Очередной номер «Зеркала», как и обычно, открывает раздел со стихотворными подборками — журнал, не оглядываясь на уже вошедшие в современную поэзию имена, ведет поиск «своих» поэтов. На этот раз представлены подборки стихотворений Александра Скидана, Оксаны Васякиной, Андрея Черкасова, Кузьмы Коблова,
«все мы
Вдруг
заполняем
пространство
меж
лежачих
камней
нас
уносит
вода»
Тексты первых двух авторов в разделе «Новая проза отчасти возвращает нас в 90-е годы с тогдашней завороженностью молодых писателей эстетикой американских битников 50-х. В повести Виталия Деревяшкина «Девять дней по моему разуму» нас встречает уже традиционно- бунтарская проза с провокативной эпатажностью в лексике, образных рядах, сюжетах. Основными мотивами в повести Деревяшкина стали мотивы наркотических и шизофренических сдвигов сознания, болезненная острота в осознании героями своего социального изгойства, некрофилия, состояние агрессии, суицидальные настроения и так далее. Ну а Аликс Фукс в повести «На ту сторону кольцевой» предлагает своеобразный диалог своего повествователя с Дзюнъитиро Танидзаки, автором знаменитого эссе «Похвала тени» о соотношении японской и европейской культур, но диалог этот Фукс продолжает уже на своем материале, с включением европейских форм культуры сугубо бытовой, «низовой» (здесь характерен, например, выбор подзаголовков для одной из глав: «статика/перистальтика»).
Следующий текст в журнале, «Контуры невозможного» Ирины Гольдштейн, завершает начатое в предыдущем номере «Зеркала» повествование об Александре Гольдштейне. Это роман, написанный с использованием стилистики жанра «воспоминаний вдовы», но именно «с использованием», не более того. И было бы досадно, если роман этот будут читать как текст исключительно мемуарный, поскольку перед нами полноценная художественная проза со своей темой, своей художественной задачей. Разумеется, главным героем романа является Александр Гольдштейн. И образ его в романе и как человека, и как писателя написан с редкой выразительностью. Автор знает героя настолько, что способен написать даже сам процесс возникновения и оформления замысла тех книг, что написал Гольдштейн (в романе, в частности, прослеживается процесс возникновения у Гольдштейна образа, ставшего лейтмотивом последней его книги «Спокойные поля», и при том, что глава о «полях» написана Ириной Гольдштейн в стилистике исповедальной лирической прозы, глава эта выполняет еще функции безупречного филологического исследования). Однако выразительность созданного в романе образа объясняется не только «знанием материала», но и наличием в этом тексте собственной художественной задачи. Именно это обстоятельство делает таким живым и убедительным образ Александра Гольдштейна. Автор поставил перед собой задачу изобразить «ситуацию предсмертия». Герою романа отмерен срок жизни, срок короткий: «Вам осталось два года», – говорит Гольдштейну врач-онколог, и с этого мгновения жизнь двух героев – мужа и жены – становится жизнью в преддверие смерти. И все, что делает герой романа, что читает, думает, говорит, что пишет, измеряется особой мерой. Феномен, который описывает в романе Ирина Гольдштейн, можно было бы определить так: процесс ухода физической жизни из еще живого человека, и одновременно обнажение, еще при жизни этого человека, того «духовного тела» (под именем Александр Гольдштейн), который теперь будет жить всегда. И, нарушая законы жанра, скажем, что вот эта неимоверной трудности задача – художественное исследование подобных процессов – Ириной Гольдштейн была разрешена.
Прозу «Зеркала в этом номере продолжает раздел «Главы из книг», и первой публикацией в этом разделе стали главы новой книги Валерия Айзенберга «Бликующие», книги, которой, увы, не суждено стать законченной – художник и писатель Валерий Айзенберг скончался в январе этого года. Роман «Бликующие» по замыслу автора должен был завершить его триптих, начатый романами «Квартирант» (2014) и «Запах» (2017), и, кстати, оба этих романа вышли в московском издательстве ОГ, и были отмечены в критике (в частности, были отрецензированы в «Новом мире»). Публикуемые «Зеркалом» главы из романа написаны на материале жизни русских эмигрантов в Нью-Йорке, в частности, жизни русской художественной богемы, которую автор знал не понаслышке. Текст членится на короткие главки-новеллы, с несколькими сквозными героями, при этом каждая главка содержит свой, законченный сюжет. Для стилистики Айзенберга, любившего короткую энергичную фразу, характерна некоторая гротескность в изображении героев и персонажей, и при этом — полное отсутствие карикатурности.
Далее следует медленная, медитативная почти, но энергичная изнутри проза следующего автора – Ольги Медведковой, предложившей «Зеркалу» главы из своего будущего романа «Ивонна». Первое, с чем столкнется здесь читатель, это экзотичность, можно сказать, некоторая фантасмагоричность изображаемого мира и описываемой ситуации – автор переносит нас в отдаленное прошлое Европы, главным героем своего повествования Медведкова делают совсем молоденькую девушку, жизнь которой – целиком – состоит из выполнения работы почти непосильной для нее – изображения на людях одной и царственных особ, каковой она и является на самом деле. Но за «царственность» приходится платить предельным напряжением физических сил, потребных для участия в разного рода государственных церемониях, и резким усечением жизненного опыта. Героиня ощущает себя куклой, каждым движением которой распоряжаются церемониймейстеры. Повествование обрывается на рассказе о резком повороте в судьбе девушки. Журнал обещает продолжить публикацию в следующем номере.
Последний раздел журнала — «Акцент» — предлагает два неожиданных материала.
Во-первых, статья «Мамонотеизм. От гуманизма к трансгуманизму» Константина Рубахина – поэта, фотографа, журналиста, эколога, в данном случае выступающего как социальный философ. Автор статьи задается вопросом, каково реальное состояние христианского мифа сегодня, в каких формах он продолжается. Автор ведет свое размышления, отталкиваясь от определения энергетики религиозного мифа, как энергетики, направляющей процесс сознательного или бессознательного поиска форм бессмертия, который тысячелетия вело человечество. Цитата: «Стив Джобс или другой селебрити, массовый шок обусловлен именно бессознательным убеждением, что его возможности давно должны обеспечить ему вечную жизнь. Американская мечта доходит до точки своей крайней реализации – бессмертия, рождая новое поколение американских богов. Мы все помним, что бессмертие было и советской мечтой 20сх годов, которая наделяла науку магическими способностями сделать все, что угодно из чего угодно. Она, в свою очередь, продолжила ранние модернистские поиски вечной жизни и путей воскрешения – вспомним Николая Федорова. Это развитие модернистского мифа насчет человека с царя природы, но впустившего в себя понимание глобального экологического равновесия».
Ну а завершает номер статья, которую – по обилию привлеченного материала, по уровню его проработки, по обстоятельности изложения и, разумеется, по значимости задачи, которую ставил перед собой автор – следовало бы назвать не статьей, а мини-монографией – статья Евгения Сошкина «Русский модернизм и палеофантастика». Палеофантастика понимается автором как интерес ее авторов к временам «доисторическим», к тому, что было как бы изначально заложено в саму ментальность русской культуры. В работе Сошкина дан обзор русской палеофантастики XIX века, начиная с появления сатирической повести Сенковского «Ученое путешествие на Медвежий остров» (1833), ну затем обращается к главному объекту своего исследования – творчеству русских модернистов начала ХХ века: палеофантастике, – пишет автор, – «отдали дань представители всех трех главных направлений русского модернизма: символисты Брюсов и Белый, акмеисты Гумилев и Зенкевич и футурист Хлебников. Вероятно, подобной тенденции не наблюдается ни в одной другой национальной литературе. Существенно, что эти обращения русских модернистов к доисторическому материалу далеки от обычного для ПФ беллетристического формата: это прозаические миниатюры, поэмы, пьесы. Вместе с тем модернисты не порывают с пф- жанровой формулой, воспроизводя многие узнаваемые элементы нарративов о доисторических людях, а в некоторых случаях – изощренно реминисцируя конкретные претексты.– в поэзии». В сегодняшней литературной критике и литературоведении достаточно много уделяется вниманию жанру фантастики, однако неожиданный подход к теме, сам ракурс рассмотрения классического и, казалось бы, уже хорошо изученного периода русской литературы, может обеспечить работе Сошкина особое место в нынешнем литературоведении.
