Михаил Сухотин

 

«МОЛОКО» и «СИНИЙ СОК»

(аналогии в поэзии М.Гробмана и Вс.Некрасова на раннем этапе)

 

МОЛОКО

(25–26 мая 1963 года. Душанбе.)^[1]

 

В 63-м Гробман в Таджикистане полгода работал художником-оформителем в экспедиции от московского Института паразитологии и тропических заболеваний.

«И стекает вдоль по крыше / Голубое молоко» – заоконный пейзаж сопоставлен с состоянием роженицы. Это подтверждается и устройством последнего предотъездного в Израиль стихотворения 71 года «Утро»:

(20–21 июня 1971, Москва, Текстильщики)^[2]

(окна–млечный сок–солнце–чрево–бремя. Сходны они и своей восточной темой: Душанбе – «пространство востока»)

В письме 2 июля 63 года Вс. Некрасов пишет М. Гробману:

«Кондовый» в контексте письма – не «старый», как в «Двенадцати», а «плотный» (в своём первом значении). В устных оценках Некрасов не раз использовал слово «плотный» в самом положительном смысле, говоря о стихах, и много лет спустя после этой переписки.

В недавней нашей беседе об авторитетах в поэзии для него в то время М. Гробман назвал два имени: Пастернак и Заболоцкий.

«Молоко» – стихотворение, действительно, «заболоцкое» не внешне-формально, а по его натурфилософской сути: мир – единый организм природы, где единица (живой атом) равна целому. В «Молоке» и «Прозрачных окнах» – это «чрево», рождающее человека, «позвоночного мальчика с выпуклой маминой бровью». Да и какой ещё образ так напрямую связывает нас с этим «нутряным» природным единством? Он и впрямь – природа, при родах то есть.

Говоря о связях в среде неофициального искусства с Заболоцким, интересным кажется, что связь эта была и обратной: последнее стихотворение «Городок» («Целый день стирает прачка / муж пошёл за водкой») – не случайное попадание в окраинную поэтику лианозовцев, но результат знакомства Заболоцкого с «ходившим тогда в литературной среде», по словам Алигер, стихотворением «неизвестного поэта» «Мы все отчасти проститутки»^[4]. О том, что его автор – Игорь Холин, ни она, ни Заболоцкий, судя по её свидетельству, ничего не знали, что только подтверждает фольклорную составляющую его «барачных» стихов. «Городок» был сознательным собственным шагом Заболоцкого в том же направлении^[5], и говорит о приятии им лианозовской поэтики.

В начале 60-х Гробман хорошо знал лианозовскую поэзию, но воспринимал её больше формально, что видно, например, по его стихотворению «Осы», написанном там же, в Таджикистане в 63-м году:

 

ОСЫ

(15 июля 1963 года, Шаартуз)^[6]

(симметричная строфическая конструкция: повтор двустишия в 1-й и 3-й строфах и ещё одного – во 2-й и 4-й, и всё это скреплено повтором строки «крыльями трепещут надо мной» в 1-й и 4-й строфе)

Стих напоминает идущую от триолета, широко разработанную к тому времени комбинаторную форму стиха Е.Л. Кропивницкого, где на малом пространстве очень лаконично и выразительно могут переставляться как отдельные строки, так и пары строк. Хотя характер поэтической речи, её пластичность, образы – тут совсем свои, не лианозовские. Отозвались они в 84-м в стихе «На смерть Эдуарда Штейнберга».

На лианозовскую орбиту Гробман заходит ненадолго: примерно в 66–67-х годах («Таблица», «Первая параллельная»: «Цвет полосы // Коричневый / Белый» и др.)

Скорее всего, «Молоко» отозвалось в Некрасове его собственным стихом, написанным как раз тоже ДО лианозовского периода, хотя в 63-м он уже работал в основном русле лианозовской поэтики, что видно и по тому вниманию, которое там уделялось его стихам, и по тому, как его самиздатские сборники оформлялись и распространялись Кропивницкими. Это стихотворение – «Синий сок»^[7], написано в 59-м, ещё до того, как А. Гинзбург впервые привёз его к Рабину и Кропивницким.

Оба стиха Гробмана (а они, по-моему, по ощущению мира – два ракурса чего-то одного) перекликаются с Некрасовским в слове «сок»:

«голубое молоко», «млечный сок» – «синий сок»:

 

СИНИЙ СОК

Похоже, это точка встречи двух поэтов. В каком-то смысле стихи совершенно разные по состоянию: утренний «млечный сок», знойное, таджикского дня «голубое молоко» и – потепление в Москве, первые синие весенние сумерки, переходящие в ночь. Но и там, и там – речь о среде, о нераздельности с ней, как о воздухе, которым дышим. Такой гештальт-пейзаж с живым натекающим небом. М.В. Панов в лекции о Заболоцком^[8] называл это «поэтикой континуума», «неразрывной слитности», где «всё спаяно». «Куском», как сказано ещё в одном стихотворении Некрасова на ту же тему:

(«а самое / интересное», этот фрагмент – 1973 года)

В конце «а самое / интересное» Некрасов вспоминает, цитируя, и «Синий сок», но делает это скорей, чтоб отречься от клишированных тропов, проникавших тогда в его поэтику на ранних этапах:

Гробман же, наоборот, скорее, подтверждает образы этих своих ранних стихов тем, что появилось впоследствии: во-первых, «Утро», спустя 8 лет, повторяет то же рождение человека, а во-вторых,

постоянный образ «с носом» в его будущих работах. Это своего рода травестия, поскольку «идиот» на самом деле – простой человек, родившийся в мир, простак. А кто из нас не простак? И уж так ли во всём не простак? Это онтологический, очень серьёзный знак даже скорей, чем образ. И, думаю, именно за эту универсальную глубину, бывшую с Гробманом с самого начала, Некрасов в своём письме о «Молоке» и зовёт его «мудрым». Неслучайным кажется в этой связи и то, что в споре за «простоту» в искусстве Гробман в 63-м чуть не подрался с Сапгиром^[10], инициировавшим примирение потом только через год.

У Некрасова в поэзии тоже было понятие для себя, как простого человека, но с более выраженной социо-окраской:

Вот про этого себя-«среднего» помнятся принципиальные разговоры с ним и в конце 90-х. Понятие «дурак» тоже было, но «дурак» был больше напоказ, и, кстати, часто «для хитрых», тех, кому выгодно дураком казаться. Ведь и такие бывают.

Но совсем не таков длинноносый «дурак» Гробмана. Он там, где рождение и смерть (на работе 2009 года смерть сама оказывается дураком), приход и уход, не зоо-, а онто-логический. Потому и мудрый.

---

^[1]   Михаил Гробман «Последнее небо», М., 2006, «Новое литературное обозрение», с.35.
Место написания даётся по авторской рукописи из переписки (архив М. Гробмана)

^[2]   Михаил Гробман «Последнее небо», М., 2006, «Новое литературное обозрение», с.77

^[3]  Архив М. Гробмана, не публиковалось.

^[4]   «Помню, я прочитала Заболоцкому ходившие тогда в литературной среде иронические стихи неизвестного поэта, очевидно очень позабавившие его:

(М. Алигер «Встречи и разлуки», М, 1989, «Известия», с.351). Алигер неточно цитирует Холина.

^[5]   Попадание настолько сущностное, что лично для меня было бы неудивительным узнать, что Заболоцкий был знаком с лианозовской поэзией не только по одному этому стихотворению Холина.

^[6]   Архив М. Гробмана, из переписки, не публиковалось.

^[7]   Кроме своих ранних самиздатских сборников, Некрасов никогда не включал его в последую­щие издания. Но это стихотворение мне кажется интересным, не говоря уже о его связи с большой вещью «Синева», фонограмму с чтением которой он давал слушать друзьям, и с целым рядом более поздних стихов.

^[8]   М.В. Панов «Язык русской поэзии XVIII–XX веков», М., 2017, с.512

^[9]  Вс. Некрасов «Стихи 1956–1983», Вологда, 2012, «Библиотека московского концептуализма», с.486

^[10]  «11.12.1963. …Я был у Генриха Сапгира. У него Оскар Рабин, Игорь Холин, Гена Цыферов и Андрей Битов. Я говорил с Оскаром, что есть картины, понятные не только интеллигенции, но и простым людям, и тем не менее это подлинное искусство. Рабин говорил наоборот. Пили водку. Потом Генрих Сапгир стал со мной ругаться, я бросился на него с кулаками, но Гена Цыферов удержал меня. Тогда я обругал всех и ушёл» (М. Гробман «Дневники», «Левиафан», газета №2, апрель 1979).

^[11]  Вс. Некрасов «Стихи 1956–1983», Вологда, 2012, «Библиотека московского концептуа­лизма», с.6. (из стихотворения «Что же делать / Нет чудес» 1958 года).