Маргарита Меклина

 

Кольцо огня

 

Изначально этот текст был сочинен на английском. Если бы он оставался написанным на этом языке, его, в связи с всеобщим фоном интеллектуальной и политической нетерпимости, было бы невозможно опубликовать в США. Данные ощущения убедили автора, давно забросившего «материнский язык», в необходимости самоперевода на русский.

 

Это памятка и одновременно инструкции для всего мира, созданные, чтобы защитить от «Кольца Огня» нашу любовь и нашу страну.

«Огненное Кольцо» будет потушено «Водопадом».

«Огненное кольцо» – это варварское изобретение бородатых существ; это придумка, закидывающая землю наших предков ракетами, снарядами, дронами и всякой дрянью, запущенной из разных мест.

«Водопад» станет защитной мембраной, барьером, струями, которые потушат огонь.

Сирия, Йемен, Ливан, Газа, Западный Берег, Иран и Ирак: семь фронтов, откуда летят нападки на Нашу Любовь и на Нашу Страну.

Огненный фронт № 1, огненный фронт № 2, огненный фронт № 3, огненный фронт № 4, огненный фронт № 5, огненный фронт № 6, огненный фронт № 7: все они будут залиты нотами «Водопада».

С, D, E, F, G, A, B – это черные и белые ноты произведения под названием «Водопад», сочиненного моей Невестой. Ее музыка защитит от минометов, аккорды – от артиллерии, диезы – от дронов, бемоли – от беспилотников, а ноты – от нападений.

С – от Сирии. D – от Йемена. E – от Западного Берега. F – от Ирака. G – от Ирана. B – от Газы. A – от Ливана.

C, D, E, F, G, A, B – от всех фронтов!

The sound of music over sirens. Звуки музыки заглушают сирены. Вибрации, сбивающие с толка и цели ракеты и дроны. Начинаем играть.

 

Нота «C»

Нота До. По-английски она называется «C». Боже, иже еси на небеси. Защити нас от Сирии. Нажимай «С». В церкви венчаются немка и швед. Они привезли с собой к застолью плюшевых сов. Икейские совы Ugglas сидят рядом с тарелками. Наденьте сов на руки – они созданы для детской игры. Плюшевые шведские Ugglas будут танцевать в такт божественной музыке, которую в Лютеранской церкви исполняет концертная пианистка. Это моя Невеста! Сегодня она играет для новобрачных, а завтра сыграет для нас. Тяните ноту До до тех пор, пока совы не ухнули в сон.

 

Нота «D». Эта нота защитит нас от дронов, посланных Хуси. Их дроны из Йемена приземлятся в безлюдной пустыне, не задев даже черепах или птиц. Держите ноту «D» как можно дольше, будто молитву.

…Когда же мы стали близки? Декаду назад. Как и полагается творческим людям, тогда мы ютились в разных каморках, на птичьих правах, я в Дублине, она – в Оранморе. Стоило черному небу усеяться россыпью звезд, как я выходила на улицу в своем рабоче-разбитном районе под названием Бланчардстаун и садилась в помятую авто-коробчонку – чтобы дотянуться, когда внутри все спят, в Оранмор. Это тогда она неожиданно спросила меня: «А ты веришь, что есть загробная жизнь?» Мою Невесту заботил этот вопрос, потому что с тридцати пяти лет она была сирота… и из-за детских недоделанных дел и обид до сих пор хотела достучаться до папы и мамы.

Наконец мы решили взломать лед виртуальности, но она так волновалась (ведь раньше ее кавалерами были только мужчины) – что ей стало плохо, и из-за этого неожиданного недомогания ее ежегодный концерт в честь ирландских гардай, где она солировала и дирижировала и раздавала подарки, пришлось отменить. Как прекрасно, что позже она все же нашла в себе силы, чтобы впустить незнакомую женщину в свою жизнь!

Мы развиртуализовались рядом со Шпилем («The Spire»), где обычно назначали встречи влюбленные, и пошли на «Любовь.»

Моя Невеста всегда мерзла и носила с собой сумки, полиэтиленовые, цветные сумки и пакеты из магазинов, например, своего любимого «Лидла». Там лежали перчатки, колготки, водонепроницаемые велосипедные брюки, шарфы. В кинотеатре мы еле уместились на сидениях с этими нашими катулями; люди шипели; шел фильм, но персонажи несли такую белиберду и их нагие тела настолько не соответствовали тому, что зрело внутри нас, что мы в буквальном смысле пошли с вещами на выход. Я уже не помню, что там хотел сказать Гаспар Ноэ, но я никогда не забуду, как злобно сопели и возмущались все вокруг нас! Наши сумки были балластом, не разрешающим нам покинуть «Любовь»: они били других зрителей по ногам и мешали нам выйти, а в самой большой сумке, которую моя Невеста, такая маленькая и хрупкая, обвитая своими, длиной в пояс, роскошными волосами, за собой волочила, лежали два портативных обогревателя, которые были куплены нами в центре города, в Decwells Hardware.

Мы так торопились попасть в этот строительный магазин до закрытия, что прибежали туда до кино и в результате оказались обремененными обогревателями в кинозале!

Но эти обогреватели не спасли нас от интеллектуального холода целлулоида. В тот день

мы ушли из Irish Film Institute с фильма,

который назывался «Любовь» и был снят в тройном измерении;

мы покинули зал, чтобы заняться любовью

под светом софитов,

мы оставили 3D, чтобы насладиться теплом

наших тел

и теплом от галогеновых обогревателей фирмы Warmlight в 1.2 киловатт…

Мы лежали под светом софитов, купленных в Decwells на улице Южного Джорджа или South George Street…

Поскольку следующий пассаж не включает упоминания «ближневосточного кризиса», а лишь описание комнаты, в которой мы стали близки, его можно опубликовать на английском. Более того, в той стране, где я родилась, описание гомосексуальной любви карается по закону (смотри одобренный в Государственной Думе Российской Федерации проект 217472-8) и поэтому в данной ситуации мне легче сказать, что

… the house was like a stage for us; the white room, freshly painted, was primordial, born long before all other colors took shape. There was barely any bedding on a bed, a Japanese mattress that was placed on the floor. Two halogen heaters stood near our bed making it a scene, a stage and a focal point where the major events of the world were taking place.

Nervously, with some laughs, we undressed and went to that mattress looking at the heaters, to avoid looking at each other and be blinded by each other’s nakedness, but that Decwells hardware purchase was a reminder that we didn’t belong only to each other. There was the world watching us.

You told me that all your training at the Royal Conservatoire of Scotland prepared you to play on big stages. This heater in this white room was like a premonition of what will happen in a decade.

 

Нота «B»

Нота «B». Я жму ноту «B», вспоминая, как мы ехали по скрипучему снегу на промерзших до мозга железа велосипедах по Гетеборгу, где когда-то в холодной живописной «стуге» жила ее мать, как «охотились за Санта Люсией», пытаясь найти, опираясь друг на друга, роняя перчатки и подскальзываясь, делая в воздухе почти синхронные па, в какой церкви в тот день отмечается этот бело-одежный, снежный песнопевческий праздник… а все потому, что на работе мне только что достался «тикет» из Гетеборга… тамошняя библиотека закачивала в свою систему учетные карточки и одна из этих карточек почему-то тормозила все дело, да так, что в библиотеке постоянно падал сервак! Стоило библиотекарю дотронуться до одного определенного файла и попытаться его загрузить, как замедлялись процессы и все рушилось, падая в бездну! В результате чего одолжить книги не мог ни один библиотечный клиент.

Мы с Невестой как раз разговаривали тогда по What’s App (нашей любви не мог помешать океан и поэтому мы продолжали жить – она в своем Оранморе и я перебравшись по долгу необходимости в Сакраменто), так вот, поставив Айфон перед собой и одновременно как орешки щелкая «тикеты», я решила взглянуть, что же это за файл и методом тыка нашла корень проблемы: одну конкретную учетную карточку в громадном файле! Why does it bring the library server to a halt! Почему же она сажает сервак?!

Как только я распахнула одним кликом эту учетную карточку, как сама впала в ступор. Карточка называлась «Хамас. Террор изнутри». Автором ее был швед Магнус Рансторп. В шоке, я поведала об этом Невесте.

В тот же день после полудня я участвовала в конференции, где подробно рассматривался вопрос закачивания файлов в нашу систему. В качестве примера я привела вышедшую в октябре 2024 года книгу Рансторпа, отмечая, что учетная карточка монографии про Хамас терроризирует целый файл и не позволяет ему загрузиться. Неужели проблема в шведских диакритических знаках? А, может быть, в предмете повествования? А, возможно, это просто какая-то мистика, которая не хочет впустить в каталог библиотеки книгу о монстрах?

С другой стороны, поскольку я работаю в сфере компьютерного обеспечения библиотек, мне все время попадаются на глаза странные опусы, и их разнообразие и разнородность указывает на разноплановость мира, вернее, на сумасшествие и полярность нашего мира, потому что в одной и той же электронной корзине соседствуют такие книги как Being Jewish After the Destruction of Gaza или Francis of Assisi или The Many Lives of Anne Frank и еще всякие детские раскраски и пособия об улучшении памяти для пожилых. Тем не менее, то, что произошло после этих попыток закачивания учетных карточек в Гетеборгской библиотеке, поразило меня. А именно:

стоило мне показать файл с Хамасом коллегам, как сразу по всем новостным каналам прошло сообщение, что главного лидера Хамаса больше не существует в природе. Синвар был убит залпом из танка в городке Тель-Аль-Султан.

Нам всем надо продолжать нажимать ноту «B», чтобы защитить мир от войны.

 

Нота «E»

Нота «E» защитит нас от Западного берега. Играйте ее долго, не отпускайте, слушайте звук. Эта маленькая музыкальная пьеса трагична. Она повествует о несостоявшейся свадьбе. Как раз перед свадьбой, назначенной на на одиннадцатое ноября, 11/11, погиб полицейский. Его звали Адир. Его застрелил террорист. Приглашения на свадьбу уже были разосланы. Были выбраны костюмы, торжественный зал, кольца, диджей, угощения для гостей. Он должен был выйти замуж за другого мужчину. Тридцатитрехлетний Адир сидел на проверочном пункте в автомобиле, когда его внимание привлек какой-то подозрительный парень. Только Адир намерился проверить его документы, как парень выстрелил и сразил его наповал. Похороны Адира прошли в день убийства. Его будущий муж Эди, который так и не стал мужем, хотя они прожили вместе несколько лет, рыдал, произнося речь: «Почему ты оставил меня одного? Почему не дожил до нашей свадьбы? Мы должны были завтра ехать и готовиться к торжеству! Мы хотели дом и детей, мы были вместе шесть лет, а теперь я один. Ты всегда говорил, что ты умрешь как герой и теперь ты герой не только для меня, ты герой для всей нашей страны!» А мать Адира склонялась к Эди, партнеру своего сына, и утешала его: «Ты не один. Ты тоже мой сын!»

Пока я жму ноту «E», меня грызет чувство стыда. Потому ли, что там, в Израиле, был убит красивый молодой мужчина меньше чем за месяц до свадьбы? Или потому что я знаю, что – в отличие от Адира и Эди – не могу быть настолько открыта и показать всему миру, кого я люблю?

 

Нота «G»

Нота «G» защитит от иранского нападения. Какая ирония, или ирания, в том, что когда мы остановились с Невестой в Каунти Уиклоу, там плотничал дядя хозяйки дома Саид. Бородатый Саид, в брезентовых, каких-то жирных, штанах, с почерневшими от работы руками, прибыл в Ирландию из Ирана и теперь стоял на пороге пристройки, готовясь к приветствию и по-мужицки вытирая ладони о брюки. Буквально сразу мы обнаружили, что в нашей съемной комнатке нет занавесок на окнах, и Саид, конечно, может видеть наши поцелуи из сада. В огромном доме, где ютилась наша скромная комнатушка, наличествовало множество ходов и выходов, и все было как бы сквозное, все нараспашку и везде сновал вездесущий Саид! Невозмутимый и выглядящий абсолютно чужеродно в зеленом ирландском саду, он то деловито тащил какие-то инструменты, то тянул провод, то клал паркет в прихожей рядом с нашей каморкой, то месил цемент, то распаковывал мраморную зеленую раковину. В первый же день, как только мы прибыли, он начал рыть вокруг дома туннели. Более того, стоило нам закрыть за собой дверь и оглядеть сочную мякоть раскрытой постели, как снаружи раздался механический визг. Мы догадались, что это Саид, скорее всего, оттачивал какой-то свой инструмент. Кладовка – или плотничий дворец Саида – располагалась снаружи. Как только мы выходили на улицу, чтобы полюбоваться закатом или взглянуть на близлежащую ратушу и обсудить, как далеко отсюда Гаол, старинная тюрьма, главная туристическая достопримечательность этой местности, как Саид и его дворец со стамесками бросался в глаза. Он стоял там в своих маслянистых штанах и молча взирал на нас темным персидским взглядом из-под кустистых бровей; мы же возводили очи к небу и вынужденно отказывались от поцелуев. А ведь Уиклоу Таун, с его романтичным побережьем и местным тюленем по имени Сэмми («Sammy the Seal»), исправно прибывающим, согласно легенде, на кормежку в рыбный ресторан в девять утра, а затем в час и в четыре (причем легенда гласила, что Сэмми вылезал из воды и каким-то образом пешим путем перебирался через дорогу, помогая себе пластами и неуклюже подпрыгивая), так вот, Уиклоу Таун, с его акварельной зеленью и девственной голубизной, должен был только способствовать нашей любви!

Наш друг Дамо, женатый на персиянке ирландец, который, благодаря Богу, не знает русского языка, сказал, что мы – их первые постояльцы и что Саид делает все возможное, чтобы помочь любимой племяннице извлечь выгоду из нового дома. Мы же, воодушевленные предложенной нам десятипроцентной скидкой «по дружбе», сразу не заметили отсутствие занавесок на окнах – а также штор в душе – но вскоре, когда при мысли о любом поцелуе или объятии за окном появлялся деловито снующий Саид, который то крутил в руке сливы, то полировал пальцами гвозди, то тащил какое-то наполненное известкой ведро, мы осознали, что без штор и без занавесок избавиться от него практически невозможно. Дамо тоже понял дилемму: либо потратиться на занавески, либо оставить нас без любви, а его – без положительных отзывов на его живопырку, и вскоре ангел-Амазонщик на большой синей машине скинул утром под дверь несколько штор!

Но кроме Саида еще были сливы. Они тоже несколько омрачили наш «месяц в деревне». Нам не терпелось испробовать округлые прелести фруктов… но, несмотря на то, что они падали под деревья и прели, хозяйка дома не радушничала и не предлагала их рвать. Более того: заметив, что я выказываю к ним интерес, она стала их собирать и делать из них персидские явства, которыми не собиралась никого угощать. Как нам объяснил Дамо, она делала из них лавашак, иранское лакомство, растирая их и нанося на бумагу. Сделанная таким образом пастила, просохнув на солнце, отрывалась от промасленной бумаги и превращалась в похожие на кожу кусочки. Иногда утром, надев для маскировки охотничью куртку под цвет листвы, я проникала в сад и срывала запретные сливы. Днем же видела, как хозяйка дома идет в сад со своим маленьким сыном, рвет сливы и его угощает – все это, не предложив собственным постояльцам ни теплого чая, ни штор. Было ли это выражением общей недарительности и непрактичности Дары или ее негласным, скрытым, пассивно-агрессивным протестом против любовного союза двух женщин?

Наша комната-живопырка не запиралась на ключ, и только мы, в любовной неге, бросались в лоно постели, как вспоминали, что в любой момент к нам в комнату может ворваться Саид! Обычно он проводил дни снаружи, и только мы выходили из комнаты, обычно после того как обнаруживали, что воды больше нет и душ принять невозможно, как видели, что он опять вскрыл пол и прокладывает новые трубы. Стоило Невесте отлучиться куда-то хотя бы на час, как Саид, видя мою незащищенность, начинал у меня домогаться, может ли он продолжать держать нас без воды, чтобы побыстрей все доделать, и когда я отвечала, что мне надо посоветоваться «с моей подругой», он продолжал настаивать на своем. Он стоял и махал своим кулаком и призывал в свидетели свои трубы, но я, уклоняясь от его упертости, уходила в себя. Эта непонятная настойчивость Саида и его желание лишить нас интимности и воды казалась какой-то мракобесной, средневековой угрозой. Некая ирония заключалась в том, что Невеста, продолжающая работать над своим «Водопадом» и привезшая киборд в Уиклоу Таун, не могла согреть руки отсутствующей горячей водой, чтобы покрыть нашу комнату теплыми струями сочиняемой багателлы. Однажды утром мы встали и увидели, что Саид вырыл еще один туннель снаружи, и, поскольку мы не знали, что происходит, нам стало не по себе!

Могли ли мы в такой ситуации сказать Саиду и Дамо, типичному «ирландцу-за-Газу», что одна из нас скоро полетит в Тель-Авив? Особенно после того, как Дамо отметил, что в нашем присутствии Саид «начал чувствовать себя некомфортно»? Мало того, что мы две женщины «в отношениях», но одна из нас еще и летела в страну, которую Иран пообещал разнести в пух и прах. И как раз когда дискомфорт Саида увеличился, в Ирландию, с серьгами в ушах и в радужных «Док Мартенсах», прибыл небинарный Ари, мой сын!

Я попрощалась с Невестой и отправилась в дальнейшее путешествие с Ари: сгущалась ирландская темнота, тюлень Сэмми где-то на берегу переваривал свой обед, поданный ему в ресторане «Рыбак», призраки казненных узников витали в расположенной неподалеку старинной тюрьме, а Саид непоколебимо, как черный камень, стоял и продолжал непонятно ухмыляться на пороге подсобки.

 

************

Дорога в Тель-Авив шла через Будапешт. В июле, после того как в Тегеране элиминировали Исмаила Ханию, самолеты превратились в неверных любовников: на их слово больше нельзя было положиться. По поводу билетов в Израиль меня консультировал репатриант из Украины Олег, развозивший в Бен-Гурионе тележки. Стоило мне задать ему вопрос про очередную элиминацию того или иного хамасовского главаря и как это повлияет на рейсы, как он отвлекался от своих тележек-олежек и присылал мне скриншоты табло из Бен-Гуриона! Часто там мерцали слова: «отменен», «отменен», «отменен». Поэтому, сдав уже купленный билет на «Люфтганзу», мы с Ари отправились на свадьбу «Эль-Алем» через Будапешт. До сих пор стоят перед глазами две сценки: Невеста машет нам в аэропорту и возвращается к своему «Водопаду», а мы – стоит нам приземлиться в аэропорту имени Ференца Листа – получаем на свои телефоны сообщения о наводнении!

В аэропорту нас встретил хозяин постоялого двора Ласло и повез посмотреть на Данубе. У реки что-то происходило, там стояла куча людей, и я начала волноваться, что вместе с пристанью, с ресторанами, с рельсами, с набережной, с семафорами залило и запомнившиеся мне, уже когда-то увиденные здесь чугунные башмачки, память о людях, скинутых в воду. Мы ходили и видели, как лилась вода в метро, как вода остановила все поезда, как она сбила с толку все лесенки, ведущие к кораблям-ресторанам, как в воде по пояс стояли деревья. Разумеется, памятник уничтоженным еврейским жителям Будапешта тоже слизала вода.

Усталые, мы попросили Ласло отвезти нас «домой», где мы должны были провести ночь перед тем, как лететь в Тель-Авив самолетом «Эль-Аля». Только мы вошли в отведенную нам комнатушку, где истошно, при каждом спускании, орали трубы в клозете, как Ласло взял наши паспорта и унес. Сыну стало не по себе и у него вдруг, на венгерской земле, развилась логорея; слова лились неостановимым, неразъединимым потоком и даже стуки в стену (а там за стеной, наверное, уже спали другие жильцы) не могли остановить его нервный срыв: «Теперь я понимаю, почему ты сбежала из СССР в США. Ебаный ССCР! Ебаный советский блок! Здесь все такое серое – когда ты росла, ты тоже была окружена такими давящими серыми ящиками? Когда же этот мудачина вернется? И эти плесневелые улицы, и эти угрюмые люди, и эти тухлые морковины с прелыми жопками в лавках – какое право он имел забрать у нас документы? А что, если он теперь не придет?!»

Ласло вернулся с нашими паспортами и объяснил: «Вы знаете, нас, венгров, больше в Европе не любят, так как у нас своя политика в адрес мигрантов. Поэтому мне и пришлось по закону взять у вас паспорта… приезжие мусульмане свистят, видя девушек в коротких юбках, нападают на женщин…»

Я смотрела на Ласло и засыпала! Ночью мне снилось, как мы идем с сыном по залитым водой шпалам, казалось бы, в никуда, касаясь плечами других разглядывающих в окуляры фотоаппарата ненастье людей, и вода смывает с берегов всю память о жертвах, скинутых на дно реки и оставивших на берегу свои башмачки!

Сколько же чувств и стран вместило в себя это путешествие на «обычную» еврейскую свадьбу в Рамат ха-Шароне, куда мы полетели через Европу не только потому, что я решила пересечься с Невестой, но и из-за того, что американские самолеты перестали летать в Тель-Авив… так вот, наконец мы на свадьбе, где красавец-жених щеголяет в изумительно красивом костюме нежно-зеленого цвета, который бесподобно подходит его прищуренным глазам: у него такой вид, будто он знает, насколько он красив и высок, и щурится именно от направленных на него софитов и фотокамер; невеста в белом тоже не подкачала, и все мои родственники, уехавшие из Ленинграда в 1976 году, явились сюда и бурно радуются за молодых! Девяностопятилетняя питерская старушка пляшет вместе со всеми, а мать невесты, прямолинейная пряная женщина с большим черным шиньоном, дожидается, когда отзвучит последняя мелодия саксофониста в темной футболке и белых кожаных кедах, берет микрофон и на весь зал торжеств объявляет:

«Перед свадьбой мы кое-что загадали… и никому не сказали… но теперь, когда все позади, я раскрою вам тайну! Все сбылось, как мы и хотели. Без никаких сирен, слава Богу. А то представьте, как бы нам пришлось бежать с шаурмой в руке, с непрожеванной рыбой во рту, во всех наших нарядах, в миклат, спасаясь от бомб!»

 

Нота «F»

Ни одно событие не задерживается в маминой памяти – она как решето, сквозь которое льется вода. Часами, без движения, она сидит в своем кресле. Если я объясню ей про Огненное Кольцо, она забудет все, что я скажу. Поэтому я готовлю рыбу без разговоров.

Мама спрашивает: «А что ты готовишь?» «Рыбу», – я объявляю в ответ. «А когда мы сможем есть?» Я молчу. Она повторяет: «А когда будет готово?» Я не могу отвлекаться, потому что рыба начинает сгорать. Мама повторяет: «Я такая голодная. Когда рыба будет готова?» «Скоро», – я отвечаю. Мама, увидев, что я начала с ней говорить, интересуется: «А что сегодня на ужин? Я проголодалась. Что-нибудь приготовишь?» «Конечно, – я говорю, – сейчас рыбу пожарю». Мама удивляется: «А у нас есть рыба?» Я объясняю: «Так я принесла!» «Ну так готовь, – она говорит, – я такая голодная. Ничего ведь не ела с утра». Я доливаю масла и закрываю крышку сковороды. Мама сидит в кресле и беспокоится: «А у нас сегодня ничего нет на обед!» Я отвечаю: «Я рыбу готовлю». «А сколько ее надо готовить? Я ничего сегодня не ела. Давай скорей подавай». Я молчу, устав отвечать, но мама заводит сурдинку.

Сурдинку про рыбу-сардинку!

«Я голодная, – повторяет она, – c утра ни росинки во рту, а ты еще издеваешься и молчишь. Что мы будем есть сегодня на ужин? Или у нас еще время обеда? Сегодня какое число?» «Сегодня будем рыбу есть», – я говорю. «А какое сегодня число?» «Двадцать пятое ноября. Два часа дня. Давай готовься обедать. Мой руки!» «Ой как хорошо, – говорит мама, – что будет рыба. Ты же сказала рыба, не правда ли? Сегодня какой день недели? Сколько ни гляжу в окно – никто не выходит. Так все тихо тут, как будто никто здесь не живет».

Мы едим рыбу и выходим на улицу. Мама идет сегодня намного быстрее, чем раньше. Она забыла, что практически разучилась ходить! «А что мы будем есть сегодня на ужин?» Прогулка почти подходит к концу. «Я ничего не ела сегодня», – она говорит. Я знаю, что если я расскажу ей про ирландского тюленя Сэмми и как он переходит дорогу, чтобы поесть рыбы в ресторане «Рыбак», она все равно все забудет. И я говорю: «А помнишь, мы на обед ели рыбу?» «Не помню, – она отвечает, – мы ничего не ели сегодня!» Я знаю, что если расскажу ей про работу над «Водопадом» и наводнение в Будапеште, она все равно ничего не поймет. Более того, ей придется очень долго объяснять про чугунные башмачки. Практически всю историю Второй Мировой и сколько погибло евреев! А как рассказать ей про Невесту, если она даже не знает, кто ее внук? Как растолковать ей, родившейся в стеснительном, без-сексовом СССР, что я люблю женщину, когда она даже не помнит, что я развелась, и постоянно спрашивает меня о моих отношениях с мужем? И как объяснить, что в России только что посадили мужчину – и сгноили его в СИЗО рядом с «Водным Стадионом» в Москве – за так называемый гей-экстремизм? Если бы он продолжал заниматься только рыбохозяйством и продажей «умных аквариумов», занимая первые места по инновации в «Сколково», он был бы жив! Но он завел туристический бизнес, отправляя мужчин-геев в туры в Египет! И поэтому я молчу. Невеста так хочет общаться со своими загробными мамой и папой, а моя мама, слава Богу, жива, но кроме обсуждения рыбы нам нечего друг другу сказать. Переводя тему с жареной рыбы, я вопрошаю: «А помнишь, как мы встретили тут хозяина с двумя болонками в красных бантах?» «Не помню», – отвечает она. «А вот же видео», – я говорю. «Смотри, ты сидишь на своем креслице на улице и эти две собачки лезут к тебе и целуют!» Мама смотрит на видео и говорит: «Первый раз вижу». Так же она обычно смотрит на Ари. «А кто этот мальчик? Ты что, рожала? Откуда он появился?»

Мама тянется к цветам за оградой, срывая их с веток; цветы растут в садах людей, живущих на улице под названием «Драгоценная», и мама ловко тянется артритными пальцами к розам и анемонам, свешивающимся наружу, через забор… Она рвет листья и цветы своими иссушенными кривыми пальцами и сует их под крышку своего ходунка, так что скоро все пространство под крышкой заполняется доверху. Мимо проходят дети, несутся собаки, трусцой бегут спортсмены, ковыляет описанный бездомный с тележкой, наполненной мусором, а мама все рвет и рвет эти цветы и в ее глазах появляется блеск, кривые пальцы оживают и не боятся шипов, и она прямо на глазах молодеет, сама расцветая как цветы на уличном солнце.

«Как я рада, что ты гуляешь со мной!» – она говорит. Я замечаю в ней удивительную перемену. Только что она спрашивала, чьи фотографии висят на холодильнике (а это ее внуки и она никак не может вспомнить ни самих внуков, ни их имена), только что она не могла удержать в памяти ускользающую склизкую рыбу, только что она спрашивала меня, рожала ли я, только что она спрашивала, что находится в металлическом термосе у нее перед носом (куда она за секунду до того попросила налить ей горячего молока), как теперь она смотрит на меня и радостно объявляет:

КАКАЯ ЖЕ ТЫ МОЛОДЕЦ! РАЗРЕШАЕШЬ МНЕ РВАТЬ ЦВЕТЫ. А ВОТ ТВОЙ БРАТ, КОТОРЫЙ ВЧЕРА ХОДИЛ СО МНОЮ ГУЛЯТЬ, СКАЗАЛ, ЧТО ПОЗОВЕТ ПОЛИЦЕЙСКОГО И ЧТО ПОЛИЦЕЙСКИЙ МЕНЯ АРЕСТУЕТ ЗА ЭТИ ЦВЕТЫ!

Не забудьте долго, долго нажимать на ноту «F». Иногда отсутствие памяти помогает. Но нам нужно долго, долго нажимать на ноту «F». Она спасет нас от иранского нападения. Прорвет Кольцо огня. В выходные обломок ракеты убил молодого мужчину. Когда его пошли хоронить – осколками горя была усеяна вся лента Фейсбука – ракеты посыпались снова, и люди, которые пришли на похороны товарища,  вынуждены были прятаться за могильными памятниками. В другие выходные в день своего двадцатидвухлетия покончила с собой девушка, выжившая 7 октября. Она ничего не забыла. Она помнила, как почти оказалась убита, как были убиты друзья рядом с ней, она не забыла, что выжила и не забыла свой стыд. Стыд от того, что живет, когда другие погибли.

Прогулка с матерью по калифорнийскому Эль Серрито почему-то напомнила мне мою недавнюю поездку в Израиль и как там на литературном вечере в Иерусалиме, в присутствии моей пришедшей на эту встречу кузины и моего выросшего в советской Молдавии дяди, кто-то спросил: «Но вы же с вашей Невестой живете открыто?» и я, замешкавшись, ответила «нет». А теперь, стоило моей матери упомянуть полицейского, какого-то мифического, обещанного полицейского, которого, в отличие от внуков, она не забыла, я думаю про другого полицейского, которого террорист убил за месяц до свадьбы. Он никогда не стеснялся Любви.

 

Конец 2024 года был значителен на события: в ноябре умерла наша с Невестой подруга, оперная певица Джудит М., с которой мы познакомились декаду назад в Ирландском Еврейском Музее, что в Портобелло. Всего за полгода до смерти, пока ее рак входил во вкус и она еще не знала о его возвращении, два музыкальных фестиваля в Ирландии полностью отлучили ее от своих сцен и от своих стен. Причиной являлся пост в ее Инстаграме, где она беспокоилась о заложниках при помощи сердечка-эмоджи. И вот Джудит уже умерла, а толпы ее интернетных ирландских друзей до сих пор требуют от нее, еврейки, отречься от израильского государства и всячески порицают ее «гуманизм».

В декабре Невесту пригласили играть в Национальный Концертный Зал с симфоническим оркестром и хором. Как же мы удивились, узнав, что спонсором концерта является владелец Decwells Hardware! Его жена только что умерла от той же болезни, что и наша подруга-певица, и он устроил благотворительный бенефис в ее честь, собирая деньги на хосписы. Получается, что наша любовь под софитами, купленными в его магазине декаду назад, была провозвестником концерта, в котором спустя десять лет участвовала и блистала Невеста!

Недавно она поступила в аспирантуру, чтобы изучать работы органистки Сюзан Хайк-Вентуры. Эта ученая органистка известна тем, что выискивала таамим, знаки кантелляции в Ветхом Завете, и пыталась составить из них особую Scale, музыкальную шкалу и напевы, которые знали и играли Давид и Моисей.

«Scales, – отвлекаясь от своих университетских статей, отметила с оптимизмом Невеста, – не поэтому ли твоя мама все время просит о рыбе, ведь у рыбы тоже есть scales, и если ты напишешь про scales, то будет понятно, зачем тут глава о твоей маме… ведь это не просто нон секвитур и сумасшествие, а особая связь!» Поскольку она только начала изучать русский язык, ей казалось, что в мире все связано и она не хотела слушать о том, что русская рыбья «чешуя» (scales по-английски) и музыкальная «шкала» (тоже scales) – это разные вещи.

Но вернемся к пересчету событий: в конце года в ирландском Лимерике из-за соображений безопасности был отменен еврейский фестиваль «Лимуд» и наш знакомый К., кантор, который последние месяцы только и делал что готовился к своему выступлению, остался с выученными песнями на языке идиш, но невозможностью их спеть. То есть, как умершая певица, он остался без сцен и без стен. Поэтому Невеста, сжалобившись, поехала записывать песни с К., а заодно решила увековечить свой «Водопад». Вместе с К. они отправились к знакомому израильтянину Ш., у которого была своя студия и огромный рояль. Оттуда Невеста позвонила мне и рассказала, что где-то в Лейтриме они гуляли по лесу и пели, и за ними увязалась дикая кошка. Ее глаза в темноте сверкали, как горящие плошки! Пока Невеста распевала песни на идише вместе с К. и кошкой-плошкой в лесу, я ехала в шлеме лимонного цвета к местному офтальмологу по фамилии Флорес (что переводится как цветы), чтобы забрать годовой запас линз. Таким образом, мой рюкзак был набит линзами и я пошутила, что будет плохо, если меня именно сейчас грабанут…У меня отнимут глаза!

«Мы записали Хобер ун Корн, ты знаешь эту песню на идише?» – спросила Невеста, из-за плохослышимости не совсем понимая, как же можно стырить глаза, а я в ответ сообщила: «Следила ли ты за новостями, было подписано перемирие. Перемирие между Израилем и Ливаном». Невеста, находясь в глухой деревеньке в Ирландии, не очень хорошо слышала, что я говорю. Я уточнила: «Ты где?» Она ответила: «Я в туалете». Но я просто хотела узнать, в какой точке земли она оказалась. Невеста, поняв, что связь прерывается, прокричала, что находится в студии с прекрасным «Стейнвеем», где еще можно записать песни на идиш. И добавила, что записи К. вышли великолепными и еще она смогла увековечить свой «Водопад».

Таким образом, все совпадало. Продолжайте нажимать ноту «A». Превращайте АД в ВОДОПАД. Не отпускайте. Эта музыка должна звучать. Она разомкнет кольцо варваров. Потушит огонь. Согнет в баранку это бородатое варварское окружение, не признающее наш любовный союз. Потушит огонь и порушит всех вурдалаков, которые считают дегенеративным нашу интимность и счастье. Всех этих дебилов, у которых до сих пор убийства чести в чести.

Перемирие с иродами было объявлено как раз в тот день, когда моя невеста записала свой «Водопад». Сочиненный ей «Водопад» льет воду на адский огонь, подтачивает со всех сторон это «Кольцо огня». Мы будем продолжать нажимать эти семь нот и война на семи фронтах завершится.

Август – декабрь 2024