Элегия Джону Ди
Джон Ди уснул. Ему приснилось,
Что Земля есть мозг Вселенной,
А люди – суть нейроны, также тленны
Внутри своих структур.
Джон Ди уснул. Он сладко спит.
И крылья ангелов стрекочут вертолетом,
Он с ними общий находить язык узнал как.
Под их диктовку пишет он отчеты.
Его ночной колпак на линии распался,
Назло Евклиду они пересекутся.
Он от цепи кровати оторвался,
И от любого данного нам чувства.
Джон Ди спит век. И в сумраке,
Где угасает жизнь и проступает смерть,
Его душа блуждает. Ищет берег.
И только математика спасает,
Когда тебе никто не верит.
Джон Ди во сне. И то не сон. Скорее – шифр,
Скрывающий послание Творца.
И ключ у всемогущих цифр,
Из коих не сложить числа.
Но ты сложи. Получишь ровно столько,
Чтобы понять: Джон Ди плывет сквозь сны
И хочет нам растолковать
Про исцеленье. Раскрыть секреты мирозданья.
Все, что узнал он как агент небес, прочесть!
Вот-вот он привлечет наше внимание…
Но мы проснемся. И забудем весть.
68
Доброе утро, Вьетнам!
Мы выходим из эдемских садов
Московских парков
На нас смотрят дула-глаза
И целятся в нашу бестелесность.
Мы античные боги 68-го,
Мы те, кто клялся именем Воображения.
Опоясанные кинолентой
Мы вламывались на представление
Общества спектакля,
И устраивали в здании их ДК
Рок-клуб.
А потом пили в Сайгоне,
Ездили в Лианозово,
Умирали за Грецию в Миссолонги.
Нас допрашивал отдел «Э»,
Блокировал Роскомнадзор.
Нам говорили: валите,
А мы оставались в культурном коде,
К которому не подобрать
Ключи шифрования.
Нас не вытравить тиранией,
Потому что мы сами можем ей стать.
Так ножом отрезают и головы и хлеб.
Мы сеем свободу, но не знаем, что пожнем.
Мы лишь снова и снова
Предлагаем вкусить плод с древа познания.
Коктейли Молотова
Ты не спишь. Ты смотришь как
Кувшинка бессонницы плывет по воде сознания.
Время сливается с телом посредством касания,
И превращает тебя в листопад.
Эта осень – приглашение распада:
К перестройке, к майдану, к падению берлинской стены.
Эта осень – обратная сторона весны,
Молодость, выжатая из винограда.
Ты не спишь? Ради бога, не спи!
Не проспи свою осень, с угасанием красного, желтого,
Из осенней палитры – коктейли Молотова
Полетят в духоту и апатию тьмы.
Старик и время
I
Всю жизнь он работал уборщиком в Колизее:
Подметал арену, собирал за туристами мусор,
Но больше думал о том, что время –
Статуя над рекою с мраморным руслом.
Накалывая на палку обертки и пластик,
Он подбирал куски из истории Рима:
Вот умирает в Антиохии Германик,
Вот Цицерон говорит о разумности мира.
Стекло от бутылки, жвачка, жестяная банка,
Мир существует вечно, сказал Тит Лукреций.
Время имеет тысячи конфигураций
И в одной из них заперт наш уборщик Боэций.
Кожей он сросся с камнями амфитеатра,
И пыль его носит как драгоценность в теле,
Хотя и давно не питает иллюзий о месте,
Где можно историю снять как девку в борделе.
Как археолог человечьего срама
Немало коллизий открыл он. Не стыдно ли?
Не оставили камня от Иерусалимского храма,
Чтобы построить свой собственный римляне.
Колизей всегда с нами, ведь с нами его пороки:
Зрелища ждут, не забудьте поставить лайки,
Что делать, коль для нас одинаково ценны
«Весна» Боттичелли и рулон туалетной бумаги.
II
Рабочий день кончился. Вечер.
На прощание чашка кофе, взгляд на пустую трибуну.
Старость, одышка и барахлит печень –
Боэций не держит за глотку фортуну.
Нет, он идет в кино на Феллини,
Как гладиатор – один на один с экраном,
Сегодня в программе «Джульетта и духи»,
Старик в море памяти бередит раны.
Он вспоминает юность. Как Рим бомбили.
Как при свете луны хоронили брата.
И как его за руку вел Вергилий
И забыл из ада вернуть обратно.
Потом все дороги ведут в бар «Дионис».
Там десятки христов, сошедших с креста работы,
Дешевое пьют вино, балагурят, смеются,
Обсуждают начальников своей голгофы.
Может он угодил случайно на тайную вечерь,
Где ди-джей мешает диско и Баха?
И все же как же предательски заперто время,
Что нельзя вернуться в эпоху Плутарха!
Или как хорошо написать бы Сенеке,
Он бы точно ответил, не чета коммунальной службе,
Но лишь прошлое пишет нам, как калеке,
Потерявшему в битве глаза и руки.
III
Время! Вставить тебе бы палки в колеса!
Чтобы ты замерло, опрокинулось, пало.
Он вызывает такси – пусть везет колесница
Того, чей единственный щит – одеяло.
Дома. Сесть у окна и выкурить сигарету.
Посмотреть на руины и на свое тело
Готовые к свадебному банкету
Невесты жизни с ее женихом пределом.
Выключен свет. Тихо кругом. Не спится.
Бюст Цезаря смотрит с комода строго.
В амфитеатр сна не впускают весталки-жрицы,
Заблудший Боэций стоически ждет у порога.
Завтра сделает с нами то, что Везувий с Помпеей,
Мы попадем не в рай, но в запасы музея,
Шепчет спросонья Боэций полный видений:
Идущий на смерть приветствует тебя, Время!
Ночные размышления над картиной Брейгеля «Триумф смерти» (1562) в 2022 году
Цветы зла прорастают бомбами,
Ракетами, Дронами, Минами
Невозможно дышать
Нет города золотого
Под небом. С голубем мира
Шашлык
На штыках и нагайках
Черный квадрат вместо 1/9 суши
В белом венчике из роз
Христос в противогазе
И чинная чиновница смерти
Из цветочного магазина зла
Выходит
С бритвою в руке:
Что ни казнь у нее – то малина
И широкая грудь телескрина.
Тепло
Из Кембрийского моря я выхожу на берег.
Беспозвоночный, со множеством лапок и длинными усиками,
Иду на центральный вокзал
Через длинные скользкие холодные хвосты улиц.
Жду на обледенелом перроне.
Хоботок запускаю в кофе горячий из автомата.
В теле теплеет.
Курю сигарету,
Сладкую и теплую.
В поезде я вскарабкиваюсь на сиденье,
Укладываю ножки,
Сворачиваю усики,
Чтобы не мешать другим пассажирам.
От их тел тепло.
Мы едем, и я смотрю в окно.
Слушаю Portishead в плейере.
Серо, река,
Под водою холодные рыбы.
И сама вода холодная сырая.
Сырая как свежевырытая земля.
На набережной мокро. Дождь.
Дождь как погребальный плач.
После смерти – тепло.
Сон о прекрасном мгновении
Я спал в позе статуэтки «Оскара»
И снилось мне будто еду в маршрутке,
По кольцевой дороге московского острова,
Где вместо пробок – мои проступки.
И смотрел я в лица других пассажиров
И читал я в глазах их «Огнеопасно».
Запахло дело мое керосином…
«Водитель, остановите напротив Мгновения!
Спасибо! Оно прекрасно!»
Я вышел в поле, чистом и непорочном.
Тишина махнула мне своей гривой.
Воздух снег поедал с голодухи точно,
А снег от этого был счастливым.
