Александр Дельфинов
С утра был воздух влажно-липкий,
Язык ворочался с трудом.
Автомобили, как улитки,
Ползли по улице гуськом.
– Я мусор выбросил в контейнер,
Рукою крышку придержав.
Пахнуло сыростью и тленьем,
Как от распада сверхдержав.
[2004]
Новое учение Под обломками Сон на набережной Но в этот ясный миг Назад на Запад мчит мой мысленный двойник, ***** ***** [2010]
***** [2010]
***** [2010]
***** Русский призрак Москва–Берлин
«В черном облаке сомнений
Проблестит звезда ума,
Мир чудесных превращений
Нам преподнесет она.
В волглом омуте пристрастий
Вспучится пузырь добра,
И космическое счастье
Все почувствуют тогда.
В гиблой почве извращений
Процветет священный плод,
И заря всепросвещенья
Над планетою взойдет…»
…Так детишек в сельской школе
Под паучьею Москвой
Педагог учил веселый
С деревянной головой
Сегодня рухнула Берлинская стена.
Там, не вдаваясь в личные детали,
Похоронили под развалиной меня,
Но на обломках ничего не написали.
Шуршала пресса. Дрейфовал Zeitgeist
По Шпрее, мимо Главного вокзала.
А в небе просвистел железный аист,
И восхищенная толпа рукоплескала.
А я ворочался под сломанной стеной,
То стоны испуская, то молитвы.
Но поступили правильно со мной,
По совести, без лишней волокиты.
Стояла дрянь на глиняных ногах,
А после рухнула. К чему здесь сантименты.
И только юность, старая карга,
Подмешивает клюквенной магенты.
Когда на набережной вечером стою,
Вдруг вспоминаю резко Родину свою,
Высотки, как многоэтажные гробницы,
Гнилые прелести вспухающей столицы,
И мысль быстрее птицы мчится на Восток.
Где всякого сверчка по рангу ждет шесток —
Кому-то мавзолей, кому-то депутатство.
Ликуй же, лицедей, помазанный на царство,
Жестокосердный торжествуй премьер-министр,
Повержен враг-титан, с Олимпа сброшен вниз
И в северных краях тяжелой цепью скован,
И там томится он, унижен и оплеван,
Иные изгнаны, иные стонут тут,
Но все же больше тех, кто кое-как живут,
Ворованный вдохнув сквозь респиратор воздух,
Живут и хлеб жуют, и смерть для них как отдых,
И им не убежать…
Я – смесь крестьян, дворян, поляков и евреев,
Февральскою порой на набережной Шпрее
Вновь одиноко подмерзаю в темноте,
Как голос-призрак на заглохшей частоте,
И пахнет от речной воды сырой могилой,
А в небе над Берлином ангел шизокрылый,
А в небе над Москвой отравленная мгла,
И в вену воткнута забвения игла,
Не лучше ль все забыть, пусть льется внутрь по жилам
Счастливый мутный сон…
Трезв, не в наркотическом накуре,
впитывая будничный нуар,
вдруг со всей неиллюзорной дури
треснулся я мордой в тротуар.
Сразу стало весело и лихо,
с силою пробило на хи-хи.
Вспомнилось хичкоковское «Психо»,
зазвенели Тютчева стихи,
Ебанул Высоцкий по гитаре,
Вызвали прохожие врача…
Я лежал на теплом тротуаре,
Бешено и дико хохоча.
Огненный вагон
Огненный вагон летит, качается,
резко набирает высоту.
К сожаленью, этот мир кончается,
рассыпая искры в пустоту.
Ласково, вежливо на тот свет просятся
и разлагаются верные друзья.
Вспышки да сполохи в воздухе носятся,
и ослепляет нас свет небытия.
Вы стих про любовь просили,
Так вот вам почти что гимн:
Мальчик лежит в могиле
И девочка рядом с ним.
Зайду порой в музей на вернисаж
И думаю, шампанским увлеченный:
Что лучше – живописный пейзаж
Или квадрат вонючий, черный?
Профессией своей по праву горд,
Я сохраняю кровь и почву нации.
Что чище – сочный натюрморт?
Тупая порноинсталляция?
Красивее ли красочный портрет
Мазни упоротых наркотов?
…Я в платье штатское, неброское одет.
Простой искусствовед, без наворотов.
Летает дятел безголовый
Над выгоревшими лесами,
Под неживыми небесами,
В стране багровых туч.
Во мглистой дымке машет мрачно
Обугленными он крылами,
Сужающимися кругами
Летит меж мертвых птиц.
Там так же кружит чиж бесхвостый,
Гнилые соколы с орлами,
Тукан с протекшими глазами,
Лишь пепел сыплет вниз.
Трубя в железный жуткий хобот,
По ошарашенной Тверской
Шел боевой гигантский робот…
И Кремль ждал его с тоской.
От вас я правду скрыть не смог,
Я вам, друзья, не вру:
Живет в Кастралии зверок
По кличке Цензуру.
Стащив с окрестностей добро,
Волочет все в нору,
Она поглубже, чем метро…
Там центр Цензуру.
Он под землей и червь, и царь:
«Не лезь ко мне! Сожру!»
Все уважают молодца,
Все любят Цензуру!
Полярники
На Севере, там, где земная ось
Торчит изо льда, как штырь,
Однажды Петрову нюхать пришлось
Лечебную нашатырь.
Петров очнулся и крикнул: «Как
Сюда я заплыл во льды?!»
Но Щукин спокойно шепнул: «Чудак!
Со мной заблудился ты».
И ветер завыл за палаткой их,
Скрипела земная ось,
И скрючило страхом этих двоих,
Пробрал до костей мороз.
Петров воскликнул: «Но мы-то где?
Запомнил наш путь, сосед?»
Но Щукин ладонью по бороде
Провел и ответил: «Нет».
Шелест листьев и серая стенка,
А напротив в огромном окне
Анонимная псевдососедка
За лэптопом лицом не ко мне.
Здесь ни пьяные крики, ни драки
Не нарушат покой горожан,
Но мне чудится северный лагерь,
Унизительный быт каторжан.
Торфяной терпко пахнущий виски
Я налью и напьюсь, как вчера,
Но приснятся расстрельные списки
И с ухмылочкою опера.
Я не верю ни черту, ни богу –
Ведь в погонах и тот, и другой.
Ни Берлин, ни Париж не помогут
Биполярной проблеме такой.
Психиатр мне пропишет таблетки,
Юнгианец найдет архетип.
Но поломаны пулями ветки,
Я попал в бесконечный бэд-трип.
За окном сорок первая осень,
Тишина буржуазного дня.
Но по-прежнему ясен и грозен
Русский призрак в душе у меня.
