Кэйта Дзин

Изгнание дурных снов

Перевод с японского Лены Байбиковой

И вот что я узнал: добрые сны входят в людей через ушные раковины и ноздри, дурные – просачиваются сквозь заднепроходное отверстие (анус) и поднимаются оттуда в голову, попадая в  мозг. То есть изначально сно-видение – ночное видение диковинных грез –  некий процесс наблюдения образов, которые, воспользовавшись тем, что во сне мы слабы и беспомощны, проникают в наши тела извне. Некоторые из этих образов, по стечению обстоятельств попавшие внутрь через столь нечистое место как задний проход, на долгом своем пути к головному мозгу собирают всю грязь и скверну человеческого тела и в конечном итоге становятся дурными снами. Поверье гласит, что дурные сны, сны злые – имеют особенность сниться из ночи в ночь, раз за разом, заражая и отравляя мозг до тех пор, пока человек, которому они снятся, окончательно не потеряет рассудок или не умрет. Так, например, прошлым летом, когда иссушенный жаром и измученный бредом, ушел из жизни один из местных стариков, все усмотрели в кончине несчастного прямую связь с дурными снами, на которые покойник частенько жаловался при жизни.

Поэтому и вошло в обычай каждую осень исполнять особый ритуальный танец со вставленным в задний проход горящим факелом – так называемый обряд изгнания дурных снов, цель которого напомнить снам об опасности, подстерегающей их, реши они просочиться в человеческое тело через заднепроходное отверстие. Совершать обряд должны были те, кто страдал от повторяющихся кошмаров, а также люди, которые, по мнению общественности, повредились в рассудке из-за дурных снов.

Разумеется, этот ритуал был сродни религиозному аскетизму, умерщвлению плоти истязаниями: собственно, введение факельного древка в зад мучительно уже само по себе, но мало того – на торчащем снаружи конце вовсю полыхало пламя. Совершая обряд, люди не скрывали своих мучений. Они то плотно сжимали веки, то наоборот в отчаянии распахивали глаза, скрежетали зубами, поливая землю потом, который обильно выделяли их истязаемые тела. У многих по лицу текли слезы. Считалось, что в поте, слезах и прочих телесных соках, выходящих наружу во время обряда изгнания, пребывает священная сила. Именно поэтому специально обученная женщина ходила с зеленым, свежесорванным листом между танцующими и старательно собирала все их выделения в баночки, которые потом плотно закрывались крышкой и бережно хранились. Их содержимое использовалось в следующих случаях: для гадания, в качестве мази от ожогов, как глистогонное средство и так далее. Эти баночки с указанным на этикетке способом употребления (который определяется по какой-то секретной, мне не известной методике) иногда продаются в придорожных лавках.

Климат тут мягкий, небо безоблачное, воздух свежий – плохой погоды почти никогда не бывает, но если вдруг дождь зарядит на несколько дней кряду, пожалуй, местные жители даже  рады этому ненастью. Ведь дождь смывает кочующие по небу неприкаянные сны, сбивает их вниз, загоняет под землю. Во время дождей местные жители всегда спали без сновидений и могли нормально выспаться.

Каждый год дождливые дни наступали тогда, когда окончательно поворачивало на осень – дождь хлестал непрерывно несколько суток подряд. Здесь к этому уже привыкли. Самым неприятным было то, что после ливней море наполнялось снами-утопленниками, которые только и ждали, чтобы мимо проплыла какая-нибудь рыбацкая лодка. Тогда сны-утопленники нападали на рыбаков, просачивались в их тела, и рыбаки подолгу  сидели в своих лодках, грезя наяву, вперяя пустые глаза в никуда… И так день за днем. Поэтому, выходя в море в последние дни лета, мужчины обязательно защищали свой зад особыми, плотно прилегающими деревянными трусами, выдолбленными из толстого бревна. Уши и ноздри обычно затыкались свернутыми в трубочку кусочками материи. А еще говорят, неистлевшие сны-утопленники в конце концов становились медузами, которыми в это время года всегда кишели прибрежные отмели. Да и рыба, пойманная в конце лета, была не такая как обычно – вся дряблая и раздутая; как полагали местные рыбаки,  потому что на исходе лета питалась трупами снов-утопленников и серьезно переедала.

К слову сказать, если сны, пробравшись сквозь анус, в какой-то момент все-таки попадают в  мозг, то это даже к лучшему. Потому что бывает и так: успешно проникнув внутрь, дурные сны застревают в брюшной полости и не двигаются с места. Образуется пробка – сны прибывают и накапливаются. Застоявшись,  они неизбежно начинают гнить. Выделяются газы, от которых пухнет живот, и трупный яд, разъедающий тело изнутри. Эта болезнь – заболев ею, человек распухает и умирает в страшных мучениях – получила название  «сонное брюхо», и тут уж сколько не вставляй факел в задний проход, сколько не потей и не лей врачующих слез во время очистительного ритуального танца – ничто не поможет, исцеления нет. Изнывая он мучительной боли, ты мечешься несколько дней в стенаниях, пока наконец не умираешь. Вот и все.

Рассказывают об одном удивительном случае, когда сон, проникнув в женское тело, случайно очутился в матке и через десять лунных месяцев и десять дней, пройдя по родовым путям, снова оказался снаружи. Впрочем, достоверность этой истории не вполне доказана. Роженица, разумеется, намеревалась разрешиться от бремени ребенком, но после родов местные жители так и не сумели найти младенца, как ни искали. Вот и решили, что это очередные проделки дурных снов.

Обратившись к историческим источникам, можно обнаружить записи, свидетельствующие о распространенности  «сонного брюха» в определенные исторические периоды. Так, наиболее крупная эпидемия случилась около ста лет назад. Письменные подтверждения этому факту я сумел обнаружить в сумрачном книгохранилище местной библиотеки. Этот полуразвалившийся грубый бетонный куб – одно название, что библиотека – был построен полвека назад переселенцами и служил им чем-то вроде общежития. Потом переселенцы ушли, а здание осталось. Долгое время оно стояло заброшенным, пока некий энтузиаст, истинный патриот здешних мест, не обнаружил в одной из комнат записки переселенцев и не развил бурную деятельность по сбору разных – да, в общем-то, любых – мало-мальски связанных с историей края рукописных и печатных материалов. Именно  он  добился того, что бывшее общежитие  было преобразовано в главное культурное заведение города –  городскую библиотеку.

Если верить источникам, то человеком, с которого началась эпидемия  «сонного брюха», был мужчина лет тридцати пяти, занимавшийся разведением крупного рогатого скота. Большинство  мужчин промышляло рыболовством, а этот всецело посвятил себя сельскому хозяйству. Дом его стоял в горах, на отшибе; с теми, кто жил у подножья гор и на побережье, он поддерживал сугубо деловые отношения и практически ни с кем не общался. Тем не менее, не в силах видеть, как день ото дня живот мужа все больше распухает, а страданья становятся все невыносимей, его жена спустилась в город по длинной горной тропе и позвала на помощь городского врача. Проделав долгий путь, доктор прибыл на место. К тому времени живот несчастного раздулся  втрое – на натянутой его поверхности, складываясь в причудливый рисунок, вздулись серыми дорожками непонятно откуда взявшиеся сухожилия.  «Э-э, да у тебя, голубчик, сон в брюхе, –
недолго думая, вынес приговор врач. – Работаешь со скотиной, вот и напросился. Одолели тебя через задницу скотские сны». Услышав слова  «сон в брюхе», муж и жена побледнели. Им было известно, что болезнь эта смертельна и неизлечима. Жена охнула. Конечно, она слышала и раньше, что от  «сонного брюха» живот опухает, но одно дело слышать, другое – видеть воочию и знать, что вот это оно самое и есть. «А нельзя как-нибудь сны эти проклятые через задний проход выудить? Нет ли какого способа?» В ответ на это врач покачал головой:  «У снов на загривке растут шипы в виде крюков. Чем сильнее ты тянешь, тем сильнее они цепляются своими шипами и застревают крепко-накрепко. Так что тянуть толку нет», – объяснил он. Оставив жене несколько пакетиков с болеутоляющим порошком, доктор откланялся. Так прискорбная и безвременная смерть настигла скотовода, ставшего первой  жертвой опустошительной эпидемии  «сонного брюха».

У снов на загривке растут шипы… Никогда в жизни я не слышал ничего подобного, к тому же и свидетельства местных мужчин на этот счет были крайне противоречивыми. «Ну это, как его… голова же у них есть, так почему не быть и шее?» – говорили одни, что звучало, впрочем, не очень убедительно. Другие же придерживались той здравой логики, что шея может быть только у живых, подвижных существ, типа людей и животных.  «Но, позвольте, – говорил я им, – вот свидетельства, подтверждающие обратное». Они хмуро перечитывали отрывок, который я им показывал, и после общих замечаний вроде «бесстыдное вранье!» или  «ну и чушь!» разражались руганью в адрес основателя библиотеки: «Это уродище так всю жизнь и прожил без жены, без детей, пока не сдох», «Да он вообще, кроме кока-колы, ничего не пил и не ел, вот мозгами и повредился», «Форменный был псих!». И так далее и тому подобное. И все-таки тот факт, что при жизни покойный пил много кока-колы, возмущал их больше всего. «Когда он  умер, оказалось, что его легкие и сердце буквально до краев заполнены колой. Это чистая правда! – говорили они мне. – Когда его  несли, то в районе груди  прям так и булькало, так и булькало…»

Булькало или не булькало – эти подробности я оставляю на совести своих собеседников, но одно очевидно – определить наверняка, кто был автором – или авторами – этих записок, повествующих о великой эпидемии «сонного брюха», не представлялось возможным. Местные мужчины утверждали, что большая часть материалов,  лежавших в книгохранилище, была написана самим основателем библиотеки и, таким образом, являлась всего лишь  игрой его больного воображения (допускаю, что в чем-то они были правы, эти рыбаки). Однако среди материалов должны были находиться также и записи переселенцев, которые до определенной степени можно было считать достоверными. Кроме того,  возможно, в архиве хранились свидетельства, написанные кем-нибудь еще. Но учитывая, что самого основателя уже не было в живых, а местное население ни сейчас, ни раньше не проявляло к библиотеке особого интереса, то, увы, вопросу авторства суждено было оставаться неразрешенным и дальше.

Тем не менее, если все-таки считать эти архивные записи фиксацией некоего исторического факта, то вырисовывается такая картина: после смерти скотовода следующей жертвой ненасытных снов стала его жена. Рыбаки, которые раз в три-четыре недели поднимались в горы для меновой торговли со скотоводом, обнаружили раздутые, казалось, что только тронь – и треснут, трупы скотовода и его жены. Оба покойника лежали на спине, в воздухе висел тяжелый смрад разложения. На животе женщины (достигшем таких размеров, что его не могло скрыть даже  просторное, свободного покроя платье, наподобие тех,  что традиционно носят местные жительницы) проступил загадочный серый рисунок из вздувшихся сухожилий – точно такой же, как и на животе ее мужа. Решив напоследок немного покуражиться, рыбаки надавили на раздутый бабий живот. Огромное облако серого вонючего газа выползло из ее заднего прохода и застило шутникам глаза.

С того самого дня «сонное брюхо» пошло косить тех, кто жил у подножья гор, а затем перекинулось и на жителей побережья… Собственно, дочитав до этого момента, я открыл для себя, что «сонное брюхо» –  заразное заболевание. В местных краях бытует верование, что похожие по характеру сны собираются в группы. Поэтому, скажем, в приозерных районах, где люди по местным меркам живут в относительном достатке, обитают, в основном, счастливые, радостные и прекрасные сны, а в местах удаленных, замкнутых и малодоступных – как те горы, в которых жил скотовод со своей женой, – сны все сплошь нехорошие и дурные; те самые, пролезающие в тело через анус и впивающиеся в брюшину своими крючковатыми шипами… Завладев телами рыбаков, поднявшихся в горы, чтобы проведать скотовода, дурные, опасные сны спустились в долину, а с ними вместе и их порождение – проклятая болезнь. Вот так началась великая эпидемия «сонного брюха».

Это был мор, какого здесь отродясь не видали. За год  «сонное брюхо» унесло столько жизней, что местное население сократилось на четверть. Умирали дети и старики, мужчины и женщины. Болезнь лютовала, безжалостно убивая и тех, кто селился в горах, и тех, кто жил на побережье. Разумеется, люди пытались защититься, как могли. По всему городу были расставлены огромные факелы, огонь которых должен был отпугнуть сновидения. Трупы тех, над кем надругались сны, уносили далеко в горы и  хоронили там в надежде, что это поможет хоть как-то отвести беду. Плотно прилегающие деревянные трусы – раньше их надевали только рыбаки, выходя в море в последние дни лета, – теперь постоянно носили все местные жители. Но дурные сны разгулялись не на шутку и утихомирить их было непросто. А еще – странное дело – кратковременный период ливневых дождей, который всегда наступает в здешних местах в конце лета, в том году так и не наступил. Лето сменилось осенью, но сны не унимались, напор их не только не ослабевал, но наоборот – чем ближе была зима, тем слабее и беспомощнее становились люди, пораженные ужасным недугом. После появления первых симптомов болезнь быстро прогрессировала, пока под конец, сотрясаемый чудовищным ознобом, истекая холодным потом, больной не начинал метаться в бреду и через день или два испускал  дух.

Бытовало мнение, что если отказаться от сна, то можно успешно избежать проникновения снов в организм. И у мнения этого было немало сторонников, которые не спали буквально ночами напролет. Говорят, самым упорным удавалось бодрствовать неделю кряду. Но потом дрема неизбежно одолевала их, и в тот самый момент, когда они смежали веки, сны, которые только того и ждали, набрасывались на несчастных и начинали пожирать их изнутри, пока те наконец не умирали.

«Как же, в конце концов, людям удалось защитить себя от снов? Знаете?» – спросил я у мужчин, расслабленно попивающих газировку из стеклянных бутылок. Как правило, вернувшись с утреннего лова, рыбаки собирались в небольшой хибаре неподалеку от порта и проводили там время в полном безделье, глядя на волны, слушая музычку, незатейливо льющуюся из радиоприемника, болтая ни о чем.  «Ну, наверное, они просто дождались следующего лета, пока не начались ливни», – сказал один. Другие согласно закивали. «Без дождей-то со снами ни в жизнь не справиться». Вид у них при этом был очень знающий. Испытывая чувство превосходства, хотя отчасти и восхищенный их невежеством, я поведал им  правду.

Нашелся один человек, который заявил,  для того чтобы дурные сны не попали внутрь, нужно наполнить свое тело обычными снами и удерживать их там. «Да неужто такое возможно? Да как же?» – удивились все вокруг. «Проще простого, – ответил он. – Ночью, пока человек спит, кто-то должен нашептывать сны ему на ухо. Вот и все. А на следующую ночь эти двое меняются местами – тот,  кто нашептывал, спит, а тот, что спал, нашептывает».

Итак, люди начали спать по очереди – каждую вторую ночь. Пока жена спала, муж нашептывал ей сны. Пока спал муж, ему нашептывала сны жена. Дети нашептывали сны друг другу, люди бессемейные просили помощи у родственников или соседей, и те ночь напролет рассказывали им на ухо разные истории. Конечно, рассказывать истории целую ночь – занятие весьма трудное, но люди терпели, рассудив, что лучше уж так, чем подцепить «сонное брюхо» и умереть в мучениях. В зависимости от содержания нашептываемого спящие то блаженно улыбались, то болезненно морщились, но одно очевидно – эти истории оказались эффективным средством, которое спасало людей от хищных клыков шныряющих по окрестностям опасных недобрых снов.

Прошло полмесяца с тех пор, как под руководством человека, предложившего новый способ, люди начали наполнять друг друга снами. Количество умерших от «сонного брюха» сократилось вдвое. Увидев, что это работает, люди принялись за дело с еще большим рвением и не останавливались до тех пор, пока следующим летом не пролились наконец долгожданные дожди и не смыли остатки недобитых снов. Дожди загнали сны под землю или унесли в море, где те наконец растворились.

Выходит, что одним только способом нашептывания искоренить болезнь было невозможно – как ни крути, а надо было дождаться лета с его ливнями. Тому есть несколько причин, и автор записок, попавших мне в руки, старательно перечисляет их. Во-первых, не всем хватало выносливости и способностей, чтобы и ночью сохранять ясность мысли – некоторые люди не выдерживали и переставали рассказывать, и тогда дурные сны, воспользовавшись случаем, тут же пробирались через задний проход  в тело спящего. Во-вторых, содержание нашептываемых снов также представляло собой проблему. Наставник, придумавший рассказывать сны, объяснял, что нужно нашептывать вещи не вполне обычные – такие, которые действительно могут присниться. Но среди местного населения оказалось на редкость много серьезных людей, которые, напрочь позабыв об этом наставлении, повествовали о работе, о семейных делах, о неразрешимых проблемах и прочих повседневных реалиях своей жизни. Эти рассказы постепенно разгоняли роившиеся в теле у спящего сновидения, и на освободившееся место тут же начинали лезть через анус дурные сны.

Мужчины выслушали меня и засмеялись негромко, явно насмехаясь надо мной. «Всю ночь рассказывать сны на ухо, говоришь? Как же, как же – отличный способ избавиться от кошмаров. Эдак ты еще скажешь, что если уговорить жену, то можно чуть ли не каждую ночь смотреть сны, какие захочешь». После этих слов они загоготали, не сдерживаясь, во весь голос.

И раз уж речь зашла о кошмарах – с тех пор, как я поселился здесь, они мучают меня еженощно. Омерзительные видения неотступно преследуют меня, и я просыпаюсь по несколько раз за ночь в своем темном гостиничном номере. Пересказать эти сны я не в состоянии, что, по моим ощущениям, делает их еще более ужасными и омерзительными. В них нет никакой последовательности, хаотичные события не только не складываются в историю, но даже и я сам, существующий, думающий, действующий в этих снах имею какие-то неясные, расплывчатые очертания.

Привычный человеческий образ утерян – остается лишь расчлененная душа, каждый фрагмент которой соответствует каким-то определенным, одноразовым обстоятельствам. Как если бы я – только учтите, точно выразить это словами решительно невозможно, – превратился в гигантскую картофельную гусеницу с миллионом сочленений, ползающую туда-сюда в кромешной тьме. И даже если события в этих кошмарах на считанные мгновения вдруг складываются в некий последовательный сюжет, пересказать его невероятно трудно. Например,  находясь посреди огромного, темного пространства я вынужден выбирать из десятков тысяч пересекающихся, перетекающих один в другой путей единственно верный – занятие это неминуемо приводит меня в душевное оцепенение, и, не в силах принять решение, я скитаюсь неприкаянно в зловещем мире беспорядочных и необъяснимых геометрических форм.

Я попытался обсудить свои сновидения с единственным, если не считать управляющего, работником гостиницы (выполнявшим, в том числе обязанности повара и официанта, каждое утро подающего мне завтрак). Но, разумеется, в мои планы вовсе не входило обсуждать с ним ни факелы, ни их внедрение в задний проход.

Он сказал, что в моем случае рассказывание снов на ухо может оказаться достаточно эффективным, и тут же предложил свои услуги в качестве ночного нашептывателя, при этом его горящий взгляд, ни на секунду не останавливаясь, скользил по моему телу, внимательно фиксируя все физиологические подробности. Более того, он бочком-бочком подходил все ближе к моему стулу, пока не оказался у меня за спиной и оттуда вкрадчивым голосом сообщил мне, что в принципе он готов помочь и с факелом, если я сочту этот шаг необходимым. В общем,  пришлось закончить разговор как можно скорее. Я и раньше уже догадывался, что этот человек неравнодушен ко мне, это чувствовалось во всем, что он делал. Откровенно говоря, я не склонен дискриминировать людей по их сексуальной ориентации (не говоря уж о том, что этот работник был добрым и даже очень хорошим человеком), но не могу сказать, чтобы в его присутствии я чувствовал себя в полной безопасности…

«Не в том ли дело, что вы просто очень чувствительны ко снам?» – предположил городской врач, судя по всему, единственный в этих краях человек, изучавший западную медицину. «Вы здесь недавно, иммунитет у вас еще не выработался, и даже самые безобидные по местным меркам сновидения могут оказаться для вас слишком сильными в плане психологического воздействия». Он вопросительно взглянул на меня: «Там, где вы живете, наверное, нет такого явления, как блуждающие сны? Мы бы тоже очень хотели от них раз и навсегда избавиться».

«Да, я все понимаю, – ответил я. – Но что же мне делать?»

«Ничего, вы привыкнете. Люди ко всему привыкают», – произнес он снисходительным тоном, столь свойственным врачам. Все то время, пока мы разговаривали, его глаза беспокойно бегали туда-сюда, отчего мне казалось, что он хочет поскорее закончить разговор.

«Если у вас будут еще вопросы, приходите. Я всегда вам рад. И времени свободного у меня достаточно…» – с этими словами он обернулся и посмотрел на свой письменный стол с таким видом, будто ему не терпелось вернуться к работе над разложенными на столе бумагами.

Ну что ж, в заключение я расскажу об обряде изгнания дурных снов, свидетелем которого мне посчастливилось стать в последний месяц своего пребывания в этих местах. Обряд совершался над тремя братьями – некоторое время назад они обратились к доктору с жалобами на кашель и ежевечернее повышение температуры, доктор рассудил, что это – проделки дурных снов. Старшему из братьев в этом году исполнялось пятнадцать, среднему было двенадцать, младшему – восемь лет. Вот уже две недели эти трое маялись изматывающим сухим кашлем и, кроме того, каждую ночь у всех троих поднималась температура: жар был хоть и легким, но очень утомительным – он буквально высасывал из братьев душевные силы. Доктор понял, в чем дело, едва взглянув на братьев. «Понимать тут нечего, – сказал он. – Надо просто изгнать из мальчиков дурные сны». Он велел родителям братьев как можно скорее подготовиться, прийти на городскую площадь с факелами и привести сыновей. Кроме того, он вызвал дежурную медсестру и наказал ей тщательно, до последней капли, собирать пот и слезы, которые будут выделяться из детских тел во время ритуального танца.

В послеполуденном небе гулял легкий приятный ветерок. Прослышав о том, что сегодня состоится обряд изгнания дурных снов, на городскую площадь начали стекаться отработавшие дневную смену и теперь изывающие от безделья мужчины и на время оставившие домашние хлопоты нетерпеливые женщины. Хотя время еще было школьное, но в толпе зевак тут и там мелькали дети, видно, учителя, узнав о предстоящем ритуале, просто отменили уроки.

Я со скучающим видом сидел на стуле. Потом спросил у доктора, который внимательно разглядывал толпу, можно ли мне фотографировать. «Разумеется! – ответил он. – Фотографируйте сколько угодно – мне это не мешает. Может, у вас даже получится запечатлеть какой-нибудь из этих гадких кошмаров на пленке. Знаете, это ведь могло бы стать очень ценным свидетельством!» «Вы что, – спросил я, – серьезно считаете, что существует способ сделать сны видимыми?» Он посмотрел на меня с нескрываемым презрением и, покачав головой, ответил: «Ну что вы, я просто пошутил. Какие-то вы задаете вопросы, право, недостойные просвещенного человека». Он пристально взглянул мне в глаза. «Отчасти по вашей вине, – вырвалось у меня. – Скажите мне, любезнейший, быть может, вы и вовсе не верите в существование снов?» Доктор насмешливо прищурился. «Да что вы такое говорите, конечно, верю! Более того, для меня как для профессионала очень важно найти лечебное средство, которое бы обладало необходимым эффектом, то есть я прежде всего заинтересован в результате. Понимаете, мне необходимо понять, существует ли причинно-следственная связь и тому подобное…» – «Так что же это…» – возразил было я, но поймав на себе его раздраженный взгляд, осекся и, встав со стула, отошел.

Итак, с фотокамерой наперевес я затесался в толпу между возбужденно шумящими женщинами и молчаливо взирающими на то, что творится в центре площади, мужчинами. Мужчинам мое намерение снимать явно не нравилось, но они не то стеснялись, не то не знали, как ко мне обратиться. Я чувствовал, что они то и дело недовольно посматривают на меня, но никто из них так ничего и не сказал.

Но вот наконец трех братьев вывели на площадь в порядке старшинства. У каждого в руке был зажат факел. Я несколько раз щелкнул затвором. Когда мальчики подошли к заранее обозначенным  местам, доктор, до этого рассеянно смотревший по сторонам и пыхтевший папиросой, встал и медленно направился в их сторону. Похлопав каждого по плечу, он поставил всех троих на четвереньки, после чего дежурная медсестра, получив команду, спустила с мальчиков брюки и трусы. Оголились круглые гладкие ягодицы. Я беззастенчиво их сфотографировал. Доктор поднял с земли факелы, которые братья положили на землю, перед тем как опуститься на четвереньки, и, слегка нажимая и поворачивая, ввел их один за другим в разверстые анусы. Послышались тихие всхлипывания… Теперь в самом центре площади красиво торчали вставленные в задницы трех братьев факелы, легкий бриз, дувший с моря, трепал промасленные тряпицы, которыми была обернута оставшаяся снаружи часть древка. Доктор принял у помощницы тлеющие угли и запалил по очереди все три факела. Огонь разгорался быстро, и вот уже на торчащих из ягодиц древках заплясали языки пламени. Братья крепко зажмурились и переносили мучительное испытание стоически, не издавая ни звука. Женщина с огромным зеленым листом в руках беспрерывно сновала между ними и собирала капли пота, выступающие на их лбах, спинах, ягодицах.

Ритуал в общей сложности занял около пяти минут. Доктор неспешно прошествовал к месту обряда и собрал факелы. Братья некоторое время продолжали стоять на четвереньках. Наконец,  младший поднялся на ноги, а вслед за ним – средний и старший. Они шли неверной походкой – наверное, боль в заднем проходе все еще не отпустила, – направляясь к родителям, которые, смешавшись с толпой, все это время следили за происходящим. Вид у мальчиков был очень усталый, но в то же время, судя по тому, как радостно они обнимались и переговаривались с родителями, им удалось обрести душевное спокойствие. Толпа приветствовала их аплодисментами. Это был один из местных обычаев – аплодировать человеку, прошедшему через обряд изгнания дурных снов. Но, кроме того, люди просто искренне радовались, что дурные сны изгнаны и больше не будут мучить мальчиков.

Тем же вечером я занялся проявкой отснятой пленки прямо у себя в  номере. Я плотно запер двери ванной, где  устроил  проявочную. Когда я извлек мокрые снимки из бачка с фотохимией, я разглядел на них трех братьев, выходящих на площадь; разглядел их лица, исказившиеся от боли в момент вставления факелов; увидел их вместе с родителями – вся семья радовалась тому, что обряд свершился и все уже позади. На фотографиях было все то же самое, что я видел сегодня днем своими глазами – чего и следовало ожидать. Никаких дурных снов, никакого даже мало-мальского намека на них пленка не запечатлела.

На следующее утро ко мне пришли с визитом нежданные гости. «К вам посетители», –
в телефонной трубке раздался голос того самого единственного работника гостиницы. Я спустился в фойе. Там меня ждали трое братьев, которые вчера проходили обряд изгнания дурных снов на городской площади. Лица у них были озабоченные, они стояли рядком, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Я даже ахнул от неожиданности, но, справившись с удивлением, спросил: «Что-то случилось?» Заикаясь от смущения, еле слышно заговорил старший брат: «Мы слышали, что вчера на площади вы фотографировали… Говорят, что на фотографиях вышли дурные сны…» – его голос звучал как-то неестественно. «Ах вот оно что, – сказал я. – Ну тогда подождите здесь немного, я сейчас вернусь». И я отправился в номер, обдумывая на ходу случившееся. Вернувшись с фотографиями в фойе, я протянул мальчикам всю пачку со словами: «Никаких снов на снимках нет, но если хотите – можете забрать фотографии себе». Старший, мельком взглянув на снимки, ответил: «Раз так, то не надо». После этого они промямлили слова благодарности и ушли. А меня вдруг осенило, зачем они приходили, зачем разговаривали со мной – они просто хотели посмотреть, как выглядят сны. И только после обеда я вдруг вспомнил, что так и не поинтересовался их самочувствием, не спросил ни про кашель, ни про температуру. А ведь должен был спросить.

Вечером у меня было еще несколько визитеров – компания рыбаков из порта. Они, как и мальчишки днем, были очень напряжены и от этого никак не могли начать разговор. В общем-то, мое общение с ними всегда было натянутым, неестественным, отравленным четким осознанием того, что мы – выходцы из разных миров. Они говорили отрывисто, перебивая друг друга, и я с трудом их понимал. Но в целом, дело сводилось к следующему: в кадрах, которые я сделал во время обряда, теперь заключены, как в тюрьме, те дурные сны, которые были изгнаны из братьев. Следовательно, снимки чрезвычайно опасны. Их надо сжечь вместе с негативами. А если по какой-либо причине сделать это невозможно, то меня просят покинуть здешние места в течение одного-двух дней. Я пытался втолковать им, что на фотографиях нет никаких снов. Но в ответ они заявили мне, что сны невидимы для глаза и то, что их нет на снимке, еще не означает, что их нет внутри снимка. «Это  разные вещи, – сказали они. – Люди мучились, чтобы изгнать сны, но если сейчас снимки с негативами не сжечь, то получится, что смысла в этом было ноль Вы уж простите, что так вышло, – говорили мне они, а я стоял и не верил своим ушам, – но давайте-ка, собирайтесь и уезжайте отсюда подобру-поздорову».

К тому времени я, в общем-то, уже закончил все, что собирался тут сделать, и в целом был доволен результатами поездки. И раз так, то особой причины оставаться здесь, особенно после того как я потерял благосклонность местных жителей, у меня не было. И тем не менее, мне понадобилось еще несколько часов, чтобы принять окончательное решение – все из-за того, что события развивались как-то слишком неожиданно. После некоторых колебаний я отправился в гостиничный ресторан, где несмотря на поздний час поужинал и на обратном пути в номер сообщил работнику гостиницы, что послезавтра  покидаю город.

Весь следующий день я провел, осматривая местные достопримечательности – одну за другой. Если мне попадалось на глаза что-то достойное внимания, чего я еще не сфотографировал, я тут же начинал остервенело снимать. День выдался не по сезону пасмурным и прохладным. Проходя мимо городской площади, я разглядел в одном из зданий (внешне напоминавшему общественную столовую) знакомую фигуру. Это был городской врач. Тот самый. Он сидел с точно таким же, как и позавчера, отсутствующим видом, рассеянно глядя непонятно куда. Я было собирался окликнуть его, но сразу же передумал, решив, что это будет выглядеть глупо. Что я ему скажу? Что на фотографиях не видно ни одного сна? И тут… Тут мне пришло в голову, что это именно он приказал вышвырнуть меня из города. Эти рыбаки, которые вчера пришли потолковать со мной, они были так прямолинейны и напористы – я уверен, что по личной инициативе они никогда не стали бы так себя вести с гостем. Потом я вспомнил его насмешливый прищур и презрительный взгляд, там, на площади, позавчера. «А даже если это и так, – спросил я себя, – неужто мне нужно во что бы то ни стало убедиться в этом именно сейчас?» Я быстренько закруглился с прогулкой и, вернувшись в гостиницу, сосредоточился на упаковке чемоданов.

Назавтра, как и было запланировано, я сел в видавший виды вагон второго класса и покинул здешние места. Работник гостиницы – единственный, кто пришел проводить меня, – к сожалению, тоже ничего не знал о самочувствии трех братьев после обряда. Он с выражением искреннего сожаления на лице все жал и жал мне руку, приговаривая: «Ах, как обидно, как обидно! Обязательно приезжайте к нам опять!» И на глаза у него наворачивались слезы.

В конечном итоге, мне так и не удалось узнать, излечились ли братья от кашля и перестала ли у них подниматься по ночам температура, а значит, я так и не установил достоверность существования лечебного эффекта (каковы бы ни были причины, вызывающие этот эффект) обряда изгнания дурных снов. С тех пор как я уехал из тех мест, кошмары меня больше не мучили; но произошло ли это потому, что – как говорил мне доктор – теперь блуждающим снам до меня не добраться, или же причина кроется в чем-то другом – этого я знать не могу.