Илья Кукуй
О ПАВЛЕ ЗАЛЬЦМАНЕ
Литературное творчество художника Павла Яковлевича Зальцмана (1912−1985) лишь недавно стало доступным читателю: при жизни Зальцман не мог надеяться на возможность публикации. К настоящему времени издан роман «Щенки», «в значительной мере изменивший историю русской прозы ХХ века» (О. Юрьев)[1], малая проза 1930−50-х гг. и сборник стихотворений[2]. Данная публикация открывает новую страницу литературного наследия Зальцмана − его прозу т.н. азиатского цикла.
Художественная биография Зальцмана началась с его знакомства с Павлом Филоновым в 1929 г.: Зальцман становится его учеником и членом группы «Мастера аналитического искусства». В то же самое время Зальцман начинает работу художником-постановщиком на ленинградской фабрике «Союзкино» (с 1934 г. − «Ленфильм»). Сотрудничество с Филоновым и его школой на всю жизнь задало направление творческого развития Зальцмана, а работа в кино, кроме источника заработка, позволила молодому художнику в 1930-е годы поездить по стране и открыла ему новые горизонты − в первую очередь культуру Средней Азии и Зауралья. Эти поездки послужили источником как живописного, так и литературного вдохновения: во время работы на съемках фильма «Анненковщина» (1932) Зальцман начинает писать роман «Щенки», а поездки по Средней Азии в 1934, 1938−39-х гг. и, конечно, переселение в Алма-Ату после эвакуации из блокадного Ленинграда в 1942 г. нашли свое непосредственное отражение на страницах дневника художника, в романе «Средняя Азия в средние века» (1944−51; неопубл.), а также в рассказах и сказках, которые здесь предлагаются вниманию читателя.
По времени своего создания эти произведения относятся к одному из самых плодотворных, но то же время и одному из самых мучительных периодов жизни Зальцмана. Потеряв родителей в первую блокадную зиму, чудом выбравшись с семьей из осажденного Ленинграда[3], Зальцман оказывается в Алма-Ате, где первые годы живет в чудовищных бытовых условиях. В августе 1944 г., после того как столичные киностудии стали возвращаться из эвакуации обратно, Зальцманы получают часть номера в здании бывшей гостиницы «Дом Советов». Дочь художника Е.П.Зальцман вспоминает: «Тут зощенковские и обэриутские традиции черного юмора придутся как нельзя более кстати. <…> О какой-либо звукоизоляции не могло быть и речи. В коридорах пахло смесью еды и клозета, керогазы и керосинки стояли у каждой двери, ящики хлама − по стенкам. В жуткой уборной, единственной на весь огромный коридор, ржавые раковины всегда были засорены, а на цементном полу стояла страшная аммиачная желто-зеленая лужа, через которую были проложены деревянные доски (они мало помогали). А самым страшным местом был чудовищный стульчак, загаженный сверху донизу. <…> Постоянная необходимость добывать еду, на фоне тяжелой работы, − фильмы тогда шли один за другим, − круглосуточное напряжение в попытках контролировать реакции и быть предельно осторожным в высказываниях, − всё это истощало нервно и физически. Кончилось это тифом, который Зальцман подцепил в 1946 году»[4]. Реалии жизни в Доме Советов появятся в прозаическом творчестве Зальцмана чуть позднее, а произведения осени 1944 года отличает своеобразный эскапизм, уход в иное время: в довоенный 1936 год − в рассказе «Лошадь в яблоках»; в еще более далекое европейское средневековье − в мистическом рассказе «Зима 1614 г.»; и, конечно, в волшебный мир азиатской прозы.
Уходом это можно считать лишь весьма условно: блокадные реалии в рассказе «Лошадь в яблоках» видны невооруженным глазом, а в рассказе «Зима 1514 года» Зальцман пытается осмыслить, возможно ли в волчий век сохранить человеческое лицо. Даже в азиатской прозе, как бы она ни была далека от окружавшей художника реальности, неожиданно прорывается свойственный Зальцману юмор «подпольного человека» (см. окончания «Бахаэддина» и «Махаона»). Но главная отличительная черта этих произведений − сверкающий красками сказочный мир среднеазиатских культур, совмещающий в себе разные языки, реалии, пространства и эпохи, но в то же время вмещающий в себя центральные для Зальцмана проблемы и темы: голод и болезнь, предательство и вероломство, предопределение и чудо… Обилие локального колорита не должно смущать читателя − здесь мы имеем дело не с восторгом туриста-неофита, а с попыткой создания параллельной художественной реальности, дающей возможность выхода за границы обычного восприятия. Не случайно мотив проникновения в сказочный мир − временами спасительного, но иногда и губительного − присутствует фактически во всех текстах. Зальцман, прекрасный знаток среднеазиатской культуры, пользуется одним из своих излюбленных приемов − совмещением различных языковых, временных и пространственных плоскостей; так достижения аналитического искусства продолжают жить в его творчестве вне авангардной парадигмы[5], а сказочный, мифологический мир являет собой альтернативу абсурдизму исторического времени[6].
Произведения публикуются по правленой авторской рукописи; «Золотая муха» − по машинописи, содержащей слегка измененную редакцию рассказа 1980-х гг. В этом произведении в нескольких спорных случаях были сделаны исправления по ранней авторской редакции. Специфика авторского написания, в особенности в отношении реалий азиатской культуры, оставлены без изменений, за исключением явных описок и опечаток, исправленных безоговорочно. Вычеркнутые автором пассажи, необходимые для понимания текста, сохранены и заключены в прямые скобки; редакторские конъектуры − в угловые скобки. В примечания помещен краткий историко-культурный комментарий к большинству из реалий. За помощь в комментарии я благодарю внучку художника Марию Алексеевну Зусманович, а также верных хранителей архива Зальцмана и первых пропагандистов его творчества − Елену Павловну Зальцман и Алексея Георгиевича Зусмановича, благодаря которым наследие художника дошло до наших дней.
[1] Юрьев О. Павел Зальцман: Заполненное зияние-2 или Солдат несозванной армии // Юрьев О. Заполненные зияния. М.: НЛО, 2013. С. 76.
[2] Зальцман П. Сигналы Страшного суда. М.: Водолей, 2011; Зальцман П. Щенки. Проза 1930−50-х годов. М.: Водолей, 2012. Отметим также первое издание литературных произведений Зальцмана в сборнике «Мадам Ф» (М.: Лира, 2004).
[3] См.: Зальцман П. «А потом пришла страшная блокадная зима…» (Из блокадных воспоминаний) // Знамя. 2012. № 5. С. 129–155
[4] Зальцман Е. История жизни и творчества Павла Зальцмана // Эл. ресурс: http://pavelzaltsman.org (раздел «Биография»).
[5] Авангардный эксперимент был свойственен Зальцману в 1930-е гг. См., кроме ряда стихотворений в сборнике «Сигналы Страшного суда», рассказ «Парагвай», опубликованный с более поздним рассказом «Запонки» в журнале «Крещатик» (2013. № 60. С. 262-269. − Эл. ресурс.: http://magazines.russ.ru/kreschatik/2013/2/z23.html). Фрагменты заумного языка присутствуют и в романе «Щенки».
[6] Об абсурдизме Зальцмана см. ценное эссе П. Казарновского «Вещи любят, чтобы их называли точно» (О стихах и прозе Павла Зальцмана)» (Крещатик. 2013. № 60. С. 251–261).
