Шауль Виленский
Интеллигентному репатрианту не так просто почувствовать себя культурным человеком. Для поддержания духовного тонуса у него остаются часть выходных и иногда — несколько, вечерних часов.
Тут бы и вспомнить давнее обыкновение читать на ночь толстые журналы. В Израиле сегодня имеется довольно обширный ассортимент такого рода — правда, очень неодинакового качества. Желающим не тратить зря время следует знать, что вышел в свет очередной номер (17-18-й по счету) литературно-художественного журнала «Зеркало». Его постоянные читатели знакомы со многими авторами и представляют, какие новые встречи возможны в этом кругу. Тот, кто впервые прочитает от корки до корки «Зеркало», испытает мистическое чувство одновременного пребывания в трех мирах: с наслаждением узрит седые вершины родной культуры, ахая под холодным душем современного русского искусства и вслушиваясь в тревожное бурление нынешнего израильского бытия.
В «Зеркале» нет деления на постоянные рубрики, из-за которого читатель лишается радости открытия и заранее знает, что его ждет в процессе перелистывания журнала. Каждый выпуск отличается особым подбором материалов, определяющим внутреннюю композицию. Например, в номере 17-18 доминирует проза.
Завершается публикация глав из книги «Счастливое детство» Александра Бараша. Это проза поэта: легкая, изящная, ироническая, ассоциативно-философская. Прилагаю цитату: «С «капищем», то есть образом унитаза в темной уборной, отчего-то связана
память об одном из сильнейших, можно сказать без преувеличения -экзистенциальных, разочарований детства. Я поспорил со старшим братом о том, как правильно говорить: мырять (моя версия) или нырять (его). Я был абсолютно уверен в своей правоте: ну как же — море, значит — мырять. Но выяснилось, что прав он — и нет связи между словом и смыслом, и несправедливость торжествует. И издевательски — презрительно-брезгливо — ухмыляется».
Любителям более острых литературных блюд предлагаются на выбор эстетская «Новая Лолита» Виктории Урман и брутальные ‘Три воспитона» Моисея Винокура.
Проживающая в Германии бывшая петербурженка Виктория Урман наполняет старомодный жанр романа в письмах новомодной эротикой. Покоряет контраст между крайней степенью откровенности и языком утонченной интеллигентки: «Целовались мы очень долго и обстоятельно. Но это был честный, добросовестный поцелуй воспитанницы католического монастыря в первую брачную ночь… От этой немудреной ласки у Клаудио закрылись глаза, затрепетали ноздри… Галя! В жизни своей я не видела такого тихого и бесконечно долгого…»
Моисей Винокур давно полюбился израильскому читателю крепко сколоченной фразой, пружинной фабулой, неповторимой лексикой, которую он сам называет «руситом». Ему явно надоело быть узнаваемым, и, отрекшись от гиперреализма, он сочинил декадентскую вариацию на собственные темы: «Невероятно! От сопок Маньчжурии до дюн Реховота… когда тихо и торжественно в блеск надраенной меди шофаров вступают басы… ну что ж, в конце концов мужики придумали виагру. ТАЙГЕР! По части похоти это зелье смахивает на мой выдранный с мясом кольт-9мм,.. на аресте… с удлиненным стволом».
Тот, кото утомит эта агрессивная проза, с удовольствием отдохнет на изысканном повествовании прописанного в Москве и Нью-Йорке Валерия Айзенберга «Откровение Ночного Баба». Правда, сэкономленную интеллектуальную энергию ему придется потратиуь на штурм «Профилей освобожденных» Александра Гольд-штейна. В этом эссе букеровского лауреата сходятся линии двух его книг — книжно-гурманская и лично-исповедальная: «Я молчал, презирая их псевдосвятилища, и глотал кровь у доски, в раздевалке, в тени черных знамен, в окопах зарницы, где не справился с противогазом и был обруган предателем, в аллеях субботника, где на меня, поскользнувшегося, опрокинули тачку с мусором, в квадратуре погибших, в актовом зале воскресших, до и после отъезда, до тех пор пока. Гомбрович, Гомбрович, томимый страхами моими, прочитал наконец твоего «Фредидурку» и устыдился стыда. Твоего-моего, устыдился, Гомбрович, твоего-мое-го».
Поэзия в журнале представлена только дуэтом Марии Степановой и Владимира Тарасова. Стихи молодой московской поэтессы, несмотря на старательные формальные выверты, милы и лиричны. Небольшая поэма ;иерусалимца Владимира Тарасова «Хлеб и гранат» — отрадное свидетельство литературной зрелости, заставившей автора прекратить посягательства на авангардизм ради более перспективных стилевых , поисков, в которых мелькают отблески разных литературных эпох.
Хлеб если только он хлеб а не
нечисть какая мучная
живет своей странною жизнью –
есть которые склонны утрируя
неповторимою числить –
жизнью чужого дыхания, опыта,
мысли чужой
(тут бы вклинить:
чужого сомнения
но побоимся).
На этот раз в «Зеркале» всего одно интервью, но минимальное количество окупается великолепным качеством. В беседе с редактором журнала Ириной Врубель-Голубкиной математик и поэт, бывший москвич, а ныне парижанин Михаил Деза щедро бросает блестящие мысли о еврействе и Израиле в контексте современной цивилизации. .Не менее щедр в своих элегантных парадоксах Дмитрий Сливняк. «В одном преисподнем» — тщательно отделанные »наброски», неназойливо напоминающие о традиции Паскаля и Ларошфуко.
Как всегда, в «Зеркале» отражена современная литература, уже ставшая классикой: «Друг Земного Шара» — воспоминания об одном из лидеров русского андеграунда Игоре Холине великолепного рассказчика Валентина Воробьева. Как всегда, в «Зеркале» не обходится без архивных сенсаций. Впервые публикуются два небольших, но уникальных писательских опыта юного Велимира Хлебникова, посвященные его сестре, известной художнице Вере Хлебниковой. Извлечением из небытия они обязаны выдающемуся искусствоведу и текстологу Николаю Харджиеву.
Еще одна замечательная литературная находка — письмо известного историка искусства Ольги Шор русскому философу и писателю Федору Степуну. В 60-е годы XX века она излагает свои замечания к его книге о Вячеславе Иванове. Потрясающий текст! Тут и блеск Серебряного века, и мало знакомая выходцам из СССР атмосфера русской литературной эмиграции, и утраченный дух подлинно интеллектуального общения людей, свободно переходящих с одного языка на другой, с одной эпохи на другую и не боящихся обиды собеседника из-за откровенных критических замечаний. Достойна этого фона великолепная сопроводительная статья авторов публикации Нины Рудник и Димитрия Сегала.
Другие грани другого искусства открывает статья Григория Казовского об урбанистических мотивах в творчестве еврейских художников и поэтов в Америке первой трети 20-го столетия. Известный историк еврейского искусства приводит огромный фактический материал, снабженный изумительными иллюстрациями.
Иерусалимский профессор-филолог Димитрий Сегал удивляет широтой творческих интересов. «Зеркало» знакомит с первой частью его работы «Эпоха канунов и канун эпохи: 1917-1953». Она полна неожиданных и дерзких мыслей: «То, что в конце двадцатого и в начале двадцать первого века Россия предстает в уменьшенном виде геополитически, в культурно и социально помраченном самосознании и в роли не великой европейской, евразийской и проч. державы, а местоблюстшпелышцы прежнего исторического пространства, — для большинства дореволюционных писателей, публицистов и историков явилось бы страшным ударом и непонятным наказанием непонятно за что».
На вызвавшую бурные еврейские споры и достаточно вялые отклики соотечественников книгу Александра Солженицына «Двести лет вместе» «Зеркало» ответило целой подборкой разноплановых материалов. Для полноты картины приводятся нашумевшие за пределами СССР в 70-е годы статьи художника и поэта Михаила Гробмана о Солженицыне. В те времена надо было обладать огромной смелостью, чтобы заявить не только о шовинизме кумира Запада, разоблачителя большевистских преступлений, но и о литературном несовершенстве его произведений: «Солженицын сейчас моден и, без сомнения, социально полезен. Но что за медвежью услугу оказывают русской литературе те, кто двигает писателя в ряды первых русских писателей! Не поможет и Нобелевская премия, как не помогла она Шолохову. Пришла пора без оглядки на Кремль здраво оценить писателя Солженицына».
Живой, непринужденный разговор об историческом труде Солженицына ведется в переписке израильского писателя Наума Ваймана с его московским другом Иосифом Фридманом.
В итоговой статье «Уравнение без неизвестных» Яков Шаус подвергает анализу и текст книги, и нравственную позицию Солженицына, и его претензии на глобально-пророческие выводы. Выявляя хитрое использование автором очень ограниченного набора источников и откровенное передергивание, Шаус не скрывает своей израильской ангажированности и не считает нужным удерживаться в рамках сухой научной полемики. Вот выдержка из главки «Почему евреи не споили голландцев»: «Неприятно изрекать банальности, но приходится напомнить великому знатоку души народной: споить — и индивидуально, и в общенациональном масштабе — можно только тех, кто этого сам желает. Например, в Голландии евреи появились лет на двести раньше, чем в России. И почему-то не споили местных жителей, которые в принципе не были трезвенниками, но основную часть суток посвящали «производительному» труду. Евреев в этой стране никуда не переселяли, не обвиняли в пресмыкании перед раввинами, не пытались разрушить их общину. И евреи почему-то не сосредоточились на винных промыслах — нашлись другие занятия: книгопечатание, торговля, обработка алмазов. Кстати, не брезговали они и сельским хозяйством: как раз из-за приверженности к «безжизненной» религии и потребности в кошерном мясе вывели замечательные породы крупного рогатого скота, которыми по сей день гордятся голландцы».
Перечислено немало. Но и журнал не тощий — 250 страниц! Интеллигентному репатрианту рано жаловаться на духовное оскудение среды обитания.
