ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Письма Николая Ивановича Харджиева Ире Врубель-Голубкиной и Мих. Гробману. Москва — Тель-Авив
13.V.92
Милый Михаил, мы очень загрустили узнав, что ни Врубель, ни Голубкина не приедут.
Л.В. настолько ослабела, что я, несмотря на свой мафусаильский возраст, «на все» согласен. Смущает, однако, вопрос о «грузоподъемности». Эта задача может быть решена только на «высшем уровне».1 Если это достижимо, то действуйте. В противном случае Л.В. уедет одна.
Благодарим Вас за знакомство с Вашим братом: мы сразу его полюбили.
Сердечный привет Ире. Ваш Х.
Если тетушка Д.Хармса Вас не заинтересовала, то, пожалуйста, верните: и машинопись, и фоторепродукция — единственные.2
P.S. Каталог «Сотбис» восхитителен. Многообещающее начало (вкладка): идиотский монтаж красивенько расцвеченных «элементов» супрематизма, с ссылкой на давным-давно умершего Малевича-брата, которого в свое время успел ограбить омерзительный аферист К. В каталоге — чудовищное количество фальшивок и фальшивых дат (мнимый пейзаж Вл.Бурлюка, — это был живописец гениальный, в некоторых работах опередивший Пикассо, фальшивые рисунки Малевича из богоугодной галереи Chauvelin (парижская лавочка), такие же рисунок и масло Филонова и т.д., подделан даже бедный Николай Иванович Кульбин). Некоторые вещи приписаны тем художникам, от которых вообще ничего не осталось (М.Васильева, Нина Коган). В качестве работы витебского ученика Малевича — И.Червинки фигурирует нечто вроде унитаза, названного архитектоной. Червинка архитектон никогда не сооружал, а все его вещи сгорели в Витебске в 1941 г.
Хитроумна этикетка «Русская школа», позволяющая благословить любую дрянь.
Будем справедливы: есть и подлинные вещи, например, тошнотворная мазня А.Волкова (из Ташкента) и дубоголовые «конструкции» В.Ермилова (из Харькова).
Хватит! Умолкаю!
Аи да Сотбис, существующий с 1744 года! Аи да эксперты, да еще печатные!
В папке Лисицкого — титульный лист с подписью автора и 10 цветных автолитографий («Победа над солнцем»).
[нач. июля 1992 г.]
Милые Ира и Михаил, еще до получения вашего письма, мы решили освободить вас от всяческих забот. Будем дружествовать беззаботно4 С одиночеством мы как-то примирились, стараемся не расставаться с чувством юмора.
Машинописный текст «беседы» я должен просмотреть. В записи устная речь неизбежно видоизменяется, а иногда утрачивает истинный смысл.
Что касается «пьесы», то это — какое ни есть — литературное произведение. Отсюда и псевдоним. Моим настоящим именем могут быть подписаны только мемуары об этом любимейшем моем друге. Поэтому присоединять «пьесу» к «беседе» строго воспрещается.6
А к юбилярам и юбилеям я отношусь с полным равнодушием. Своего возраста я не ощущаю и, вопреки оному, умру «молодым».
У вас, милая Ира, возникло желание предложить «пьесу» театру — неужели для постановки?! Пьеса сценична, но слишком мала, что безусловно театру не понравится (пусть Захарий ЯК. привезет пьесу и фото обратно + «беседу» — на просмотр).
Л.В. благодарит за подарок, а я — за чаёк (без чая я впадаю в отчаяние).
Просмотрев присланные каталоги, я убедился, что в моей библиотеке есть несколько первопечатных книг Аполлинера и много редчайших дадаистических изданий, с чем себя и поздравляю.
Сердечный привет бывшему сотруднику Музея Маяковского, где он был единственным человеком.7
Целую Стену плача и Средиземное море.
Хочется надеяться, что мы еще повидаемся в нашей богоносной столице.
Ваш Н.Х.
———————————
1 Идея покинуть Москву возникла у Ник. Ив. Харджиева уже давно, и естественно, что во время нашего первого визита в 1990 году мы с Харджиевым и Лидией Васильевной Чагой обсуждали этот предмет. Варианта было два — или Амстердам (сентимент из-за Малевича в Штедлик-музее), или Иерусалим (вечный город и наше с Ирой близкое присутствие). Иерусалим был предпочтительнее, т.к., по плану Ник. Ив., мы могли бы соединить наши коллекции русского авангарда, наши архивы и библиотеки — и со временем превратить наши частные собрания в городской или университетский музей.
В России Ник. Ив. и Л. В. просто боялись оставаться — потерявши всех друзей, разрушив все прежние связи, в полном одиночестве, они представляли собой легкую добычу для грабителей, жизнь их подвергалась ежедневной опасности в нагло-криминальной постперестроечной Москве. Кроме того, дух дальних странствий прочно населял армяно-греческую кровь Николая Ивановича, немало от такого же авантюризма было и в Лид. Вас. Чаге. Старости своей Ник. Ив. не замечал, и это же ощущение передал Лидии Васильевне.
Но в итоге план переезда Харджиевых в Иерусалим лопнул. Организация нелегального перевоза коллекции и архива нам была не под силу и не по вкусу, да и знакомые нам музеи и университеты согласны были действовать только легально. И когда Ник. Ив. во втором письме пишет «будем дружествовать беззаботно» — это означает, что нам всем стало понятно, что харджиевский переезд в Иерусалим нереален. Печальная последующая история с переездом Харджиевых; оставляющая вопросы смерть обоих, распыление архива, разрушение коллекции — все это теперь уже известно всем.
2 Пьесу «Тетушка Даниила Первого» Харджиев ни в коем случае не хотел печатать под своим именем. Нам же было важно именно авторство Харджиева — близко дружившего с Хармсом. Переговоры наши на эту тему с Ник. Ив. несколько затянулись — но теперь, после смерти Харджиева, научная сторона дела превалирует над личной, и мы, одновременно исполняя желание автора, печатаем пьесу под псевдонимом, но и тут же раскрываем его.
3 Полная фамилия, упомянутая Харджиевым, хранится в редакции.
4 См. примечание 1.
5 Под «беседой» Ник. Ив. подразумевает интервью с Ирой Врубель-Голубкиной, которое было опубликовано в журнале «Зеркало» № 131 — 1996г.
6 См. примечание 2.
7 «бывший сотрудник Музея Маяковского» — поэт Савелий Гринберг.
Публикуемый в тексте рисунок К. Малевича дан Харджиевым специально в качестве иллюстрации к пьесе.
Примечания Михаила Гробмана
