СТИЛЯГИ И ГРАНИТ
«Сегодня он играет джаз,
А завтра — Родину продаст».
(Орган ЦК ВКПБ «Крокодил», 1952 г.)
Пахучей весной 1930 года на Красной площади разобрали строительные леса, и перед взорами пугливых мешочников открылось невиданное гранитное сооружение (архитектор А.В.Щусев) в виде усеченной мексиканской пирамиды. На монолитном фризе красного гранита был ясно и коротко написан псевдоним покойного Вождя — Ленин. Утром 1 мая на пирамиду поднялось высшее руководство страны. Над плотно упакованными в пролетарские гимнастерки и картузы двурушниками, британскими шпионами и сионистами во главе с агентом царской охранки по кличке Горный Орел возвышалась одна-единственная фетровая шляпа. Спрашивается, каким образом на пирамиду из лучших сортов гранита, порфира и лабрадорита затесался буржуазный выскочка? Кто позволил сионисту (49 год), двурушнику (57 год), скрывшему свое дворянское происхождение под псевдонимом «Молотов» с факультативным титулом «Чугунный зад», нагло носить фетровую шляпу и повязывать шелковый галстук? Куда смотрели рабочие и крестьяне? — на пустые витрины ГУМа или на людную трибуну Мавзолея Ленина?
В весенний сезон 1946 года подавляющее большинство вождей повязало галстуки. В оппозиционном меньшинстве из двенадцати оказались трое — британский шпион Клим Ворошилов, двурушник Маленков и двурушник Булганин. Даже убежденные славянофилы партии — Каганович, Шверник и Микоян — купили фетровые шляпы пражского производства.
Кто так нагло разлагал советскую цивилизацию — до сих пор остается загадкой.
Знатоки советской культуры сигнализируют, что первый модно одетый рядовой москвич (в Питере, разумеется, «стиляги» зародились раньше, Питер всегда был заводилой) появился в 1952 году. Балбес призывного возраста, похожий на колорадского жука, напевая, сошел с гранитной лестницы Центрального телеграфа, красуясь лихо закрученным «коком» на голове, сел на белобокий мотороллер и укатил.
Куда смотрели мусора?
Почему вредителя в клетчатом пиджаке не убили сразу?
Люди войны, труда, культуры, спорта не покладая рук насаждали лесозащитные полосы, рыли глубокие каналы, дергали колхозные колоски, а по столице коммунизма разгуливал пестро одетый враг народа.
По идее, надо было запретить науку, культуру, просвещение, спорт (даже футбол, если на то пошло!), закрыть шумные кабаки, танцплощадки и пляжи, и уж потом дружно поворачивать реки, дробить камни и собирать колоски до тех пор, пока не станет воды, травы и жизни. Ясное дело, за спиной провокатора прятались поджигатели войны и космополиты, засевшие в древнем Кремле, потому что «гнусаво-веселые „буги-вуги», топот и визг скотского веселья», как справедливо подметил народный комик Аркадий Райкин, безнаказанно плодились и расползались по просторам нашей чудесной Родины.
А вызывающе одетому чуваку были до феньки поджигатели войны, колорадский жук и народное мнение. Его кумирами были не свинарка и пастух с бледно-зеленого Валдая,
а «штатские» кинозвезды Джеймс Дин и Лиз Тейлор, не ватага кубанских казаков, а подтянутые ковбои с походкой Генри Фонда, не саратовские страдания Лебедева-Кумача, а стильный «свинг» Элвиса Пресли. А кто нам докажет, что этот дебил на мотороллере не предпочитал реваншиста Микки Мауса нашему горячо любимому Горному Орлу?
Народ был прав, первопроходцев упадочного образа жизни выводили не в пролетарских подвалах, а в гранитных домах Садовой-Триумфальной, в поселке Масловка и на Ленинских горах. У папаш был пост за границей, у мамаш доходные места в Барвихе и Жуковке. На огонек запросто приходили то Семен Царапкин из Вашингтона, то Михаил Ботвинник из Амстердама, то Федор Богородский из Бомбея, то Виктор Чукарин из Хельсинки. Не проходили мимо и настоящие фирмачи. Ведь Поль Робсон и Рэндольф Херст-младший ночевали не в рабочем общежитии?
В душевнобольной Москве лишь на одном пятачке играли (и как лабали!) виртуозы джаза Ту-маркин, Мильдер и Саульский. В этот «коктейль-холл» приходили не передовики производства в кирзовых сапогах, а отборный, стильный народ — Ян Рокотов, Лешка Ба-ташев, Вовик Шамберг, Элька Бе-лютин, Олежка Прокофьев, Феликс Збарский, Ваня Чуйков, Алекс Быстренин, Вова Мороз, Боря Марушкин, Кока Батак и, конечно, десять племянников самого Микояна. Чуваки отлично знали, что такое «музыка духовной нищеты», модный покрой костюма и содержание последнего заграничного фильма.
Характерный типаж атаковали сатирики.
Знаменитые карикатуристы Че-ремных, Сойфертис, Ганф (выбирайте по вкусу), как могли, измывались над отрицательным образом советской действительности. Известные комики сцены — Штепсель и Тарапунька — потешали народ до слез, а как подавали мерзкий типаж Миров и Новицкий, лучше не вспоминать!..
Маститый историк Борис Марушкин вспоминает молодость:
«В Москву я приехал в лаптях обутый… В вузе сидели с иголки одетые студенты отборных советских фамилий… Год я сгорал от стыда за свой подлый вид… На втором курсе, питаясь впроголодь, я скопил баш-ли на мокасины без шнурков… На третьем у меня появился штатский пиджак с очаровательным разрезом на заднице… На четвертом я отпустил прическу погуще… На пятом дочка маршала Батова уже строила мне глазки…»
В Институте международных отношений, где повезло понтить сибиряку Марушкину, иначе было не-.льзя. За партой сидели зять товарища Маленкова и племянники Микояна, презиравшие отсталые массы.
Дальновидный завсегдатай «коктейль-холла» стал зятем маршала Батова и сразу взлетел на пятнадцатый этаж со всеми удобствами и гранитным камином в гостиной. Что ни говорите, а приятно, когда быстроходный лифт не тульской, а немецкой работы выносит вас наверх («Все выше, и выше, и выше!»), нос к носу с первой скрипкой мира Давидом Ойстрахом, или другой раз с модным писателем Вознесенским, или, подмигивая глазом, с дочкой Горного Орла.
У других стиляг судьба ломалась, как спичка.
В 52 году у закройщика Григория Шамберга оставался один заказчик в древнем Кремле, Георгий Мак-симильянович Маленков, временщик с коротким воображением. Тучный мастодонт, впоследствии оказавшийся «ренегатом» и «двурушником», упорно заказывал полувоенные кителя и желтые картузы, над которыми давно потешались товарищи из Политбюро. Карьеру известного мастера шитья и кройки, а заодно и его пасынка, женатого на дочке двурушника, погубили не британские шпионы и палачи (например, подонок Андрей Андреевич Андреев был «палачом народов Бухары и Самарканда»), окопавшиеся в Кремле, а эстетическая отсталость пузатого свата. Сначала пузача потеснили с гранитной трибуны Мавзолея, чтоб не портил картузом цивилизованный пейзаж, а затем с треском отфутболили на историческую родину, в Оренбург, где, по слухам, доживали еще не старые предки, немецкие колонисты по фамилии Маленгоф…
Разоренному закройщику ничего не оставалось, как опуститься в убыточный комбинат «Швейремонт-одежда», влачивший жалкое существование на заплатках к истлевшим кителям и гимнастеркам. Пасынок Вовик, женатый по любви на дочке кремлевского мазохиста, потерял блатное место консультанта МИДа и ночи напролет пил коньяк в «коктейль-холле» на Тверском бульваре. Мотор его мотороллера полетел к чертовой матери, и чувихи из Барвихи предпочитали столик Батака или Файбишенко.
Если коллективное руководство державы демонстрировало явный декадентский уклон от генеральной линии партии, то народные массы
с передовыми отрядами дружинников и милиции упорно цеплялись за революционные завоевания и лупили стиляг по ногам и рукам невзирая на лица.
В просторную страну, куда не залетали чужеземные мухи, постоянно наезжали любопытные гастролеры западного мира. В 50-м году выделялся Поль Робсон («Полюшко-поле») — о всяких там, не ко сну будь сказано, абелях и филби не говорим, хотя ведь свои чемоданы они набивали не кирпичами, а шмотками! — в 51-м заявился физик Жолио-Кюри (нашел, где лечиться, лопух!), в 52-м «друг Пикассо», прогрессивный бард Поль Элюар (у них что, лечиться негде?), в 53-м немецкая романистка Анна Зегерс (кажется, не на похороны композитора Прокофьева), в 55-м сам Бер-тольд Брехт (лишняя премия не помешает!), в 56-м француз Жерар Филипп (сняться с бюстгальтером на фоне гранитного Мавзолея). Достоверно известно, что в том же году Исайя Берлин и баронесса Муpa Бенкендорф-Закревская дарили избранным поношенные галстуки…
О, русская мистика!
Эти стильно одетые гастролеры попадали в отдельные квартиры с гранитным цоколем, а поношенные галстуки (добавляют: и носки!) оседали в гардеробе племянников Микояна, а оттуда в комки, для желающих.
Перелицевать пиджак Поля Робсона (а возможно, и Рудольфа Абеля, тот же рост, та же фирма), укоротить и сузить штаны (по-московски, поуже) мог только пролетарский сын Слава Зайцев, звезда которого поднималась над просвещенной Москвой. Слава о безупречной перелицовке докатилась до гранитных лестниц высотных зданий и неприступных этажей. Прожженные эстеты Боря Марушкин, Вовик Шам-берг, Андрюша Вознесенский, дочка Горного Орла, не говоря о племянниках Микояна, давились в подвальной мастерской большого стилиста.
Модернизм свил надежное гнездо и в искусстве.
Городок советских художников Масловка — виднейших лауреатов, а не периферийной шелупони! — желтый небоскреб в виде русской буквы «П» прятался в густом зеленом парке. Многочисленное потомство созидателей советской культуры, стиляги, тунеядцы и наркоманы мужского и женского пола, составляли значительную хевру авангардистов.
Известный карикатурист и куплетист Владимир Каневский рассказывает так:
«Мой шурин, чемпион мира Виктор Чукарин, привез из Хельсинки фирменную радиолу с четырьмя регистрами, на 16,33,45 и 78 оборотов. Можете себе представить, чуваки, что на такой вертушке я мог поставить все диски мира!»
Действительно, совершенная вертушка Каневского была невиданной машиной в дикой Москве 53 года, крутившей на ручном патефоне ла-жовый «Грампласттрест» со станции Апрелевка.
Настоящие «буги-вуги» и на всех оборотах бацали масловские недоросли Ваня Чуйков, Миша Ромадин, Гриша Пименов, Коля Не-дбайло, Андрюша Резницкий, Люба Бродская-Решетникова и двоечник Димка Богородский, сломавший и сдавший заграничную вертушку в комок.
Дитя арбатской коммуналки, покойный диссидент Андрей Амальрик признавался без выпендрежа:
«Со студенческих лет я стремился иметь знакомых и друзей среди иностранцев».
На древней Сретенке над шумным кинотеатром «Уран» ютился шизофреник первой степени Василий Яковлевич Ситников по кличке Васька-Фонарщик.
Владимир Мороз родился эстетом.
Это помогло ему опекать малограмотного Ваську-Фонарщика, рисовавшего бесплодные просторы сапожной щеткой, и пастись в модных «салонах» столицы, то у Ванды Василевской, то у Виктора Луи, то у Назыма Хикмета.
Опекун и подопечный, обладавшие несомненным даром к гипнозу и арифметике, одни из первых в Совдепии осуществили план Андрея Амальрика. Они храбро взялись за излечение от затяжных запоев американского журналиста Эд-монда Стивенса, женатого на комсомолке из Оренбурга без пухового платка. В результате успешного лечения у ловких гипнотизеров появились штабеля американских голубых штанов «Леви-Страус», а в гостеприимном доме Стивенсов — русские древности высокого качества.
Взаимовыгодный товарообмен вскорости стал национальным спортом.
Арбатский мечтатель Амальрик через посредство Гюзель Макуди-новой, принимавшей уроки рисования у Васьки-Фонарщика, пролез к московским иностранцам.
Осенью 56 года на страницы казенного журнала «Огонек» пробрался классовый враг.
На фоне египетской пирамиды, в белоснежном костюме модного покроя (замечение Славы Зайцева), в разноцветных мокасинах с наглым блеском стоял не трубач Луи Армстронг, а советский министр иностранных дел товарищ Шепилов (позднее — не туда примкнувший двурушник).
Директив на критику министра не поступало. Пресса уныло и преступно молчала, а после глубокого передыха посыпались письма знаменитостей — Сергея Юткевича, Марка Бернеса, Назыма Хикмета и вездесущей Ванды Василевской — в защиту советских стиляг.
Потом с коллективным письмом выступили прогрессивные физики, за ними завыли лирики:
«Тебя никому не дадим мы в обиду!» — узнаете проникновенный голос Юлии Друниной?
Влиятельный «Крокодил», где целую вечность свирепствовали Ганф и Ленч, вилы беспощадной сатиры направил против дебоширов и алкоголиков.
Товарищ Шепилов одну войну проиграл на Суэцком канале, а другую выиграл в Советском Союзе.
На робкую попытку кремлевских славянофилов — Шверника, Кагановича и Микояна — русифицировать западную чуму, посадить ее в товарный вагон и отправить на целину («Едем мы, друзья, в дальние края», — зазывал ренегат Эдик Ио-дковский) стиляги ответили решительным протестом. Они не ехали в Кустанай за длинным рублем и не признавали комсомольской гитары.
Они по-прежнему скребли когтями гранитные стены Центрального телеграфа, поджидая, когда появится американский проповедник «Башни Стражи», чтоб затащить в подъезд и раздеть.
С VI Всемирного фестиваля молодежи и студентов, имевшего место в городе Москве с 28 июля по 11 августа, когда появились первые «битники» с Запада (чувак с короткой стрижкой «под Ньюмана» и протертыми джинсами и грязными пуловером), на фирмача вышли не только племянники Микояна, но и никому не известные фарцовщики, преодолевшие исторический страх перед мусорами.
Невинные забавы на мотороллере в Барвиху потеряли свою прелесть. Молодые вонючие подонки начали поголовно косить непобедимую Красную Армию и сели на иглу. Началась эпоха «квартирных выставок», когда чуваки и чувихи, напившись самогону, кайфовали от «барачной поэзии» Евгения Кропивниц-кого и Игоря Холина. В свободное от читки время они выползали к статуе футуриста Маяковского, на толкучку, где первые апостолы «абстракции» Титов, Быстренин и Сле-пян торговали из-под полы своими каракулями.
Академик В.А.Серов (автор знаменитой картины «Дай прикурить», 1954 год) справедливо доносил:
«Абстрактивистов среди наших художников нужно искать с микроскопом».
В 1960 году даже слепому было видно, что все повязали галстуки. Последний престарелый британский шпион Клим Ворошилов заказал английский костюм и фетровую шляпу.
Перешить штаны проще, чем перестроить сознание.
После отъезда американских баптистов коллективное руководство без объявления войны напало на фарцу.
Начинающим капиталистам вешали «экономический саботаж», а мелкое фуфло загоняли в «товарищеский суд», имевший доступ к «химии».
Вожди не желали, чтобы безымянные и безродные щипачи трясли в подворотне фирму, надувая кремлевские интересы.
Были ли стиляги и фарцовщики Рокотов, Гронский и Райфман, по официальной версии получившие «вышку» в 61-м году, преступниками и богачами?
Такой прямой вопрос мы задали чеченцу Коке Батаку в 71-м году, когда он честно отсидел десять лет на «химии».
«Чувак, ты что, охолпел, какие башли, какая капуста!»
У фарцовщика нашли сто долларов, честно заработанных на московских пятачках.
Закона о валютном обмене не существовало. Под горячую руку му-соров попадали совсем невинные люди. Легенду о несметных богатствах Рокотова, Файбишенко, Батака сочиняли по ходу дела.
Великий русский писатель Юрий Карлович Олеша в своей тощей ртфеля… Я ем, нюхаю, смотрю, иду… Я работаю для пролетариата… Страшный мир капитализма… Борьба без линии фронта… Она готовилась совершить предательство… Открыт доступ к ядам… Можно убить стулом… Я из вора стал богачом…»
Писатель был многолетней и привычной мебелью знаменитого «На-ционалн», этаким «тихим американцем» в заповеднике шпионажа и фарцовки, где пил тройной коньяк за счет Эрдмана, Марушкина, Роко-това, Збарского, Козового, Батака и баронессы Муры Бенкендорф, привозивший из Лондона засаленные галстуки Герберта Уэллса. Уж не она ли «готовилась совершить предательство», передавая потрепанные галстуки Ольге Ивинской или Вадиму Козовому?
Весной 1960 года, когда зацвели ландыши, в «Национале» недосчитались десятка постоянных завсегдатаев. За стойкой и в квинтете Капустина шептались, что их всех попутали на «большой капусте».
Тогда же, 10 мая, пожилого писателя хватил смертельный удар. За пару недель до смерти он безбожно врал в письме:
«Все в порядке у меня, мама».
Стиляги русского капитала не остановились на раскрепощении швейного производства. Близкое знакомство с денежными знаками западных финансов способствовало увлекательной и опасной игре, охватившей державу сверху донизу. Аресты и суровые наказания первых фарцовщиков не мешали буйствовать черному рынку. После таинственного исчезновения предводителя питерской мафии товарища Фрола Козлова победители («днепропетровская мафия») распространили слух, что питерский стиляга не коллективно, а единовластно заправлял черным рынком страны, за что и поплатился.
Стиляга шире, чем американский пиджак, и глубже, чем политический протест.
Он — сама жизнь, сама свобода.
Или — «острая иррациональная игра на рациональной основе», как выражался гениальный стиляга шахматной игры Михаил Таль.
Ренегаты и двурушники, повязавшие чешские галстуки в 46 году, сами того не подозревая, оказались ревизионистами и стилягами, надломившими пирамиду советской власти. Физики и лирики, абстрак-тивисты и педерасты, неизвестные спекулянты и внуки Микояна, ла-бухи и шахматисты своим существованием раздвигали густопсовую атмосферу коммунального быта и лажу советского патриотизма.
Хорошо держались китайцы.
Они еще строили коммунизм. Там вязали галстуки приговоренным к вышке.
В сознании российской черни стиляга 50-х (опрятный пижон на мотороллере), битник 60-х (тунеядец в потертых джинсах) и хиппи 70-х (косматая морда наркомана) остались и остаются одним и тем же образом врага народа, паразитом и сатаной.
Промчалось сорок лет.
Известный стиляга, потом битник и хиппи, сын «француза» Матвея Сергеевича Ромова, знаменитого искусствоведа, пропавшего в ГУЛА-Ге, однажды сказал печально:
«Мой поезд еще не пришел!»
Престарелому оптимисту, сломавшему гранитную пирамиду мракобесия и чертовщины, хочется сказать напоследок:
«Давай, чувак!»
«Зеркало» (Париж)
