НИКАК

сказка

1.
Царь Рь призвал к себе своих дрю-дрю и спросил их:
– Как будем править? Какая у нас будет idea, на которой мы построим наше царство, ему же не будет конца?
Царь знал: чтобы строить вечное, нужен вечный фундамент.
Один из его главных дрю-дрю сказал:
– Наша idea будет, что Чэ это только звучит гордо, может вокруг него и гордо, а внутри все наоборот. Внутри там мерзко, внутри там скот. Наша idea будет, что Чэ – скот. Жрет, пьет, срет. Все, что Чэ нужно – это повкуснее, пожирнее, послаще, потолще, повольготней, поленивей, побесплатней, поярче, позолоче, побогаче, попьянее. Это все, что Чэ нужно внутри. И так везде и всюду, без разницы без никакой. Чэ, он везде такой, везде и всюду, и сям и там, и справа и слева, и тогда и теперь. Так было и так будет всегда, от начала до скончания дней. На этой отначальности и этой доскончательной очевидности, на этой научной доскональности, Великий Царь, на этой платформе Нутра Чэ, его то есть подлинного и вечно-матерьяльного непреходящего нутра, а не того, про которое врут безответственные, мы и обоснуем твое превосходство и постоянство.
– Аминь, – сказал Рь. – А только вот еще, – добавил он, подумав, и томно повел своим сонно-подводным оком. – А вот еще только, – усомнился он, как усомняются порой Великие. – Что же все же там гордо звучит? Снаружи это говорите?
– Да, только снаружи! – заверили его дрю-дрю.
– А вдруг оно и внутри зазвучит? Точно ли, что у Чэ внутри одно говно?
– Да, точно, – хором дружно сказали дрю-дрю. – Мы там были, смотрели, пробовали, нюхали. С трубками. С пробирками. Анализы. Научно. Проверяли. Там одно говно. Кишки и вот это.
– Тогда хорошо, – сказал Рь.
– Да, – не унимались дрю-дрю, которым нравилось нравиться Рь. – Те, кто говорит, что там у Чэ внутри что-то другое, тому в глаз или еще куда-нибудь почище, попуще. Потому что тот врет. Это ж наука доказала, вскрытиями! Наука! И знание! Виждь!
Дрю-дрю громко смеялись. Рь ж мягко улыбался и грозил им пальцем.
– Ну вы прямо расшалились. Ну как ребятки.
– Мяу-мяу, – залаяли дрю-дрю, подставляя свои шкурки под царственные пальцы.
– Ух, холопчики, – порадовался Рь.
–Да-да, – опять запищали дрю-дрю. – Внутри одно оно. А вокруг когда звучит, а когда и не звучит вовсе. Это уж от нас зависит. То есть от Вас. Как Вы решите, так и будет. Вокруг – это ж сплошной decorum.
– Так уж прям и decorum? – зевнув отмахнулся Рь.
– Да, да, прям так. Куда ни плюнь. Куда ни дунь. Как дунешь, так ничего больше не останется. Одна пыльца.
– И добродетель decorum?
– Йес!
– И правосудие?
– Оно!
– И честь?
– Аск!
– И совесть?
– А то! Это все, Царь-батюшка, надстройка. Опосредованная, так сказать, нутром.
– И вера? – понизил голос Рь.
– Ну это даже не обсуждается. В первую очередь и по полной программе, – дружно заверили дрю-дрю.
Царь Рь сладко потянулся. Он совершенно успокоился, ибо idea, представленная ему на рассмотрение его верными дрю-дрю, была полноценно вменяемой. Она подходила, соответствовала. Он даже вспомнил по этому поводу учение основателя их Рьиной династии, весьма близкое на предмет Чэ. Этот основатель был великий методолог и знаменитый стратег. Он в свое время предсказал и указал, как установить царство нутра так, чтобы ему не было конца. Для этого надо было поначалу это самое нутро лишить необходимого. Надо видеть, учил он, во что Чэ превращается, если его нутро того-сего лишить, курам на смех. А потом понемногу ему поесть-попить и прочее выдавать в обмен на верность и прочие услуги.
– Это ладно, это понятно, – сказал Рь своим дрю-дрю, – будем Чэ держать за кишки-мышки. Будем его то сокращать, то расширять. Благо у нас и белка водится, и прочая пушнина.
Он рассмеялся с удовольствием.
– Да, Рь, – проныли дрю-дрю и на радостях стали покусывать друг другу складки тел. Они были довольны теми обстоятельствами, в которых протекала данная дискуссия.
– Мы будем Чэ развращать. По системе четырех «без»: беззаконием, бездельем, безденежьем и безвкусием. И на этой почве будем его подкупать. Одних подороже, других подешевле. Кого за гривенник, кого за черносливину, кого за сарафан.
– О-го-го! – топнул ногой в пол Рь. – Всех развратим, никто без нас шагу сам ступить не сможет. Будет Чэ, как малое дитя, лизать нам подошвы наши во веки веков, аминь.
– Он Вам и жопу Вашу белую, Царь Рь, лизать не откажется, так мы его запугаем, изуродуем, извратим, изолируем, научим всякие глупости повторять. Научно докажем и обоснуем, что тут у нас все белые, а там у них все черные. Все это наш Чэ говно-пойетос будет лопать будь здоров. Выход-то у него где?
– А если будет, выход то есть? – забеспокоился вдруг Царь.
– А? – ахнули дрю-дрю. – О! – охнули они.
– А как он сам, своими глазами посмотрит? Своим отдельным от нам пониманием жизнь вдруг запонимает?
– Ну, таких отдельных мы головой в мешок, камень на шею – и на дно. Пусть они там, на дне, и понимают, что хотят, как им нравится, рыбам на смех.
Рь и дрю-дрю стали вместе смеяться, воображая эту сцену. Они стали веселиться и праздновать выработку и утверждение платформы их царства вечного и бесконечного. И день этот запомнился всем как День утверждения Генеральной Платформы.

2.
На очередной год царства Рь, когда сидел он за дубовым столом, на своем золотом стульчаке, а его верные дрю-дрю лежали у него в ногах и иногда повизгивали от счастья, и все шло ровно так, как они установили и предсказали на веки веков, как по маслу, вошел вдруг туда к ним один Чэ. Он был статной породы, с милым лицом, и Рь сразу ж им заинтересовался. Подумал: кто такой? Что за задавака? Ишь как голову-то держит. Словно сам себе хозяин. Сейчас я ему кто тут хозяин покажу.
– Ты кто? Отвечай.
– Я Чэ, господин Рь.
– Да я и сам вижу, что вроде не собака. Во всяком случае пока еще. А какого ты роду-племени? Какой категории населения? Что у тебя за паек? На какую подачку живешь?
– А я, Ваша Царская Рьяность, ни на какую. Я сам-сусам. В подачках не нуждаюсь.
– Как так?
Рь пнул ногой своих сонных дрю-дрю. Они подскочили и вылезли из-под стола, потирая ушибленные места.
– Видите? Внемлете, верные мои? Тут к нам Чэ спозаранку пожаловал. В подачках не нуждается. Ишь ты какой выпрямленный! Какой весь развязанный! Какой ответственный и здравоосмысленный. Чэ одним словом. Звучит Го! А как зовут-то тебя, Чэ?
– А Никак.
– Ха-ха-ха, – покатились дрю-дрю. – Вот и мы того же мнения. Никак тебя не зовут. Нет у тебя, Никак, имени. И отчество твое Никакович. И фамилия – Обникаканный. Иди к нам служить. Уж больно ты осанист. Мы тебя накормим, прославим. Будешь с нами Рь ноги лизать.
– Да, – сказал Рь, – иди лизать мне ноги. Я тебя ох как награжу. Больно мне охота посмотреть, как ты будешь весь такой балетный передо мной в позе лотоса сидеть. Ух награжу тебя, знатно. Ты у меня и поешь, и попьешь, и покатаешься.
– Я не пойду, – сказал Никак.
– Вот ты как! – взревели дрю-дрю и закашлялись. – Ты что, гордый? А что у тебя там внутри? Не как у всех, что ли? Не кишки-мышки, полные говна? Что у тебя там на самом деле, если decorum-то снять?
– Что у меня там, я не знаю, – ответил Никак и еще прямей расправил плечи, и еще милее улыбнулся. – Разные, – сказал он, – есть на этот счет гипотезы. Одна из них, что там нет ничего. Что там пусто.
– И ты что? В это веришь? Что там нет ничего? Как же нет? А наука! Может и тебя самого нет? – захрюкал Рь.
Ему это почему-то начинало нравиться. Дрю-дрю же его ворчали и рычали.
– Гони ты его, Рь, в три шеи. Или ж убей прямо сейчас у нас на глазах.
– Убить я его всегда успею, – сказал Рь, – а пока суть да дело, я в него поиграю. Уж такая он куколка. Не то что вы. Вы вон какие вурдалачные, пальцы у вас мхом поросли, в ушах гусеницы окукливаются. Вы противные. Вы вонючие. Вы козявки. Вы пиявки. А он вон какой у-тю-тю, чистый, розовый, нестарый, лукавый, длинноногий, тонкопалый. Я такого хочу. Давай я тебя, Никак, усыновлю что ли и буду тебе по утрам волосы твои кудрявые причесывать и щеки мелом пудрить, а? Хочешь?
– Не, не хочу я так, – сказал Никак.
– Ах ты скотина, – обиделся Рь.
– Не, я Чэ, – сказал Никак.
– Да как же ты себе такое с твоим родным Царем позволяешь? На чем обоснована твоя стоеросовая гордыня? На какой idea ?
– А не на чем. Просто надоело. Скучно. Что у вас все так да так. И никогда не эдак. И idea мне ваша, одна и та же, порядком опостылела. Что мол все битком везде набито и заполнено, прямо не протолкнуться. Прямо так везде напихано, что свободного угла не сыщется. Везде одна сплошная materia. А у меня в голове свист, в желудке пустота, мне так веселее. Я иду, песню пою. Откуда она, песня, берется? И бегать мне легко, и плавать быстро. Я бы и полетать не отказался.
– Ну все, – захныкали дрю-дрю, – сейчас мы тебя будем пытать. Ты нам теперь враг. У кого внутри пусто, тот не Чэ, а призрак, мракобес и трясогуз. Мы тебе будем гвозди загонять под ногти, будем тебе ломать ребра и еще по-всякому будем тебя гнобить, ты уж нам доверься. И тогда говно твое из твоего нутра потечет, и ты сам научно убедишься, из чего ты сделан.

3.
Они стали его пытать и пытали долго и умело, приговаривая.
– А если так? А если вот так? Вот ты какой, Никак! А мы тебя вот еще так.
Потом, после очередного своего фокуса-покуса, они говорили ему:
– Нравится, да? Кто ты теперь после этого? Говори, признавайся. Чэ ты или не Чэ? Может, ты собака? Ну, говори, что у тебя внутри?
Но Никак только кричал и стонал. Лишь иногда он говорил им:
– Не знаю. Ничего особенного у меня там нет. Пусто.
Этот ответ приводил дрю-дрю в ярость. Они его мучили снова и снова и в конце концов замучили. Он умер. Дрю-дрю пошли к Рь сообщить ему о смерти Никого, справиться, как им быть с погребением. Рь велел им тело пустого Чэ сжечь и развеять пепел по ветру в неизвестном месте с тем, чтобы никто никогда о нем больше не вспоминал и не произносил его имени. Они все исполнили, как им было наказано. Никак исчез, как если бы его никогда и не было. После чего дрю-дрю были призваны к Царю, и тот сказал им:
– Теперь, после того как Никак погиб в ваших застенках, от ваших садистских пыток, осуществленных вами злодейски, о чем я конечно ничего не знал и никогда не узнаю, нам надо, мои верные дрю-дрю, изменить несколько нашу программу и основать ее на новой idea. Ибо ведь если есть, то есть если был один такой Никак, у которого внутри было пусто, то такие пустотные могут и другие возникнуть. И не один, а может даже несколько. И даже высокопустотные, читал я о таких. Нам нужно их опередить и, прежде чем они явятся тут у нас и поставят нас снова в затруднительное, ну прямо в неловкое, положение, нам нужно эту их внутреннюю емкость признать теоретически и наполнить практически. Иначе она сама наполнится чем-то таким, что нам потом не понравится и что подвергнет серьезной опасности наше Великое Царство, которому не будет конца.
– Велик ты, Рь, герой ты, теоретик ты, стратег, ученый, строитель, плотник, солдат! – прокричали дрю-дрю.
– Это я и без вас знаю, – сказал Рь. – А делать-то что будем? Вон ведь они, пустые, как пить дать, предвижу, к нашему дворцу приближаются. Всех не замучаете, устанете, утомитесь. Технику придется употреблять испытательную. А у нас ее пока нет. Что делать-то будем?
Главный дрю-дрю сказал:
– Мы, Великий Царь, эту их гипотетическую пустоту, которой нет никакого научного подтверждения, но о которой, как ни верти, надо признать, безответственно упоминают иногда отдельные служители в храмах, поэты и безымянные сумасшедшие, эту пустоту мы, Царь, наполним сатисфакцией, иначе говоря, чувством глубокого, полного, позитивного, славного, сладкого, даже сладенького, такого хорошенького, всесторонненького удовлетворения.
– И даже, я бы сказал, удовлетвореньица! – добавил Рь.
– Аминь, – вскричали дрю-дрю, – удовлетвореньице будет теперь нашей idea! Только, Рь, это последнее стоит дороже говна. Так что надо будет дачки увеличить.
– Ну и увеличим. Чего там. Где наша не про?
– Так есть ли из чего? – забеспокоились дрю-дрю.
– А мы тем, что из говна, убавим. А тем, у которых пустота рискует проявиться, добавим, чтоб они нам радость жизни по полной программе в явственных знаках тела, лица и прочего выражали. Как то в лучезарных улыбках, дружном смехе, вихревой пляске, хоровом взвое.
– Умница, Рь, – выдохнули дрю-дрю, – находчивый, гений, харизматик. Умеет!
И они отправились воплощать в жизнь новую idea.
С Рь ж тем временем стало нечто происходить, чего ранее не наблюдалось. Он стал все с большим трудом засыпать и в конце концов вовсе спать перестал. Бродил ночами по своему обширному дворцу, переставлял с места на место свою коллекцию драгоценных ненужностей, и в шуме ветра за темным окном слышался ему смутный говор его добровольно довольного и радостного народца. И казалось ему, что в говоре этого его народца, которому он столько дал, столько ведь дал, звучало то и дело тихое имя Никак. И странная мысль не давала ему покоя, странный вопрос мучал его: зачем приходил к нему Никак? В чем же там было дело?