ВТОРАЯ ПАРИЖСКАЯ ВОЙНА
«Собака лает, ветер носит,
Борис у Глеба в морду просит».
(Иосиф Бродский, 1971)
Верный друг истины и свободы, чех Петер Шпильман руководил Музеем современного искусства в городе Бохуме, в Германии, и отлично знал русские дела. В 60-е годы молодой пражский искусствовед написал ряд статей в похвалу московских «кинетистов». После разгрома «пражской весны» в 69-м году неторопливый и знающий историк культуры перебрался на Запад, то и дело продвигая русских художников в люди.
Составить выставку авангардистов оказалось нелегкой задачей, но доктор Шпильман, отлично знавший подводные камни в этом направлении, храбро бросился в авантюру, полагаясь на долголетний опыт возни с русским народом.
Ни частные, ни общественные учреждения не располагали картотекой андерграунда, простым перечнем нелегальных авторов.
Например, никто из немецких знатоков не знал, где родился Владимир Яковлев — в Горьком, в Москве, в Балахне, в Балашихе? — и кто такой Владимир Котляров — краснодеревщик, реставратор или общественный деятель, попавший в списки художников?
Д-р Шпильман явно преувеличил могущество немецкой мысли и не учел глубин русского маразма.
Обращение за помощью к «кине-тисту» Нусбергу, жившему в Париже, не было ошибкой «бохума», как пытаются представить дело деятели «монжерона», озабоченного своими табелями о рангах больше, чем здоровьем искусства.
Лев Вольдемарович Нусберг был наиболее уважаемым представителем свободного творчества России, создателем передовой бригады «кинетистов», человеком широким, энергичным и грамотным, в отличие от своих коллег, не умевших читать латинские буквы. Судьба ему ласково улыбалась, обеспечивая верный шанс прославиться на Западе.
Получив приглашение от «бохума» 30 октября 1978 года, Лев Нусберг назначил русским артистам чрезвычайную сходку во «власовском подвале» (Н.Т.С.) в Париже. Не успели мастера Русского зарубежья взяться за карандаши для составления домашних адресов, как в подвал спустился бледный комендант из бывших дезертиров Красной Армии и отчетливо произнес:
— Господа художники, собрание прекращается в связи с трагической кончиной Ивана Василича Морозова!..
Господин Морозов был героем Русского зарубежья, известным богословом, издателем вермонтского затворника А.И.Солженицына и владельцем подвала. Совершенно лысый, плотно завернутый в поношенный темно-синий костюм и старомодный галстук, г-н Морозов иногда появлялся в подвале, выпивал рюмку водки и молча уходил. Набирая романы великого писателя, он допустил ряд грамматических ошибок. Начальник вермонтского лагеря обвинил издателя в злостном саботаже г пользу советской власти. Г-н Морозов взял бельевую веревку и повесился от обиды и возмущения. Как заметил протопресвитер Алексей Князев на отпевании самоубийцы, у «гениального ума» это бы не первый покойник на тернистом пути к мировой славе.
Смерть издателя послужила началом новой парижской войны, где выступили новые, ранее дремавшие силы.
О тайной сходке в подвале Н.Т.С. немедленно донесли в генштаб «монжерона».
В директивном «открытом» письме художнику Вячеславу Калинину, автору карикатурных бытовых изображений, живущему в Москве, Александр Глезер не без знания дела пишет:
«За спиной гнусного типа Нусберга стоят, не знаю точно какие, но достаточно мощные силы и тесные контакты с коммунистами».
Лев Нусберг честно отослал в «бо-хум» парижские адреса с невинной припиской к «монжерону» — «ох, и тип!» — но немецкие переводчики две недели бились над расшифровкой загадочных записок, составленных на русско-французском наречии, и с ошибками в каждом слове.
Все музеи работают не спеша. Любая выставка — это хлопоты, время, бюджет. Петер Шпильман сообразил, что выставку необходимо отодвинуть на месяц-два и самому переписать участников по месту жительства.
Руководство «монжерона», где имелись свой «Солженицын живописи» и «Солженицын графики», воспользовалось замешательством немецкого музея и без промедления открыло стрельбу по несчастному д-ру Шпильману.
«Почему двадцать лет? С какой даты Вы ведет отчет?» — запрашивал Олег Целков, автор фиолетовых мутантов. «Солженицын графики» Михаил Шемякин на пяти листах убористого текста выдвигал идею «неподкупного искусства», походя заливая грязью «провокатора Нус-берга», «клеветника и мерзавца Поля Тореза» и галерейщицу Дину Верни — «которая много лет мне мстит за то, что я отказался работать с ней на рабских условиях».
Раздраженный «монжерон» увлек в битву близкую по духу редколлегию журнала «Континент», повесившую на шею Шпильмана всех собак, Карла Маркса, Антонина Новотного, газету «Руде право» и «пражскую весну». Завоеватели Берлина, Будапешта и Праги шли на открытый шантаж и вымогательство.
«Я не считаю нужным продолжать с Вами какой-либо разговор и прошу Вас более не утруждать себя дальнейшей перепиской», — заклинал редактор «Континента» Вл.Максимов 13 января 1979 года.
Доктор Шпильман обалдел!
«Юбилейная выставка» русских авангардистов вылилась в чудовищное безобразие и маразм, где роль обиженных бездарно разыгрывал «монжерон» и его временные союзники, а роль хранителей благопристойного единства — «кинети-сты» Нусберга с попутчиками.
В итоге выставка была спасена привозом из Израиля коллекции Михаила Гробмана, там были все передравшиеся или неучтенные имена. Враждебные лагеря безуспешно пытались перетянуть Гробмана на свою сторону.
3 февраля 79-го, в день вернисажа, неуклюжий оратор «монжерона» скульптор Адам Самогит разбросал в народ листовки с протестом и бесплатно переночевал в теплом полицейском участке города Бохума.
Растерзанные бедностью, дикостью и склоками кружки Русского зарубежья постоянно пополнялись свежими советскими эмигрантами.
25 марта 79-го года с дежурного самолета «Аэрофлота» сошел эмигрант в черном ватном пальто и каракулевой шапке. В тот же час к проходной таможни венского аэропорта подрулил подержанный «мерседес» с бандой «кинетистов» на борту.
— Привез? — обрушился главный «кинетист» на вспотевшего эмигранта Котлярова. — Пашка, черт, помоги человеку раздеться!
С пассажира содрали зимнее пальто до пят и пуховые кальсоны.
— Как тебе не стыдно, Толстый (кличка В.С.Котлярова), — продолжали пытку «кинетисты», — в таких кальсонах покорять Европу?
Подчиненный Пашка ловко сорвал нелегальный товар, крепко подвязанный к широкому туловищу наемника, и вытянулся по стойке смирно.
— Чего стал, дай Толстому банку «коки», небось никогда не пил! Теперь, Толстый, ты знаменитый художник, а не «эбенист», — ввернул по-французски Лев Нусберг. — Распишись за получение каталога «бохумской выставки»!
Эмигрант Владимир Котляров обнял каталог и замычал в ответ:
— Лева, а как же вознаграждение, шесть тысяч долларов? Я ведь год вкалывал, перенес пытку на шмоне, трясся в самолете! Валюта мне причитается по договору!
— Не волнуйся, старик, здесь шиллинги, учись заново считать! Мы друзья, сочтемся, а попадешь в пансион мадам Беттины, там с тебя не кальсоны, а шкуру снимут и спасибо не скажут!
«Мерседес» вздрогнул, люди и собаки прыгнули по местам и понеслись в дождливые сумерки австрийской республики.
Эмигрант Котляров-Толстый натянул ватное пальто и завыл от безутешного горя.
Лев Нусберг с бандой «кинетистов» стали смертельными врагами бывшего московского эбениста.
Бездомный и одинокий Толстый размножал самодельную публицистику, где всячески кусал и лягал Нусберга, Шелковского, Глезера и всех подряд, шарахаясь от «анархизма» понаслышке к дурацкому «вивризму», за который его не раз шлепали по заднице.
Как на всякой войне возникают неожиданные очаги напряженности, так и в воюющем Париже возник давно уснувший «Союз русских художников» господина П.Н.Богданова, пятьдесят лет хранившего гербовую печать этого учреждения.
Активисты «монжерона», «движения» и «независимые фаталисты» — Катька Зубченко, Кульбак, Бруй, Стацинский, Нусберг, Толстый, Шелковский — бросились на допотопную печать, как на якорь спасения.
Милейший человек старой закваски, инженер Петр Николаевич Богданов (де Богданоф!), член философского общества «Мемфис-Миц-раим», издатель журнала «Коптский мир», незаметно и деловито, не дожидаясь компенсации, протянул братскую руку помощи безмозглому стаду русских дикарей, с надеждой составить братство русской культуры, внести чин и лад, образумить зарвавшихся вожаков эмигрантов. Он снимал для них квартиры, давал взаймы, лично заполнял анкеты в «парижский профсоюз». Увы, установить порядок в кружке озверевших артистов ему не удалось. Большой гуманист, мечтавший посадить русскую общину за один тульский самовар, используя широкие связи с галереями и музеями, привел к новой кровавой драке на парижской площади.
В апреле 79-го г-н Богданов с помощницей Моник Вивен-Брантом, внучкой пейзажиста Кузнецова, организовал первое выступление «Союза русских художников» в хорошей галерее «Белен», платившей художникам деньги. Афишу и пригласительный билет делал Виктор Кульбак, сумевший собрать членские взносы «независимый» художник и спортсмен.
17 апреля после полудня в галерею вошла Дина Верни с часовым и картиной Василия Кандинского, обещанной для выставки. Часовой замер у картины. Дина Верни обнялась с хозяйкой галереи и приняла бокал шампанского. Участники и гости рассыпались живописными кучками, шумно обсуждая произведения. Вдруг за широкой витриной возникла фигура террориста с высоко поднятым револьвером. Народ не на шутку струсил. Галерейщица Дина Верни разбила стакан и кинулась под защиту часового. Сорвав «абстракцию» Кандинского со стены, с благим матом она выскочила на площадь и клинула шофера. Два питерских алкаша, опередив штатного пажа, открыли дверь кареты с на редкость изящным поклоном. Карета завыла и понеслась, как ненормальная, прочь от русских чертей.
Террористом в черном домино оказался Саша Глезер.
Он растолкал почтенных дам, помнивших балы в «Одесском землячестве» Парижа, и завопил:
— Это провокация, это провокация!
Из дальнего угла выскочил мужественный Кульбак и двинул террористу по соплям. Хлынула невинная кровь. Участники и гости ахнули. К драчунам подлетел молодой богатырь Игорь Шелковский, ловко выбил револьвер из рук Глезера и вытолкнул их на тротуар. Кулачный бой «монжерон» проиграл. Кульбак ударил агрессора по башке и вызвал полицию. Оказав сопротивление представителю закона, г-н Глезер был арестован и судом приговорен к штрафу в пользу пострадавшего от укуса Кульбака, с предупреждением о высылке из Франции.
С роскошной кинокамерой прыгали Лев Нусберг, Пашка Бурдуков и борзые собаки, Дашка и Глашка. Издатели Крон и Боков тайком торговали эротическим романом Лимонова-Савенко «Это я, Эдичка». Дамы старой закваски разбегались по переулкам, не допив шампанского.
Праздник смыло, как дождик собачье говно.
Первое выступление «Союза русских художников» закончилось мордобоем и коммерческим провалом.
Он рисовал, лепил, строгал. Кудрявый и голубоглазый, высокий, как верблюд, и тихий, как мышь, скульптор Игорь Шелковский осенью 76-го года поселился в парижской мансарде, а весной 79-го прославился тем, что сдал террориста Глезера в полицию, защищая честь Василия Кандинского и парижскую культуру.
Грандиозную выставку «Париж-Москва, 1900-1930» готовили пять лет по обоюдному расчету передового Парижа и отсталой Москвы государственные чины, увлеченные современным искусством, вроде культуртрегера Александра Халтурина, в свое время пораженного валютными сокровищами Г.Д.Костаки, многочисленные коллекционеры и торговцы, заинтересованные в подобной манифестации.
Выставку причесали и пригладили согласно древней русской пословице «Кто старое помянет, тому глаз вон!», но крючкотворы правосудия и справедливости в святом искусстве не остались безработными.
31 мая 79-го года, после полудня, в роскошном буфете имени президента Помпиду коммунисты Парижа и антикоммунисты Парижа, дипломаты и советники, ренегаты и разведчики, Костаки и Халтурин глушили шампанское за здоровье франко-советской дружбы, а пара крестоносцев чести и мести сквозь сидячий лагерь клошаров и туристов, оседлавших популярную площадь Бобур, пронесли супрематический гроб с издевательским протестом. Членами похоронной процессии были россияне Сергей Есаян и Игорь Шелковский. Вечером русских героев показали по телевизору.
Скромные плевки в спину официального «бобура» подготовил и «монжерон», показав последние достижения «инофишл арт», частично осевшего в Париже.
В одну из дыр с дешевым вернисажем пришел могильщик «бобура» Игорь Шелковский и показал журнал с разноцветной обложкой.
Вокруг сгрудились знатоки русской речи.
— Гм! — ткнул сигаретой Саша Глезер в репродукцию Эрика Булатова с надписью «Опасно». — Обложка красиво выглядит, но представляет одно направление!
Могильщик Шелковский поскоблил бороду.
— Я бы его расширил, но такие вопросы решает Москва.
— Ну, если такие вопросы решает Москва, — вдруг разразился гневом Оскар Рабин, — то нам здесь делать нечего!
Предательский удар Москвы пришелся в сердце «монжерона». Нашего долголетнего подпольного вожака Оскара Яковлевича Рабина безжалостно разжаловали в рядовые солдаты. Корону «Солженицына живописи» водрузили на москвича Эрика Булатова. Подпольное московское «политбюро» произвело грубые перестановки в проверенной годами табели о рангах. Заслуженных подпольщиков Калинина, Калугина, Немухина, Плавинского, Зверева вымарали из искусства, заменив какими-то Косолапо-вым, Соковым, Гороховским и прочими «мухоморами».
На призыв провокатора Шелковского купить новый журнал толпа носорогов глухо зарычала.
Все попросту, по-обывательски, задавались дурацким вопросом: кто дал деньги скромному труженику скульптуры: Рокфеллер? Ротшильд? Родина? Ведь десять тысяч долларов не валяются на улице?
Десять лет спустя, в эпоху «гласности» («P.M.», 5.12.88), Игорь Шелковский, приукрашивая биографию, просвещал профанов:
«Идея журнала о неофициальном искусстве, издаваемого на Западе, зародилась, как это ни парадоксально, в недрах КГБ».
И партийное задание:
«Построить еще одну потемкинскую деревню», «отделить художников от Глезера», «попытаться нажиться на искусстве».
Очередную программу московского начальства финансировал «швейцарский бизнесмен»; имя храброго спонсора, естественно, «разглашению не подлежит», но за бездарным псевдонимом «Алексей Алексеев» спрятался от читателей ювелирщик Алек Сидоров, собиравший с достойных и наивных публицистов Гройса, Пацюкова и других, выступавших с открытым забралом, бесплатные материалы.
Оккультное московское руководство и его толкачи в Москве и в Париже приложили немало усилий, чтобы замолчать «монжерон», группу Шемякина и движение «кинети-стов» Нусберга. В беспощадной, мистической войне с Шемякиным гале-рейщица Дина Верни, возбужденная потерей «франка чести», в журнале «А-Я» нашла верного союзника, если не «обосрать Мишку в печати», но не замечать его существования. Вскорости она наложила лапу на журнал, подкармливая издателей, макетчиков, переводчиков.
«Феномен Шелковского» не на шутку взволновал «кинетистов».
Лишь казалось, что попутный ветер дует в паруса Льва Нусберга. Попытка его пролезть в управление журналом провалилась. Он получал отличную информацию от персональных разведчиков, работавших под видом переводчиков, сблизился с Диной Верни, но на дороге к полному контролю издания стояли твердокаменные ненавистники мз Москвы.
Московские поджигатели войны категорически запретили, и за денежные вклады включительно, пропаганду творчества Нусберга и его группы. Смущенный Шелков-ский, ответственный за парижский фронт, глупо разводил руками, когда Нусберг совал деньги, такие желанные, за публикацию великолепных супрематических рисунков Ильи Чашника, умершего в 29-м году.
Лев Нусберг совершил ряд непростительных просчетов.
В кружке русских парижан, куда он, как вихрь, ворвался в 76-м году, ничего не светило, кроме чудовищной нищеты, убожества и склок. Судьба преподнесла ему чудный подарок в виде «Берлинского фонда», но и здесь утомленный беготней творец раздробил остатки своей школы, расстался с исполнительным Пашкой Бурдуковым и запорол немецкий заказ. Его «биокинетическая рыба» — дидактическое толкование прошлого, настоящего, будущего — оказалась пластически неудачной. Здоровяк в сибирской шубе нараспашку не смог убедить спесивый Запад и покатился в быт.
Из Америки, куда он подался с молодой семьей, пришла восторженная открытка: «Готовлюсь к новым боям за переворот в современном „арт»!»
Психическое расстройство русской культуры было налицо!
На сей раз «швейцарский коммерсант» не промахнулся.
«Модернистская продукция, не представляющая ни эстетической, ни коммерческой стоимости», как цинически выражались советские культуртрегеры, тронула кошельки «зарубежного потребителя».
Невероятно, но факт!
«Мухоморов» Москвы заметили шведы, немцы, швейцарцы, французы.
Михаил Шемякин, потерявший корону «Солженицына графики», но сохранивший титул «князя Кабардино-Черкессии», попал в западню фининспекции. Часть семьи отправилась в Грецию, часть застряла в Париже, а сам герой, прихватив собаку и стол, улетел за океан, в Нью-Йорк.
К началу 80-го года задолженность квартирантов «монжерона» Боковых, Титовых, Глезеров достигла внушительных размеров. Семейных, плохо обеспеченных людей ждала насильственная выгонка. «Директору музея» Саше Глезеру дали дельный совет — смываться в Америку, где еще водились идиоты с бесплатным телефоном.
Вояки, истощенные затяжным конфликтом, разбегались по сторонам, оставляя после себя кучу навоза и мифологию.
На последнем параде «монжерона» 12 марта 1980 года в рамках программы «пятницы на Санлис-ской мельнице» пламенно выступил Глезер, до слез тронув публику. Георгий Дионисович Костаки, осветивший парижан своим вниманием, под гавайскую гитару спел русскую народную песню. Сатанисты Лимонов, Боков, Крон завыли по-украински. Литовец Адам Самогит сплясал гопака. Словно в насмешку, художник Юрий Жарких, бывший моторист из Кронштадта, развернул старую простыню в подозрительных пятнах под названием «Манифест Изгнанников». Страдавшая дикой тоской по родине Валя Шапиро залпом выпила стакан водки и упала под стол. Издатель Шел-ковский втихаря торговал вторым номером «А-Я».
Новые выдвиженцы Москвы тихой сапой брали города и континенты.
Эпоха тяжелого маразма!
Генералы русской литературы затеяли грязную полемику о «немецком золоте Ленина» и «носорогах западной культуры»!
Такие мелочи, как война в Ливане, революция в Иране, нашествие Красной Армии на Афганистан, нас совершенно не волновали.
Меценат «де Богданоф» брал исторический реванш. Он призывал опомниться, собраться за «круглым столом» и заплатить членские взносы.
Хорош гусь!
Русских профанов повезли в Швейцарию, в деревню Обонье, где нас ждал козлобородый коммерсант Марк Шантр. На тощий желудок нам прочитали лекцию «Экуменическая поэзия патриарха коптов Шенуды III». Старик Гриша Мишонц, когда-то друживший с Шагалом «на ты», задремал, приложив ладошку к уху. Произведения парижских модернистов сияли под яркими лампами. Голодные «формалисты» Вова Бугрин, Гарик Файф и я с нетерпением ждали, когда супруга козло-бородого философа откроет буфет с водкой и пирожками.
Ни одной покупки! Рюмка водки и пирожок!
Сукин сын мусье Шантр надул всех фаталистов Парижа и прогнал на холод за свой счет.
Известные сплетники Русского зарубежья летописец Петров, самозванец Игорь Глиэр — не путать с пианистом Рейнгольдом Морице-вичем! — и всемогущая Аида Хмелева, переместившая свой «салон» из Москвы в Париж, разносили слухи о финансовом банкротстве «Союза русских художников», о происках «жидо-масонов» с «де Богданоф» во главе, что походило на правду.
Остатки разрозненных банд добил Жан-Клод Маркаде.
Этот единственный «друг России», крещеный в православие под кличкой «Ванечка», знал русскую душу «от и до». Долголетний наемник Дины Верни, пропагандист Шемякина и союзник Нусберга возобновил опостылевшие «квартирные выставки»!
На призыв проклятого декадента откликнулись одинокие, брошенные всем миром карьеристы братья Лягачевы, Эдуард Зеленин, Алексей Хвост, Катя Зубченко, закарпатский мастер Сашка Аккерман.
Французский эрудит готовил отличную жратву с красным вином и всех хвалил. Пусть человечество знает, что у него есть ученый заступник в городе Париже.
Крупный капитал на «квартирные выставки» не заходил, а мелкий боялся.
Нам сообщили, что на мадридском фронте пал смертью храбрых писатель Андрей Амальрик. Начинающего водителя раздавил гангстер с грузовика. Соратники гибли во цвете лет. Сиротела Россия.
Бездарный разброд 80-го года закончился чудовищным преступлением на швейцарской даче «Эс-меральда». Вооруженные бандиты проникли в дом, где любила отдыхать вдова художника Кандинского,
престарелая Нина Андреевна. Злодеи убили старуху и забрали шкатулку с драгоценностями. Четыре картины великого мужа, висевшие на стене, убийцы не тронули.
Призрак вечного мира витал над землей!
Ни «круглых столов», ни «форумов», ни «пятниц на Санлисской мельнице»!
Вторая парижская, бездарная война закончилась позорным миром. Долгожданный мир спустился на Париж, и всем стало не по себе.
И — личная нота об этом.
Я хорошо знал хвастунов и фарцовщиков московского андерграун-да, питерских мистификаторов и сатанистов, в западном мире обнаружил замечательных воров и склочников, гениев и прохиндеев, активистов «монжерона» и кинетистов «движения», издателей безумных листков и ничтожных книжек, удивительных темнил, скорпионов и гнид.
Люди ценят труд штукатура, закройщика, клоуна.
Не верьте тем, кто считает искусство развлечением богачей и шизофреников.
Искусство — это профессия, тяжкий, но желанный труд без выходных и каникул.
Искусство украшает жизнь!
Цените и любите искусство!
Мне нужно платить!
Покупайте мое искусство!
«Зеркало» (Париж)
