чем бы хотелось мне стать?
чулками, на которых висела Сань Мао в нутре тайбэйского госпиталя,
мостом Мюлендамм, последним свидетелем жизни Анны Альчук,
балкой, которая точно помнит, сколько весила Марина Цветаева,
мостом недалеко от Даугавы, помнящим руки Аустры Скуини,
противнем в духовке Сильвии Плат, целующим ее голову,
камнем в кармане Вирджинии Вулф на дне реки Оуз
автомобилем-последней пристанью Энн Секстон
автомобилем-последней пристанью Айрис Чан
снотворным, которое глотает обездвиженная Лиля Брик,
снотворным, которое глотает напуганная Сара Тисдейл
снотворным, которое глотает Тове Дитлевсен,
снотворным, которое глотает Кобаяси Миёко,
пристанью Диониса.
**
не перестанет цвести
даже если я
перестану свидетельствовать
закрою глаза свои то есть
будут протыкать меня ножами
бараньи глаза
собираешься нас – с повторяется –
принести в жертву – долгое у?
перестанет ли заяц бежать по этому полю
если не свидетельствую я?
уши его как родинки земляные
выпукло приглашают потрогать
птицы поют в поисках любви
ежесекундной
соловьи умирают охрипшие
без возлюбленной
не нуждается никто из них в свидетелях
но мы не можем
перестать смотреть
**
вытери насухо слово мое прочтением
пусть оно станет твердым как клюв птицы
радуйся зрению
маленькой букве, что довелось родиться
там
на экранной окраине кабинета
видишь ее?
я тоже пока еще вижу**
Я пишу тебе на языке, которого ты не знаешь,
чтобы языки никогда не встретились
только оборачивались друг другу вслед в надежде узнать,
что показывают они в эту секунду –
доступен ли тебе переводчик в мире мертвых
или не требуют там языка больше
только тела шершавые увеличиваются от потери
становятся полыми от тоски
?
застолье незнакомых друг другу знаков наблюдаешь ты
это называется языковые курсы
здесь наши языки наступают друг другу на ноги
пихаются иногда перебивают
жадно глотают слюну всего что невозможно артикулировать
ампутируют предложению конечности
выплевывают торс основ
неспособные сделать слоеный пирог
мысли и всего, что положено ей по наследству
!
ничего не наследую я в мире живых
только волочу торс основ и баул никому не знакомых слов
они мне теперь родственники
они мне теперь жилплощадь
ты получаешь письмо
в котором все написано на чужой неречи
тяжелый лист как маленькая гиря
соблазняет ладонь твою неизвестным
облизывает пальцы липучим от кого
**
они ненавидят меня,
потому что я говорю им о себе
они ненавидят меня,
потому что я говорю
потому что говорю
потому что я
недостаточно масштабно пишу.
брошюры, а не романы –
так говорят они
только о себе пишет, а как же описания природы?
а как же страдания народа или страны?
а как же великие философские и прочие идеи?
почему я должен жалеть автора только из-за сложной судьбы?
почему я должен читать о болезни?
или наоборот
я не согласен или я не согласна
я так не считаю
разве можно называть страну консервной банкой?
это неправда –
так говорят они
они ненавидят меня
преимущественно они
белые мужчины
привилегированные
с запахом Москвы под ногтями
но иногда они женщины,
считающие, что я подражаю
великим писательницам Москвы
великим писателям России,
что я пытаюсь быть как они
иногда они
ненавидят меня
потому что я существую
как иные ненавидят смерть или войну
они ненавидят меня
потому что это так сладко
так приятно
это обволакивает им ступни
нежно гладит им нёбо
щекочет их чистые и мягкие
как у ребенка пятки
они открывают рот,
чтобы выпустить из него снаряды
чтобы избавить культуру
как избавляют кухню от тараканов
от чужих
**
они говорили, что будет легче или даже легко, но вместо этого
камни под ногой превращаются в ракушки мидий скользят
земля, притворяющаяся землей, говорит на неизвестном мне диалекте
и я наблюдаю как
жизнь моя тонкая словно волос лианы колышется на ветру,
когда я тонула, то мечтала вернуться на землю
а теперь думаю о том, как сладостна на вкус была та вода
кусок сахара на голодный желудок в раскаленный полдень
спрятанная от взрослых шоколадка неотчётливой формы
материнская шекер-бура
