ГИМН УСТАЛОСТИ
Только усталый достоин молиться богам,
Только влюбленный — ступать по весенним лугам…
Николай Гумилев
В 1985 году впервые появилось предположение о том, что обычная усталость часто является следствием действия неизвестного «ретровируса». С тех пор тема «синдрома хронической усталости» все чаще выходит на первый план на медицинских симпозиумах… Специалисты считают, что человечество в XX веке уже пережило ряд эпидемий синдрома. Исследователи из Калифорнийского университета заняты разработкой метода, позволяющего обнаружить «вирус хронической усталости» в крови и таким образом выявить потенциальных
больных.
«Паис», Мадрид
В истории без труда можно обнаружить два типа миросозерцания, исходящих из двух позиций — бодрости и усталости. Философия бодрого духа внешне выглядит гораздо более реалистично и респектабельно. Она более пластична и гибка, и различные ее разновидности имеют широкое хождение как в сфере обыденно-моральной, так и идеологической. Более того, именно ее
пионерскому характеру, суггестивной силе и мобилизационным возможностям человечество обязано многими своими достижениями, мнимыми или реальными. Однако при ближайшем рассмотрении становится очевидной и ограниченность этой философии.
Бодрая философия — от различных видов императивности до маниакального желания «изменить мир» — игнорирует возможность человеческой усталости, не желает ничего знать о ней. Лозунги, воззвания, путеводители жизни, расписания чувств, являющиеся ее органическими и неизбежными порождениями, вторгаются в самые интимные сферы. Философия бодрости требует от своих последователей бдительности, постоянных волевых усилий, трезвости, самоподавления и самоограничения, внутренней самодисциплины. Усталость представляет для этой философии постоянную угрозу, так как ассоциируется с ленью и праздностью или слабохарактерностью и объявляется свидетельством слабости духа. Бодрая философия считает усталость внутренним врагом и призывает к непримиримой борьбе с ней. Она не видит онтологичности усталости, ее экзистенциальных корней, рассматривая ее в лучшем случае как просто биологический или физиологический факт. Как в обществе деловых людей, основанном на личной инициативе, так и в обществе безынициативных героических посредственностей усталость в равной мере persona non grata. Возможно, поэтому в своей усталости не решались
признаться даже самые великие из Уставших, Уставшие из Уставших, гипербореи духа.
Однако усталость далеко не только феномен патофизиологического порядка. Это самодостаточный способ мировидения с собственной системой координат и логикой восприятия мира. Ведь, с медицинской точки зрения, и гениальность можно интерпретировать как помешательство, а любовь представить как следствие биохимических изменений в составе крови. С точки зрения усталости, сама бодрость есть лишь попытка борьбы с бытием, проявление агрессивно-завоевательского подхода к миру. Всякая неутомимость утомительна. Дерзание, штурм, форсирующий тип познания — вот непременные атрибуты философии бодрого духа. Поэтому истины этой философии — истины-осколки, выкорчеванные из целостного порядка мироздания. Тот, кто бодро спешит к истине, найдет эфемериду. Усталость же не добывает и не созидает истин. Она как бы притягивает их. Ибо Истина, подобно Музе, приходит лишь к Уставшему в Пути. От бодрого мир заслонен его «я», его великими иллюзиями и обольщениями. Усталый же пребывает в Центре и потому чужд многих соблазнов. Бодрый стремится к большому и далекому: и именно удаленность цели служит ему неисчерпаемым источником энергии. Усталый никуда не спешит, пребывая у истоков вещей, у истоков своих желаний. Бодрый стремится вперед и вширь, усталый оглядывается назад и всматривается вглубь. Бодрый, любуясь своими отражениями в зеркале этого мира, пытается найти себя в истине. Усталый взыскует истины в себе. Явь — родина бодрого, его дом, его очаг. Сон —
родина уставшего, гнездо, из которого он некогда выпал. Бодрость предполагает множество людей, заряжающих друг друга энергией и энтузиазмом, даже если их отношения далеки от сотрудничества и взаимной помощи. Это, как правило, коллективное состояние, состояние сопряженности бодростей многих. Бодрость побуждает, подталкивает, задорит. Усталость же единична и вопреки тезису медиков незаразна. Именно в усталости особенно явственно раскрывается факт вселенского одиночества духа человеческого, одиночества, подобно чувству бегуна, впереди которого на дистанции уже больше никто не бежит, но который должен обязательно, непременно дойти до конца, несмотря на то, что он уже утратил вкус к конкуренции и борьбе. Оскар Уайльд как-то заметил в одной из своих пьес: «Женщины выходят замуж из любопытства, мужчины женятся от усталости». Усталость, о которой здесь идет речь, профанна. Подлинная усталость не стремится укрыться от самой себя в тихой гавани семьи, она не тяготится сама собой. От этой усталости вообще нигде невозможно укрыться, ибо она гнездится в самом сердце человеческого существования. От нее можно разве что развестись. Философия бодрого духа может быть названа философией лишь условно. Весь ее пафос в противоборстве, противостоянии, преобразовании мира, мира земного, дольнего. Это дух, обращенный вовне, а посему апелляция к горнему для него не более чем оборот речи, искусственная санкция для действия, предзаданного заранее. Источник жизненности и силы философии бодрого духа — в низших типах энергий, энергиях созидания и разрушения. Чистый же дух, как справедливо заметил Макс Шелер, воплощает в себе абсолютную слабость. У него нет сил для того, чтобы претвориться,
осуществить себя в реальной материально-исторической действительности. Чем дальше продвигается человек в своем духовном развитии, чем выше восходит в своем стремлении к совершенству, тем больше силы он теряет, тем меньше у него шансов и желания преобразить реальность в соответствии с идеалом. Уставший более, чем кто-либо другой, чувствует то, что Стефан Малларме называл «падшестью реальности».
Поэтому собственно философия начинается с усталости. Не с удивления (Аристотель) и не с сомнения (Декарт), а с Великой Усталости. Не случайно один из первых философских трактатов в истории человечества, написанный около трех тысячелетий назад в Древнем Египте, называется «Беседа человека, утомленного жизнью, со своей душой». Интуиция усталости пронизывает самую философическую часть Библии — книгу «Кохелет» («Екклезиаст»). Исследователь древнеиндийской мысли Чейли утверждает, что индийская философия, самая аристократическая и рафинированная из всех
философий, «происходит из усталости и желания вечного покоя». А А. Гауф в работе «Философия Упанишад и древнеиндийская метафизика» пишет, что «индийские мудрецы стремились к участию в божественной жизни не через чистое чувство, высокую мысль и усердие, не через неустанное стремление к истине и справедливости, а через подавление всякого чувства и всякой мысли, через опустошенность, апатию и инертность».
Противостояние уставших и бодрых (точнее, выпады вторых против первых) восходит к самым истокам великих культур. Шри Кришна говорит в «Махабхарате»: «Некоторые проповедывают деятельность в этом мире, а некоторые — недеяние. Я же не разделяю мнения этих немощных существ». С его точки зрения, проповедь недеяния и слабости — плоды Аджняны, забвения истинного и высшего «я». В Китае спор бодрых и усталых был представлен конфуцианцами и даосами. Первые настаивали на необходимости практической деятельности и активном участии в моральном преобразовании этого мира. Подобно Шри Кришне, Конфуций осуждает в «Беседах и суждениях» не желавших участвовать в общественной жизни ни при каких обстоятельствах даосов. Даосы ощущали себя слишком уставшими. Они — последователи «увэй» (недеяния), пассивной бездеятельности вдали от людей. Даос пребывает у истоков вещей и явлений, в Центре, единственной неподвижной точке Круга.
Обычный упрек философам всех времен и народов — в неспособности действовать, в усталости и апатии, в бесполезности для социальной жизни. Ведь философия, по самому определению своему, есть такая форма знания, которая с тем большим правом притязает на философичность, чем меньше она
ориентирована на практику и соответствующую ей активность. В Древней Греции и Риме существовал особый литературный жанр, называвшийся энкомия, похвальное слово образу жизни философа. Очень часто этот жанр превращался в своего философиодицею, то есть оправдаление философии. Это свидетельствует о том, что не только в наше плебейское время, но и в куда более аристократические периоды истории философия как миросозерцание уставшего человека объявлялась носителями бодрого сознания лженаукой, уводящей от «активной жизненной позиции». Ранним вариантом энкомии была, например, речь Сократа перед казнью. Рассказывают, что Фалес, по праву
считающийся первым из философов, в ответ на насмешки и упреки в том, что философия, которой он занимается, — удел неудачников и не способных ни к чему другому, на время оставил занятия любимой наукой, снарядил корабли с товаром и купцом отправился в дальние страны. Хорошо заработал и через год вернулся к своей невесте, царице наук, опровергнув тем самым слова своих оппонентов. Для бодрого сознания это была лучшая энкомия, к сожалению, сегодня забытая.
Усталость не тождественна увяданию, изможденности или вялости, как иногда кажется, ибо может быть порождена не недостатком сил, а их избытком. Сила немощью свершается. Усталость наваливается всей тяжестью своей, гнет все ниже к земле, но дух человеческий под ней вдруг выпрямляется и пружиной устремляется ввысь.
Энергия усталости глубже полуденной бодрой энергии. Закатные лучи заходящего солнца зорче и искреннее других высвечивают все окружающие предметы, оставляя в тени все несущественное. Их отсветы дают предметам второе рождение. Усталость — состояние гармонии с миром и самим собой, акме духа, его высшее самосвидетельствование. Все большое и значительное творится на последнем дыхании, на выдохе. Лампочка ярче всего вспыхивает прежде чем погаснуть. Все великое — на кончике кисти, на кончике чувства, на кончике жизни…
Усталость — это Царство Божие, которое внутри нас. Это высшая форма жизни, о которой писали истинные поэты, поэты Востока. Ее воплощение — громадный дремлющий дракон, в котором таится огонь. Ее пространство — Восток, устало наблюдающий за западной суетой. Ее образ — древность, лениво взирающая на пестроту современности и ее научный активизм.
Взгляд на мир уставшего человека подобен взгляду с горной вершины, взгляду из заоблачной выси. Уставший ближе к Небу, ближе к Богу и духу.
Блаженны плачущие, блаженны страждующие, блаженны уставшие. Уставший причастен вечности, причастен неземному блаженству. Болезнь и усталость — сакральные состояния. Сущие в теле не могут послужить вечности.
Лишь устав от трудов своих, на седьмой день творения, Бог обрел свой истинный облик, ибо суетность недостойна Величия и Славы его. В просветленной усталости наблюдает он за своими творениями, предоставляя их самим себе. Окказионализм, загоняющий Бога в прокрустово ложе деятельности, постоянного вмешательства в мир и видящий в нем только «око недреманное», — лишь стереотип бодрого сознания, пытающегося «по образу и подобию своему» строить и высшие миры. Б-г охраняет мир усталым взглядом, усталыми и заботливыми руками. Еврейская суббота — праздник божественной усталости, день воссоединения уставшего человека и уставшего Б-га, усталости, на языке которой только и может говорить Г-дь.
Существуют не только уставшие люди, но и уставшие эпохи. Бурление и кипение созидательных начал, жизни сменяются изможденностью, рефлексией, меланхолией и многознанием. В европейском варианте нынешняя «усталая эпоха» связана с историческим утомлением народов после многовековой истории, обилием ненужных впечатлений, со знанием того, что иссякли родники, умолкли источники, с нашептыванием голосов духов усталости о «яде в крови», о «изнемождении в кости». Впрочем, это состояние Европа переживает не впервые: еще Плутарх назвал одно из своих сочинений «Об изнеможении оракулов». Но нынешний «закат Европы» — самый уставший. Тема «уставшего человека» — из числа магистральных во всей литературе XX века. Это и «степной волк», и Антуан Рокантен, человек Кафки, Музиля, Пруста и Броха. Мы живем в мире, где все уже сказано. И все, что сказано, опровергнуто. И вновь повторено. И вновь опровергнуто. Мы живем в мире, который последовательно провозгласил «смерть философии», «смерть искусства», «смерть литературы», «смерть идеологий». Даже стихи уже нельзя писать после Освенцима (Т. Адорно).
Мы живем в уставшем мире, в сумеречном сознании «Заката Европы», в мире, ищущем нового зрения, нового чувствования. Мы живем в ожидании той Совы Минервы, которая, как известно, прилетает только ночью, той уставшей Совы, которая по-новому взглянет на наш уставший мир. Впрочем, скорее всего, эта Сова просто промолчит… Мир ищет нового самосознания уставшего человечества.
Человек устал от бремени Работы, от проклятия Труда. Человечество тоскует по Эдемскому Раю, откуда в достопамятную ночь был низвергнут первочеловек Адам. Герберт Маркузе провозгласил грядущую «нерепрессивную цивилизацию» эрой «превращения времени в тотальную праздность». По словам Юргена Хабермаса, «иллюзия трудового общества исчерпала себя». Технологическая мощь эпохи «конца истории» (Ф. Фукуяма) и «Третьей волны» (Э. Тоффлер) должна наконец обратиться к уставшему человеку, должна освободить его от наказания за «первородный грех», от труда, ставшего слишком обременительным. Завершается эра, которую Эрнст Юнгер метко
назвал «эпохой Работы» и «тотальной мобилизации». Зачинается эпоха Отдыха, и образ Рабочего, уже почти сошедшего с арены истории, оттесняется на задний план. Уходит в прошлое диктатура пролетариата и диктатура капитала. Складывается постмарксистская и вообще постисторическая парадигма общественного развития. Наше время вообще время пост-, а не пре-. «Средний класс» — в объятиях ностальгии по аристократическому. «Средний класс» стремится превратиться и постепенно превращается в «праздник-класс» (Т. Веблен). К. Маркс открыл для коммунистической формации закон сокращения рабочего времени и перемены труда, и в эпоху первоначального накопления и монополистического капитализма это был самый великодушный и гуманный закон, который только можно было придумать. Франкфуртцы открыли закон отмены труда и эротизации жизни для будущего общества. Труд невозможно гуманизировать, его можно только отменить. Деятельность человеческая не должна свершаться под знаком Работы, тяготеющим сегодня над каждым движением. Наши далекие потомки с удивлением прочтут в «Словаре»: «Труд — реликтовый способ жизнедеятельности, связанный с приданием формы грубому веществу природы и призванный создавать условия для биофизиологического выживания человеческого рода при примитивном уровне развития технологии». Воистину устал человек.
Но исчезнут ли в будущем обществе, отказавшемся от труда, условия, приводящие к усталости? На этот вопрос можно ответить только отрицательно. Ведь сама жизнь человеческая немыслима без уставших форм ея. Без банальности, которая есть уставшая истина, без стихов — ушедших и перекипевших страстей, без слов и мыслей, которые есть «птицы, уставшие от полета» (Ф. Ницше). Мысль — это уставшая жизнь, слово — уставшая мысль, молчание — уставшее слово. Философия уставшего духа — самая древняя и самая молодая из существующих философий: старостью своей молодая, молодостью своей старая. Это философия становившегося на мгновение человека, очарованного этим миром. Вслушайся же в свою усталость, путник! Вслушайся в усталость своего тела, в усталость своей души, в усталость своего духа.
