Ревекка ушла к любовнику. И что поддерживает Шемяку какая-то миллионерша лет 45 и пр. и пр. Подарил мне Саша свои скульптурки, маленькие-то ничего, а одна – весьма весома. Так и попер я ее домой, как буду дальше транспортировать – не знаю. Груз мой растет и растет. Работы Нежданова – пусто-декоративные, поверхностные, короче – очень плохие, но красивенькие (как продукция Шемякина, только хуже качеством). Вообще, он, Саша, убогий, юродивый, но, думаю, в душе его гнездятся черти, амбиции, надежды, ненависть – короче – Смердяков. Но ко мне очень, очень мил.
Доперся я домой. Жара. Сполоснулся и в постель с книжкой. Потом сардельки. Потом письмо. Пью холодную воду.
Ирка, ищи огромную квартиру, близко к морю, в районе Дизенгофа. И главное – чтоб огромный салон. Нам нужна собственная квартира, стабильная, устроенная. Постоянное гнездо на много лет.
16 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. Утром поехал в Еврейский музей. Сузан Гудман встретил на выходе, она куда-то спешила. Я говорил с ней на моем англ. языке. Передал ей пачку каталогов и фото и  договорились встретиться перед ее отъездом в Израиль. Если она тебе там позвонит и приедет – прими, как надо, покажи мои работы с объяснениями, расскажи об идеях Левиафана (еврейское авангардное искусство на базе мистики, фольклора и пр.), покажи футуристов в наивыигрышной форме, покажи книги 20-х и пр., покажи мои публикации. Думаю, что она кретинка, но надо ее загипнотизировать. Сузан Моргенштерн ей уже рассказывала и, кажется, очень заинтересовала.
Я зашел к Бахчаняну. Ира на работе, он с котом. Дома страшно воняет кошачьим ссывом. Вагрич был очень мил, мы беседовали о разном, в т. ч. Вагрич рассказывал о подлостях Тупицыных, о том, как Витя его ударил и пр. Я сказал, что, по моему мнению, эту кретиническую гражданскую войну надо закончить.
Мы прошлись с Вагричем по городу, но жара. И расстались. Я еще шел по городу – смотрел.
17 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. Проходя по Джерси-Сити купил какие-то сандалии себе за 1.50$. Встретил Женю Хлевнера.
Был в магазине Руссика, познакомился с Ирой Кухарец и главным боссом Давидом Даскачем (говорит на иврите). Ира сперва не сообразила, кто я, но потом была очень мила. Но не в этом счастье, а в том, что на днях она едет в Израиль, будет у тебя и купит каталоги; представит тебе список и заплатит по нему.
18 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. Был в Руссике у Иры Кухарец. Отвез ей каталоги Герцлии и открытки свои большие – получил 80$, но не только в них счастье – важно, что это будет распространяться. Ира едет в Израиль и будет у тебя – она хочет купить каталоги и, может быть, эстампы или постеры.
В Руссике. Иннка Ламм; составляет каталог каталогов по русскому искусству.
Пошел в скульпт. магазин – купил Таньке Премингер почти все, что она просила.
Прошелся по улицам, купил какую-то майку, но вообще, при обилии вещей я совсем не понимаю, что надо покупать.
Зашел к Вите Тупицыну. Рита в Греции. Он с Машкой, и теща приходит их кормить. Пили с Витей сперва кальвадос, потом водку. Беседовали до 3 ч. ночи. Он приятный собеседник и человек. В группе «Казамир пашн» он, конечно, главный двигатель – голова у него постоянно работает. Обсуждали перформанс «Олимпиада».
19 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. Я был у Саши Косолапова, он строит шкаф. Я привез тряпку большую и (он дал мне кисть и краску) нарисовал на ней серп и молот. Но вообще, этот их перформанс с олимпиадой совсем мне чужд и мне не приходит никаких идей и форм в голову. Но все же за компанию я решил присоединиться. Разговаривали с Сашей об Америке и пр. Он говорит: – Тут в звезды выходят единицы, остальные – пушечное мясо искусства. Если – говорит – через несколько лет не пробьюсь – уйду из этих дел. – то есть он имеет в виду займется чем-то другим. Вообще – новое время – когда искусство стало не только картиной – развратило многих молодых художников. Искусство (как и медицина) превратились из самостоятельной духовной функции в средство (одно из средств) зарабатывать деньги и славу. Любыми средствами и путем. Все менее талантливые рвутся в бой еще больше, чем талантливые. А наши «русские» здесь просто потеряли ориентацию, тот, кто пооригинальнее, того еще что-то спасает – но все они в растерянности и в панике. Америка из загипнотизировала и раздавила психологически.
Косолапов видел в Париже Бурджеляна – тот лепит без конца одно и то же, флакончики-коробочки, отрабатывает контракт. Это уж совсем полный пиздец и бесперспективность. И это его счастье? А Куперман-Заборов – вонючие коммерческие художники? И ведь другие им завидуют – контракт! Деньги! Надо быть ничтожеством уровня Эдика Левина, чтоб мечтать о такой жизни.
Вот два мира – Америка и Европа – и везде русские (по-разному) в жопе.
Я поехал на встречу с Сузан Гудман в Еврейский музей. В музее убогая выставка (не вещи, но выставка) о пражском еврействе (что-то вроде маразма тфуцот в Тель-Авивском университете). Здание темное и затхлое. Вот результат работы бездарностей Сузан Гудман и Авраама Кампфа. Страшные бездарные твари. Сузан была очень мила. Мы говорили по-английски. Еще до этого она сказала, что я сделал прекрасные работы (а хули толку?). У нее идея – сделать выставку русских художников-евреев и она советовалась со мной. Я сказал, что имею много материала по еврейским художникам и что можно 20-30-е годы представить книгами, а 60-70-80-е – оригиналами. Она едет в Израиль и должна быть у тебя, а может, я к тому времени вернусь. Я спросил насчет выставки Левиафана, но она ее видит в рамках общей русской выставки. Не знаю, что из этого получится, может, со временем эта встреча даст плоды. Но Сузан Гудман – ничтожный, бездарный человек.
Я зашел к Володе и Наташе Тетерятниковым. Володя чинит свой копировальный аппарат, он издает им тетради-книги и продает университетам и музеям (свои тексты). Ужинали вместе. Беседовали о евреях, антисемитизме. Она едет сейчас в Грецию, Италию, Турцию – для своих византийских дел.
Зашел к Вере Бингам (врач-педиатр и физиотерапевт) и проговорили допоздна о болезнях. Обсудил с ней все свои недомогания, наконец-то после долгих лет получил профессиональное объяснение и своей невралгии, и коленке, и дискусу, и пр. Когда я уже почти заснул на диване, она постелила мне в комнате своего сына. Так что до дома я не добрался.
20 июля. Манхэттен. Джерси-Сити. Проснулся один. Вера уже в госпитале. Дел особых нет. Пошел искать Постер-плэйс, где продавали мои постеры. Но шел-шел и попал в Постер-плиз. А Постер-плэйс – какая-то мистика, его нигде нет. Потом пошел на Мэдисон (а это все концы). В Центр. парке отдыхал и курил под деревом на траве. Вокруг американцы, кто загорает, а многие бегают. Вообще очень противно видеть бездуховные морды, так пекущиеся о своем здоровье. Вышел из парка – Метрополитен-музею. Съел «хот дог», бродил по музею. Какая роскошь в нищенском селенье! Устал хуже собаки. Ноги подкашиваются. По музеям нам бы с тобой вместе, не торопясь, гуляючи. А потом я пошел по Мэдисон-авеню. Дорогие магазины. Галереи коммерческого искусства. Антиквариат. Скучно и противно смотреть на это; бессмысленный мир буржуазии, бездарный мир купли-продажи. Так я дошел до 34 Str. (это мое джерсийской метро),
т. е. прошел еще хороший кусок пешком. И вернулся в Джерси-Сити.
Зашел в Володе Григоровичу, в его атмосферы тухлятины и гнили. Он рисует какие-то совсем пустые и бессмысленные картинки, любуется ими. Зол на весь свет. И опять остопиздевшая мне бесконечная болтовня и жалобы о плохом партнере, о продаже дома, о ремонте дома, о ценах и пр. и пр. И ведь есть в Володьке какая-то внутренняя честность художника, но это все, помноженное на глупого и нудного человека, дает нулевой результат со знаком минус.
Звонил Илье Зунделевичу в Филадельфию, они с Марой приедут ко мне (и будут жить у меня) через пару дней.
Звонил Нуссбергу. Дина чувствует себя хуже. Нуссберг – накануне ремонта дома.
Адрес Цукерманов я тебе не выслал, оказалось, что почтового и у меня нет – срочно возьму и впишу в это письмо.
Да, еще вчера говорил по тел. с Чернышевым и был у Вити и Томы Добровых, зашел за Бэллкой Вольфман. На днях поедем за покупками.
21 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. Утро. Дождь Желание только одно – быть поскорее дома. Сделал книжку, чтоб послать в Японию.
Поехал в Манхэттен. Зашел в магазин авангардной книги «Принтед мэттер», туда хочу посылать свои материалы.
Был у Яна Хендрикса, голландского художника, живущего с 1968 г. в Нью-Йорке, женат на негритянке. Показывал он свои работы – концепт с фотографиями, малоинтересно. Выставляется и продается в Европе, а живет тут. Он в дружбе с Гюнтером Икером, и мы вместе написали тому открытку. Пили пиво и беседовали по-английски. Обнялись на прощание.
Дома читал воспоминания Кривошеиной. Заснул рано, часов в 10, но в 2.30 ночи проснулся, не спалось, опять читал. И опять заснул утром в 6 ч. и спал до часов 10. И потом опять читал.
22 июля. Джерси-Сити. Позабыл – вчера был еще в галерее Семафор. Зашел туда за Тупицыным и Косолаповым, не нашел. Заодно показал галерейщику (белесый еврей) свои каталоги, он лениво полистал, стал хвалить «перформансы», еще что-то говорить, но я не стал напрягаться слушать его, сказал, чей я приятель и что, мол, если надо, через них весь контакт.
Встал нынче поздно, читал. Пошел к Григоровичу. У него Леня Соков – хитрый русский мужичок. Потом пошел в супермаркет, купил: хлеб (0.99$), кислую капусту (0.59$), 12 сарделек (3.60$), кокосовый орех (0.69$), вишневую соду (0.99$).
Дома читал, обедал.
Пришли ко мне Григорович и Женя Есауленко с пивом. Григорович ругает Израиль, хвастается своими военными подвигами в Израиле. Я ему: – Хватит, мол, врать. Разгорелся глупый спор, тупой, ненужный, но, к счастью, кончился мирно. Но это вранье Григоровича о его участии в войне Судного дня у меня уже в кишках сидит. Кроме того, он боится, что я в Израиле буду рассказывать, как ему (и вообще) хуево в Америке. Вообще, чем ничтожнее человек, тем большее презрение к Израилю. Они сидят тут в глубокой жопе (уехав из Израиля) (наверное, и в Израиле было бы то же) и при этом уговаривают всех и себя, что Израиль – глубокая провинция. Ну как тут чужим людям объяснить, что Израиль – это хоть центр еврейского мира, а они хоть и сидят в пупе Земли, но на самом дне, в канализационной трубе. Вообще, все это очень противно. И не по пути мне с моими друзьями, «русскими» художничками. Недостойной жизнью они живут и недостойными мыслями. Думал я тут встретить равных себе, а встретил в основном маленьких людей (хотя некоторые небесталанны). Увы, это моя «русская» часть, и никуда от этого, от них не деться, но жить «коварно» и прагматично. Боже мой, скорее бы вернуться домой во всеоружии опыта, хоть мелкого, но все же…
Люблю, целую крепко, Мишка.
23 июля. Джерси-Сити. Утром был в «Новом американце». Боря Вельберг выбрал стихи для «Н.А.» и я взял остальные. Джозеф Шнеберг. Джемма Квачевская.
Встретил Сашу Косолапова, Володю Урбана, Витю Тупицына (они дали объявление о перформансе в «Н.А.») (перформанс чужой мне, зря я согласился влезть в него, впрочем, ответственности никакой. Тупицын – движущая сила в группе «Страсти по Казимиру», все остальные – люди без таланта. Одна из участниц с голыми грудями в перформансе – Дина Гроссман (та самая бездарная и наглая девица, которую когда-то занесло в Израиль).
С 12 до 2 ч. ждал Зунделевичей у метро Гров-стрит – они не появились. Заблудились? Или что? Почему не позвонили Григоровичу? Я ждал их дома, читал «Пнин» Набокова.
Вечером заехала Бэллка Вольфман с мамой и мы поехали в магазины. Яшкиной обуви не было. Рубашки – 7-10$ – я решил поискать дешевле. Транзистор купил – 15$. И купил заячью шубу-полушубок – себе, Яшке, тебе – все будем носить – 48$. Бэллкина мама ругает на чем свет стоит Мишку Чернышева – «а гой а шикер». А честно говоря – зачем Бэллке Чернышев? Это трагическая любовь к Зяме и одиночество толкнули ее на этот брак. Но, я думаю, он не вечен. И хоть Бэллка страдает, но все же она оставила детей, и как это она может жить без них? И во имя чего? Во имя «гоя-пьяницы», как говорит ее мама.
24 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. Был у Наташи Шарымовой, дал ей стихи для женского журнала.
Был у Збарского. Он со своими прелестными собаками. Пили чай. Я ему говорю – пришла пора перестать жить по инерции, после 10 лет эмиграции трезво проанализировать опыт, плюнуть на торговцев картинами, начать работать и, может быть, уехать в Израиль. Но Израиль для него мал и ничтожен, евреи как бы и не существуют, и вообще он погружен в резонерство.
Вообще, я вижу, для многих евреев из России их еврейство – это только досадный факт биографии. Многие уехали в США, т. к. они и правда евреи только по паспорту. Раньше я этого как-то не понимал. Этим евреям может помочь вернуться к еврейству только крематорий. Все народы ассимилируются среди других, но почему же евреи это делают так недостойно? А те, кто уехал из Израиля, многие из них, готовы оболгать и оклеветать Израиль, только чтобы оправдать себя, свой выбор. Нет хуже врагов еврейства, чем сами евреи. Что бы там ни было, но самые достойные среди евреев это те, что так или иначе связали себя с Израилем; такова истина еврейской истории в 20 веке, и нет другой. Есть группка подлинных космополитов – это особая статья и редкость, а еврейские эмигранты в разных странах – это говно в проруби (не считая, конечно, тех, у кого нет выбора, таких много по разным причинам).
Вот видишь, как я озверел тут после 3,5 месяцев. Как бы мне не стать квасным патриотом; надеюсь, наша «историческая родина» не допустит меня до такого падения и быстро отрезвит по возвращении домой.
Был я в магазине книг авангарда «Принтед мэттер». Во главе – жидовочка, как и положено, Эллис Винер. Блекленькая такая. Очевидно, очень левая, либеральная. Как увидела имя Хильтона Крамера, так пошла его честить. – Очень, очень плохой человек – говорит. Может, и плохой, думаю, все вы говно. Но все же объяснил ей свою «революционную» сущность, успокоил эту курву недоебанную. Взяла она у меня открытки, изданные Нуссбергом (5 шт.) (2.50$ – говорит – это дорого). И договорились – пришлю ей 10 сетов всех трех каталогов Левиафана. Это важно, чтоб мои материалы лежали и стояли в этом магазине.
Зашел в галерею Фельдмана (от Сузан Моргенштерн) и передал мальчику каталоги и фото для Фельдмана (его не было). Я не верю во все это, но раз Сузан послала и говорила по телефону с Фельдманом – пришлось принести.
25 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. Был в галерее Катрин Маркел, которая продает рукодельные книги, договорился с «директором» о присылке каталогов и книжки.
(Утром ходили с Григоровичем в магазин Армии спасения и там за 50 центов я купил рваный чемодан – для книг).
Из галереи пошел в Сабену, приходится лавировать, т. к. Сабена летит не каждый день и Бэллка не каждый день может меня отвезти – это оттягивает мой отлет. Я хотел вылететь 4 августа, но, может, придется лететь аж 11 августа (и все полеты через Брюссель – с остановкой и пересадкой, но без ночевки).
Ходил по магазинам, нет хуже занятия. Яшкины «найки» довольно дороги – ок. 34$, ищу подешевле, но вроде нет.
Был в публичной библиотеке, познакомился и беседовал с Витаутом Кипелем. Они покупают книги по технике, науке и гуманитарное тоже. Он сказал, что они возьмут книжки Вавилова с автографами (ок. 200$), вырезки-портреты (по 5$ штука) и пр. и пр. Я вижу, что это может оказаться очень ценным контактом.
Случайно встретил на улице Лизу Фриланд, она мне так ничего и не сделала – говно собачье – зря на нее тратил время. Оправдывается женитьбой, то бишь замужеством – кошка драная.
Зашел к Ровнерам. Арбуз, пирожное и разговоры. У них вчера был Мамлеев, он на два дня был в Нью-Йорке, и поехали продавать дом в Итаке – переехали в Париж. Янечек в славистском журнале написал рецензию о Гнозисе, упомянул и мою фамилию. Ровнер пришлет нам Гнозисы – антологии и (неразборчиво) – на продажу в Израиле.
Вечером был у Вити Тупицына, у него вся группа «Казамир пашн» – Саша Косолапов, Володя Урбан, Саша Дрючин и еще Ритин брат – Миша. Пили красное сухое вино с сыром. Обсуждали предстоящий перформанс и в конце концов пришли к выводу, что надо от него отказаться, т. к. ничего не получается, нет идей, нет энергии и можно только оскандалиться.
Продолжали пить вино. Потом разошлись. Мы еще беседовали с Тупицыным, и он объяснил мне, что не получается перформанс, т. к. группа в общем разваливается. Косолапов считает, что встанет на ноги и ему группа не нужна. Дрючин тоже хочет индивидуальной работы. Володя Урбан, человек с малой ответственностью. И пр. и пр. Так мы беседовали очень допоздна, и пили, а проснулся я почему-то под столом на каком-то покрывале, утром. Тихонечко, не будя Машку и Витю, выскользнул и поехал домой.
26 июля. Джерси-Сити. Вернувшись домой в похмелье, съел сардельку с кислой капустой, запил вишневой содой и лег спать. Проспавшись, съел две сардельки с кислой капустой и запил вишневой содой. Целый чемодан целиком забит книгами, а еще куча вещей – где все поместится?
Весь день читал, лежа в постели. Теперь жду только одного – отлета домой. Когда?
27 июля. Джерси-Сити. Встал рано под шум дождя. Читаю о судьбах людей и размышляю о своей. Слава, деньги, любовь – все мелькает в мозгу. Я думаю, что как будто бы смысл жизни ускользнул от меня; только сейчас, через 13 лет, эмиграция окончательно меня настигла и теперь все-все надо строить с начала.
Общение с русскими художниками здесь напомнило мне ту пустоту, которую мы с тобой ощущали в нашей же среде в Москве, но позабыли об этом и окружили прошлое пеленой романтики. Я думаю, лучший вариант – создание собственного центра – русского и израильского одновременно, но не бегание за чужой силой в поисках карьеры.
Моя функция здесь временно закончена, с нетерпением жду возвращения и начала деятельности.
Невероятно соскучился по всем вам, по каждому особо, бесконечно люблю вас всех, целую крепко-крепко – ваш папа.
28 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. Вчера заглянул к Григоровичу – пили чай, беседовали. Дома читал книгу Елагина о Мейерхольде.
Весь день нынче сижу дома, читаю. Юз Алешковский – автор скучный, глупый и бездарный. (и в жизни он такой же, это не мешает ему процветать в среде, которая культивирует и Бродского).
Зашел Григорович, мирно беседовали, в т. ч. о минувших днях; у него там, в Израиле, было много ко мне претензий, а то, что у него были более близкие друзья, он позабыл, ибо они исчезли, как дым. Почему я был ему обязан, почему не он мне? Он рассказал, как Куперман еще в Москве говорил: – Очень подозрительно, почему Гробману хорошо в Израиле? Что-то тут не так, что-то тут не то!
И вообще-то прав был Куперман – там где он, гнида, живет в грязных волосах, там Гробману делать нечего, ну и наоборот, конечно. А когда после его выставок в Израиле не приняли его с фанфарами – он был в бешенстве, кричал: – Скотобаза! – и удрал из Израиля в пене ненависти, и до сих пор ненавидит. Он-то думал, что Израиль ему даст отыграться за его московское прозябание и непризнание, ан нет!
Перформанс все же состоится сегодня – и я приехал в Ист-Виллидж. В грязном наркоманском районе – клуб-театр-дансинг. Авангардное место – по тутошним критериям. Я не участвовал, хотя мое имя упомянулось в «Новом американце». Были красные флаги, сов. музыка, речи – Саша Косолапов, Витя Тупицын, Володя Урбан – и пела Катя Лейбович, гимнастки – две девицы (одна из них дочь англо-советского шпиона, сбежавшего в СССР, – Маклейна; а дочь – обратно в капитализм смылась. Вторая тоже что-то в том же роде. Вот они и участвовали в этом издевательстве над советскими святынями). Потом был фильм «Ленин в Нью-Йорке». Все было хоть очень сыро, рыхло, но забавно. Присутствовали Наташа и Володя Тетерятниковы. После перформанса – все поехали к Володе Урбану и его подруге поэтессе Джиль Хоффман (американская еврейка, конечно). Пили пиво и беседовали. Джиль читала свои стихи и гордо показала одно из них в «Нью-Йоркере». А Володя Урбан еще до этого когда-то сообщил мне не менее гордо, что его Джиль была любовницей Франка Стеллы. Работы Урбана очень слабые, обычные, безличные.
29 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. К 3 ч. поехал к Саше Косолапову, т. к. собирались пойти в галереи. Но Люда лежит больная. Приехал некто Мэл Гордон – Саша меня представляет как художника и лучшего, известнейшего знатока 20-х гг. Мэл, небольшой такой нью-йоркский еврейчик, немножко знает иврит, профессор театра и редактор журнала по театру, постановщик футуристических русских репринтов и пр. Мы пошли к нему смотреть его русские книги, сидели у него на крыше и беседовали (его родители были коммунистами и отец с Розенбергами воровал для СССР атомные секреты, но до электрического стула не дотянул, умер от инфаркта).
Потом с Сашей вернулись к нему, а там уже Витя Тупицын. Мы пили водку и пиво и беседовали. Как бы там ни было, а в их компании мне хорошо. Витя рассказал, как я тогда заснул у него на диване, он накрыл меня, но я посредине ночи свалился, и ходил и охал драматически, и потом утих. Утром они нашли записку: «Я временно ушел». Неожиданный звонок – Миша, брат Риты – позвонил, что он разбился в автомобиле и женщина, бывшая с ним, в тяжелом состоянии. Витя поехал к Нине (мать Риты) в Нью-Джерси, и я поехал, т. к. мне по пути. Мы расстались, поцеловавшись, в самых теплых чувствах.
Я шел по Джерси-Сити пешком домой.
30 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. В метро встретил Юру Егорова и Сережу Петруниса. Сережа выпимши и в замечательном настроении, был мне очень рад и собрались делать интервью.
Но я был по пути в Руссику. Ира Кухарец сказала, что была у тебя, все в порядке, она купила все каталоги. Я ей отдал еще открыток (нуссберговских) на ок. 15$. Кроме того, после некоторых переговоров, я продал ей 3 эстампа за 1/3 цены (получил 210$) и отдал еще два эстампа, а они мне пришлют книг на 400$. Тьфу, тьфу – не сглазить – пока все идет хорошо.
В Руссике на меня набросилась (как крыса) Иннка Ламм (она сейчас там работает). Что, мол, она знает, у меня есть еще работы Лёни, которые я скрываю, мол, от них и чтоб я, мол, вернул их и пр. и пр. Очевидно, когда я перечислял то, что у меня есть лёнькино, я их позабыл, а они их увидели в каталоге (вашингтонском), который я же им дал, и решили, что я их скрываю. Но т. к. Иннка человек абсолютно неприличный и наглый, то она вместо того, чтобы спросить – сделала выводы и окрысилась. Это говно позабыло, что пока Лёнька сидел, только я один на всем свете заботился о нем и выставлял. Иннка сейчас еще в эйфории, но эйфория скоро пройдет, жизнь в прекрасной Америке поставит их на свое место (маленькое, как и в Москве). Я позвонил Лёньке, сказал, что готов отдать абсолютно все, что у меня есть из его работ, даже то, что он мне подарил, и чтоб он успокоил свою жену, а я вышлю полный список всего.
Выйдя из Руссики, я еще бродил по улицам, купил какую-то майку за 1$ и джинсы за 2$ – покупки, конечно, абсолютно ненужные и глупые, но я чувствую свою вину, что, мол, не приобрел вещей, ну вот и оттявкиваюсь, как могу. Но больше, чем на 1-2$ меня не хватает. Нет ничего противнее покупки вещей, в которых ты ничего не понимаешь.
В метро встретил Люсю Григорович; вот уж абсолютно чужой человек по всем статьям – я не сказал – плохой, я сказал – чужой. Думаю, что она-то и накачивает Григоровича, она-то и есть его черный ангел. А лицо ее – типичное лицо из метро, эти женщины, рабочие лошадки, лишенные секса, всегда меня ужасали.
Дома я один, ужинаю, читаю, размышляю и бесконечно скучаю по тебе, по детям, по Бурлюку, по Тель-Авиву. Какое это безумие, без войны, без насилия, по собственной воле, расставаться так надолго…
31 июля. Джерси-Сити. Манхэттен. С Григоровичем были в Манхэттене. В Сабене зарезервировали билет – 11 августа в 7.50 вечера вылетаю в Брюссель (полет №548). В Брюсселе пересадка на самолет в Израиль, и через 2-3 часа вылет. Как я понимаю, в 9 ч. утра я буду в Лоде. Позвоню тебе оттуда, если это письмо не успеет дойти, если не застану никого – поеду на такси. Итак, в 9 ч. утра 12 августа я должен быть в Лоде.
Еврейская крыса в Сабене сказала мне, что вес должен быть не больше, чем ок. 30 кг. А у меня гораздо больше, т. к. Лена Кац сказала, что из США вес неважен – главное не более 2 чемоданов. Я набрал и книг, и прочего – опять морока с весом. В крайнем случае часть книг оставлю, чтоб переслали потом.
Из Сабены мы с Володькой шли через весь Манхэттен, искали Яшке «найки». Но я еще не нашел, каких надо. Вообще это очень противно таскаться по магазинам за обувью.
Устал я, как собака, да еще и Григорович, который, сделав что-то (в данном случае по своей воле поехал со мной в город) начинает чувствовать себя большим благодетелем и обиженным одновременно. Вообще, оглядываюсь я на всех встреченных мной в Нью-Йорке и пр. русских и вижу – большинство это мелкие люди с ничтожными духовными качествами, раздутыми амбициями, эмигрантской убогостью. Вот сегодня – поеду к Кузьминскому в его новое жилище – что-то, конечно, сделал Костя, собрал, издал, написал – но ведь по большому счету это же все помойка. Ни в искусстве, ни в поэзии не смыслит, окружен бездарностями. Живем мы в каком-то эфемерном мире, из которого исчезли все критерии, ложь и бездарность цветут. Эмиграция в погоне за карьерой в самом плохом смысле слова. Короче, все это гнусно и убого, и противно. Четыре месяца встреч привели меня только к одному желанию – быть от этих людей как можно дальше (хотя я, конечно, несколько утрирую, т. к. печататься все равно надо, а следовательно и контактировать).
Встретили Сашу Глезера, он вчера прилетел из Нью-Йорка с новой женой – страшненькой франко-русской особой. Глаза у Глезера голубые, пустые-пустые и еще враскос. И все же с ним надо иметь дело и у него надо печатать, выставлять.
Весь вечер валялся, читал о сталинизме и чекистах.
С сегодняшнего дня отсчет обратный. Скорей бы.
Целую всех вас, обнимаю крепко-крепко, до скорой встречи, ваш папа.
1 августа. Джерси-Сити. Манхэттен. Бруклин. Встретился с Роном Фельдманом в его галерее. Он вернул мне каталоги и фото. Это все ему не подходит. Единственно, что он отметил, – «Могилы Гробмана» и сказал, что это больше ему подходит. Я не показывал ему свои «виз. стихи» и вообще никаких оригиналов, впрочем, совсем не уверен, что это что-то дало бы. Он попросил прислать ему материалы последних работ, очевидно, попозже пошлем ему фотографии. Но вообще я еще и еще раз убеждаюсь, что путь погони за галеристами – не для меня. Противно, недостойно. Надо создавать собственную ситуацию, собственных агентов, собственную среду – к ебене фене позиции бедных родственников.
Поехал к Кузьминскому – открытие его нового жилища. Конечно, никакой галереи нет и вряд ли будет, кроме развески кучи хлама. Сам Костя лежит пьяный с мутными глазами в куче тряпья. И за всем этим бардаком физическим – бардак в его голове и деятельности. Постепенно собралось много народу, и на этот раз получше, т. к. художники. Маленький карловатенький Миша Одноралов, ходячая сплетница. Марина Телепнева – она меня узнала, я ее нет – она постарела и больна раком, и веет от всего этого безысходностью. Познакомился с Леней Пинчевским, художник, симпатичный малый из Бельц (Молдавия). Катя Арнольд, которая передавала всяческие тебе изъяснения в любви. Алик Меламид и Виталик Комар, только что вернувшиеся из Италии с какого-то симпозиума. Толя Ур. Вагрич Бахчанян. Володя Некрасов – белый, солидный квартирохозяин Кузьминского. Лев Халиф, постаревший и поседевший на безнадежных эмигрантских хлебах. Поля и Миша Глузманы – симпатичные одесситы. Миша Левин, с обычной претензией на элегантность и пачкой книг на продажу. Дима Тарасенков, сын библиофила и сам книжник, имеет мои Левиафаны и очень даже умеет оценить редкую книгу. Какие-то малопотребные дамы, и потребные более. Дина Гроссман, похорошевшая после, кажется, психушки и вдруг сказавшая, что иногда скучает по Израилю. Нина Аловерт с фотоаппаратом. Фотограф Фрейман. и пр. Бишофс привез подарки Кате.
Я подарил Кузьминскому 3 лозунга на цветах, раскрашенного Ангела смерти и листок с моими стихами из Песни песней. У него может и сгинуть, но есть вероятность, что напечатает. Я сказал – опубликуешь – твое. Обратно домой меня Женя Конев отвез на своей машине. Я был и пьян-то всего лишь слегка.
2 августа. Джерси-Сити. Весь день голый валяюсь, читаю Дневники З. Гиппиус.
Был Григорович, болтали. Смотрю на него и вижу вариант Фимы, только, конечно, попорядочнее.
Сходил в магазин: арбуз, белые булки, кровяная ливерная колбаса, сосиски, кока-кола. И так весь день и вечер, и ночь: читал, спал.
3 августа. Джерси-Сити. Утром забежал Григорович, задерганный, страшный, злобный. Вчера потерял 5$ – огорчился. Убежал. Жарища, духотища, гнусный город. Жду одного – отъезда.
Был в «Новом американце», поговорил с Борей Вельбергом, с Джозефом Шнебергом. Встретил Бэллку с мамой.
Был у Бори Зельдина (художник, маклер квартирный. Григорович его ненавидит) – дома и в конторе. Потом возил меня, показывал свои лофты. Все замечательно, шикарные огромные помещения, но… Джерси-Сити это жопа. (Мне такое надо в Тель-Авиве).
Вернулся домой и валялся, читал о Маяковском, Брик и пр.
Представляю в уме издание новых Левиафанов. Нам необходимо купить максимально большое помещение (на все деньги) и устроиться прочно, удобно – и издавать книжки и прочее, организовать обширную группу, делать выставки и вечера. И пр. и пр.
Сплю я обнаженный, и комары жрут меня, но я уже плюнул на них.
4 августа. Джерси-Сити. Манхэттен. Заходил Григорович. Он с этим поцем Мишей занимается домом. Уплатил 44.50$ за 3 месяца света и газа.
Я поехал в город, встретился с Сашей и Людой Косолаповыми. Были на субботнем деревенском рынке – впрочем, после Израиля это хило. Купил Яшке ботинки.
Обедали у Косолаповых и пошли с Сашей в Ист-виллидж по галереям. По пути встретили Вику и Аркадия Ровнеров. Гуляли с Сашей в Ист-виллидже. Здесь сейчас самые молодые и «авангардные» галереи. А Сохо стало истеблишментом. Были на открытии выставки с пивом. Молодая публика. Забавно. Дух этих галерей свободный, не буржуазный, но весь этот «авангард» – это просто дилетантщина и говно с небольшими просветами. Увы, увы. Впечатление – Америка потеряла все критерии; идет отмена художничества как профессии. Любая мазня годится, полное отсутствие идеологии. (Может, как реакция на псевдоинтеллектуализм концепт-арта?) И все же в этом хаосе есть какая-то жизнь и отрицание сытости. А вообще – искусство на уровне катморовских мальчиков и девочек. Вообще эта часть Нью-Йорка – нищая; разрушенные дома, заброшенность, из окон растут деревья – и все же полна жизни, художников, туристов, пьяных негров, панков, грязи, кафетериев и пр. и пр. Маленькая булочная, старый еврей, похожий на Шагала (из Киева), узнав, что я из Израиля, достал кошерные печенья – угостил. Эта бедная лавочка осталась от тех времен, когда здесь был цветущий еврейский район.
Саша купил хлеб, я – вино, стемнело, мы вернулись к нему и у него на балконе (пожарная лестница) пили вино, ужинали и беседовали с ним и Людой об искусстве, об Америке, о русских и пр. и пр.
Звонил я Збарскому – за телефоном Татьяны Яковлевой (оказывается – любовь Маяковского живет в Нью-Йорке, замужем за Александром Либерманом – хозяином ВОГа, и многие русские знакомы с ней, в частности, Лимонов и Козлин были с ними в близком контакте).
5 августа. Джерси-Сити. Был в Бруклине у некого Алека Дюка (инженер из Москвы, приятель Винокуров и Збарского). Смотрел у него картины русских художников для Ноама. У него, в частности 2 хорошие работы Яковлева. Ебал он мне мозги своими денежными проблемами. Все они на одно лицо, их волнует только сытая шикарная жизнь, за этим они приехали в США, но действительность их горько разочаровала. Впрочем, хер с ними, в конце концов, люди как люди. Выпили с Алеком виски.
Я звонил Поле Хармац, они живут на даче в горах, Рудик оттуда ездит в магазин.
Был у Алины Слоним. Принес пиво, которое я купил в китайской лавке. Алина живет в квартирке брата Деби Шмуляк, платит 700 или 500$, Деби доебывает ее, хочет получать больше. Алина говорит, что Деби совсем уже больная на деньги, патологическая жадность. Мы беседовали с Алиной о многом и, конечно, об Израиле. Она одинока, хотя работает и окружена людьми. С большим вниманием слушала мои планы развития Левиафана. Говорит, что сейчас я выгляжу гораздо лучше, чем в начале моего пребывания здесь, что сейчас есть во мне спокойствие и все такое прочее. Наверное, я действительно расставил все на свои места, открыл для себя Америку и закрыл ее – Дважды Колумб. Во всяком случае, я еще раз убедился, что не нам с тобой жить, как все, – будем продолжать терять и проигрывать, будем, как всегда, дураками, наивными идиотами, короче, будем жить так же глупо, как последние 23 года.
День движется за днем – жду не дождусь 11 числа. Обдумываю организацию Левиафана наново – с учетом огромного опыта и ситуации вовне. Но прежде всего необходимо помещение – надо искать максимально большое место, и купить его за все деньги. На жизнь я заработаю – при своей новой системе и связях. Все больше и точнее оформляется в моей голове – как должна проистекать деятельность группы. Мы создадим свою собственную среду, и не на медленном огне, как раньше. Короче, я вижу зримые контуры нашего собственного коммунистического общества, его призрак ходит перед моими глазами в этом вонючем Джерси-Сити.
Очень опасаюсь, что мои чемоданы не пропустят из-за веса, придется отгрузиться, оставить Бэллке.
Иришенька, осталось 6 дней и, даст Бог, я буду дома – целую вас всех крепко-крепко, я так соскучился по вам всем, что всё у меня внутри как будто окаменело, эдак я могу впасть в полную душевную каталепсию – и есть только одно лекарство – срочно домой – всех обнять, расцеловать, начать ежедневную жизнь и очень-очень редко мелко скандалить по пустякам.
Целую крепко-крепко-крепко-крепко, ваш папа.
6 августа. Джерси-Сити. Ирка, пишу тебе письмо, а ведь оно должно прийти после моего возвращения, так что с полным основанием могу его адресовать к нам обоим.
Дорогие и многоуважаемые (далеко не всеми) Миша и Ира!
Был в «Новом американце» – мои стихи еще не вышли, но в плане – я говорил с Борей Вельбергом. С Бэллкой договорились об отъезде. Витя и Тома Добровы и Томин брат. Джемма Квачевская. Джо Шнеберг. В общем – полный набор.
Весь день был дома. Читал переписку Брик и Маяковского. Если бы не тяжелые чемоданы – ничего бы не мрачило мое ожидание отъезда.
7 августа. Джерси-Сити. Манхэттен. Был у Володьки Григоровича. Звонил тебе. У Володьки – Леня Лерман (скульптор) – они идут смотреть объект – вагон на берегу Гудзона. Моя деятельность начала давать результаты, кажется, Володька начнет делать акцию – расписывать старый одинокий вагон, и потом, может, перформанс.
Я поехал в Экслибрис. Встретился с Артуром Коэном, он меня принял с энтузиазмом. Говорили о книгах. Он предлагает сотрудничество и даже чтобы я был их человеком в Израиле для поисков книг. Через полгода он будет в Израиле – продолжим разговор.
Много шел пешком по Манхэттену, жара. Я в шортах, майке и кепочке – вид самый что ни на есть непохожий на внутренность.
Был у Саши Нежданова. Он желает выставку в Израиле – можно его соединить с Норой или с кем-то другим. Подарил мне пару маленьких скульптурок – от большего я отказался – не увезу. Перекусил, напился и пошел дальше.
Вернулся домой, разделся и валялся с «Записками диссидента» Амальрика. Незаметно, незаметно, но и зрение слабеет, и вот уже книги написаны, где всех героев мы знаем лично. Это значит, что молодость ушла окончательно и бесповоротно – эпоха сделана, и дай Бог удержаться в следующем раунде.
8 августа. Джерси-Сити. Манхэттен. Позабыл (6 авг. был у Саши Глезера и его новой жены Марии-Терезы. Красотой они схожи, только Мария, в отличие от Саши, – беременна. Я хочу дать Марии в галерею ее – говенная маленькая дырка в Париже – парочку своих эстампов. Но они продают за мизерные цены, а славы, боюсь, тоже не будет. Но, может, все же дам – Глезер крутится, так пусть крутится. А вдруг…)
Утром у меня был Григорович – он в планах с вагоном, я его всячески поддерживаю, даю идеи (например, чтоб позвал известного американского поэта-авангардиста и дать его стихи на стенках).
Был в некотором центре печати книг – но это оказалось совсем не то, что я искал, не магазин, но типография.
Был в галерее Франклин-Фуркас, оставил свой адрес (израильский) и договорился о получении информации о выставках (чтоб участвовать).
Был в Принтед мэттер у Эллис Виннер – дал ей комплект каталогов Левиафана и комплект газет Левиафана. Беседовали – объяснял свои работы. По прибытии надо послать им еще каталоги.
Был у Лени Сокова и там же у Лени Лермана, у коего Григорович (для обсуждения вагонного дела).
Соков показывал мне последние работы, это забавно и интересно, неплохо; он один из наиболее интересных русских художников в Нью-Йорке. Жалуется на отсутствие галереи (но надеется). Считает, что центр тяжести русского искусства сейчас в Нью-Йорке (не уверен в этом, но многое делается тут). Недоволен Шелковским за его необъективность. Ругал Косолапова (Косолапова вообще мало уважают среди художников как художника). С сомнением относится к работе Герловиных. И пр. и пр.
Сидели вчетвером у Лермана. Володька Григорович все нудит с какими-то историями. Лерман – хороший, очевидно, малый, но скульптор хуевый.
Вернулся в Джерси-Сити. Валялся весь вечер с Амальриком («Записки диссидента»).
9 августа. Джерси-Сити. Весь день дома. Читаю.
Вечером был у Саши Глезера. Дал ему 3 раскрашенных эстампа и предложил поменять их на книжки Евг. Кропивницкого, Сапгира и 3 волну. Денег все равно там мало вероятности увидеть.
Беседовали с Сашей несколько часов, в основном о «русских» художниках и делах. Саша горько жалуется на всеобщую неблагодарность и хапужничество. Саша преисполнен верой в свою историческую миссию, в свой «Стрелец» и «3 волну». Увы, увы – это просто мелкие журнальчики в пене современной эмигрантской журналистики, с плохими стихами, с плохой прозой, с плохим искусством. И только мой принцип – печататься всегда и везде, ибо «реклама – двигатель торговли» – мой принцип позволяет мне насрать на всех и всё и печататься во всех вонючих листках. Саша не понимает ничего в искусстве и так же ничего не понимает в литературе. Рабин когда-то оживил советского поэта Глезера, как Голема, и вот он идет, шагает, действует, издает – с разумом Голема. И как это подходит – Саша крайне правый, до бешенства, а именно правые всегда ничего не смыслят в культуре. Я мило беседую с Сашей и вижу в нем человека, и сочувствую ему, но вместе с тем понимаю в течение всей беседы, что это моя беседа с папуасом, дикарем, низшей расой. Увы, увы! Это какой-то шутовской хоровод вокруг «русского» искусства, хоровод активный, динамичный, пустой до одурения, тупой и убогий одновременно, антидуховный, провинциальный и бесконечно-бесконечно чужой.
10 августа. Джерси-Сити. Утром пришел Володька Григорович с холстами, с красками, с мольбертом. Обвел контур моего тела – будет фигура на фоне Манхэттена. Я ободряю его и толкаю на эксперименты, на действия. Кажется, он немного сдвинулся с мертвой точки, но я не уверен, что без меня у него хватит завода. Увы!
Ходили с Володькой гулять на берег Гудзона, к разрушенным зданиям и мертвым пароходам. Беседуем, беседуем, и я настойчиво вливаю в него свою убежденность в том, что он должен начать свою дорогу, эксперименты.
Сидели у меня. Пришел пьяный Генек – поляк.
Перед сном упаковывал вещи.
Днем приехала за мной Бэллка Вольфман – сообщение из Израиля – новые налоги на вывоз денег за границу. Мы поехали в банк, но открытие счета связано с рядом трудностей. Надо искать банк в Манхэттене и я плюнул на все это.
Пили кофий с Бэллкой и Мишкой Чернышевыми у них. Мишка подарил мне еще одну кепь и майку. Говорили о публикациях. Мишка держится прямо противоположной линии и не хочет везде печататься. Но это идет от его максималистской позиции; он о себе большого мнения, варится в собственном соку и поэтому пропорции искажаются. Он эстет, играет с чистыми формами – далеко не всегда удачно, очень часто его вещи скучны и слабы. Но он не видит ничего, замкнут на себе и ждет грома небесного с объявлением величия Чернышева. Во всем этом есть элемент психоза, и психоза серьезного.
11 августа. Джерси-Сити. Манхэттен. Аэропорт Кеннеди. Кажется, последний день в Америке.
Пришел Володька Григорович и мы долго сидели, разговаривали, оба полные планов на будущее – я вдыхаю в него уверенность и толкаю на эксперименты.
Приехала Бэллка за мной. Последняя укладка, увязка вещей. Погрузка в Бэллкину машину. Целуемся и обнимаемся с Володькой. Едем к Герловиным за Чернышевым.
Герловин с Чернышевым фотографируют Мишкины работы, Римма шлифует холст. Разговоры, поцелуи, прощания.
Бэллка, Мишка и я – едем в аэропорт. Волнения с тяжелыми чемоданами – но все проходит без звука. Поцелуи, объятия – прощание – и я ухожу со своими тяжелыми сумками вдаль. Нью-Йорк закончился!
Зал ожидания. Самолет Сабены. Полет через Атлантику. Читал воспоминания Раисы Орловой – воспоминания врага. (Хоть она и раскаялась, но все равно из чужой, ядовитой породы, и тут никакой антикоммунизм не поможет).
12 августа. Самолет. Брюссель. Бен-Гурион. Тель-Авив. Обед в самолете. Немного сна. Время. Завтрак. Полет. Полет. Брюссель. Пересадка. Ожидание. Проверка вещей. Из-за перепада времени – усталость (+ таскание сумок).
В самолете встретил дочь Арона Бецалеля – Тали (она поет, играет на гитаре) и мы проболтали. Четыре часа прошли незаметно. Облака. Небо. Полет. И вот Тель-Авив. Возвращение к себе домой после 5 месяцев.