Холодный сон
Аркадию Драгомощенко
и я сказал себе – точнее, понял – что ничего о нем ни произнести, ни написать не смогу (нет, экзальтация тут неуместна, смогу, могу, конечно, – но это будет неправильно), – а если б – в этом даже какое-то предательство. Я и до сих пор это знаю. Не могу внятно это объяснить: казалось бы, что, кроме слов, можно (и дóлжно) оставить в память? тому, кто в словах («в буквах») жил. Казалось бы, – даже долг своего рода. Но и сейчас, когда я, вроде бы, всего лишь пытаюсь разобраться в своем «молчании», у меня возникает протест и неприязнь – к самому факту появления вот этих самых выползающих на экране слов. Но в то же время по прошествии года я все сильнее ощущаю, что ведь и молчание мое – тоже с привкусом «отступничества». Выход из этого круга, «спасение» (безоговорочно иллюзорное) было подсказано мне предложением «поискать что-нибудь из старого». Таким образом, я не стану писать ничего нового, ничего после, а лишь покажу старые тексты и одновременно – отдам некий долг. Прощение.
И потом – это ведь – до.
Уловка? разумеется.
Это – фрагменты моей переписки с Аркадием. Я всегда безжалостно удалял свои письма, словно предчувствуя грядущую невозможность и заранее стремясь лишить себя призрачной возможности «спасения». (Саморазрушение было одним из рефренов нашей переписки). Что-то все же уцелело, даже два довольно пространных письма с рассуждениями, которые, как мне казалось, представляли некий интерес и касались его поэзии. (Я отправлял их attachment’ами и, хоть сами послания уничтожил, в какой-то заброшенной папке тексты вложений сохранились). Никоим образом не претендую на какую-либо уникальность или даже «особую близость»: Аркадий любил писать письма, общаться по Скайпу, число его адресатов было велико; материалы эти – и более содержательные, и более «поэтические» – появляются и, наверное, будут еще появляться. Не строю иллюзий и насчет адекватности моих интерпретаций. Просто, подобно тому пациенту А. Р. Лурии, о котором Аркадий вспомнил в одном из последних своих интервью, я пытаюсь «восстановить самого себя, прочитывая то, что писал».
Дело происходило, кажется, года два или три назад. Его голос приглушен: было бы нечестно – за его счет. Хотя и сознаю, что весомость наших голосов (и сейчас, и потом) существенно различна.
«Я ведь что-то все-таки успел, да?»
Да.
ATD: Знаешь, я только что вернулся из «магазина», я взял вина, немного оливок, черного хлеба, сыра не стал брать… поскольку дорог, etc. Таким образом, никакого отбора для моего будущего чтения не произойдет, но помню твой – «холодный сон».
barzakh: Ты как Саша Черный: «…и брать у людей из дола / хлеб, вино и котлеты».
Холодный сон – это теперь будет мой псевдоним: Антон Колдслип.
ATD: Очень хорошо, но это твое словосочетание… меня очень тронуло… я тоже буду думать.
barzakh: Оно не только мое, вот, у Кузмина нашел: «Зеленый и холодный сон / Окутал спящий дом».
ATD: Отлично. Антон, Ан. Колдслип. Очень красиво. А я хотел бы, чтобы у меня была фамилия Гереро… как нравится… Погоди, я тебе стишок пишу.
barzakh: Ждем-с.
ATD:
Не приснится тебе холодный сон, поскольку
Ты ему снишься, расточая тепло, как ткань нить
За нитью падает, ложится в круги, квадраты,
Даты – на пол, словно отсветы рам, за ними.
Не думай, что свет порождает тень. Это было бы,
Как если тень изводила бы свет. Откуда?
В разные стороны, даже спектр свернут в ртуть,
В подчеркиванье, ну да, черта, поверху речь.
Что-то еще, не раскрывай тетради, их нет,
А если бы – жил в сослагательном наклоненье,
Извлекая частицу «бы» из бытия, как холод из сна,
Которому снишься, расточая тени, курил бы меньше,
Вино бы считал чужим другом и знал бы, где жить
Навсегда, по ходу движения, пересекая меридиан.
barzakh: Начало очень правильное, я даже как-то смог встроиться и уследить движение. Дальше (после ртути) – потерял, рассеяние (возможно, так и надо). «Бы из бытия» – здорово, а потом опять рассеяние. Но, в общем, правильно.
ATD: Толя, я не пишу сентенций… прости, но там в конце идет поворот к беспомощности этого же высказывания, поэтому идет такой дриблинг ерунды и т. д.
barzakh: Ну не держи меня за Х., разве я про сентенции? – я и говорю о рассеянии, это не оценка – у тебя есть нечто, что я назвал бы драйвом усталости. Во термин придумал!
ATD: Смотри… уже лучше:
Вино бы счел чуждым другом и знал, где жить
Навсегда, пересекая меридиан, по ходу движения
ATD: ой нет, прости:
Вино бы счел чуждым другом и знал, где жить
Навсегда, пересекая солнечное сплетение.
ATD: Вот, так немного легче.
barzakh: А не надо солнечное сплетение – чего-то? – в подмогу.
ATD: Солнечное сплетение, это определенный локус нервных окончаний, это я имею в виду. Я бы мог написать (мне просто) странгуляционную борозду – важна судорожность, спазма.
barzakh: Ну это я знаю: я склоняю к упрощению-усложнению, чтобы из-под ребер глядело еще нечто.
ATD: Ага, я понял, имеются в виду солнечные коннотации.
barzakh: Вот-вот.
ATD: Ты прав, ребра!
ATD:
Вино бы счел чуждым другом и знал, где жить
Навсегда, пересекая сплетение ребер.
ATD: Класс!!! но не плетения, ни в коем случае.
barzakh: …солнечное сплетение ребер.
ATD: Ну да, само просится – рассекая, не хочу, очень под рукой.
barzakh: Гордый. Нет, состоятельный стих, по-моему.
ATD: Это твое. Тебе ж написано.
barzakh: С посвящением? Курсивом и в правом углу?
ATD: Ну да, а как же, более того, это, возможно, начало какой-то новой тетради.
ATD: Все уместно, и все правильно, я люблю такие минуты.
barzakh: Ну, спасибо, уважил… буду извлекать «бы» – если получится.
ATD: Я начну этим стишком чтеньице, но это ты уважил меня «холодным сном».
barzakh: Правильный выбор, в нем есть зацепки, и не длинно, и – драйв усталости.
ATD: А мы что, мы чемпионы усталости.
barzakh: И ртуть, и нить тени, и рама – есть.
ATD: Ты заслужил.
barzakh: Не убеждает. Знаешь, как в футболе: проиграл, но сопротивлялся достойно.
ATD: Толя, я действительно решил, начну с этого чтение, начну с холодного сна, как истинного состояния поэзии, и т. д., пойми, т. е. улови, о чем я хочу сказать.
ATD: Это ведь здорово, то, что я получил от тебя.
ATD: Да, да, да, пошел есть, меня зовут на ужин, Толя спасибо, ты… сосед.
barzakh: Йес ытыз.
Из опасения, что моя формула о «говорении с самим собой» может быть неверно истолкована, – на что, в частности, намекает некая интонация твоего ответа – я хочу немного пояснить ее.
Мне она кажется очень важной и, возможно, одной из определяющих – прежде всего для твоей поэзии. Во всяком случае, более релевантной и даже более содержательной, нежели все (ну не все, это уже излишняя гордыня, конечно) иные попытки ее определения, так или иначе вертящиеся вокруг «пустоты», «стирания» и т. п.
«Говорение с самим собой» – это принципиально иная установка в извечной драме «автор-читатель». Не «читатель в потомстве», даже не «провиденциальный собеседник» – адресатом «сообщения» (которое тем самым теряет статус сообщения) становится сам адресант – автор, источник, говорящий. (Текстуальные обоснования, апелляции к конкретным текстам я позволю себе для краткости опустить, но найти их, очевидно, несложно). Важная «деталь»: я обмолвился – «говорящий». Однако речь идет о пишущем, и только о пишущем. Человек, говорящий с самим собой, слишком смахивает на безумца; человек, пишущий самому себе, – несколько, конечно, чудаковат на обыденный взгляд, но за пределы «нормы» не выходит: все мы время от времени пишем некие заметки «для себя». Хотя уже здесь видна совсем иная прагматика: эти «заметки», как правило, все же имеют «инакого» адресата – «меня» в некоем будущем, т. е. все же кого-то уже, по прошествии времени, не тождественного «отправителю». В случае поэзии такого временного отстояния нет: адресат получает «послание» в ту же секунду, что его же рука выводит следующую букву.
Идея, в принципе, не нова: и Лотман весьма любопытно писал об автокоммуникации (в рамках семиотической системы понятий), и Невзглядова в своей «интонационной теории поэзии» акцентирует безадресность поэтического слова (только говорить надо не о безадресности, а об автоадресности – не будем углубляться, я хотел лишь подчеркнуть, что соответствующий феномен уже привлекал внимание, интерпретировался же по-разному). Элемент автоадресации присутствует (как свидетельствуют, в частности, размышления Лотмана, Невзглядовой и мн. других), по-видимому, в любой поэзии. Но только у тебя она становится ведущей и определяющей, вытесняя иные адресации, все же доминирующие в «нормальной» поэзии.
ATD: …не мы, ни ты, ни я, но вроде как все вместе очень… странно и… ну не знаю, там есть какой-то таракан…
barzakh: У нас с тобой некое напряжение разности: мы бормочем как бы сами по себе, но это вроде дуэта в «Евгении Онегине», когда Ленский и Онегин поют совершенно разные тексты одновременно, а последние две строки вдруг оказываются одинаковы. А затем один другого убивает.
Не вдаваясь в то, как такая смена установки влияет на поэтику (точнее, как она отражается в поэтике) – что само по себе чрезвычайно интересно и показательно, но требует иного «жанра» и объема – попробуем понять основополагающие импликации такого «поворота». Мне кажется, что речь идет ни больше ни меньше, чем о своеобразном «восстановлении субъекта». Кризис субъекта, исчезновение субъекта – общее место философского дискурса последних лет сорока. И несмотря на тривиализацию, соответствующие утверждения трудно оспорить. И о твоих текстах сплошь и рядом рассуждают в тех же терминах – те же Скидан с Голынкой, да и сам ты тоже. Я не собираюсь утверждать, что все это не имеет отношения к делу – просто не это мне кажется главным. В основании субъекта – что у Декарта, что у Гегеля – всегда лежит операция автообращенности, возвращения в себя (что есть cogito, как не такой круг? что есть Абсолютный Дух, как не – обставленное замысловатыми обертонами, но все то же возвращение?). В поэзии «говорения с самим собой» соответствующий акт возвращения совершается не в сознании, не в Идее, а в письме. Возникающий в тексте субъект не равен «Аркадию Драгомощенко», пишущему соответствующие строки, он равен (?) самому этому тексту, это текст-субъект. Если допустимо здесь использовать сам этот термин, «субъект». Сложная проблема – межтекстовое единство этого субъекта, которое ведь дано непосредственно. В качестве гипотезы я бы предположил, что это единство достигается за счет того, что единственным (?) определением данного (и каждого) «текста-субъекта» становится именно его автообращенность: она всегда «та же», а потому и он «тот же» (нет, этого маловато, но как первый шаг – сгодится). Новой является и чистота этого самозамыкания: в отличие от Гегеля или Левинаса никакой Другой на горизонте как необходимый момент такой субъектности не маячит. От Других остаются только перезванивающиеся имена, стеклянные кружки внутри круга, даже если курсивом и в правом углу – с отражением двух последних совпадающих строк. Это тоже требует отдельного продумывания. Это крайне важно и, м. б., ново.
ATD: Ведь иногда все падает и рушится, так пусть вращается в холодной вселенной.
barzakh: Я фаталист: кого ты ищешь, братец?
ATD: Максим Максимыча.
barzakh: Нет, Вулича.
ATD: Забыто многое.
barzakh: Но не всеми.
ATD: Я и есть все.
barzakh: Час тоски невыразимой.
ATD: Ох молчи, об этом ни слова.
barzakh: Диалог в стиле Ионеско.
В этом плане становится ясней твоя «разрушительная» работа с языком (о которой тоже много говорено): язык сам по себе – первейший враг субъекта, его главный разрушитель механизмами риторических ходов (ничейных по определению, хуже: корпоративных, общностных, социальных), риторических инерций. Тут нужна тонкая работа по приостановке (критике) риторики (следовательно, синтаксиса прежде всего – а у тебя именно синтаксис во главе угла) без впадения в чистую заумь (Крученых) и алогизм (обэриуты). (Смешно, наш «абсурдный диалог» намедни как будто дает почти модель того, что я пытаюсь определить (скорее, пародирует): есть связь, даже сюжет, есть «ответность» – и надломы, расползание). Если риторика (по Деррида) подрывает метафизические основания текста, то следует осуществить подрыв самой риторики, но не так, чтобы на ее месте осталась пустота: подрыв как (иллюзорная, по-видимому) возможность восстановления этих оснований, в частности, субъекта. Автокоммуникация вне смысла, пусть даже уходящего на дно, но потом все равно выныривающего, – это не круг, а его вырождение в точку. Тебе подчас такая работа (когда круг сохраняется) удается, более того, даже там, где есть крен в ту или другую сторону, общая направленность, как кажется, удерживается.
И усиленная (у тебя) нерепрезентативность, о которой ты говоришь, также вписывается в данную модель: любая репрезентация означает размыкание автокоммуникационного, субъектопорождающего круга и, стало быть, должна быть редуцируема. Тоньше (как и в случае с языком): есть интенции репрезентации, эдакие стрелочки, которые недотягивают до «объекта», закругляясь и возвращаясь в себя. Пустая и простая нерепрезентативность не может породить круг: необходимо движение вовне, к этим, парящим отдельно от зданий «оконным рамам», – чтобы было откуда (ниоткуда, так как ничто и не достигается, «рамы» ни к чему не привязаны) возвращаться. Тут важно расширенное понимание репрезентации: не только непредставимость, но и немыслимость. Холодный сон.
И неслучайно, оставаясь самим собой (данное выражение в контексте всего сказанного более чем двусмысленно), ты и прозу свою «делаешь» по таким же лекалам. Мне это чуждо, более того, кажется порой неадекватным (там, где ты начинаешь серьезные рассуждения, вдруг утопающие в автокоммуникации) – но ты «не делишь себя», и проза оказывается заражена теми же установками. М. б., это даже благо: там механизмы становятся рельефнее.
anatoly barzakh wrote:
…Дорога хоть дальняя (километров пять), но очень разнообразная: горы вдали, Юра и Альпы, поле подсолнухов, скошенная стерня и скатанные громадные цилиндры сена, какой-то парк, лесная тропинка точно по границе Швейцарии и Франции со столбиками с годом «1818» и буквой «G», заброшенное здание старой таможни. Как сказал один остроумец, в доме отца небесного горниц много. Мы вот только в прихожей приютились…
Да, конечно, имена, только имена, причем уже и незнакомые вовсе.
Куда-то ты пропал…
от arkadiid:
Привет, никуда я не пропал, сосед с верхней террасы, – размышлял я об уродливости окружающего, что случается нечасто … Разглядывая твои картинки, я внезапно поймал себя на мысли, что действительно остаются имена, «истории» ветшают, рассыпаются, а имена, как сейчас, вдруг начинают перезваниваться в голове, устраивая нечто вроде бесконечной ритурнели… Нежный звон имен… стеклянное рождество не воспоминаний, нет… какого-то странного предъявления чего-то.
И последнее. Все мои рассуждения – желанный хлеб для тех, кому такая поэзия (и проза) чужда. Тот же Анкундинов, потирая руки, скажет: ну да, я об этом и говорю, человек бормочет сам с собой, а читатель тут не при чем, это не для читателя, а для самого автора – ежели адресовано только ему самому. Таким образом, Анкундинов действительно правильно понимает твою поэзию – только не понимает своего понимания, не понимает, что это не предмет для ерничества, а вещи куда как серьезные. Это парадоксальное совпадение с майкопским зоилом убеждает меня в том, что, возможно, в моих измышлениях что-то и впрямь чему-то соответствует.
barzakh: Преклоняюсь перед Б. … Джек Лондон, воля к жизни, Ярошенко, всюду жизнь. Современная литература – нечто вроде научного коммунизма: абсолютно виртуальное, ментальное и не наличествующее образование, область галлюцинаций. Черная конфуцианская кошка.
ATD: Последнее – наиболее точная дефиниция. Во мне усиливается буквально физическое ощущение, что мы с какой-то невероятной скоростью меняемся… не стану перечислять. Книги, статьи и подобное – кажутся как из сна, все это снилось…
barzakh: Если б из сна! – видения, глюки, прошлым летом в Лас-Вегасе.
ATD: Artificial – полная искусственность. Но в принципе это даже хорошо.
barzakh: Да, я тоже склоняюсь к этому. Очищение: ни читателя, ни критика, литература в стиле умной молитвы.
ATD: Если раньше, допустим, изучение скорости расползания грязи под ногой мотивировалось или оправдывалось неким порывом познать законы вселенной – теперь грязь есть грязь, нога есть нога, и скорость – это скорость. Никакой вселенной, поскольку это и есть вселенная. Вообще хороший термин – пост-алфавитная словесность.
barzakh: Бессловесная словесность.
ATD: Да…
barzakh: И еще «л» из первого слова убрать для точности.
ATD: И вообще слова, все.
