НОВЫЕ СТИХИ

МОЙ МИЛЫЙ ЛАСКОВЫЙ ДРУГ

Д. А. Пригов

Безутешный вид за окном

Да и что может быть утешительного

В этом до конца недостроенном и недоразрушенном

Гигантском полугороде

Где ты, в компании таких же фезеушных бессмысленных волчат

Гоняешь какую-нибудь консервную банку

Даже не дав себе труда взглянуть на часы, на которых уже три

И не озаботясь вспомнить, где ты обещался быть в это время

Ты думаешь, меня легко обмануть —

Потянуться, улыбнуться, сделать обворожительный жест рукой и виноватый вид

Как на комсомольском собрании обсуждающем твое персональное дело

Милый мой

Если я сочинил тебя

Неужели мне недостанет силы сочинить еще

Пару ночей посидеть над книгами со всякими там альфами и омегами —

Что само по себе удовольствие —

А за результатом заходи на следующей неделе

Твой полосатый махровый халат недолго будет пустовать

Майскими днями

Праздничным днем

В коротких штанишках

Шатаясь по городу

Чуя и не в силах понять какую-то внутреннюю чью-то интригу

Внутреннее закипание

Чувствуя неодолимую истому

Сторонясь и огибая шумные завораживающие мужские компании
В слезах бросался я домой
Сжавшись, сидя на корточках у подъезда
Дожидался возвращения матери
И с неожиданной страстью, прямо злостью
Бросался на нее
Что с тобой? — и я с рыданием зарывался в ее юбку

Я глажу его по мощной костистой спине

Двугорбый любовник!

Один горб — несчастие

Два горба — уже новая антропология

Сложив белые тонкие длинные ноги

Как единорог — древнее свидетельство невинности —

Я сижу рядом с ним

Голый и дрожащий

Ну, что, выпьем еще

Глупенький!

Дурачок мой!

Тело полное шарма и податливости

На, возьми денег

Сбегай на свой очередной идиотский пиф-паф фильм

Пока я просмотрю новое издание Анналов

Только не приходи позже одиннадцати

Я буду волноваться

Старый,

Лысый,

Почти безобразный

Но мудрый

Знающий что-то такое

У меня нет желания уйти или отвергнуть его

Он рассказывает о тех временах

Когда положить партийный билет на стол

Считалось гражданской смертью

А порой и просто прямой смертью и оканчивалось

Да, ладно! — говорит он, поглаживая меня —

Это позор мой! боль несглаживаемая

Отлично рассчитав, сколь обаятелен и неотразим

Этот трагический, невоспроизводимо экзотический

Опыт сурового победительного человека

Я помню себя в полинялой задравшейся матросочке

Переростком с длинными руками и ногами

С шишковатыми коленками и локтями

Каким бы я мог полюбить его сейчас

Не эта ли смутная память о трагедии мифического андрогина

Разделенного не в пространстве объектов

Но во времени

Он единственный, кого я помню во всех деталях

Могучий и упругий, словно выполненный из одного куска литой резины

Победитель в метании каких-либо копий, или чего-то там подобного

Когда он надевает белые джинсы

Затягивает ремень с желтой армейской бляхой на последнюю прорезь

Живот его, не переваливаясь, плоско и равномерно уходит внутрь —

Это незабываемо

Ох, уж эти нынешние

Дикие и лохматые

Я слежу за одним таким

Что ему известно о лагерях, о пытках и недоедании

О синеющих губах и сваливающихся со слабых шеек головках!? —

Ничего!

Вот он, как на турнике

Подтягивается на металлических вагонных поручнях метро

Отчего чуть-чуть сползают его изношенные джинсики

Еле-еле обнажая смутно, как итальянское сфумато

Обрисовываемую полутенями

Ласковую спину

Из глубины зала я вижу его тихого

За столом президиума с краю

Мне кажется, он замечает меня

И смущенно потупляет взор

Я вижу как легкая тень заливает его щеки

Когда он затягивается сигаретой

И выпускает прозрачное облако голубого дыхания

Так я вижу его молодого и страдающего

Зажатого между воздухом, который нельзя вдохнуть дважды

Как нельзя войти дважды в воду Гераклита

И красным знаменем за спиной президиума

Которое не знает, что такое дважды, трижды, четырежды

Я вижу его страдающего

Я умею ждать

Нас была компания со школьных времен

Спортсменов, отличников

И самый красивый неожиданно покончил с собой

Они ничего не подозревали о нас, обо мне и о нем

Только удивлялись силе моего горя и переживания

Удивительного, как им тогда казалось, по моим молодым годам

Особенно, для мужчины

Они пишут контрольную работу —

Упадок демократии в Афинах

Я вижу его рыжеватый затылок среди прочих

Сейчас он подбежит самый первый

Одернет пионерский галстук и тихо протянет исписанный листок

Я погляжу на него и мне станет опять нехорошо

Что-то вроде догадки или сочувствия промелькнет в его рыжеватых глазах

Ну что, пионер, будь готов! — пошучу я

Всегда готов! — певуче ответит он

На опустевшей станции метро площадь Революции

Среди огромного количества бронзовых человеков

Около одного из них

Кажется, рабочего

Он стоял в маечке с короткими рукавами

И в чуть-чуть великоватых брюках

Загорелый, южный

Я долго смотрел на него

Потом подошел

Он был не из Москвы, его не встретили, вот его узелок

Он был благодарен мне

Сейчас ему, наверное, уже где-то 30—35

Взглянуть бы, какой он сейчас

Мы забрели с тобой в какой-то ангар

Складское помещение

Где валялись головы вождей всех революций

И разнообразных их наследников и продолжателей

Гигантские гипсовые ордена

Могущие украшать бы исполинские груди материков и континентов

Лежали полураскрошившиеся

И потемневшие от втянутой влаги

Мы стояли у двух портретов и долго смотрели друг на друга

Ты стоял у Ленина

А я — у Сталина

Господи, как ты был прекрасен

Он появился откуда-то из леса

Старший пионервожатый

Крепкие коленные чашечки и белые шорты

Романтический поворот головы чуть влево вверх

На загорелой рельефной шее

Я прислонился к нему

Как давно это было со всем этим приснившимся

Отлетевшим, отвалившимся в небытие пионерским летом

До сих пор помню тяжесть его напрягшейся и в то же время ласковой руки

Одетая в обтягивающие серо-голубые брюки

Достаточно миловидная

Она влетает в комнату

Садится рядом

Берет меня за руку и говорит, говорит, говорит

О своем женихе:

Как он добр! красив! нежен!

Он офицер! лейтенант!

Да, да, — отвечаю я — помню, помню его

Он действительно очень, очень привлекателен

Быстроговорящая мамаша

Обернутая бесчисленным потоком складок

То придвинется, то отодвинется

В то время как ее длинноногий нетвердый полуюноша сын

С маленьким как капелька крови пионерским значком

Слоняется от окна к окну

Подобно тургеневской девушке прислонясь к притолке

Белым пальцем трогает виноградную лозу

Влетевшую в раскрытую дверь

И отсутствующим взглядом неописуемых глаз

Скользит по мне и неестественно щебечущей мамаше

И улетает к дальней, едва синеющей на горизонте

Полоске адриатических гор

Унося туда с собой и мое сердце

Я не хожу на футбол

Мне не нравятся их цельнолитые бесчувственные ноги

Смолоду осунувшиеся и окостеневшие до черепов их лица

Я читаю книги

Книжные фантомы всегда имеют мягкие удлиненные очертания

И бледные меланхоличные лица

В только что занявшемся сокольническом садике

Я сижу на открытой веранде за столом

И вытянутой, почти вертикальной губой

Втягиваю в себя рывками горячий чай с густой малиной

Ловя его высокий, немного нервный голос

Рассказывающий товарищам про жаркие Африки

При том он легонько притоптывает шоколадной загорелой ногой

Пыль поднимается легкими столбиками из-под его сандалий

И чуть-чуть мертвенной голубоватой патиной

Садится на тонкую невыносимую лодыжку

Единственно отсюда мне видимую

Сквозь черные змеевидные переплетения кустов

С утра моросит и скверное настроение

Внизу хриплыми голосами

Перекрикиваются местные матроны

Он стоит уже одетый за моей спиной

И ничего не понимает, переминаясь

Иди, мальчик, иди! — говорю я кому-то

Потом я слышу слабое потрескивание внешней деревянной лестницы

Словно мгновенно объятой голубоватым пламенем

Под еле ощутимой — я знаю — тяжестью его тонковытянутого предкомсомольского тела

Иди, мальчик, иди! — говорю я себе

Проведя по серой щетине тыльной стороной руки

И не чувствуя уже ничего грубой складчатой кожей

Предуведомление

Что нам Александрия?! У нас своего щемительного, высокого и всеобъемлющего, но и отвалившегося как бы, вернее — не как бы, а точно, отвалившегося, стремительной силой онтологически-моментального отъединения, превышающей медлительность наших слезно-душевных потоков, отъединившегося, за дни, минуты, секунды отбежавшего на расстояние мраморного величия и прохладно обвеваемого мраморными же ветрами неухватимой общности (но ведь было же! было же! ведь только что было! — э-э-э, братец, вон куда умчало! — но ведь было! было! было! — мало ли чего было! — но ведь это было только сейчас! — не знаю, не знаю!), в-общем — у нас столько всего своего, так что нам Александрия! что мне вам рассказывать о кудрявых юношах в набедренных повязках,
когда мы сами еще неистребимо, отбежав недалеко (но уже как бы во сне не своем для себя) глядим сами на себя, выглядываем из-за стволов полусумеречного леса в пионерских галстуках с комсомольскими значочками.

Ох, да мне ли рассказывать вам, как это было и как это бывает!

Кто хочет — сам все посмеет понять.

1993 г.
«Зеркало» (Москва)

Comments

No comments yet. Why don’t you start the discussion?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *