ДУРДОМ ГОНИМОЙ КУЛЬТУРЫ
«Я комментирую чужое творчество».
К.К.Кузьминский.
«Второй русский авангард является единственно подлинным искусством.нашего времени, и только оно уцелеет для потомков».
Михаил Гробман.
Рабочий армянского магазина Котляров, по кличке «Толстый», привез из Америки рукопись с намерением издать ее, заработать и прославиться не в качестве чернорабочего, а открывателя новых литературных талантов .
Шел 1983 год. В Париже распускалась весна, магазин готовил ударную выставку под заманчивым названием «Эротика», художники вместо зимней водки пили весенний портвейн, закусывая свежей клубникой. Под россыпью ягод, среди машинописных листов я разобрал странное название «Хотель цум тюркен», обрамленное красной рамкой. Полистал и удивился содержанию.
Коллаж всевозможных полиграфических шрифтов напоминал опыты дадаистов и футуристов, но свежий и горячий сюжет – быт советской эмиграции в одной, отдельно взятой венской гостинице. Автор перетряхивал русское правописание и пунктуацию, срезая заглавные буквы, как шапки у подсолнухов, глаголы и существительные летели, как щепки под топором, гласные он дергал, как сорняк на грядке, согласные собирал в яркое и неизвестное словцо, точки, запятые и прочие знаки препинания разлетались, как мухи над навозной кучей.
Глава называлась «О деликатесах», и читал я, не отрываясь, удивляясь и восхищаясь писательским мастерством. Остроты и каламбуры вперемежку с народным лексиконом, называемым в ученом мире «ненормативным», густо сыпались со всех листов.
«По части всеядности человек сравним только с одним животным, а именно – со свиньями».
И понесся по «анчоусам и сырам каприз де дье, пахнущим конюшней», по сибирякам, «понимающим толк в деликатесах – спирт аптекарский (или питьевой, если чудом случится, а то больше тормозуху) крошеным мухомором с голубикой закусывают, строганиной из нельмы мороженой», – тут и «иосиф сталин – самый лучший в мире паровоз», и «на брюхе бродит вошь и песенку поет». «Торговали тут же, в номерах, божились и били себя в грудь, переводя советские рубли в австрийские шиллинги».
Казалось, автор с остервенением кромсает слова, чтобы погубить русскую грамоту, а они у него сходились гармонически в один замечательный, веселый хоровод.
Имя сочинителя удивительной гастрономической прозы, – не Франсуа Рабле, не XVI век, а Константин Кузьминский! – и не знал его только последний скобарь. Поэт Леха Хвостенко, сменив свой Питер на Москву, все уши прожужжал: «В Питере есть один локомотив – Кузьминский». Кинет Нуссберг: «локомотив Костя – наш человек». И питерские эмигранты в Париже: «Ну, старик, этот локомотив живет, не вылезая из постели!»
И я сразу представил себе постельное логово в виде кавказских гор, а вот куда и что тащил локомотив, – понятия не имел. В армянском подвале, под россыпью клубники, человек сразу открыл свои локомотивные возможности, и поставил я его на самое высокое писательское место.
Через год или полтора рабочий Толстый своего добился. Появился первый номер журнала, разрисованный пестрыми узорами невозвращенца из Минска Коли Павловского, затем второй, оформленный коллажами Вагрича Бахчаняна. Назывался он по-испански «Мулета», издатель называл себя матадором, а участников издания – бандерильерос. Роман Кузьминского размещался на парадных страницах двух номеров. Из краткой биографической справки я узнал имя и отчество питерского локомотива – Константин Константинович, год рождения 1940 (Ленинград), в эмиграции с 75-го (Вена, «израильский вызов»), с 76-го – Америка и пять лет Техасского университета, затем переезд в Нью-Иорк – год 81-й, не указано место жительства, но в момент составления анкеты (1983) – какой-то «подвал» на Риго Парковой.
Этот К.К.К. – составитель «Антологии Новейшей Русской Поэзии у Голубой Лагуны» .
Мне довелось держать все девять томов этой антологии, – настоящий архипелаг русской культуры. Ничего подобного раньше издатели не производили. Этот памятник походил на картину Павла Филонова – лучший образец мирового структурализма, – огромный автопортрет, коллажем сбитый из гармонических частей: подполье и власть, цензура и книги, Питер и Москва, Бродский и Ахматова, народ и колбаса, живопись и поэзия, чужбина и ингуш, кинеты и нимфетки.
После второго похода в Америку издатель вернулся порожняком: ни стихов, ни романов. На мой вопрос – почему нет поразительной «рубленой прозы» К.К.К., матадор отвечал: «Клеветник, интриган и подонок твой Кузьминский». Такое решительное заключение не сбило мой интерес в заокеанскому «клеветнику» . По рассказам европейских туристов К.К.К. о Толстом говорил тоже грубостью: «Парторг – он и есть парторг – хитрожоп, лжив, льстив, подл – но организатор, за что дадим медальку на толстую жопу». После неисчислимых хлопот с изданием многотомной антологии появился мистический союз с Василием Яковлевичем Ситниковым, самым загадочным артистом современности. Они снюхались на пересылке в Вене. В.Я.С. застрял на пять лет в австрийской деревне, а в Америке они снова сошлись на подворье сибиряка В.Г. Некрасова. Очарованный и озаренный ситниковским гением, К.К.К. решил написать о нем не вульгарную монографию, а невиданную доселе книгу жизни и творчества.
«Не сдохну – сделаю!»
В 1987 году В.Я.С. тихо скончался в своей американской постели, не беспокоя людей капризами воображаемых болезней.
К.К.К. клялся, «не сдох» и свое слово сдержал. Угробив все свои нищенские средства, здоровье святой супруги Эммы Кузьминичны Подберескиной и каторжников полиграфии и мультипликации Когана и Данаса Берзницкого, он выпустил литературный труд, невиданный по всем временам, посвященный уроженцу глубинной России, безумному врачевателю психбольного искусства современности, художнику неведомого направления и главе большой школы подражателей. Это книга его удивительной жизни и тщательно прокомментированных творений, собрание неисчислимых писем и трактатов, тюремных по форме и филигранных по содержанию, не считая свидетельств современников и сотен репродукций провидческих произведений.
* * *
Ох, этот Петербург!..
Кузьминский родился в Ленинграде, в больнице имени большевика Моисея Урицкого. В 1940 году о былом Петербурге вспоминали с глубоким вздохом только древние старички, чудом уцелевшие от большевистского разбоя по углам и норам великого города. Уже в разгар Первой мировой он стал Петроградом на патриотический манер, с 1924 и Петроград стал Ленинградом в честь умершего вождя мирового коммунизма, и 70 лет был таковым, пока олигархи не вернули ему первоначальное наименование.
Папа будущего «локомотива», Константин Петрович, рядовой советский художник, не отличался особым воображением, назвав сына в свою честь, да и мама – учитель словесности и рукоделия – не возражала против такого повторения. Как все законопослушные и порядочные семьи, Кузьминские строили счастливое будущее.
Дважды город пустел. Раз его выкосили тиф и революция (1917), и раз, но до дна – ужасающая немецкая блокада (1941).
Советский послеблокадный город был не «полнощных стран краса и диво», а голодное и опасное обиталище советских граждан, как муравьи ползущих на работу, разброс алкогольных ларьков и колонны солдат и матросов под гнилым северным дождем.
Классические петербургские трущобы – бледный литературный сюжет для благородных девиц по сравнению с новым бытом, когда целый город с классическим фасадом, набитый жильцами, как бочка балтийской селедкой, стал образцовой советской трущобой.
По возвращении в родной и голодный Ленинград беженцев загоняли в холодные дома без дров. Практику коммунизма на уплотнение жилья законопослушные граждане принимали как должное. Спотыкаться при коммунизме не рекомендовалось. За выход из строя полагался расстрел. Осиротевшая семья Кузьминских – пятилетний сынуля Костенька и мама Евдокия Петровна, сохранившая девичью фамилию Захарычева, –
с невероятным упорством учатся жить в густонаселенном доме на Профсоюзном бульваре.
Квартира в 11 комнат – недурственно размещалась когда-то графиня Кульнева на Конногвардейском бульваре! – девять семей и 28 ртов всех советских размеров; никогда не мытая ванная и одна кухня на все примусы, тазы, кастрюли. Мама основательно закрепилась в культурной надстройке, постепенно поднимаясь по карьерной лестнице советского педагога.
Работник умственного труда!..
Ребенок весь в книжках. Он не играл на деньги ни в стукалку, ни в пристенок. Его не трогали дворовые игры в пятнашки и бесовские радения шпаны. Из чтения не вылезал. Оттуда заокеанские дали, теплые острова Тихого океана, парусники и дикари, крокодилы и жирафы вместо питерских крыс и собак.
Жизнь своих далеких предков Костя видел в кочевых шатрах живописной Бессарабии, среди казаков и кантонистов, разночинцев и строителей коммунизма в одной, отдельно взятой стране.
Отец погиб, храбро сражаясь с захватчиками, а гордая мама, – какой высокомерный взгляд и твердый узел густой шевелюры на пожелтевшей фотографии 40-х годов! – на окладе педагога решила тащить сына в лучезарное будущее без опоры на мужскую руку.
Костя – начитанный папуас!..
Будь счастлив, родной!..
В школу с английским языком (Фонтанка, 213, бывшее Коммерческое собрание, мраморные лестницы, потолки до небес!) – «… Первая и сугубо мужская школа, организованная в 49-м, чтобы пополнить ряды выбитых дипломатов; меня мать, размахивая похоронкой отца, с боем запихала». Учился кое-как – «по истории стабильную «тройку» имел, а по арифметике – «пару», с уроков пения выгоняли: «костя, пойди попой где-нибудь в коридоре» и потому ни в какой хор-мелодию я никак не вписывался» (К.К.К.).
Все предметы подавались по-английски, этим языком он овладел в совершенстве.
О, Россия, страна штыков и мороза!..
Темные и тупые сверстники танцуют на костях «буги-вуги», дергаясь до изнеможения, орут, как оглашенные: «от Москвы и до Калуги все танцуют буги-вуги». В Питере тоже «музыка духовной нищеты» – Коля Минх у моряков, Вайнштейн и Атлас у киношников, Стас Пожлаков и Фрейдлин в «Астории» – стильный народ пляшет и поет, а Костя читает Эрнеста Хемингуэя!
Какой выпендреж!.. Тоже мне единоличник нашелся!..
Чувак, заткни фонтан!
Надменная поза, а поджилки трясутся. Нежное интеллигентское воспитание, несмотря на коммунальную тьму.
Он что – собирается в космос?
Мы, дворовые ребята, так высоко не думаем.
«Мы Фолкнера и Хэма не читаем, давно уж фраеров мы этих знаем. Раз-другой их почитаешь, как зараза хохотаешь, ничего совсем не понимаешь».
Когда-то, в пещерные времена, стихотворцы тусовались в «башне» Вячеслава Иванова или в «Собаке» Бориса Пронина. Туда приходили старые мастера (Бальмонт) и начинающие подмастерья (Ходасевич) и, соревнуясь друг с другом, выступали перед изысканной публикой, ценителями изящной словесности. Эстеты тянули шампанское, Михаил Кузмин музицировал, кривляясь на крохотной сцене, расписанной символическими каракулями Сергея Судейкина, все единогласно шептали мистические бредни о загробной любви и темных соловьиных ночах.
В пролетарской России с кустарными посиделками символистов покончили раз и навсегда. Одних выслали за границу, других перебили на месте, третьи с испуга попрятались по таким темным углам, куда не заглядывал ни один милиционер. Поэзия, как броненосец в океане, плотным творческим союзом, «широкой штаниной» пошла в народ, на стадионы и площади, на радио и телевидение. Там полагалось не мурлыкать, а призывать строить плотины и корабли, пахать целину и поворачивать реки, беспощадно бить врагов народа и прославлять прогрессивное человечество.
И – партия их рулевой!..
Правда, дружба с Кремлем не спасала от преждевременной смерти. И чем выше знакомство, тем ближе смерть. Литературные снобы вроде Николая Иваныча Харджиева, считали, что поэт Борис Пастернак превосходно начал, но к старости скис и опустился.
Судьба распорядилась так, что не страдавший храбростью Пастернак, – «быть знаменитым некрасиво» – рискнул жить, любить, пить, печататься и получать премии, не шагая по команде Кремля. Непослушный поэт, получив «Нобеля», взбаламутил кишлаки и аулы, лесорубов и охотников, рабочих и крестьян.
Пастернак –ядовитая змея за народной пазухой!.. На нары, бля, на нары!..
Народ поворачивает реки и возводит плотины, поднимает целину и собирает колоски, а этот подонок гребет валюту лопатой!
Вреден и ненужен!..
Костя Кузьминский – студент и поэт. Он учится расправляться с лягушками и очарован не комсомольскими гимнами, а шепотом злодейски убиенного Н.С. Гумилева, а за ним целый косяк подозрительных шептунов: Кузмин, Мандельштам, Нарбут, всех не перечесть, а в живых одна Анна Андреевна Ахматова – сидит она, как баба-яга, в «комаровской будке», и у чайника располневшей героини Серебряного века окопался молодняк – Найман, Бобышев, Бродский. На читки в Комарово Костя не ездил, но следил, когда появятся небывалые стихи. Классик Ахматова писала:
Я научила женщин говорить.
О, Боже, как их замолчать заставить!
Стихи Кости той поры:
Давай уйдем на лодке в море
Как тот корсар
С волной и бурями не споря –
Не кот нассал.
Оригинально, но лучше сочинял рабочий от станка Оська Бродский:
Мы в горах тебя искали, скалы тяжкие дробили…
Или:
Собака лает, ветер носит,
Борис у Глеба в морду просит.
Такие стишки шли по рукам, попали в «самиздат» москвича Алика Гинзбурга. Опытные и трусливые литературоведы, листавшие тетрадку, прочили рабочему великое будущее. Поэтической судьбой друга занялся Костя Кузьминский.
Неподдельный интерес к «маленьким людям», к запретному и необычному – высокое человеческое качество было присуще ему со школьной скамьи, когда формируется характер. Он собрал листки слесаря Бродского из любви к настоящей поэзии. Помогали «Гришка-слепой» и Боря Тайгин, дружки по литкружку.
«Бездельники карабкаются на Парнас» (Известия, 1960).
Где, на какой литературной читке сошлись юнцы – не имеет значения, «пересечений было полдюжины лито», вспоминает К.К.К., но с 1959 года они неразлучны, причем, чувствуя поэтический напор недоучки Бродского, Костя решил тетрадку его стихов переправить на Запад и добиться премии для своего одаренного товарища. Стихи через московских друзей попали в Америку, где вышли в 1965 году. Пока сборник продвигался тайными тропами на Запад, имя составителя по дороге затерли, о нем забыли, но не все.
Светило питерской психиатрической науки, усмиритель навязчивых идей профессор Озерецковский обожал поэзию и карьеру начал в 1925-м году, выбросив пьяного Сергея Есенина из окна. В 60-е это был умудренный муж, глава школы последователей, кормивший ворчливых пациентов галлоперидолом, – очень эффективное средство от быстротекущих стихов и навязчивых шизофренических планов.
Присмотр за Профсоюзным бульваром поручили опытной генеральше Матрене Карповне Барковой. От нее не скроешься – выловят и доставят куда надо послушные санитары.
Еще в начале 50-х, при жизни свирепого кавказского деспота, саботировать службу в рядах героической и победоносной Красной Армии было немыслимо. Адепты пацифистских сект сразу получали «червонец» рудников на Колыме. В середине пятидесятых от армии косили все. В 1958-м я получил «негодный билет» за час медицинской проверки. Удивительно внимательный полковник нашел у меня что-то связанное с обманом зрения. По его мнению, я сильно галлюцинировал, не отличал своих от чужих, не говоря уже о светофорах.
О совершенной психиатрической системе в стране знал весь мир, от невменяемых алкоголиков до страдальцев за правду-матку. Вот туда (питерская «Пряжка»!) в апреле 60-го попал студент Кузьминский. Просидев среди убийц и душевнобольных месяц, он получил членскую карту собратства «шизофреников».
Терпи, Евдокия Петровна, береги сына!
За выход на улицу с лозунгом «Долой Красную Армию!» сразу повяжут и намотают срок от трех до семи, и добавят, если вякнешь наперекор представителям власти. Отдубасят в милиции и сошлют лопатить золото на полуостров Камчатку. Для получения желанного «белого билета» необходимо взаимодействие пациента с врачом. Опытный психиатр – культурный человек, посещающий филармонию и выставки в Эрмитаже. Ему не следует вешать на уши лапшу и валять примитивного дурака: такой без промедления полетит в пехотный полк на афганской границе. А вот ваше расхождение с политикой Кремля в культуре он близко примет к сердцу и спасет от службы в пограничных войсках. Ради этого надо малость потерпеть в грязном и буйном номере психбольницы.
Костя убедил врачей, что любит антисоветчика Пастернака, а не комсомольца Евтушенко. Он, Кузьминский, не человек, а – «локомотив».
«Старик, ты – гений!»
Через М.К. Баркову локомотив не выходил из поля зрения профессора Озерецковского до самого выезда из советского рая в западный ад.
В 64-м поймали Бродского, замели по кругу фарцовки и тунеядства и сослали на лесоповал в Карелию.
Враги народа глухо зарычали: Кремль душит поэзию!..
В начале 60-х шизофреник Кузьминский играет «битника» автостопом. В советской глубинке он – сезонный геолог и землекоп, а в родном городе на Неве – рабочий зоопарка и театральный грузчик. Потом решил стать киноведом и пять лет без всякого толку пробивал сценарий на телевидение. Бросил безнадежное занятие и пошел гидом по историческим улицам и знаменитым окрестностям. В Павловске выловил пару иностранцев – Сюзанну и Роберта Масси, «первая серьезная иносрань» (К.К.К.) – и запряг их на издание поэтического сборника «Великолепная питерская пятерка» (1967). «Пятерка» секретными зигзагами продвигалась на Запад и вышла с большим опозданием в 72-м. Такова нелегальная практика издательских дел и литературного карьеризма.
В конце 60-х поэтические симпатии «локомотива» переключились от «ахматуль» (Бродский и «К») к «абсурдистам» (Анри Волохонский, Хвостенко, И.С. Холин) .
Сам он писал:
Плывут морями капитаны
А как лежит
Люби меня капитолина
Но не по лжи
А на Таити тискал тити
Не я но тот-с
«Ну куда Анне Андревне с ее рукоделием дамским до «Дыр бул шил» Алексея Елисеевича Крученыха?» – (К.К.К.)
Явный уклон, бегство из символизма в футуризм.
Редких иностранцев питерские шизофреники встречали, как посланцев иных планет. Квартирка «ингуша» Мишки Шемякина, строившего свой мир барочной графики, стала нелегальной иностранной приемной. Там пили и торговали, дрались и любили, там паковали чемоданы на заветный Запад.
1971 год – год «проводов» первых эмигрантов.
Тихой сапой улетел в Израиль юный художник Вилем Бруй с женой и сыном. Чуть позднее, с треском и шумом отвалил поэт и художник и все, что хотите, Мишка Гробман с семьей. Художника и поэта Олега Прокофьева выпустили в Лондон лишь с гробом умершей жены Камиллы Грей. Через три месяца, почти тайком, слинял в Париж «ингуш» Шемякин. Его вытащила парижская тетка с высокими связями – Дина Верни.
«Провожали его я с Кабаковым». (К.К.К.).
За год до бесповоротной эмиграции (1975) Кузьминский решил хлопнуть дверьми погромче. На сей раз в качестве защитника и покровителя подпольной живописи.
«В параллель бульдозерной я открыл выставку 23 художников на площади в 24 кв.м. 128 работ», – вспоминает он.
О каких-либо открытых выставках в стране не могло быть и речи. Для творений начинающих психбольных были закрытые показы в клубе «Труд и гигиена», но и там сидел цензор, исключавший антисоветчину и «голых баб».
Что же выставляли питерские авангардисты?
Пару слов о нелегальном искусстве Питера. Оно началось с карикатур Александра Арефьева (1950). Он рисовал карманного размера анонимную толпу городских низов –
баня, драка, пивная, танцы – запретные сюжеты коммунизма.
Технически образованный Михнов-Войтенко (театральная школа Н.П. Акимова) следовал американской абстракции (1957). Третье течение «петербургского модерна» представляли Гаврильчик, Шемякин, Овчинников, Геннадиев, Лягачев, (1964).
Все три тенденции были самого примитивного размера и с выходом не на люди, а под кровать, и очень далекие от современности, от могучих западных измов.
Вот такой парад звезд каморочного андерграунда и показал «локомотив»у себя дома.
Сплошная мертвая натура: горшки, шары, бутылки, тряпки, пузыри.
Не над чем мозговать!..
Где положительный герой?
«Входа нет, ходи с бубей!»
Европа оказалась глуха и слепа к хлопотам К.К.К. Выбивать деньги – занятие творческое, но обязательно обзовут жуликом, хоть лезь на стенку. Утопист Кузьминский на издание русских книг выбивал деньги у малочисленных любителей русской самобытности.
Велика сила протекции!..
В 1976 году он получил штатное место лектора в университете штата Техас. Несмотря на помпезный вид и вес, на занятия он приходил совершенно голым, с гирляндой бумажных цветов на шее, как индийский йог. Садился на стол в позе лотоса и читал студентам абстрактные стихи по-английски. В советском раю за такое поведение ссылали корчевать пни. В богатом и свободном Техасе лектора-нудиста терпели пять лет и затем лишили заработка. Библейские принципы. Нагота – запрет со времен ветхозаветного Ноя. Вместо кафедры – подвал в доме работяги Владимира Некрасова. Там, на дне Бруклина, сошлись русские корифеи – черноморец Сах ( О.В. Соханевич), безработный «лорд» Генрих Худяков и «профессор всех профессоров» Васька-Фонарщик, ( В.Я. Ситников).
Что может быть ярче такого дурдома?
Почему знаток мировой культуры, ценитель английской грамматики со школьной скамьи, на благодатной американской земле возводит пирамиду русских ценностей?
Опять русская мистика и тютчевское «Умом Россию не понять…»
А плевать нам на ублюдочную шайку Энди Уорхола, – разве что словак, тем и интересен, а все остальное – выпендреж, говно и музей для дебилов!
Ну, а мы? – «мы простую воду пьем, хвалим солнце и поем!»
Над девятью томами «Голубой Лагуны» (полное собрание нелегальной русской поэзии) работали с питерских времен: Григорий Леонович Ковалев («Гриша-слепой»), киевлянин Очертянский, незаменимая «Мышь» (супруга-архитектор) и американец Джон Болт, открывший со скидкой свою типографию.
Ну, а деньги?
А этот локомотив показал кукиш всему миру, – деньги ему не нужны.
«Я выпустил первый том в 600 стр. (экономя при этом деньги издателя на фотках – а зря!) и за шесть лет грохнул еще восемь томов по 700 и 900 стр. каждый. И все это – на зарплату жены-уборщицы (в Нью-Йорке чертежницы)». Уточнение К.К.К.
В 1987 году награждение друга бесшабашной юности эмигранта И.А. Бродского Нобелевской премией он встретил с большим достоинством, не опускаясь до унизительного восхваления до небес своего подопечного. В сущности, награду получили все тунеядцы и шизофреники Совдепии, не инженеры советского «литфронта», а бесцензурное творчество русской словесности.
В том же году тихо скончался В. Я. Ситников.
И «локомотив» провозгласил себя «батькой» в честь знаменитого анархиста Нестора Махно.
Связь Батьки с В.Я.С. – мистического характера. Располагая полной информацией на Шемякина и Нуссберга» (К.К.К.) – знаковых фигур русского андерграунда, он о них много пишет, но не прославляет. Гимн и славу он готовит одному Ситникову.
Вася – туча! Вася – зверь! Вася – солнце! Вася – дверь!.
Вася – «волшебная дымка» и «безумная радость бытия»!
Их первая и короткая встреча (Вена, 1975 год) осталась без последствий. Шли годы – у одного пять лет в австрийской деревне, у другого «пятилетка» в университете Техаса, – и лишь в 1983-м они сошлись на кухне сибиряка В.Г. Некрасова, где Вася давал уроки кулинарии хозяйке подворья, а Костя выгуливал борзых собак. В общежитии «некрасовка» – крохотный островок русской цивилизации на американской земле – Ситников не жил, а считался почетным гостем. Блаженный Вася из расы шармеров (походка ловеласа, глаз с прищуром, скрип сапог, нижайший поклон обществу) и шизофреник Костя (тяжеловес и грубиян с виду, но послушный, как Санчо Панса, с головой, набитой мусором мировой культуры). Повелевал «мускулистый, сделанный из бронзы» Вася. Он всегда выступал Дон-Кихотом в чистом виде – и по тому, как нарисовать «монастырь под снегом» или женскую жопу в степи; и, естественно, вся связь с внешним миром легла на плечи К.К.К. – гости, газеты, буфет и никогда не пришедшие слава и деньги. Как строитель египетской пирамиды, К.К.К. выкладывает «агиографию» В.Я.С. камень за камнем, от основания до верхушки. С самого начала ему пришлось разгребать безобразное и циничное вранье его учеников, адептов русского базарного китча, выдававших его за главное изобретение учителя, тупые происки брата «гебухи» и советы престарелой сестры, пустые пожелания анонимных московских искусствоведов. Груды рукописных шедевров эпистолярного жанра со всех концов мира, аннотация и трактовка художественных произведений, – все заняло годы тяжкого труда и не менее четверти века.
Великая книга коротко называлась «Вася» и вышла тиражом в 15 экземпляров!
* * *
Кто ты такой, «Вася-солнце», да и «Вася-туча»?
Уроженец ушедшей России (1915) Василий Яковлевич Ситников – большая загадка для дипломированных людоведов. В 35-м он попался на особый учет в двух людоведских учреждениях. Военкомат обнаружил у него заметный уклон от образцового поведения советского юноши призывного возраста – «антисоветский тип с манией величия» – («Глянь не в пределы тысячелетий, а в мильярды!» – призывник Ситников – врачу). А в художественной школе, сокращенно ВХУТЕИН, он рисовал сапожной щеткой, что не соответствовало методу социалистического реализма, принятому на вооружение советской культурой. В 41-м психбольной Ситников на рытье оборонительных заграждений не ковырял землю лопатой, а собирал в мешок огнестрельное оружие и листовки враждебного содержания. Кто донес «куда надо»: руководитель И. Э. Грабарь, «бдительный товарищ», или родной брат Коля, мечтавший о карьере в милиции? Четыре года он просидел в казанском дурдоме на голодном пайке. В 51-м, не имея ни соответсвующего педагогического диплома, ни патента кустаря, он собрал на пятиметровой казенной жилплощади подозрительных лиц для обучения нелегальному рисованию. С 55-го, без позволения компетентных органов, вошел в сношения с иностранными гражданами, аккредитованными в Москве, на предмет обмена вещами по ценам черного рынка, наказуемые статьей 154 УК РСФСР – «спекуляция». Неоднократно подвергался приводу на излечение в психиатрические больницы Москвы, но снова возобновлял преступную деятельность в педагогике, забракованной спецэкспертизой как не имеющей идеологической и академической ценности.
Жизнь вне регулярного общества, каким бы уродливым оно ни было, – подвиг аскета и юродивого. До 59-го года В.Я.С. числился в советской казенной машине штатным фонарщиком кафедры искусствоведения, с гордостью носил кличку Васька-фонарщик, но однажды демонстративно и публично обозвал министра культуры СССР «ослом», за что был наказан увольнением с должности в художественном институте.
Лишенный гражданских прав и продовольственных карточек, он был совершенно исключен из рядов советских граждан. Началась жизнь отшельника, изгоя в сугубо личном географическом пространстве, но с постоянной угрозой насильственного заключения в психбольницу, единственное место его встречи с государством. Много лет подряд скупал русский антиквариат, главным образом иконы, у грабителей церквей и частных квартир. По сообщениям штатных опекунов – В.А. Мороза, затем сменщика А.Р. Брусиловского – его собрание русских древностей достигло столь громадных размеров, что русские иконы упаковывались в американские штаны на предмет обмена и продажи. В 62-м в американской прессе отмечен как «оригинальный художник нового видения мира» (Джимми Эрнст), хотя в списках МОСХа никогда не числился из-за полной профессиональной непригодности.
Кто покрывал его подпольную деятельность? С каким профессором психиатрии этот опытный обольститель делился выручкой? Штаны дырявые для понта, а молодые «жены» в жемчугах и норковых шубах. Квартиры, автомобили, дачи! А чем занимались опекуны? – Роль этих двурушников еще необхолимо выяснить. Почему сажали мелочевку, а эта зубастая акула безнаказанно разгуливала на свободе, прикидываясь малограмотным дурачком в рваных штанах? Наконец, куда смотрели штатные кремлевские мусора? Вот проклятые вопросы, требующие безотлагательного выяснения.
В 75-м подпольный миллионер, ловко ускользнув от правосудия, эмигрировал по так называемому «израильскому вызову» и пять лет прожил в австрийской деревне Кицбюль, окрутив мебельного фабриканта Фердинанда Майера. По письмам некоего В.И. Воробьева, адресованным московским корреспондентам, В.Я.С. там нищенствовал, собирая у прохожих туристов деньги на хлеб и краски. Расплатившись с хозяином большой картиной «Мешок денег», в 80-м вылетел в США по фиктивному приглашению слависта Игоря Мида из Калифорнии, но поселился в Нью-Йорке у эмигранта Л.А. Мильруда, наркомана и вора по кличке «Чаплин», бравшего с четырех коечников по 100 долларов в месяц. По доносам предателя родины Николая Гридина, убитого в Гималаях (1981), В.Я.С. жил на жалкие подачки ЦРУ и не работал в искусстве. Все его попытки научить эмигрантов рисовать сапожной щеткой шар в пустоте ни к чему не привели. На подворье художника В.А. Некрасова проживающий там шизофреник К.К.Кузьминский, изгнанный из американского университета за порнографический образ жизни, в 85-м устроил выставку его поделок, не имевшую никакого коммерческого успеха. Верный друг нашей страны доктор Нортон Додж его не покупал, а спекулянты Нахамкин и Глезер брали, но без оплаты за труд. По квалифицированному донесению товарища В.Я. Ситникова, бывшего сотрудника НКВД и редактора англоязычной корабельной газеты «Балтика», его старший брат страдал тоской по родине и был готов в любой момент поселиться на кладбище в Лебедяни. Этот пикантный запрос поставили на рассмотрение тамбовских органов власти, но в связи с внезапной кончиной В.Я.С. (1987) сдали в архив мировой литературы им. Максима Горького. В начале нового тысячелетия произведения В.Я.С. и его многочисленных учеников и учениц появились на престижных аукционах Запада и цены на них из года в год поднимались к миллионной отметке в твердой валюте, на что мы обратили особое внимание русских патриотически настроенных олигархов. Кроме этого, пришлось наладить производство фальшаков высокого качества и загрузить мировые аукционы, пока не угас интерес к этому психбольному искусству. Совершенно недопустимо, чтобы китайцы, индусы и прочие турки обошли нас в международной торговле подобным дерьмом.
Мировой финансовый крах 2008 года существенно подорвал русскую эстетику. Он больно ударил и по «фальшивым васям», сфабрикованным в кремлевских мастерских.
Говорят, что только оригиналы Ситникова лечат от затяжного поноса, но где их достать, если мошенник все продал за границу еще до эмиграции. Его неподражаемой и уникальной «волшебной дымки» в России нет.
Это заключение беспартийного «народного контроля» и обсуждению не подлежит.
* * *
Испанский рыцарь Дон-Кихот из Ламанчи, клинический идиот с манией величия, без присмотра врача и без прописки разъезжает по стране, топчет крестьянские поля, ломает мельницы и частные заборы, пристает к замужним женщинам, однако уже сотни лет любим всем миром, от старого до малого. На своей кляче, в компашке тунеядца Санчо Пансы, он украшает собой все театры мира, кинематограф и оперу, живопись и скульптуру.
Почему подобной участи не удостоились «рыцарь печального образа» Ситников и его верный оруженосец и пропагандист Кузьминский?
Батька-Махно К.К.К. – тунеядец и утопист с мизерной пенсией «по шизе» живет под американским мостом. Он много лет эксплуатирует труд своей жены Э.К. Подберескиной и клянчит подачки у слабонервных людей якобы на литературные проекты, а на самом деле на алкогольные напитки и табак. Из 70 лет жизни 35 он прожил в СССР на иждивении своей матери, заслуженной учительницы РСФСР, ведя паразитический образ жизни. Состоя на учете в психдиспансере, неоднократно лечился от психического расстройства на алкогольной почве. Считает себя поэтом, но в профсоюзе не состоял и не состоит и членские взносы никогда и никому не платил. В Соединенных Штатах получает от государства так называемый «велфер», паспорта не имеет и отказывается от собственности, как всякий антисоциальный элемент.
«Не дай Бог поиметь мне деньги или собственность!»
Гений-невидимка!
Опознав гения, ты сам превращаешься в гения. Почему из четырех полных досье – Шемякин, Нуссберг, Некрасов, Ситников – он выбрал последнего, зная его нос к носу всего четыре года? – Да, острый нюх привел к гениальности!
Архивный ящик гонимого искусства пуст – легенды и хохмы, разговорчики и один чудак Нортон Додж, (США), не подумавший обо всем коллекционер русской пестряди. Пустой ящик андерграунда по крупицам стал собирать бесплатный энтузиаст и шизофреник Кузьминский. Он понял, что любая промокашка и какашка тунеядцев гонимой культуры – перлы мировой истории.
Казалось, что в 1991 году рухнуло 70-летнее господство большевиков, – 10 лет сифилитиков из пломбированных вагонов, 30 – кровожадных деспотов с Востока, 30 – темных курских шахтеров. Сдохла «партия», умертвившая полчеловечества на глазах стыдливой демократии.
Весь мир дрожал, как воробей на ветке, когда пердели в Кремле, и вдруг облегченно вздохнул.
В 1992-м К.К.К. предложил (закинул удочку!) «перестроечной» России 20 картин и 80 «пустячков» покойного художника, но она отказалась от дара под гнусным предлогом: Ситников – никто! Его пачкотне место не в культуре, а на помойке!
Нью-Йорк молчит, Москва мычит!..
Почему в Кремле любят тощего испанского шизофреника, сломавшего мельницу, а не тамбовского мужика Васю Ситникова, закопавшего социалистический реализм?
Анархист без документов, «батька» без денег, послав всех на три буквы – и Россию, и питерскую гебню, захватившую Кремль, один принялся за «Васю» с особым остервенением. Однако, вследствие отсутствия средств, титаническое предприятие ползло медленно, как цыганский табор в непогоду. Озлобленный труженик со своим делом жизни поучал меня в 96-м: «пашем тут «васю» – мозги раком – в каждом его письме – жемчужинка, а без денег – ни на шаг, а их нет и не будет».
В новом тысячелетии Ситников стал чемпионом аукционных продаж, на спекулянтов посыпались большие деньги. Набросок – 25 тысяч «зеленых», холст – 250 тысяч, за «монастырь» первой эпохи – положите миллиончик, если хотите. Хорошие цены для профессионально непригодного художника, но могли быть и выше. Ведь В.Я.С. это – Питер Брейгель нашего уродливого времени, – и книга васиной жизни заметно продвигалась к своему завершению.
Многотысячная армия «инженеров человеческих душ» оставила после себя кучу навоза вместо духовных ценностей, а шизофреник русского авангарда оказался нужным и ценным.
Вася – жопа! Вася – книга!
Осторожные и продажные эксперты поспешно заключили, что это не столбовое искусство говенной современности, а «русский курьез». Прямо сказать, что Ситников – откровение, озарение, лечение и гомерический смех, у них не хватает ни духу, ни приказа сверху. Злободневные лжепророки, торгуя модными идеями, быстро выходят на деньги и славу. Картинщик В.Я.С. (холст «Жопа», нарисованный голубой сапожной щеткой – не просто пышный женский зад, а явление Христа народу!) остается непризнанным музейным официозом.
Его пылкий и дальновидный защитник Кузьминский, раскусив величие московского юродивого, считает его не только подлинным авангардом нашего времени, но единственно неповторимым и великим, как его предшественники Босх, Брейгель, Терборх.Таким он и показал его в «книге жизни», со всех сторон, сзади и спереди.
Гений обнажен и представлен на суд истории, но где деньги?
Если люди не последние скоты, то богатырский труд К.К.К. будет вознагражден. Небесное сияние славы он увидит при жизни .
Вечная память психбольному первой категории Василию Яковлевичу Ситникову!
Слава шизофренику и тунеядцу Константину Константиновичу Кузьминскому!
Да здравствует книга «Вася»!
4 марта 2010 г., Франция
