Аркадий Хаенко
Были в новейшей истории такие впечатлительные личности, что в исступлении хватались за огнестрельное оружие при одном только слове «культура». Даже жутко себе представить, что произошло бы с подобными невротиками, прозвучи в их присутствии словосочетание «геополитика культуры».
Слава Всевышнему, среди участников творческого совещания в киббуце «Семинар Эфаль» не было ни нацистов, ни ярко выраженных безумцев. (Правда, один из поэтов прочел стихотворение, в коем лирический герой мечтает хряпнуть еврейского младенца головкой о стену выбеленой хаты… Но слушатели, будучи людьми умудренными и видевшими «стебанутых» покруче, восприняли сей пассаж вполне индифферентно).
«Геополитика культуры и наш литературный быт», — такова была тема семинара русскоязычных израильских писателей, которые в течение двух дней вдохновенно общались в уже упомянутом киббуце. И признаюсь честно, на этот интеллектуальный бал я попал совершенно случайно. Пришел к месту концентрации участников на центральной автобусной станции (дабы получить от поэтессы Баль-миной очередную иллюстрацию к своей маскультовской писанине) и нагло напросился в компанию. В результате чего оказался в «Семинар Эфале» не только без зубной щетки и бритвенных принадлежностей, но и даже, не ведая точного значения слова «геополитика». И только сейчас, принимаясь за этот материал, открыл имеющийся в редакции «Советский энциклопедический словарь» на букву «г» и припал к живительному источнику знаний.
Прочитанное откровенно напугало. Судите сами: «ГЕОПОЛИТИКА, полит, концепция, использующая географические данные (территория, положение страны и т.д.) для обоснования имериалистич. экспансии. Г. связана с расизмом, мальтузианством, социал-дарвинизмом. Была официальной доктриной нем. фашизма…» Потными от волнения руками я распахнул «Философский энциклопедический словарь» за 1989 год и сразу в страхе захлопнул, ибо, судя по тамошнему толкованию, за увлечение геополитикой в СССР еще недавно можно было схлопотать тот же срок, что и за групповое изнасилование. А поскольку более свежих справочных изданий в нашем учреждении не нашлось, я так и остался в неведении относительно истинного значения уже не-однакратно упомянутого рлова. Ну и черт с ним! Так даже забавней…
Несомненно устроители творческого слета (а ими в программке мероприятия значились министерство абсорции, отдел абсорбции тель-авивского муниципалитета и журнал «Зеркало») столь наукообразно сформуриловали тему семинара вовсе не по причине излишнего занудства. Подозреваю, что издатели «Зеркала» (именно они и выступали истинными инициаторами акции) придали ее девизу звучную общественно-политическую окраску, дабы обеспечить финансовую поддержку со. стороны.двух других заявленных покровителей. И вероятно правильно поступили. Как говорит народная украинская мудрость: «Хоть черт, хоть бис, або яйца нис…»
На этом я завершу некомпетентное ерничанье по поводу словарных статей и методов организации литературно-творческих вакханалий. Просто расскажу о своем субъективном восприятии двухдневной писательской тусовки, куда меня персонально не приглашали И вряд ли позовут в следующий раз, если я вовремя не стисну невидимыми шпорами худые бока собственного словоблудия.
Итак, пятница, 25 декабря. День первый. Приветствия генерального директора министерства абсорции Шломит Кнаан и заместителя мэра Тель-Авива Михаэля Роэ были блестящими по форме, глубочайшими по содержанию и навсегда сохранятся в сердцах русскоязычных писателей в качестве яркого примера трепетного отношения госбюрократии к национальной словесности, на каком бы языке она ни создавала свои нетленные ценности. (Надеюсь, я достаточно резво сплясал ритуальный танец, столь необходимый в ходе печатного отклика на аналогичную акцию?)
Далее в памяти начинается какой-то сумбур вместо музыки, и поэтому, чтобы не возвести ни на кого напраслины буду хаотично воскрешать почему-то застрявшие в сознании эпизоды.
Доклад профессора Димитрия Сегала назывался «Геополитика и геокультура». Словечка «геокультура» я в уже упоминавшихся реликтовых прокоммунистических изданиях не обнаружил вообще, за что зауважал профессора еще сильней. Ну а после того, как он в течение полутора минут семь раз употребил выражение «в частности», я ощутил к нему почти сыновнюю нежность. Тем более, что доклад состоял из популярного изложения истории становления русского евразийства от середины прошлого века до наших дней, которое предшествует любому изданию «России и Европы» Данилевского. Но ведь не исключено, что кто-нибудь из слушателей в принципе игнорирует предисловия как жанр, и вот для них-то выступление Д. Сегала отныне стало путеводной звездой на тернистом геополитическом пути.
Далее следовало сообщение Александра Гольдштейна «Журнал, как общее дело и общий дом», которое я прослушал с низъ лепимым наслаждением, охватывающим меня всякий раз, когда удается присутствовать при устной импровизации этого литератора. И, как всегда, меня преследовала одна и та же плебейская мысль. «Как было бы славно, — думал я, — если бы культурологические тексты Гольдштейна хотя бы наполовину стали столь же доходчивы и не зашлакованы терминологией как его устные упражнения!» Но при всем при этом, читал и буду в дальнейшем читать с неслабеющим интересом все, что выходит из-под пера вежливого стилистического иезуита. Гольдштейн работает в персональной творческой нише, вырубленной как раз ему по росту. Одного такого эквилибриста русскоязычной израильской словесности как раз хватает в избытке. А вот когда в «Зеркале» пытаются печатать целый корпус материалов, где авторы бессильно тужатся «под Гольдштейна» (пример — потешная атака А. Бараша на Пелевина и его «Пустоту»), сие уже не так любопытно.
Что же касается сути доклада А. Гольдштейна, то суждения его о журнальном «общем деле» неоднократно им высказывались в журнально-газетных эссе. На семинаре он лишь обобщил некоторые из них, по-прежнему лакомые для дискуссий.
А далее выступил Александр Бараш, статью коего я так неосторожно (поэт статен телом и видимо силен) задел выше. Речь он повел о «международной русской литературе», мгновенно разбудив тех семинаристов, кто слегка уже начал похрапывать, убаюканный теоретическими выкладками предыдущих ораторов и ровным шумом зимнего ливня за окнами. Хорошо поставленным на радио голосом Бараш окончательно похоронил «толстые» российские журналы и убогую литературу на их страницах пригреваемую. Заодно досталось ископаемым личностям, раздающим в Москве Букеровские премии недобитым шестидесятникам и напрочь игнорирующим играющий мускулами и блистающий отмороженными очами авангард. Опять, мол. вручили премию социально-озабоченному постдиссиденту Морозову, оставив за бортом необыкновенно знаменитого в пределах Садового кольца волжанина Алексея Слаповского, а культового Пелевина вообще в список соискателей не включили… Здесь, правда, возразить что-либо докладчику крайне затруднительно, так как текстов нового букеровского лауреата не читал вовсе. Замечу лишь самым робким шопотом, что ни роман Слаповского «Анкета», ни «Чапаев и Пустота» (при всех их несомненных достоинствах) не кажутся мне вещами, резко взрывающими какие бы то ни было традиции. По крайней мере не более, чем тексты Маканина или Харитонова, снискавшие букеровское признание в прошлом.
Что же касается восторженных всхлипов докладчика насчет тех или иных российских изданий, альтернативных болезным «толстякам», позволю себе ироническую ухмылку. Во-первых, пусть сначала выживут, во-вторых, пусть именно ТАМ появится хотя бы один текст конгениальный «Омон Ра» или «Анкете» (то есть, принятый массовым читателем, а не кучкой снобов). А в-третьих, не смешно ли давать категоричные прогнозы об окончательном крушении чего бы то ни было (в данном случае, индустрии традиционных литературных изданий) в России? Да там может завтра объявят Монику Левински богородицей и начнут иступленно поклоняться ее мощам. Или издадут стомиллионным тиражом полное собрание Генделева и заодно его стихи на музыку гимна положат. Или на что-нибудь иное. И хватит об этом.
Кстати Михаил Генделев выступал следом с докладом, само название которой исполнено лирической грации: «Поэзия и геополитика. Отражение геополитических идей в поэзии». Анализировать полет его мысли я просто не посмею, ибо «поэзия темна, в словах не выразима». Да и, сказать по чести, не застряло у меня в памяти никаких перлов, щедро поэтом рассыпанных изустно. К тому же речь Генделева сразу же поблекла на фоне ослепительной вспышки страстей в ходе последовавшего обсуждения докладов.
Детонатором послужил Израиль Шамир, даровитый прозаик, переводчик и несгибаемый марксист.
Ей богу, если бы феномена Шамира в израильской русскоязычной словесности не было, его следовало бы срочно придумать. Ну возможно ли терпеть скучищу ситуации, когда весь идеологический выхлоп миллионной общины единодушно и чугунно «правый»? Вот и послал Господь на нашу голову талантливого человека, который искренне полагает, что дело Ленина живет и побеждает, что пролетарии всех стран склонны объединяться, что Израиль — инородное колониалистское образование, трансплантированное международным империализмом в благоухающее тело Ближнего Востока…
Ну и вломили «агенту Кремля» профессор Вайскопф и его вдохновенная супруга. Слушая, как работает на повышенных децибелах этот семейный дуэт, я почему-то все время вспоминал старое стихотворение Ахмадулиной про то, как «…подавала нам обед жена литературоведа, сама — литературовед». Черт его знает по какой причине лезла в голову подобная чепуха. Вероятно — из зависти перед чужой высокоидейной пас-сионарностью.
Впрочем, все закончилось мирно. И марксист уцелел, и слависты вскоре за ужином насытились.
Вечером читали стихи все, у кого еще сохранилась склонность их сочинять. От комментариев воздерживаюсь, так как хочу еще немного пожить.
Суббота, 26 декабря. День второй. Сразу должен предупредить читателя, что только что проверил количество напечатанных слов и выяснил, что их многовато. Посему далее буду краток как спартанец при Фермопилах: два замаха — и лезвием по горлу.
Про сообщение Дмитрия Сливняка я вообще ничего не смею вымолвить. (Бунин: «Спрашивают, как я отношусь к Пушкину. Да никак я не смею к нему относиться!») Жалкий газетный червь не ведает, как ощущает себя «еврейство в эпоху сдвига религиозно-культурных парадигм», а доктор Сливняк знает. И тут остается только по-хорошему позавидовать.
С очень милой и спокойной информацией выступила Ирина Врубель-Голубкина. Никаких терминов и кривых ухмылок при слове «постмодернизм». Очень интересно было услышать, какой была русскоязычная израильская литература три десятка лет назад и как она видится докладчице ныне. Быть может, кого-то Врубель-Голубкина воскрешала в памяти чаще, а кого-то (не взирая на отдаленность ночи) старалась не упоминать, но в целом, кажется, была достаточно объективна, если это вообще мыслимо в нашем обоюдостром ремесле…
О докладе Григория Казовского предпочитаю умолчать, ибо проспал его полностью, а вот о выступлении Михаила Гробмана пару слов замолвить отважусь. Запомнились мне две вещи, и обе обольстительно завиральные. Во-первых, Россия по Гробману рано или поздно пойдет прахом со всеми своми носителями языка. И единственными хранителями «великого и могучего» останутся… Правильно, русскоязычные евреи, проживающие в Израиле какого-нибудь 31-го века. Здесь мне больше всего импонирует уверенность Михаила в том, что русский язык будет жить в Израиле вечно. Во-вторых, Гробман обрушился на миллионную орду русскоязычной израильской общины за то, что она не раскупает книги участников семинара. Все-таки, если уж человек талантлив, то во всем сразу. Даже когда изрекает заведомо абсурдное, явно противореча самому себе.
О Якове Шаусе, сделавшем под конец остроумный обзор русскоязычной прессы, — ни слова. Во-первых, свой брат-журналист, во-вторых, меня не тронул. Вот кабы задел…
Все, нужно срочно финишировать, так как мое словоблудие уже кажется не влезет в газетную полосу. Конечно, человек желчный и филологически зацикленный на авангардных «нарративах» сочтет вышеизложенный текст легковесно-примитивным и даже издевательским. И пусть себе. Я же, положа руку на сердце, признаюсь, что литкарнавал в «Семинар Эфаль» мне откровенно пришелся по вкусу. Воистину «пирдуха», как говаривал один меченный историей персонаж.
