ПОДПОЛЬНЫЕ ДНЕВНИКИ
«В Испании есть король. Он отыскался. Этот король — я».
Из дневника титулярного советника Алексея Поприщина, 1834 г.
7 ноября 1961 года на квартиру художника В.Я.Ситникова пришел искусствовед М.В.Алпатов с книгой под заглавием «Дневник Делакруа». Предисловие к русскому изданию этого замечательного литературного памятника с множеством иллюстраций писал сам Алпатов, что тут же и подтвердил, скрепив увесистый фолиант дарственной надписью.
— Михал Василич, — с благодарным поклоном обратился к нему Ситников, — а вы сами пишете дневник?
— Василь Яклич, — удивленно выпучил глаза знаменитый ученый, —я еще не окончательно сбрендил!
— Вы знаете, а я окончательно сбрендил, — задрав кверху бороду, сказал пожилой фаталист, — я беспрерывно пишу дневник двадцатый год подряд.
Несмотря на мировую известность и прочное общественное положение, академик Алпатов оставался благоразумным советским приспособленцем.
Советские люди дневников не писали.
Составление интимных записок не без оснований считалось откровенным доносом на себя и других. Такого рода клеветнические поденные записи, попадая на читку к Дзержинскому, Менжинскому, Вышинскому, составляли превосходный материал для суровых политических процессов. Того же Эжена Делакруа могли запросто расстрелять за «сионистскую пропаганду» — картина«Еврейская невеста»1834 года! — курскую помещицу Марию Башкирцеву, писавшую дневник по-французски, за преклонение перед Западом осудить лет на десять по 58-й статье, а титулярного советника Поприщина сослать на лесоповал в Сибирь без права переписки.
Советская культура не знала «дневника» ни как литературного жанра, ни как особой, письменной формы человеческого труда.
Дневники писали безумцы, тунеядцы, недоучки, беспризорники — весь тот пестрый сброд, составлявший артистическое подполье.
Василий Яковлевич Ситников, по кличке Васька-Фонарщик, — покровитель торговли и прибыли, изобретений и гимнастики, изящных искусств и магии, вел свои записки на клочках оберточной бумаги, газетных вырезках и на «фантиках» от сладких леденцов. Этот сбор клеветнических сведений он прятал в укромные щели и забывал о их существовании. После его эмиграции в Америку в 1975 году великолепные расписные «фантики» погибли в мусоре или частями попали в руки нерадивых жен и учеников.
Васька-Фонарщик писал старинным тяжелым слогом неизвестного происхождения, но и возможно под влиянием итальянского хулигана и шизофреника 16 века Бенвенуто Челлини, внимательно прочитанного им в изоляторе казанской психбольницы.
Вот образец его творчества под выразительным карандашным автопортретом от 1949-111-30. Сбоку крупными буквами магические слова — «мене, текел, фарес!!!» Наверху: «композитор-гитарист Иванов-Крамской 1949-111-28-12.30. Романс Бородина. 1949-111-28-13.25. «Отравой полны мои песни». Пела Тамара Ямко». Нижняя надпись: «горилла… акула… бык…»
Или запись от 3-11-1959 года: «…глянь не в пределы тысячиле-тий а в мильярды! …каково?., пожалуй следует строить жисть не так как строят ее «мудрецы»! а многие человеческие ценности следует переоценить, и то что казалось ненужным выйдет ценным, а то что казалось ценным выйдет обманом, грезами, блефом и мишурой!., я стал понимать это еще до войны (то есть в 1937 году) и постепенно имел случаи из года в год убеждаться в своей правоте…»
Или отрывок от 1-9-1963 года: «…я изобретатель и хорошо чувствуют материалы. Я тяжело страдаю душою если вижу гибель средств и материалов чии бы они не были. Я стараюсь предотвратить неразумную порчу материалов или злоупотреблений, а что точнее сказать — преднамеренно созданные условия для беспорядочного ремонта, когда легко совершить хищение и списать в убыток или расход большое количество народных средств…»
Или от 2 ноября 1971 года: «…Я отдаю свои знания. Добыл я их тяжким 25 летним трудом проб и переделок бесчисленных и закрепительных упражнений без руководителей… «на ощупь». Взамен все работы руководимых мною учеников принадлежат мне! Это апсо-лютно и кате-гори-чески!!!!»
Не надо быть большим эстетом, чтобы почувствовать прелесть сит-никовских «фантиков», неистощимое воображение художника, своеобразие изложения и проницательность.
Многотысячная армия «инженеров человеческих душ» оставила после себя кучу навоза вместо духовных ценностей, а шизофреник русского андерграунда Васька-Фонарщик, скончавшийся в 1987 году в Америке, оказался нам «нужным и ценным».
Дневники вели изгои.
В подмосковном селе Измайлово, где еще мычали коровы и пел петух, 20 лет подряд творил первый «ки-нетист» России Лев Нусберг. Неутомимый артист, следуя заветам русских футуристов, пытался повернуть дремучий советский люд на новые, «футурологические» рельсы.
Верный последователь Галина Битт сохранила в своем архиве листки интимных записок московского мечтателя.
«Вчера п-р-о-д-е-фи-ли-ро-вал по «центру» — мужики харкали и пили водку в уборной, на Неглинке. Прокисшее, бля, время, жизнь-туалет…
Встретил «комсомолок из Парижа». И одеты — по французски! На седьмой (7-й) день они у меня забереме-нили, не французским, но советско-русским семенем, ядреным! Кое-кто мне завидует! Сегодня надо торопиться к Кремлю. Духовный голод — гуще неволи»!
Надо сказать, что эта меткая заметка от 15 июля 1957 года — прекрасное начало скабрезного романа, за 30 лет до официальной советской эротики Виктора Ерофеева.
Через много лет, в эмиграции, куда горячего авангардиста вытолкнуло невежество и равнодушие советской власти, появляются живописные, с переходом на личности, дневники иного содержания.
«Пятница, 5 ноября 1982 года, «город желтого дьявола» бля!
Пока вижу тут грызню трех «группировок»! В одной: лебедь, рак, да щука — Валера и Римка Герловины, Бахчанян, Мих. Чернышев, ан. Ур, Гр. Капелян… ну, я их поддерживаю по принципу: «из всех зол меньшее», затем идет «шестерня», не желающая портить отношения ни с кем — Комары-в-Мармеладе, пиит Кузьминский и Ленька Соков, бывший подмастерье у Неизвестного, а ныне «крупный проамериканский попартист», да еще Генрих Худяк… Третью «партию» возглавляет бездарный выскочка, изобретатель изощренных по паскудству акций и стычек Витя Тупицын со своей нахальной женой «риткой»… племянницей Лиды Мастерковой, ну, бля, и родня у Лиды!!! Этот «тупица» в ковычках, — потому-что этот изворотливый скорпион, говорящий по-английски, переплюнет всех Шемяк и Глезеров вместе взятых! — влез в доверие к моржу Доджу, вытеснив жену Меламида, желающую занять место «куратора» в его говенном «фонде».»
Меткие и гневные заметки Нус-берга, темные для непосвященных в дела русского искусства, разносят в пух и прах жалкие интриги эмиграции.
ского из парижского болота «жур-«Проходимцы «тупицы» посылают в Москву по 10-15 писем ежемесячно, создавая там совершенно ложную картину о том, что происходит в русской эмиграции. В Москве паук Тупица бегал за пивом для Рабина, а в подвальчиках Нью-Йорк-Сити устраивает любительские «перфо-мансы» и разносит листовки(совершенно серьезно!) левым галерейщи-кам, поливая грязью все наше поколение художников и выделяя себя и свою «гоп-компашку».
Вне всякого сомнения, мировая культура жива благодаря подобным пылким свидетельствам. Не будь дневников барона Модеста Корфа, «очернившего» жизнь лицеистов, мы никогда бы не узнали о проказах Пушкина в русской литературе! Горячий дневник Нусберга, составившего целую школу последователей, навсегда остается в русской культуре.
Дневники писали в глуши.
Своеобразный альбом набросков с пояснительным текстом вел истопник тарусской поселковой бани Эдуард Штейнберг.
Истопник увлеченно рисовал.
В «тетрадки по клеточкам» попадали тончайшие перовые зарисовки и остроумные замечания одаренного истопника.
Над изображением лежащей на холме фигуры от 22 сентября 1961 года следует замечение в духе древних русских летописей: «Пятница. Попадья Марья Иванна тяжело заболела».
Или на листке с деревенским пейзажем, исполненным цветными мелками, неожиданная надпись в углу: «борода» ловит раков в речке». 20 августа 1965 г. Э.ШТ.
По словам Штейнберга, его ранние дневники с рисунками «зачитал известный московский писатель», однако несмотря на кражу, художник, увлеченный письменностью, продолжает свою очаровательную «смесь».
«Правда святые говорят — что земля — это гостиница для переезда куда-то. Русские вообще склонны отмеривать жизнь от конца без начала—где нас подстеригает случай. Но гостиницы бывают разные и нужно иметь терпение — а это очень много — чтоб качаться как маятник в часах. Но в этом пространстве куда нас забросил Господь — есть что-то великое и милое, например обязательность перед обязательным и неизбежным. В этом и есть человеческая свобода».
Текст под геометрическим рисунком от 30 октября 1975 года.
Рисунок от 17 января 1976 года с пояснением: «Был я на проводах Эдика Зеленина — коньяк лился рекой! Коньяк-коньяком, но ехать с такими картинами и пожеланиями в страну Европу — это может лишь русский после хорошего похмелья. Места, правда, всем хватит».
Листок от 7-III-77 года, Москва.
«Видел журнал «михаил-77». Некто Петров, основной автор этого журнала, раздает из окна по гениальности, и все это походит на чайную на станции Чухлома».
Над геометрическим изображением от 3 января 1985 года за композиционной надписью «умерла птица на Арбате» следует горькая заметка: «сегодня позвонил Немухин и сказал что умер В.Вейсберг. Завтра похороны».
Тарусский истопник, вопреки всеобщей паранойе гробового молчания, сохранил культуру дневника, потому что иначе он не мог жить.
Поэт, художник, коллекционер — Михаил Гробман все 15 лет безупречной творческой молодости занимал выдающееся положение в культуре московского андерграун-да. Он составил «московский дневник», потрясающий документ русской письменности, подобного которому еще не знала русская цивилизация. Фрагменты этих заметок были опубликованы в журнале «Левиафан» за 1981 год и отдельной газетой «Прекрасные шестидесятые» в 1989 году, приуроченной к приезду художника Ильи Кабакова в Израиль.
Согласно советским законам, Михаил Гробман был тунеядцем, шизофреником и врагом народа.
Дневник московского тунеядца написан упругим, телеграфным стилем, густо насыщен фактами, персональной кодировкой и безбрежной теплотой. Подробно и с особым блеском автор излагает полуголодный богемный быт Москвы. Положению культуры и подробностям семейных отношений отводится очень значительное место.
«Манеж полон тупых и бездарных картин. На весь Манеж — 6 акварелей Тышлера», или — «какой-то плакатист отметил у меня отсутствие советского духа», или — «вместо индустриальных тем я привез портреты еврейских стариков», или — «пошли к Юло Соостеру и Илье Кабакову в пер. Маяковского. Илья показывал новые работы, мы говорили о попарте и остранении», или — «у Эдика Штейнберга выставка в университете. Его картины повесили в насмешку вверх ногами.
Если студенты таковы, то каков уровень простой публики?», или — «говорили с Рабиным о художественной судьбе типа Павла Кузнецова.
Эти художники выжили физически, но деградировали под давлением советской жизни», или — «был в ВЦСПС насчет отчета за командировку. До чего же отвратительна вся эта профсоюзная сволочь!», или — «Володя Яковлев добровольно вернулся в «ганнушкина». Что же это за жизнь, если гениальный художник укрывается от нее в сумасшедшем доме». Бесконечные выпивки занимают торжественное место в богемном мире, где особенно холодно и бесприютно.
«Я вздремнул с похмелья», «звонил пьяный Сашка Харитонов», «там был пьяный Эдик Штейнберг», «Лиля Климович, как обычно, в похмельно-депрессивном состоянии», — щедро рассыпаны по тексту и оживляют его колорит.
В записках Гробмана немало и закодированных строк, где необходима расшифровка.
Например: «я искал подвал. Соболев тоже ищет».
В начале 60-х годов в результате беспорядочного строительного бума «черемушек» и «хрущевок» освободилось множество подвальных помещений в пределах старой Москвы, на аренду которых бросились «штатные» и «внештатные» художники.
Достаточно простого, по ходу записок, перечня имен, чтоб определить высокий художественный уровень тунеядцев, беспризорников и психбольных московского подполья.
Это: Яковлев, Столляр, Харитонов, Скалкин, Ворошилов, Штейнберг, Соостер, Кабаков, Калугин, Данилов, Курочкин, Смирнов, Шварцман, Снегирев, Гриневич, Пи-рогова, Маркиш, Плавинский, Ле-видов, Флешин, Быстренин, Гинзбург, Соболев, Нусберг, Тернов-ский, Гольцман, Борода-Воробьев, Маневич, Худяков, Бугаевский, Касаткина, Снегур, Амальрик, Булатов, Арк.Штейнберг, Озеров, Айги, Пивоваров, Халиф, Зверев, Сапгир, Харджиев, Кропивницкий, Некрасов, Неизвестный, Целков, Борух, Свешников, Холин, Вейсберг, Нему-хин, Ситников, Белютин, Янкилев-ский, Брусиловский, Кулаков, Лион, Галацкий, — по существу, полсотни «светил» подпольного мира, в сердцевине которых постоянно вращался Гробман.
Внештатный тунеядец Гробман имел полное право заявить в своем дневнике: «Акимыч (поэт и художник Аркадий Штейнберг) сказал, что каждые 5 лет от открывает хорошего поэта. Теперь этот поэт — я!»
Разрушения советской власти неисчислимы.
Но жар гуманизма, основы культуры, пророческие сны и литературные откровения сохранили не миллионы приспособленцев нечеловеческого советского режима, а полсотни шизофреников и тунеядцев голодного и больного подполья Совдепии.
Подпольные дневники, фрагменты которых мы привели выше, — отличная иллюстрация горького исторического парадокса.
12 октября 1993 года
«Зеркало» (Париж)
