Средняя Азия. Рассказы и сказки
Тегин-пучук
Батыр Тегин-Ато[1] пять лет прослужил баши[2] у туркестанского бия[3]. Однажды весной гонец от Аулио и Сайрама, его братьев, передал ему, что они настойчиво вызывают его в аул.
Тегин захватил кое-что из пожалованного и навоеванного, сел на коня и пустился по такырам[4], залитым снеговой водой. Сильный карабаир[5] несся не уставая, радуясь ослепляющему солнцу, так что у Тегина руки горели от холодных брызг.
Сперва его грызло сожаление, что он не увез литаврщика, чтоб въехать в аул как присвоено чину. Но, раздуваясь от предвкушения почетной встречи, он готовился утешить себя похвальбой.
К вечеру второго дня Тегин поднялся на барханы в саксаульник, который уже зеленел. Проехавши недолго между стволов, он услышал жалобный крик, от которого карабаир присел и прижал уши. Тегин осторожно продвинулся на голос и увидел под цветущим кустом гребенщика[6] большого белобородого тигра, который лежал неподвижно, повалившись на бок. Тегин растерянно глядел на него, удивляясь тому, что не может двинуться. А лошадь, упершись шеей в луну и приседая, рвалась то вправо, то влево, хотя ее сдерживали сильные поводья.
Но Тегин-Ато уже успел рассмотреть, что зверь лежит почти издохший, и, любопытствуя, приблизился. В это время тигр с трудом поднял высохшую голову и, оскаливаясь черными губами и щурясь, прохрипел звук, похожий на слово «бохара», которого Тегин не понял. Но по его спине прошла дрожь крайнего ужаса, не бывалого с ним никогда. Он бессознательно ослабил поводья, дал коню повернуться и помчался вперед без дороги. Видимо, направление было выбрано надлежащее, потому что к вечеру Тегин увидел за барханами концы торчащих копий, воткнутых перед кибитками, и въехал в аул.
Ему навстречу вышло много народу, и он, подбоченясь и рыская глазами по открытым лицам женщин, врезался в толпу, которая радостно расступилась. Оба брата проводили его в кибитку Аулио, старшего, куда собрались почетные гости и, разложив из уважения к нему древесный уголь, чтоб не дымило, обсели его слушать. Сидя важно, как манап[7], расставив по коленям руки, поднявши красное лицо и угрожая носом небу, он узнал от братьев, что всему роду грозила тяжелая беда и все поднялись на его защиту.
На другой день в ауле он выбрал самую белую девушку и скоро женился. Братья устали говорить ему, что лучшие пастбища заняты пришлым народом, − Тегин не расставался с женой, которой не было и тринадцати, а стада бродили в солончаках.
Наконец один из враждебных родов угнал полтабуна лошадей. Тегин собрал добровольцев и поскакал на соседей. Он отбил свой табун и прихватил чужих. Вслед за этим с теми же джигитами, ободренный удачей, он явился на ближайшую кочевку пришлого народа и, изрубивши несколько десятков ойратов[8], раскатав, переломав и сжегши их кибитки, заставил их откочевать и освободить часть захваченного урочища.
Аул прославлял его всеми голосами. Но скоро пастухи донесли, что на освобожденных урочищах расположились новые пришельцы, не те, которых прогнали, может, и не знающие о них, потому что держатся без всякого страху, но из того же народа. Сам Тегин холодной ночью подобрался к их становищу и при луне, освещавшей лед, считал кибитки. В то же время посланные в других направлениях донесли ему еще о двух становищах ойратов с несметными кибитками и стадами.
По аулу расширилась тревожная тоска. Кое-кто из стариков предлагал мириться с соседями и звать их на помощь. Но Тегин хорошо понимал, что пока тыловым соседям ничего не грозит непосредственно самим, они не помогут, а еще порадуются. Другое дело, когда дойдет до них.
Он собрал аксакалов и предложил перекочевать на юг. Он сказал, что слышал от кокандских чиновников о богатой пустой долине за высоким ледяным хребтом, у южных границ Коканда[9]. Аксакалы смутились, но он сказал:
− Сейчас мы одни, ойраты нас истолкут в талкан[10] и никто нам не поможет. Если же мы уйдем, они нажмут на соседние роды. Тогда, узнавши, что мы пошли на новую землю, те, кого будут жать, пойдут за нами. Тут мы все вместе повернем, и аллах джабар! Посмотрим, кому трава, а кому песок. А может, мы и в самом деле найдем долину…
Аул, сложился и, не дожидаясь набегов, двинулся на юг. Как говорил Тегин, так и случилось. То один, то другой из теснимых родов присоединялся к ним.
После длинного пути народ вошел в снеговые горы и, выслав разведчиков, двинулся к перевалу. На четвертый день они вошли в крутой сай, который был такой тесный, что оказался совершенно запруженным сотнями людей со стадами и скарбом, так что земли не было видно. Тегин-Ато ехал в голове со своей женой, которая выглядывала из-под высокого джавлука[11] бело-розовым лицом и держала в руках маленького сына Кара. Вдруг, когда они дошли до верхушки сая, Тегин увидел на ровной площадке большой черный карагач, ветки которого были украшены несколькими пестрыми лоскутками. Под ним был разостлан коврик, а около него сидел высохший старик. Рядом с ним стояла деревянная ступа, в которой лежал сырой кунак[12]. Видимо, у старика не было сил не только толочь его, но и жарить. Когда он поднял свое сморщенное бородатое лицо навстречу едущим, Тегина коротко пронзило неприятное чувство, не связанное ни с чем вокруг.
Голова у старика сейчас же упала, и он запел едва слышно в общем грохоте идущих, путаясь и сбиваясь, слова из Фатихи[13], как заправский ученик Кары-хоны[14]. Он хотел приподняться, но, видимо, не мог. Тегин, перебарывая усиливающуюся тоску, остановился и спросил, что с ним такое. Старик, не поднимая головы, слабым голосом продолжал петь. Тегин бросил ему на коврик первое, что попало под руку, − дорогой пояс, державший турсук[15] с водой, который он передал жене, − и хотел двигаться дальше. Но в это время старик тяжело приподнялся и, протягивая руку к турсуку, попросил воды. Жена Тегина протянула ему турсук, и он приложился к нему запекшимися черными губами.
Тут Тегина пронзил тот же необъяснимый ужас, который он испытал один раз в жизни, и он вспомнил тигра и его слово «бохара». Он так же, как и в первый раз, не заметил, как конь под ним двинулся, и взбирающаяся толпа понесла его дальше.
Скоро перевалили весенний облезающий хребет и спустились в неизвестную долину. Было совершенно пусто. Молодые всадники с пением и гиканьем уносились далеко в степь по высокой траве. За арчовыми лесами дохнула нагретая серебряная джийда. Женщины сбрасывали с себя джавлуки и, распустивши блестящие волосы, промывали их катыком. Старики, затаив дыхание, оглядывали рассыпанные богатства, как на базаре. А дети, украшенные по-праздничному ястребиными перышками, болтали на младенческом языке, учились скакать, подбрасывались высокими спинами лошадей и высоко поднимали руки с уздечками. Тегин-Ато, проезжая в роскошном халате, как на приеме у бия, и глядя на круглые плечи мывшихся женщин, соображал, кончилась ли дорога.
В короткие годы вокруг кибиток повырастали глиняные стены и еще тоненькие сады. Земля, особенно теневые стороны левого берега, обсыпала людей хлебом, так что нельзя было не сеять. Еще в продолжении нескольких лет притягивались соседние роды, и Тегина-Ато окружали отборные сипо[16], уже начинавшие тосковать на сытном корму в бездействии, пока он в качестве признанного главы указывал вновь пришедшим места для поселений.
Через восемь лет, весной, когда освободились проходы в долину, неожиданно явился снизу с запада чужеземный отряд. Тегин-Ато принял послов, сидя во дворе своего глинобитного кургана между двумя рядами созванных сипо. Эти послы возбуждали зависть. На них было невиданное оружие, драгоценные кольчуги и щиты с шипами, много золота и голубой бирюзы, а бесценные аргамаки на первом дворе светились каждой жилкой под тонкой кожей.
До начала переговоров послы выложили подарок от своего эмира Джегандера. У Тегина сильно забилось сердце, и он вбил глаза как гвозди в разложенные сокровища: сто сабель, восемнадцать парчовых халатов и также по восемнадцать каждого предмета − коней с дорогой сбруей, чашек орехового дерева, отрезов атласа, сундуков, выложенных костью и перламутром, и т.п. Затем послы изложили дело.
Эмир Джегандер, повелитель многих народов, просил помощи Тегин-Ато против возмутившегося наместника Балхи[17], который бежал к его врагам в Хорбазан[18]. Экспедиция в Хорбазан давно задумана Джегандером для сведения старых счетов, а теперь она необходима. Много соседних тюркских князей примут в ней участие. Узнавши о храбрости Тегина и силе его народа, Джегандер предлагает ему присоединиться к нему ради славы и добычи. Тегин во время этой речи тихонько обводил глазами своих сипо. Он увидел, что все глазеют на волшебные вещи подарка и на ослепительные костюмы послов. Когда они кончили, наступила тишина. Большинство сипо потупились, а у тех, кто глядел, глаза выражали страх, что Тегин откажет. Он дал свое согласие.
Через две недели пятитысячное войско выступило из его уже многодомных кишлаков и стало спускаться вниз по реке, разрастаясь от присоединявшихся отрядов. Проводники свернули на север и, миновав очищенный перевал, − только кое-где сползали пятна снега, − спустились в населенную долину. С каждым днем пути им встречалось всё более городов, они обгоняли груженые караваны и, наконец, подошли мимо загородных дворцов к стенам большого города.
Вокруг крытого входа ворот в сторожевых помещениях толпились наукары. В разных местах среди садов поднимался дым и торчали копья кибиток. Это были лагеря союзных князей. Войску Тегина отвели место, а сам он на следующий день был принят Джегандером.
Когда он проезжал по улицам города, задирая голову на медресе[19] и мечети, мальчишки бежали за ним по верху дувалов и кричали: «Пшук! Пшук!»[20] Народу было несметное множество. Базар был как битва, такие стояли шум и пыль. Наконец во втором дворе урды его почтительно ссадили и ввели на крытый айвон. Там его встретил диван-беги[21], старик маленького роста, одетый очень цветисто, лицо которого показалось Тегину знакомым. Этот диван-беги передал ему некоторые подарки и сказал:
− Хотя тебя наградят будущие подвиги, но в знак неразрывной дружбы и доверия тебе это назначил наш повелитель великий Джегандер-шах, владелец цветущей Бохары.
При этом старик низко поклонился, а Тегин вздрогнул всем своим широким телом и спросил:
− Что ты говоришь, как ты назвал повелителя?
Но диван-беги уже повернулся и ввел его во внутренний двор, где их ожидал сам шах Джегандер, чернобородый, с нежно-розовым лицом, сидевший неподвижно в двух халатах, один из которых был назначен Тегину.
Через пять дней все войска выступили в поход. Налетая, как птицы на урюк в долинах, и так же быстро вскакивая на коней, блестя лицами, как белый тут[22], толпы всадников мчались, как по ветру, по обсохшим полям. Коротко ночевали, раздирали шутя, как на празднике, баранов встречных стад, так что розовая шерсть летела как цветочный пух, охотились с ястребами и не заметили, как вышли далеко в чужую страну. Красота мест, нежаркое лето, нетерпение близкого часа и неизвестной добычи – всё делало поход веселым.
Один Тегин был мрачен. Это приписывали его особенному характеру, который так уж сложился. Не глядя вокруг, сидя на большом черном аргамаке, самом большом из шахских коней, Тегин, как всегда, высоко задирал голову, за что иноплеменные воины прозвали его «пшук» − курносый. Он всей душой был тревожен и стеснен, хотя и не мог понять, что его беспокоит, кроме неясного слова «бохара». Но так как это слово имело несколько значений и ни одно из них не было мрачным, он силился перестать гадать о нем и, чем ближе подходили к Хорбазану, тем больше рассчитывал случайности похода, ожидая всякого несчастья.
Первые удачные грабежи нагнали страху на всю страну, и когда мчавшееся войско очутилось у Хорбазана, там уже не было ни наместника Балхи, ни растерявшегося шаха. Оба бежали, оставив город со всеми богатствами и жителями на разграбление.
С огромной добычей и в полном веселье оба войска возвратились в Бохару. Там Тегин, приведший десять личных, тяжело груженных верблюдов и растерявший понемногу тоску, устраивал той[23] за тоем, сперва шаху, потом некоторым союзным князьям. Наконец, ответно одаренный, он со своим войском и добром двинулся назад в долину Сурхоба[24].
За день пути до перевала, уже под вечер, передовые части Тегинова войска встретили караван. Несколько запыленных верблюдов несли тюки, покрытые не войлоком, а тонкой тканью, очень высокие, видимо, перетряхивавшиеся в дороге. Один верблюд был приспособлен как верховой, как если бы предназначался для женщины. Сиденье было широкое, неловко выложенное из мягких тюков. Но на нем никто не сидел. Караван шел необычайно быстро, так как несколько караван-баши[25] криками понукали верблюдов, а всадники в небольшом количестве, державшиеся не близко к ним, скакали, запорошенные пылью.
По вьюкам было видно, что это караван богатый и идет откуда-то издалека. Тегин, бывший в голове войска, видел, как разгорелись глаза многих сипо, и, рассмотрев караван, подумал, что они уже далеко от земли шаха. Поэтому, когда несколько человек поскакало навстречу верблюдам, он полусмущенно-полунасмешливо осклабился, вообразив чернобородое нежное лицо Джегандера, и ничего не сказал. Тогда к каравану бросилось еще много сипо и наукаров. Веселый шум, донесшийся оттуда, заставил Тегина разок оглянуться, но растянувшееся войско скоро выровнялось и, предчувствуя радостную встречу, вошло в горы и спустилось к Сурхобу.
Кишлаки выбегали из садов. Большинство воинов провожало Тегина до его кургана, перечисляя с коней женам и детям приобретенные вещи. Толпа бежала за ними под позолотевшим урюком, крича из глубины и бросая работу.
Из ворот урды к Тегину первая выбежала бело-розовая старшая жена и шла неотступно за ним до внутреннего двора, запустивши обе руки в гриву его лошади. Усталый, с пересохшим ртом и торжественнее, чем обычно, задранной головой, Тегин сошел по подставленным рукам на землю и нечаянно опустил руку на маленький турсук, притороченный у седла. При этом он почувствовал уже давно надоедавшую ему жажду. Он оглянулся на запыленные лица окружавших его сипо с покрытыми белой коркой ртами – здесь в долине еще стояло лето и было жарко – и стал пить.
Вдруг он увидел, не отрываясь от турсука, что один из наукаров в глубине двора у крытого входа, тоже стоит с запрокинутой головой и пьет. Тегин отвел свой турсук и, не опуская головы на короткой шее, остановился, стараясь что-то припомнить. Никто не решался прервать его шумом, и во дворе наступила тишина. Наконец он бросил из руки турсук и приказал развьючивать. При этом он опять обернулся в сторону крытого входа, где лежало несколько верблюдов с вьюками, и заметил, что только что пивший наукар опустился возле одного из них и сидит на корточках, как это часто делают носильщики с грузом, − прислоняясь к стене, чтоб подпереть тяжесть. Он тоже прислонился спиной к верблюду, но держал голову запрокинутой, так же, как когда он пил. Рядом с ним стоял другой наукар с блестевшими из черной бороды белыми зубами и, положивши ему руку на плечо, что-то говорил.
Старшая жена Тегина, жадно касаясь его розовой рукой, и две другие, младшие, с несколькими служанками, нетерпеливо ожидавшими, когда он обернется к ним, тоже повернулись в сторону его взгляда.
Тегин-пучук, не отрываясь от полулежащего наукара, сделал несколько шагов к нему и крикнул:
− Почему он лежит?
Стоявший над ним и окруженный еще несколькими тихо пересмеивающимися наукарами, поклонившись и улыбаясь, ответил:
− Повелитель, не знаем, что у него было в турсуке, так как он весь выпил, но он, видимо, пьяный. Мы его даже покалывали, как осла, стрекалами, но он не слышит.
Тегин подошел и окликнул сидящего, а потом поднял его руку, но тут же удивленно отдернул свою, так как увидел под отошедшим рукавом на белой коже необычайный черно-багровый кровоподтек.
− Что такое, − спросил он, − что это такое?
Наукары нагнулись над сидевшим, у них удивленно вытянулись лица, и один сказал:
− Повелитель! Я сам только что кольнул в это место своим ножом. Вот и след укола. А этого пятна здесь не было. Видно, у него все жилы полопались.
− Унесите его, − сказал Тегин-пучук.
Он с трудом пошел к айвону, зарываясь и путаясь ногами в канаусе[26] дорожек. А когда он поднимался к подушкам, с интересом рассматривая стоявшие на низких столах лакомства, между которыми его привлекали кумганы с питьем, он услышал справа от себя стук. Один из двигавшихся за ним сипо, споткнувшись о ковер на ступеньке, упал и медленно поднимался, касаясь одной рукой пола и дрожа. Но он не смог подняться, а сел, запутываясь в халат, который вырывал из пояса, стуча чеканной рукоятью клынча.
Тегин поднял голову и обвел глазами лица окружавших его сипо. В это мгновение его охватил с полной ясностью необычайный страх, с которым он был знаком. Он с трудом опустился на подушки, лихорадочно дрожа и думая о том, что хорошо было бы уйти. Но не было ни коня, ни толпы, чтобы унести его. А сам он не мог подняться. Он засунул руку себе под халат и наткнулся толстыми пальцами на сильные опухоли в паху с обеих сторон. Когда сипо наклонились над ним, они услышали о тигре, на которого он указывал рукой. Оглядываясь по сторонам, они разошлись.
Наступила осенняя прохлада, благоприятная для чумы. На улицах горели костры, в которые бросали одежду. С трудом доползая до стволов, старики ломали ветки, обсыпанные спелым урюком, чтобы обкуривать себя сырым дымом, который повис над кишлаком. Сипо вскакивали на коней и, отбиваясь в бреду клынчом от преследовавшего их тигра, уносились отсюда в свои дома, к разбегавшимся семьям. Из ворот урды выносили плетенки, на которых прежде сушили джийду и урюк, накрытые чем попало. Видя огни костров, еще живые свешивались и падали с этих плетенок и уползали под дувалы, а носильщики, сторонясь черного дыма и оставляя их, спускались к реке, чтобы пить и бежать, но, войдя в воду, открывали на коже нарывы. В открытых домах женщины прятались от детей, искавших их запятнанными руками. Мало кто мог побороть общую заразу страха.
Наконец на десятый день глиняные барабаны, бившие перед урдой пять раз в день, замолчали, и холодной ночью оттуда, закутанные в теплую одежду, на конях, с несколькими слугами выехали оставшиеся к этому времени в живых члены семьи и двора Тегина – четырнадцатилетняя, самая младшая из его жен, и его первый сын десяти лет. Они без оглядки скакали по уничтоженной стране, пока не добрались до западного, уже покрытого глубоким снегом перевала, направляясь к границам Бохары.
Октябрь-ноябрь 1944 г.
Махаон
Как известно, в княжестве Реджан люди поклоняются Махаону. Махаон, или Papilio machaon из группы булавоусых, − большая бабочка пестрой окраски, ярко-желтая с черным [рисунком]. Задние ее крылья вытянуты в хвостики. На их черных каймах находится по нескольку голубых пятен. А в основании хвостиков – большие красные глазки́. Эти-то глазки́ являются, согласно известным преданиям, сохранившимся на туземном диалекте еще со времен пракрита[27], причиной поклонения. К сожалению, эти легенды не могут быть приведены здесь из-за отсутствия места.
Туловище махаона длиной до четырнадцати сантиметров, а размах крыльев достигает у исключительных экземпляров двадцати семи с половиной сантиметров. Махаон живет преимущественно на зонтичных растениях, окукливается поздней осенью и существует в виде бабочки только шесть недель.
Особый вид, который нас здесь интересует, очевидно, отличается рядом черт от вообще малоизученного гималайского Papilio machaon. Этот вид, редкие представители которого имеются только в княжестве Реджан, − вообще почти не летает. Это ленивая бабочка. Появившись на каком-либо месте, она селится там целыми поколениями и не сдвигается с него. Таким образом, если какой-либо махаон залетит случайно в хижину, ее сносят и вокруг бабочки строят храм. Поэтому у туземцев принято плотно закрывать двери. Понятно, что появление нового махаона представляет для населения событие первостепенной важности.
В 1827 году Мырпатыло из семьи Мрбуа[28], отданный с детства в далекий Сангистан[29] в услужение к поливальщику улиц, возвращался в родной поселок. Он недавно похоронил и оплакал своего старого хозяина и, не имея в Сангистане других друзей, решил идти на родину, несмотря на то, что половина княжества Реджан была охвачена восстанием против инглезов[30]. Затянувши вокруг талии бельвок с завернутыми в него деньгами, он перевалил несколько хребтов и благополучно спустился в родную страну, к своему селению Зосуну.
Проходя в полуденной тишине вдоль майданов, он остановился у одного из мелких садов, так как услышал из-за плетеного чия[31] запах пищи. Когда он заглянул за изгородь, он увидел молодую девушку, сидящую на корточках над низеньким очагом, на котором кипел казанок с шурпой. Ввиду июньской жары и безлюдья она была в одних штанах, и ее тонкая спина, которой она была повернута к нему, была почти черной от загара. Но там, где шаровары, сдвинутые от того, что она наклонилась, открывали ее кожу ниже поясницы, эта кожа была белая, и чем ниже, тем белее. Из этого он заключил, что девушка, как и он сам, принадлежит к авгонам, а отнюдь не к урду[32], которых он привык видеть в Сангистане. Впрочем, никаких других выводов из этого и нельзя было сделать. Узкие пятки, на которые она оперлась, выпрямившись, были в соответствии с узенькой ступней и тонкими пальцами. Но вот она повернулась. Мырпатыло окликнул ее и от нечего делать спросил, это ли Зосун.
Она смутилась и, вместо того чтоб отвечать, скорчилась в три погибели, закрывши руками грудь. Но он продолжал ласковым голосом:
− Не накормишь ли меня шурпой? Я тебе за это заплачу или подарю что-нибудь красивое.
Говоря это, он перелез через забор. Она растерянно оглянулась, но поставила перед ним казанок. Она продолжала всячески жаться, так как он внимательно рассматривал ее. Он спросил:
− Как тебя зовут?
− Кумрэ.
Он взял ее за руку, потянул к себе и поставил рядом:
− Хочешь, Кумрэ, выйти за меня замуж?
Она, желая отделаться от него, кивнула головой. Тогда он поблагодарил ее за еду и, забывши заплатить, перескочил через забор и скрылся в зелени.
Вечером, отдохнувши в своем доме, он надел бикасибовый халат и вышел на площадь на гулянье. Скоро он среди других молодых людей заметил свою знакомую. Но Боже мой! Как она изменилась! На ней был длинный кюйнак[33], бархатная кымча, целый цветник на голове, а рядом с ней торчал какой-то парень огромного роста и весь черный − вылитый урду, с вывернутыми губами и наглым взглядом.
Мырпатыло узнал, что это здешний серкер[34], поставленный инглезами. Так-с! Улучив момент, когда Кумрэ осталась одна, он подошел к ней и сказал:
− Вот и я! Когда же свадьба?
Но девушка засмеялась и ответила:
− А твой подарок? Я его не вижу.
− Хорошо, − сказал Мырпатыло, отошел и задумчиво отправился спать.
Утром, подтянув бельвок с деньгами, он пошел к саду Кумрэ. Огибая трясину, поросшую высоким желтоцветом, над которым кружились бабочки, он вдруг увидел справа, в освещенной чаще, что-то очень пестрое. Сообразив, что это не может быть змея, так как расцветка была уж чересчур яркой, он подошел и увидел большую бабочку. Это был махаон. Обрадованный Мырпатыло, забывши в городе веру своего детства, нацелил свой ножик и продырявил бабочку, которая, будучи совершенно спокойной в Реджане, и не думала улетать. Скоро она перестала шевелиться, и Мырпатыло, довольный таким подарком, осторожно понес ее к Кумрэ.
По дороге он завернул в купальню, чтобы умыться, а потом зашел в стоявший над ней храм, чтоб помолиться богу. Каково же было его удивление, когда на плоской стене над минбаром[35] он увидел второго махаона. Он уже подумывал, не лучше ли будет принести двух, когда обратил внимание на надписи, обрамлявшие стену. Тут перед ним возникли кое-какие воспоминания далекого детства, и он сообразил, что дал маху. Он быстро спрятал махаона за пазуху и, радуясь, что никто его не видел, скатился как илён[36] с лестницы храма, и стал прикидывать в уме, куда бы девать мертвую бабочку. Он вспомнил, что около сада Кумрэ есть очень подходящие заросли, и побежал туда.
Пробегая мимо какой-то изгороди, он услышал оттуда храп, а взглянув, к своему изумлению увидел черного парня-серкера, который лежал на циновке и громко храпел. И никого не было вокруг.
Тогда, быстро решив, что нужно делать, Мырпатыло подобрал камень покрепче, махнул через забор и так двинул этим камнем по голове спящего урду, что трещавшие вокруг птицы разлетелись от стука по сторонам. Потом он положил мертвую бабочку рядом с убитым и вернулся через забор.
Скоро в Зосуне началась тревога. Труп серкера свидетельствовал о его преступлении и божественном правосудии. Было ясно, что ставленник инглезов убил священного махаона и за это тут же на месте был казнен самим богом, мстительным Алла-Джабаром. После чего весь Зосун с охотой присоединился к восставшим сипо и, так и не уплатив податей, отошел к Афганистану. А Мырпатыло женился на Кумрэ.
Таким образом, мысль повести такова: не всегда попадает тому, кто виноват. И еще мораль: ешь пирог с груздями и держи язык за зубами.
Сон, записанный в апреле 1940 г., Ленинград
31 января 1945 г., Алма-Ата
[1] Батыр (древнетюрк. batur) − богатырь, герой; почетный титул у ряда тюркских и монгольских народов. Имя «Тегин» говорит о принадлежности к ханскому роду.
[2] Баши (тур. баш − голова) − начальник.
[3] Бий (бей) − вождь (тюрк.); второе после хана лицо в древнетюркской иерархии.
[4] Типичный для азиатских пустынь и полупустынь рельеф почвы, разбитой трещинами; образуется в результате высыхания сезонных вод.
[5] Распространенная в Средней Азии (особенно в Бухаре) и высоко ценящаяся порода лошадей; помесь туркменской (аргамак) и киргизской пород.
[6] Гребенщик (дженгил) − характерный для азиатских пустынь и полупустынь небольшой кустарник семейства тамарисковых.
[7] Правитель (каз.)
[8] Западно-монгольская народность, к которой также причисляются калмыки.
[9] Город в Ферганской долине, в средневековье часть Бухарского эмирата; позднее − центр Кокандского ханства (XVIII–XIX вв.).
[10] Питательный продукт из ячменной крупы, обычно в виде каши.
[11] Будничный головной убор, платок.
[12] Кунак (могар) − злаковое растение, зерна напоминают просо; используется в основном как кормовая и крупяная культура.
[13] Аль-Фатиха − первая сура Корана.
[14] Возможно, имеется в виду Кара-хан, основатель династии караханидов, почитающийся как крупный мусульманский учитель и святой.
[15] Кожаный мех для кумыса.
[16] Сипо, сипахи (от перс. «войско») − представители служилого военного сословия.
[17] Балх (Вазирабад) − город в Северном Афганистане, один из старейших городов мира; место рождения пророка Зороастра.
[18] Город с таким названием неизвестен.
[19] Мусульманское среднее учебное заведение духовного, сегодня также светского характера.
[20] Пшук, пучук (каз. пұшық , тадж. пучуқ) − курносый (см. ниже).
[21] Сановник по финансовой части.
[22] Гусеница тутового шелкопряда.
[23] Празднество в Средней Азии, сопровождаемое угощением, пением и танцами.
[24] Начало (верхнее течение) реки Вакш в Таджикистане (тадж. «красная река»).
[25] Начальник купеческого каравана.
[26] Плотная шелковая ткань.
[27] Пракрит, пракриты (от санскр. prakrti – естественный, простой) − среднеиндийские народные диалекты, противостоящие санскриту как литературному языку.
[28] Мырпатыло и его отец Мрбуа, а также Кумрэ (см. ниже) − персонажи романа П. Зальцмана «Средняя Азия в средние века».
[29] Сангистан и Зосун (см. ниже) − населенные пункты в Зеравшанской долине, которые Зальцман проезжал во время съемок фильма «Лунный камень» в Средней Азии в июле 1934 г. Как и в других публикуемых рассказах, Зальцман создает здесь вымышленную топографию и историю княжества Реджан, аккумулирующие в себе элементы различных среднеазиатских культур.
[30] Инглезами в Афганистане называли колонизаторов-англичан.
[31] Вид среднеазиатского ковыля, использующегося на плетеные изделия.
[32] Авгоны − возможно, от тадж. «афгон», афганцы; урду или пуштуны − иранский народ-номад, населяющий юг Афганистана и северо-запад Пакистана.
[33] Кюйнак или куйнак (узб.), койнек (туркм.) − женская длинная рубаха навыпуск у народов Средней Азии и Поволжья.
[34] Серкер, саркар (тадж.) − чиновник для сбора налогов, назначавшийся ханом или наместником.
[35] Кафедра в мечети, с которой читается пятничная молитва.
[36] Возможно, от туркм. «ýylan», змея (первоначально в рукописи значилось «скатился, как змея»).
