ГРОЗДЬЯ ГНЕВА
(ОБ АНТОЛОГИИ ЕВГ. ЕВТУШЕНКО «СТРОФЫ ВЕКА»)
Среди двухсот четырех «сребророжденных» авторов стихов раздела – можно свободно насчитать дюжину-другую имен (представленных далеко не
репрезентативно) — ну, 25; свыше полусотни эмигрантов (по выбору е. витковского; см. ту же «поэзию русского рассеяния», приложением-
комментарием); полсотни фронтовиков и штук 25 переводчиков. остальные —
то, что называют американцы «cute».
разбираться в этих авгиевых конюшнях мне начинает надоедать.
основной принцип евтушенко: навалить побольше «строительного мусора»,
дабы тем ярче на фоне этой свалки засияли имена (дворцы и дачи), им — и
имяреками (СП, ЦК, АН и — ГБ?) избранных.
сложность работы с антологией г-на евтушенко состоит — в намеренно? —
созданном хаосе, где приходится то и дело отделять зерно от плевел,
поскольку ссыпаны они в бункер-зернохранилище из многих и многих сусеков,
зараженные, к тому же, грибком и спорыньей, от которой у меня тоже скоро
начнется «пляска св. витта».
антология евтушенки именно — суетливая… тщится не забыть благодетелей
(из бывшего союза, но занимающих и поныне посты), улестить западную
полуграфоманскую тусовку престарелых экс-патриотов, навешать на уши (см.
у в.друка) малограмотному или вовсе безграмотному читателю побольше лапши; а о чем — и умолчать, передернуть, смазать: ведь в такой толпе за всеми
не уследишь!
«поэты ходят по канату,
а он не выдержит толпы» —
писала переводчица и ученица гнедич галина усова, создавшая поэта-
переводчика в.п.бетаки и брошенная им (с двумя детьми).
переводит, как переводила всю жизнь, и учительствует (английский) в
средней школе. в антологии не состоит. там — новая жена бетаки, в.иверни
(о которой, расхожим анекдотом издательским, 60-х: «Иверни тут приходила».
— «Ну?» — «Ивернули». — более ничем не знаменита, вычетом голых пышных
форм на фотографиях вилли оникула, ленинград, начало 70-х).
евтушенко сплел могучий канат. даже я порой в его хитросплетениях и
двойных боцманских узлах — путаюсь: то голодного за человека посчитаю, то
— тщетно («с однЕм глазом») ищу асадова (вовсе без оных)…
никакой «суммы» из этих слагаемых — я вывести не могу.
после прочтения этой антологии можно наглухо и начерно возненавидеть
поэзию.
такого количества говна (в пропорцию разбавленного одеколоном) мне — под
одной обложкой — видеть еще не приходилось.
и добро бы — «свое, родное…» — нет: и совписовское, и чекистское, и
эмигрантское…
но на поверхности плавают пять кусков (и 2-3 барда — в некоем
полупогруженном состоянии*).
———-
* вычетом наглухо потонувших бачурина, анчарова, клячкина, хвостенко — при всплывших киме и визборе, и бережкове, и даже — дань времени! — башлачеве, гребенщикове, цое, макаревиче —
при несуществующих кинчеве, «янке», наумове, «свине» (панове), «пауке», «любэ» и т.д. и т.п… — «чистеньких» подобрал, или — прошедших очищение смертью — покойничков (но янка-то, «вопленница» — где?.. ксюша некрасова «от рока»…)
— словом, та еще гиерархия и «переоценка ценностей».
— зато с каким упоением евтушенко описывает спившихся, но выживших
фронтовиков, давших ему первую «путевку в жизнь»! ведь они же ему — не
конкуренты. написав по одному-два честных стишка, выразив в них боль свою
за потерянное поколение, бывшие фронтовики в большинстве успокоились и
заняли соответствующие государственные посты — в центральных союзах,
издательствах и журналах.
по москве я знаю только слуцкого, сломавшегося жестоко и сразу (и не из-
за участия в «травле пастернака»), а просто — от поэтической
бесперспективности и сытости.
в стране, где «20 тысяч красных комиссаров» (выражение С.Смирнова о
членах Союза писателей где-то в конце 60-х) исправно лепили туфту, а
цыфирь бы надо еще на 10 или 25 помножить — печатающихся, но
«неочлененных», где литература на протяжении более чем полувека была
сугубо номенклатурной кормушкой, где многотысячные сборники сотен и тысяч поэтов не раскупались и НЕ ОКУПАЛИСЬ (включим сюда и расходы на аппарат:
редакторов, техредов, худредов, главредов и просто корректоров; цензоры —
особая номенклатура, секретная), где один Олег Шестинский за 4 года
председательства в ленинградском отделении союза писателей выпустил 16
(ШЕСТНАДЦАТЬ) своих книг в разных издательствах — и ни одну из них не
прочли, где поэтов «покупали» «избранными и «полными», где за стихи в
«Правде» платили рупь сорок за строчку — почти цена «маленькой»! (да точно
цена: посуду-то сдать можно, за 9 копеек!) — в этой стране Поэзии
обретались и чудики, и чудаки.
Что же привлекает Евтушенко в Глазкове? Искренность. Так же как и в
Рейне Бродского — чувственность. Сам нобелиат похотлив, но холоден.
Евтушенко сентиментален, но больше всего боится показаться смешным. Запах
и вкус плоти у Рейна, самоирония и юродство у Глазкова — вот то, что
привлекает их друзей, чувствующих свою ущербность.
Ущербны и Глазков, и Рейн. Но по-другому. У Глазкова трагедия переходит
в фарс, у Рейна — мастерство душит тонкую плоть. (Там, где
«проговаривается» он, где возникают полузабытые реалии и интонации детства
и юности — он силен. Там, где он «пробует силу» — несовместимую с силой
ученика-соперника-друга, — он слаб.)
а по-гумилевски: «единственным извинением автору может быть то, что
книга издана в Бердичеве» — ежели говорить о поэтике и эстетике графомана
Глазкова…
на фоне риммы казаковой и юнны мориц — и глазков витязем в тигровой
шкуре покажется. (при том, что юнну, по-человечески, я даже люблю).
читан был и «Поэтоград» (сразу по выходе), не найдена зато даренная уже
тут книжица, где Глазков, профанируя совковую космологию, изобретает
что-то овощное, цитрусово-венерическое (в применении к космосу). Смешно,
но не боле.
Но Евтушенке НУЖЕН Глазков — хоть один чистый! — среди семижды семи пар
нечистых — соратников, сочленов и собутыльников самого большого члена
Союза. И самого заметного и знаменитого.
Вторую боеголовку благодарный и благородный Е.А. отдал своему бывшему
соратнику А.А.Вознесенскому (подборку, по-моему, делал сам автор),
добавив даже, «для формализму» — свежеиспеченные «изопы» андрея андреича —
целый раздел в конце, стр. с 20 «фото-поэзо-коллажей» (по сравнению с
которыми даже А.Очеретянский — покажется мастером и мэтром!)
ничего так не боялся е.а. в своей антологии, как какого-нибудь
проявления «формализма» (вычетом «классиков» и официально дозволенного? —
или всунутого «по разнарядке», «по блату», «по пожеланию спонсора»? —
А.Вознесенского)
кстати, о «попо желании» — в антологии тоже ни слова: ни в
Кузмине, ни в Ширяевце, не опубликован и тончайший гомосексуальный лирик
наших дней Г.Трифонов (отсидевший за это пятеру, стучавший и резавший
вены).
е.а. в этом плане очень целомудренны и щепетильны. даже классик бродский
не стеснялся своей дружбы с шмаковым, одэном, переводил кавафиса — но он
западный человек.
а евтушенко — типичный совок.
его «экспериментальный» период закончился благополучно к 60-му году,
ограничившись поздним кирсановым и поминавшимся уже глазковым.
на сторону художников в конфликте с Хрущевым ему ПРИШЛОСЬ стать: не
оставаться же по другую сторону баррикад! но, декларируя свою любовь к
целкову, неизвестному, сидуру, он (я втайне подозреваю, видев по телеку
интерьер его переделкинской избы), похоже, более симпатизирует глазунову
и шилову. жутовскому и ромадину — уж всяко (судя по иллюстрациям в
антологии). еще в фильме «детский сад» я заподозрил его в пристрастии к
пластову!
портрета же севы некрасова (гениального, к слову — и поэта, и портрета)
работы эрика булатова — он не нашел и не поместил, а парижский «а-я» — не
такая уж редкость для скупающего штабелями и стопками всех русскоязычных
графоманов в магазинчиках дикого запада…
портрета не было, потому что не было «нетрадиционных» форм поэтики
вообще. даже крученых был набран шрифтом и расклеем ахматовой.
за бортом антологии евтушенко оказался, таким образом, ВЕСЬ формализм.
ни изысканнейшей полиграфии ильи зданевича, ни «железобетонных» поэм
каменского, ни книги «гауш чаба» варвары степановой, ни «иероглифов танца»
валентина парнаха, ни хулиганств хабиас и грузинова, ни литографских
изданий хлебникова («изборник», с текстом, рисованным филоновым! кстати —
и ни филоновского «пропевня о проросли мировой» — его как ПОЭТА уже —
хотя «стихов художников» понасовано в антологии — до кучи, что ли?),
божидара, крученыха, игнатьева, терентьева, ни поэтов из альманаха
мельниковой — ну не лезть же мне в мой «забытый авангард» и не
перечислять же десятками, а то и сотнями — что выкинуто, а что и
сознательно упущено, убрано, спрятано за семью печатями спецхранов — да
нет:
все это плавает по поверхности, издается сигеем и ры никоновой, горноном,
кудрявцевым, «митьками», издается и серьезнейше изучается на западе, и
имеется десятками и сотнями уже публикаций —
но не канает это ни у хруща, ни у евтуха за «чистую и высокую» поэзию (а
ля ваншенкин и инна гофф, и остальные 99% членов СП).
одному лишь вознесенскому это дозволено.
монополист! (полиграфист).
вообще-то все это сильно смахивает на «семейное предприятие» (с
присовокуплением «блудного сына» оси бродского): евтушенко, вознесенский,
ахмадулина, р.рождественский и окуджава — занимают [12]+9+11+9+3,5+3,25
стр., итого 48 (+16 стр. цветных фото-«изопов» вознесенского в конце) и
67 текстов на всех шестерых (по объему страниц — вровень с ахматовой (9 и
45), блоком (11 и 21), волошиным (11 и 16), пастернаком (11 и 27),
цветаевой (10 и 29), маяковским (12 и 21), есениным (10 и 23); но — выше
мандельштама (7 и 24), северянина (5 и 17) и ходасевича (5 и 15).
— счет неверен: отвлекшись на воспоминание об обложке «огонька» 1988-го
(?), где стоит «великолепная четверка»: е.а., окуджава, вознесенский, р.
рождественский (бэллочка, по ее словам, отказалась сниматься — в такой
понтухе), я забыл
СЕДЬМОГО БОГАТЫРЯ:
николай глазков (10,5 стр. и 36 текстов),
и переоценил участие «статистов»: покойного робота и первородного барда,
которым дадено — по мизерам (все познается в сравнении).
остаются — ПЯТЬ ПОЭТОВ (как у меня, с сюзанной, в 72-м): бродский и
вознесенский делят «первое место» (если посчитать и «изопы», то —
бродский на «втором»), далее идет глазков (10,5) и экс-супружеская пара
(по 9 на двоих).
предоставив Б. и В. делиться за пальму первенства, «короновал юрода на
царство», оставив себя в премьерах, а бэллочку — в камер-фрейлинах.
высоцкий и галич — не потянули и на треть окуджавы. посчитал, потянули:
2 стр. высоцкого и 3,5 — галича.
остальная же шушера 2-го, 3-го «разряда» и, паче, 4-го («общака») — ни в
какое сравнение с перечисленными мэтрами начала века и второй половины
его же — никак не идет.
даже демьян бедный, который по количеству и тиражу публикаций и
популярностью своей — втрое превосходил эту «великолепную шестерку» (»
пятерку?»… «семерку?»…) оптом.
но не опытом…
вообще-то, помимо «искоренения формализма», наблюдается и некоторая
общая тенденция: стихи выбираются либо «гражданско-лирические», либо »
лирически-исповедальные» — а уж в этих двух направлениях е.а. полный и
признанный и непревзойденный мэтр, отчего его «соперники» и выглядят
бледно и немочно, не говоря, что и «соперников» он подбирает — гм…
как выпускают боксера-призера на побиение «кукол», чтоб подогреть
интерес публики к главному блюду…
блюдо он щедро поделил — на пятерых (как я уже говорил).
как в первой четверти века — он ужал уничтоженных футуристов до
несравнимости с выжившими акмеистами, перенеся и акцент и внимание — в
сторону массового, общепринятого, так и со «своим поколением» — подурезал
горбовского, соснору пустил… одним стишком, а бродскому — аж целых две
подборки: авторская и евтушенковская. из чего автоматически вытекает, что
соснора — меньше бродского, и даже самого е.а.
а соснора, сдается мне, — больше.
а набрать 500-800 (или даже 8000 поэтов) ОДНИМ стишком — за столетие
почти! — это, простите, не проблема. и не подвиг.
только в «салонах пушкинских времен» (книгу эту давал мне когда-то
витюша кривулин) — насчитывалось никак не меньше 300-500 имен. от
туманского до воейкова или самого льва сергеевича, «левушки»…
копаясь тут как-то с антологией боуринга (шпиона по совместительству и
автора еще какой-то сербо-кроатской антологии), свистнутой в развалах
техасского университета за полной ненадобностью им, — поразился
грамотности подбора русских поэтов на 1820-й год: сравнимо только с
подборкой «всемирной литературы» (где работала банда академиков!), а
боуринг — сделал это ОДИН (ну, может, с помощью барона аделунга, которому
и автограф), при этом не зная по-русски.
все ведущие имена на 1820-й, не было только… пушкина. я изломал себе
голову: может, александр сергеич барону этому рога наставил? слушок какой
про «шпиёна» пустил? и что ж его вяземский и жуковский (включенные) не
порекомендовали? а ларчик открывался просто: пришла учительница русского
языка начальной школы (не читавшая ни вересаева, ни губера, ничего): «так
ведь пушкин тогда в кишиневской ссылке пребывал!» биографию поэта она, в
отличие от меня, преподавала и — знала. никак не мог высланный поэт (даже
с заручкой воспитателя цесаревичей) попасть в престижную зарубежную
антологию!
…а евтушенко, сколько мне знается, по-русски — знает, и даже на паре-
тройке зарубежных спикает, ему-то чего стоило «таких трудов» перешерстить
какую-то неполную тысчонку имен? может, в ленинку его не пускали? так и
мне приходилось, по «забытому авангарду» — пару американских профессоров
за надобными материалами туда гонять: я ж не выездной, ни в какую сторону.
а если учесть, что все «зарубежье» он получил готовеньким от штейна и
витковского, начало века — и говорить нечего, сотни антологий же уже ж! —
остается? 30-е — 50-е годы и — без него покрытый «самиздат» 60-х — 70-х.
в дальнейшем — он уже «пользовался» готовыми антологиями «новых» и »
верлибристов» (по-свински).
остается — «заново покрыть» поэзию лауреатов и функционеров сталинского
периода (воспитателей и благодетелей е.а.евтушенко) и горстку выживших
фронтовиков.
а если учесть, что с первых же публикаций в «огоньке» — ему слали
наивные и неискушенные люди свои и друзей сберегаемые годами рукописи и
сборники, то — труд компилятора заключался, чтоб выбрать чего «на свой
вкус».
он и выбрал.
P.S. а куда, все-таки, делся самый популярный поэт «на А» моего
времени-поколения (50-х — 70-х)? превосходивший по известности и
поклонению — и ахматову-ахмадулину, и всю остальную пятерку-семерку — и Е. , и Б., и В., и прочее Г.?..
сейчас посмотрим.
АСАДОВА — нет!
от которого рыдала вся ремеслуха, пэтэушницы и прядильщицы канатно-
ткацких фабрик, чей портрет без глазиков — висел в каждой девической
спаленке (по 4-12 штук на соответственное количество койко-мест!) — и вот
его, своего главного соперника, евтушенко — забыл, или, скорее —
намеренно опустил. за одно это — надлежит по-черному «опустить»
антологиста евгения александровича евтушенко, пустить его «трамваем» (и
харьковской «маркой») — по всему «шоколадному цеху», и сделать это —
прилюдно и публично.
антология без асадова (но с ратгаузом и гангнусом!) — это не антология,
а полный маразм.
(и еще раз, не веря — лез проверять. между «артамоновым» и «асеевым» и
последующей «ахмадулиной» — ну нет такого поэта! павел бабич и гена
беззубов есть; арго (гольденберг), который был в «огоньке», пропал, но
появился аргус (ейзенштадт), постоянно возникающий своими злободневными
стихотворными фельетонами двухтретьвековой давности — в репринтах старых
нумеров «нового русского слова» за 1930-е, а вот самого популярного
лирика в советском союзе, вышибавшего слезу (навзрыд!) почище евтушенки —
НЕТ.
а ведь —
«Как только разжались объятья,
Девчонка вскочила с травы,
Стыдливо оправила* платье
И встала под сенью листвы.
<…> спросила:
«Ты муж мне теперь, или нет?»
А парень <вероятно?, «красивый»>
Лишь что-то <промямлил> в ответ».
———-
* одернула?..
— ну не могу я помнить по тридцать и тридцать пять лет целиком и в
точности — всю эту классику.
приводимый в антологии евтушенко поэт и переводчик а.п.бетаки — помнит.
(он за нее чуть в лоб от поэта-романтика марка троицкого в 69-м не
заработал, начав возвышенно цитировать и — попутно — «гинекологически»
(противозачаточно) комментировать данный текст). с него и спрашивайте.
— ну неужели евтушенко асадова не читал? когда боролся с ним «за место в
лирике» своим: «постель была расстелена / и ты была растеряна…»? или —
«я помню, / как женщина в халатике японском / открыла дверь на нервный мой
звонок…»
— «вы помните, вы всё, конечно помните…» — каким-то суперклассиком уже.
— но иногда выгоднее (политичнее и тактичнее) ЗАБЫТЬ.
я, к сожалению, в свои 55 — забываю лишь отдельные (уже ненужные) слова
и строки…
Нью-Йорк, 1996