СТИХИ

Евгений Ракович

* * *

Человек умирает. И остывает.

В земле достывает, а в пустой комнате гудит.

Потом долго молчит в тишине без верха и края.

И вдруг появляется полунежданно — как ночной бандит.

Но горла не режет, а наоборот, укрепляет,

железным шарфом снаружи и чем-то своим изнутри.


Так и любовь. Она умирает. И остывает.

В земле достывает, а в пустой комнате гудит.

Потом долго молчит в тишине без верха и края.

И вдруг появляется полунежданно — как ночной бандит.

Но горла не режет, а наоборот, укрепляет,

железным шарфом снаружи и чем-то своим изнутри.


Музыка умолкает. Уже не звучит, но молкнет.

Только была — и нету, но все еще будто есть.

Это ее отражение, бесплатное приложение, содрогает все так долго,

что можно медленно сесть.

И когда уже тихо-тихо, так давно уже тихо-тихо,

она появляется полунежданно в безмолвии изнутри.

И вот выходит наружу, черным ходом сквозь уши,

и все вокруг видят краску, которой она горит.


Так и любовь, умолкает. Уже не звучит, но молкнет.

Только была — и нету, но все еще будто есть.

Это ее отражение, бесплатное приложение, содрогает все так долго,

что можно медленно сесть.

И когда уже тихо-тихо, так давно уже тихо-тихо,

она появляется полунежданно в безмолвии изнутри.

И вот выходит наружу, черным ходом сквозь уши,

и все вокруг видят краску, которой она горит.


* * *

Ребенок плачет и бредит. Говорит о своей болезни.

В глухую несознанку всех за собой уводит.

Но в какой-то другой квартире, с языком железным

он просыпается взрослым, здоровым и незнакомым.

Все новое, явное, крепкое, наутро после смерти,

когда отец умер и нету. Заболел. Умер. И нету.

И ночью приснился здоровым, чистым, белым, смертным.

В мягком опять переплете, на этом опять свете.


Так и любовь. Она плачет и бредит.  Говорит о своей болезни.

В глухую несознанку всех за собой уводит.

Но в какой-то другой квартире, с языком железным

она просыпается взрослой, здоровой и незнакомой.

Все новое, явное, крепкое, наутро после смерти,

когда он умер и нету. Заболел. Умер. И нету.

И ночью приснился здоровым, чистым, белым, смертным.

В мягком опять переплете, на этом опять свете.


Девушка танцует. Одна в пустой квартире,

под самую-самую грешную, бесстыдную попсу.

По стенам жалких комнат летят куски гитары,

и волосы ее растут по полопотолку.

И что это за музыка! Ее любимая музыка!

Любимые звуки музыки и бас-удары в живот!

И все на свете умерло, давным-давно все умерло,

и только в этом грохоте она одна живет.


Так и любовь. Танцует, одна в пустой квартире,

под самую-самую грешную, бесстыдную попсу.

По стенам жалких комнат летят куски гитары,

и волосы ее растут по полопотолку.

И что это за музыка! Ее любимая музыка!

Любимые звуки музыки и бас-удары в живот!

И все на свете умерло, давным-давно все умерло,

и только в этом грохоте она одна живет.


Бессмертная душа


Бессмертная душа. Как это страшно.

Ее громада свесилась сюда

и мной уперлась в землю – скользкой башней,

как спица в стол – сквозь все еще жука.


Моя бессмертная, музей немодных платьев,

мой перекати-космос, моя включает-ток,

тьмы тем своих жильцов ученый собиратель,

великая немая, гора наоборот.


А привидения – они же все родные,

из верхних этажей остановились по пути,

и в янтари прилегшие густые,

все вечнодневки желтоголубые

живут в моей благоустроенной груди.


Все то что-невозможно, как лес холодным дымом,

наполнено желаньем забрать его себе.

Высокое желанье – как дым стоит в вершинах,

и низкое желанье – как дым лежит в траве.


У невозможно-было и невозможно-стало

нет никого на свете – на этом и на том.

Они живут так долго – ведь одной жизни мало –

стоять у их витрины с бумажным молотком.


Ордена на базаре


Базары самых дальних слов

цветут цветами белых орденов,

и желтых орденов.


Рубашки падают в шкафу на лоскутки,

на эти легкие умершие куски,

как старики умершие легки,

вот так – без всяких слов.


Их пиджаков опавшие листки

по свету разлетаются в куски,

вот в эти белые потертые куски,

и желтые куски.


Она ласкает нищих стариков

и шлет им ордена во тьму шкафов,


и в руки льет шуршание ключа

и в разум – сургуча.


И по земле ведет из их квартир

бессонный электрический пунктир.


Но адресаты вечно не живут,

а в Майский

Превращаются

Салют.

Comments

No comments yet. Why don’t you start the discussion?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *