КРАСНАЯ ШАПОЧКА
Вера всегда играла Красную шапочку в школьных спектаклях.
Потом ей стали предлагать роль мамы Красной шапочки
(К тому времени Вера уже была учительницей).
И вот однажды ей предложили роль
Бабушки Красной шапочки.
Вера впервые задумалась… и согласилась.
В ту ночь почему-то ей снилось
Море.
Теплое.
Бирюзовое.
Как тогда, когда она на поезде ездила в гости
В подружке Оле.
Им обеим было лет по двенадцать. А, может быть, по четырнадцать.
Это не важно. В их девичьем разговоре
Было так много солнца,
Что приходилось литрами пить холодную газировку –
Чтобы не спалить друг друга.
Вера всегда играла Красную шапочку в школьных спектаклях.
Странное дело: она никогда не думала, что однажды вырастет из этой роли.
В письма подружке Оле
Она часто вкладывала свои фотографии в красной атласной шапке.
Оля, теперь я бабка.
Бабушка, баба, бабуля.
Красная шапка на стуле
Висит, как поблекшее фото.
Кто же я, Оля?
Кто-то.
Дальше – земля, болото?
Желтый песок, глина?
Будет ли у меня имя?
Оля, ты знаешь, мне страшно.
Впрочем, пожалуй, это не важно.
Знаешь, в детстве на Пасху
Мне надевали красный платок.
Все думали: с нами красное знамя.
А я верила: с нами Бог.
Вера всегда играла Красную шапочку в школьных спектаклях.
Роль бабушки Красной шапочки получилась у нее ничуть не хуже.
Теперь каждый год ее приглашали сыграть
Добрую любящую бабулю, к которой бежала юная, как весна, внучка.
На сцене Вера появлялась в красном атласном платке.
Все удивлялись: откуда у нее такое спокойствие и такая уверенность на сцене?
Ведь она не профессиональная актриса!
Вера улыбалась в ответ, поправляла свой красный атласный платок
И отправлялась играть. Или жить.
И, когда в конце спектакля
В ее объятия бросалась юная, как весна, Красная шапочка,
Весь зал начинал плакать –
Так много добра, света и веры
Было в этот момент в лице человека,
Исполнявшего роль бабушки Красной шапки.
Вера всегда играла в школьных спектаклях.
Вера.
Вера всегда была.
ТАПОЧКА
Утром стрижешь монастырский газон,
Вечером куришь с друзьями траву.
В понедельник в восемь еле-еле продираешь глаза,
Садишься в метро и куда-то проваливаешься –
До 19:00 пятницы.
В твоей квартире – студии сорока девяти метров –
Нет ни животных, ни растений.
Даже пауки, мошки и комары
Никогда в нее не заглядывают.
В квартире пахнет побелкой, известкой и чем-то еще –
Неживым – дом совершенно новенький.
Твоя квартира на двенадцатом этаже.
В подъезде два лифта – в каждом из них по зеркалу.
Ты часто глядишь на свое отражение,
Морщишь лоб, кривишь губы и говоришь
Несвоим голосом:
– Ну здравствуй, Женя.
– Ну здравствуй, Саша.
– Ну здравствуй, Валечка.
Прикасаешься тощими пальцами к бледным щекам
И шепчешь:
– Это что, ты?
Утром стрижешь монастырский газон,
Вечером куришь с друзьями траву.
В правом кармане твоего пиджака
Крохотный молитвослов на церковнославянском.
Иногда в полдень ты обнаруживаешь себя
У кристально-чистого офисного окна,
Глядишь из него на огромный город
И неожиданно говоришь вслух:
– Следующим летом я поеду на Валаам.
Следующим летом я обязательно поеду на Валаам.
А, может быть, в Псково-Печерский.
Утром стрижешь монастырский газон,
Вечером…
Поезд. Метро. Метро.
Плеер в ушах.
Молитвослов в кармане.
Вот приеду в квартиру и обязательно позвоню маме.
Мама ответит голосом, роднее которого нет:
– Здравствуй, Женя.
– Здравствуй, Саша.
– Здравствуй, Валечка.
Ты в холодной квартире стоишь с телефоном в руке,
На ногах в виде собачек тапочки.
20:00. За окном темнота.
Ни собаки, ни рыбок в квартире твоей,
Ни мурлыкающего кота.
– Здравствуй, Женя.
– Здравствуй, Саша.
– Здравствуй, Валечка.
Ты стоишь с телефоном в руке
И гладишь за ушком
Тапочку.
