№61 ПРОЗА ПЛЮС

Георгий Кизевальтер

 

Романтика и метафизика

В Якутске, куда я после длительных интеллигентских раскачиваний и сомнений прилетел из Москвы в конце августа 197… по распределению после института, в местном Минпросе мне долго оформляют разные бумаги, и теперь я маюсь от безделья в чужом, скучном и пыльном городе, поселившись в квартире у знакомой московских друзей. Я уже нагулялся по всем центральным улицам, поглядел на местных бичей, сиречь бомжей, в немом изумлении попробовал «кровавую Мэри», на которую случайно набрел в уличном кафе на веранде сталинского дома, и теперь жду не дождусь, когда можно будет лететь к месту работы.

Вечером в гости к моей хозяйке заглядывает запросто здешний министр просвещения, Николай Прокопьевич. Болтаем за ужином о разном; министр расспрашивает меня о жизни, о планах. Отвечаю, что хочу попробовать себя в качестве учителя, что трудности меня не пугают, что я люблю путешествовать, и мне интересен новый опыт, и что-то еще в таком духе… На первый взгляд, этот якут лет сорока пяти явно неплохой мужик, серьезный, сдержанный, воспитанный и образованный, как на материке. Неожиданно приглашает меня с собой на охоту. Я стреляю хорошо, мне положено, как офицеру запаса, я только из пушек и танковых орудий не стрелял. Но при этом человек совершенно не воинственный, пацифист и доброхот от природы. Я даже по какому-то дурацкому гороскопу строитель мостов, а не воин. Однако на охоте никогда не был, и делать мне нынче абсолютно нечего. Стоит ли отказываться?! И я с любопытством принимаю приглашение.
На следующий день после ужина Николай Прокопьевич заезжает за мной на газике со всем снаряжением, и мы едем куда-то в неведомое ночное. Министр не торопясь рассказывает о себе, о Якутии, о местных обычаях и особенностях жизни. Я внимаю с интересом. Газик натужно гудит на подъемах, исправно трясет на ухабах грунтовки… Мелькают за ветровым стеклом на поворотах белесые в свете фар кусты и деревья. Вроде бы тайга, а по сути – ничего особенного, обычный лес.

Приехав на место уже за полночь, расставляем палатку, достаем из машины еду, одеяла, подстилки, ружья и прочий скарб. Ходим по опушке среди камышей и кустов, хотя ничего разглядеть толком невозможно, однако вдали явно чувствуется свежесть воды. Озеро, но какое из себя – неясно. Тишина оглушает, над головой – чистейший, бездонный черный купол с мириадами звезд. Медленно улетаю в ноосферу – не забыть бы вернуться!

Однако ночи уже холодные – температура под ноль. Морозец постепенно пробирает сквозь свитер и куртку до озноба. Замерзнув, забираемся в палатку – теперь надо ждать утра, говорит Николай Прокопьевич. Подвешиваем на крючок под потолком палатки фонарь, и министр аккуратно режет на доске сало, кровяную колбасу, черный хлеб, соленые огурцы и помидоры. Разливаем по кружкам немного спирта, пьем за успех охоты (какой у меня может быть успех, думаю я), потом за мое успешное начало работы. Дух перехватывает, но мы неспешно закусываем, согреваемся, оживаем. Наконец, пьем немного горячего чаю из термоса и забираемся под свои одеяла на пару часов.

Пять утра. Трещит будильник, я продираю глаза. Ещё темно, но небо уже подкрашивается ультрамарином. Мы выбираемся из палатки на замерзшую природу, окропляем горяченьким стылую землю и разминаем затекшие мышцы. Охотник-министр рассказывает мне свой план охоты и расписывает мои действия. Я должен пройти с ружьем вперед к опушке между лесом и озером, найти тропинку в камышах, встать там на прогалине и ждать, когда полчища гусеуток полетят в мою сторону. А он зайдет с этой стороны, чтобы вспугнуть птицу, ночевавшую в камышах.

– Только смотри, – предупреждает он, – стреляй под углом, а то в меня попадешь, это ж дробь!
Ну, это понятно. Бреду со своей двустволкой в камыши, ищу там прогалину для устойчивой позиции. А сам думаю, как бы так стрельнуть, чтобы никого не убить. Мне в этом событии интересен антураж, процесс, а не результат: я ведь вырос на нежном «Бэмби» и увлекательных рассказах о животных Сетон-Томпсона, Паустовского, Скребицкого, а не на «Записках ружейного охотника Оренбургской губернии» Аксакова…

Стою, жду пять минут, а может, и десять… Слегка рассвело; впрочем, небо по-прежнему серое. Наконец, далеко впереди раздается шум, треск камышей и кряканье, и в воздух взмывают десятки черных птиц. Теперь я вижу их быстро приближающиеся силуэты на фоне неба – действительно, они летят в мою сторону, но мне трудно их разглядеть хорошо, да я и не стараюсь. Стреляю чуть ниже стаи – раз, другой. Вроде бы, никого не задел, все птицы просвистели надо мной. Министр тоже стреляет из своих камышей, но вдогонку, вот и он ни в кого не попал.

Через пять минут встречаемся на суше, немного бродим для приличия по камышам, ничего не находим, чертыхаемся – особенно я стараюсь, придумывая причины неудачи, – но в глубине души я доволен: никто не пострадал, можно не переживать – охота удалась.

Бредем к палатке, собираем свои вещи, укладываем всё в газик и едем назад, в Якутск, каждый со своими тайными эмоциями. На прощание я сердечно благодарю охотника за такой аттракцион и фальшиво обещаю в следующий раз быть более внимательным и сосредоточенным.

* * * * *
Вечер. На улице в поселке минус сорок, хотя для якутской зимы это совершенно нормально, и холод никак особо не тревожит ни тело, ни разум. По крайней мере, до мая, когда вид неизменного снега и льда на улице уже начинает наносить оскорбление всем чувствам и сознанию европеоида, настроившегося на весну.

Итак, вечер, и я наконец-то пришел из школы, где работаю учителем, «домой», а «дом» у меня в якутской семье, в которой я делю комнату с хозяйским сыном, семиклассником из другой школы. Парнишка спит за занавеской в нише комнаты, и мне особых экзистенциальных проблем не доставляет. Но даже если бы это была целиком моя комната, об уединении в чужом многонаселенном доме говорить бессмысленно.

После работы я обычно готов съесть барана, потому что утром и днем здесь можно лишь испить чаю, когда на стол выставляются только хлеб, масло и небольшие закуски, наподобие копченой рыбы, сала, или фаршированного овощами перца.

Но сейчас – на вечернюю трапезу – стол накрывают явно посолиднее: в соседней комнате все чаще бренчат кастрюлями-чайниками, заглушая треск дров в печке и, наконец, из разных углов дома выползают толстая брусничная бабка в розовом пестром сарафане, толстый черничный дедка в майке грязно-голубого цвета, едва прикрывающей огромное круглое пузо, их пока еще не очень толстая дочка с равнодушным взглядом сахалярских глаз, уже упомянутый сын-подросток с черной челкой, падающей на глаза, и толстая киска с обрубленным хвостом, сразу же устраивающаяся поближе к печке.

Хозяйка ставит на стол большой чугунок с огнедышащей картошкой в расплавленном сале и тарелку с громадными бифштексами. Впрочем, здесь это не совсем привычное кушанье, ибо не каждый день у нашей толстой бабки вдруг появляется желание почистить картошку или прокрутить в мясорубке говядину; чаще здесь потчуют супом и суповым мясом, выкладывающимся крупными кусками на отдельную тарелку, которая ставится в центре стола – бери, сколько хочешь, и ешь суп, сколько влезет… Бывает, так полкило мяса за раз и слопаешь! Картошку и бифштексы каждый тоже кладет себе сам, после чего в комнате слышны только дружное чавканье и сопение.

Как известно, насосавшись, комары отваливаются сами. Вот и мы, уставясь осоловелыми глазами в пространство перед собой, тяжело пыхтя и отдуваясь, откидываемся на спинки стульев; руки хозяев шарят по столу в поисках папиросной коробки… Ставшая почему-то фиолетовой киска со слежавшейся комками шерстью бредет, шатаясь, от своего блюдца обратно к печке и пристраивается на сохнущих на ней унтах; в воздухе повисают толстые слои дыма, смягчая яркий свет единственной лампочки без абажура под потолком. Со стены тупо смотрят в никуда толстый Сталин и толстая кукушка в сломанных ходиках с цепью. Глубоко в печке тихо шепчут о чем-то ярко-алые, с синими всполохами огня угли… Затишье… За закрытыми ставнями – как в крепости.

И тут вдруг распахивается скрипучая, обитая войлоком и крашеным дерматином дверь, впуская с темной террасы клубы холодного пара и двух гостей – толстых соседей по поселку, отца и дочку. – Доробо! Чукарҕа барыахха наада. Автобус хаҺан кэлерий?… – вытерев иней с лица, спрашивают вошедшие. Гостей – с национальной сдержанностью, как полагается, – приглашают к столу; из буфета достается початая бутылка водки; неторопливо течет беседа… Сквозь дым едва можно разглядеть, как сопит и рыгает толстый дедка, с чмоканьем ежесекундно доставая изо рта папироску и всасывая ее обратно, как блестят глаза у бабки, прижавшейся к электрочайнику, как скромно сидит, опустив глаза долу и сложив руки на коленях, молодая гостья: незамужняя девушка никогда первой не заговорит и лица не поднимет, а вот замужняя хозяйская дочка уже чувствует себя уверенно, имеет свое суждение, и лица не прячет.

Между тем, толстая фиолетовая киска – курдюк с салом – сбегает в другую комнату, явно испугавшись «холода» от двери. По комнате плывет пластами дым; якуты, потрясая отвислыми животами и налившись кровью, то и дело кашляют и о чем-то гогочут: – Дьиэҕэр баар курдук санан!.. Льется горькая водка в граненые стаканы; кто сморщившись, кто с причмокиванием, но пьем…

Не пытаясь уже понять, о чем гнусаво бормочут саха дьон, я напяливаю на себя шапку с курткой и выскальзываю за дверь. Задней калиткой выхожу на пригорок; добираюсь до «площади» перед магазином, жадно вдыхаю вкусный морозный воздух, слушаю поселок: на улицах ни души, хотя сегодня вполне тепло и еще не поздно… Народ, однако, приник к телевизорам, набирается знаний и жаждет душераздирающих событий – по второй программе крутят французский сериал о шахтерской деревушке и проблемах пролетариата во Франции, невиданное в стране зрелище!…
– Нет, с такими рабочими революцию не сделаешь! – искренне разочаровывается местный водитель, родом из Владимира, увидев в фильме вечерние костюмы, в которых «бедные шахтеры» ходят по воскресеньям в церковь. И ведь точно, не сделаешь….

…Где-то далеко в ночном небе тарахтит вертолет, мигает красный огонек. Желтые окна в темноте, длинные тени на грязно-белом снегу… На небе тысячи звезд, и даже голубой дым из сотен труб в домах на земле лишь оттеняет их яркость. Большая белая собака спокойно лежит на снегу у забора – эту не испугает открывшаяся с мороза дверь… Я все дышу, жадно хватая губами как можно больше воздуха; скрипит под валенками снег; холодок постепенно забирается под куртку на «рыбьем» меху. Идти обратно? – Не-ет, не хочу; топчусь на месте; потом, надумав, иду через поселок в гости, в семью коллеги из школы. Там свои, русские, там и я буду смеяться, и говорить о чем угодно… Миную десятки окон деревенских домов с голубыми экранами внутри, и вот, дошел, врываюсь смело с темноты:
– Здорово, земляки!
– Привет! Ну, вовремя пришел! Садись, суп пить будем!

1978 г., Нюрба, Якутия

Comments

No comments yet. Why don’t you start the discussion?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *