ГУМАНИЗМ КАК АНТИСЕМИТИЗМ
Ортодоксальная еврейская традиция (рав Кук, Дов Соловейчик, Арье Каплан) никогда не отказывалась от идеи избранности, но всегда понимала ее как избранность авангарда: «галахический человек» — тот же человек, только более «человечный». Никто не воспринимал исключительность настолько серьезно, чтобы исключить еврейство из человечества, противопоставить еврея и человека. Никто, кроме тех, кто решил этот вопрос «окончательно»: исключил из человечества еврейство.
В рамках аристотелевской логики такое противопоставление невозможно: нельзя противопоставить вид — роду, исключить медь из числа металлов.
Возникает, впрочем, другое подозрение. Действительно ли человек — логическое понятие? И если да, то совпадает ли в этом случае логический род с биологическим видом? Проще говоря, настолько ли широк человек, чтобы терпеть еврея?
Философские определения человека задают обычно его нижнюю границу — минимальный набор признаков, отличающих человека от животного. Ницше был, наверное, единственным, кто пытался обозначить верхнюю границу, то есть действительно определить человека, обозначить предел.
Человека определяет «нравственный инстинкт». Человек на все смотрит со своей колокольни, ко всему имеет свое — человеческое — отношение. Иначе говоря, человек — это тот, кто имеет отношение. Но что такое антисемитизм как не отношение в чистом виде? Еврея не любят не почему-то, а потому что его не любят. То есть еврей — это тот, кого не любят, — и этого достаточно, чтобы его не любить.
Тора ставит гигиенические правила в ряд нравственных заповедей, а грех приравнивает к телесной нечистоте. Все «натуральные» выделения подлежат нейтрализации: не потому, что они противны человеку, а потому что они греховны как «мерзость перед Господом». Еврей, соблюдающий эти правила, в представлении окружающих народов — человек без запаха. Но поскольку запах — это сигнал, по которому особи одного вида узнают друг друга, то человек без запаха — это не человек. (Пример противоположного качества — «русский дух»: национальный шиболет и признак, отличающий человека от нечистой силы).
Национальные стереотипы подчеркивают обычно «природные» качества другой нации. Беда еврея в том, что у него нет этих качеств, ему не хватает человеческого материала: все его качества или «не-», или «противоестественные». Еврей не вписывается в человеческие мерки, он не похож на человека, и это преступление, потому что человек должен походить на человека, иначе он не человек, «на человека не похож». Еврей имеет мало общего с человеком, поэтому и антисемитизм имеет мало общего с расизмом: это спутник и двойник гуманизма.
Гуманистический образ человека — именно бытовой: в человеке «и одежда» должна быть прекрасна. Евреи совершили только одно преступление. Их жертва единственна, исключительна: Человек.
Гностическая легенда рассказывает: архонты сотворили Адама, глядя на отражение Божьего лика в водах Хаоса, — «по образу и подобию Божьему». Образ был искаженным, и творение вышло неудачным, поэтому архонты бросили тело Адама на землю — «как выкидыш». Весь репертуар антисемитизма здесь налицо: «изуверство», «искажение», манипуляции с человеческим телом (младенческим, то есть первозданным). А главное – врожденная травма самого человека: уязвимость и слабость. Антисемит — человек обиженный. Потому что человек обижен. Человек — страдает. И если нет явных виновников его страданий, значит, виноваты скрытые враги, закулисные манипуляторы. Антисемитизм — это только травма, только стон. И если иудаизм — это травма встречи еврея с Богом (Лиотар), то антисемитизм — это травма от встречи человека с евреем. В сущности, это одна и та же травма: рана. Но если иудаизм читает свою рану как «знак завета», то христианская рана — знак мученичества, нарциссические стигматы. Травма: то, что нельзя ни вспомнить, ни забыть. Травмирующий стимул не впускается в сознание, остается за его порогом, но остается с ним, потому что порождая порог, он порождает само сознание. Гуманист не может признать еврея человеком, так же, как не может признать себя антисемитом. Поэтому еврея для него не существует: он существует как недоразумение.
Гуманизм забывает еврея: из-бывает, изгоняет из бытия, и забывает об избавлении, чтобы не вспомнить о травме.
Что говорить о случае, когда травмировано национальное сознание? Когда оно лелеет свою травму? В основе «вечных» русских вопросов лежит вечное недоумение. Что-то неладно с русской жизнью: демон подшутил над Россией, враг ее околдовал. Имя врага может быть разным — дьявол, немец, буржуй, коммунист — но приметы остаются постоянными. Это ненастоящий, то есть нерусский человек. Подозрительный человек, даже если он русский: прореха на человечестве Плюшкин, ненатуральный Грушницкий и все фальшивые герои Толстого: слишком умный Сперанский, слишком элегантный Гриневич… Толстовское остранение чужого — это реакция русского человека на еврея: «постороннего» (Розанов). И это на фоне упорного молчания Толстого об евреях — молчания травмы.
Человеческая нелюбовь к еврею интимна. Человек привязан к еврею нелюбовью -прежде всего потому что существует за его счет, паразитирует на еврее: все попытки создать человека были попытками создать его за счет еврея — создать человека и забыть еврея, объявив его первым неудачным опытом Бога. Тем самым человек пытается забыть свою собственную неудачу.
Христос не антисемит: не больший антисемит, чем Моисей, негодующий на «жестоко-выйность» своего народа. Но Христос антисемит, поскольку обида непризнания стала миссией «сына человеческого», превратилась в историческую истерику. Поскольку он сын женщины: женский сексуальный опыт, который в иудаизме символизирует познание Бога, в христианстве становится травматическим опытом («узкий путь и тесные врата», «бревно в глазу», «верблюд через игольное ушко»).
Травма средневекового человека — экскременты. Как быть с тем, что человеческое тело не только усваивает причастие, но и превращает его в нечистоты? Эта проблема решается с помощью евреев. Это они якобы служат дьявольскую мессу и поклоняются нечистотам. Им вменяется покупка у христиан «изблеванного» причастия, чтобы подвергнуть его кощунству.
Возрождение придумало казнь для еврея — изобразило его. Возрождение изобрело жида: эта скрюченная фигура искажает благородную осанку Человека (Варрава Кристофера Марло, Шейлок Шекспира). Это образ искажения, фигура обрезания -исключительный образ, как исключителен образ самого Человека — образ-подпись, отпечаток, след — и как исключителен, в принципе, любой образ: поэтому Человек -редкая фигура среди людей (Гамлет, Лир, Дон-Кихот).
Индивидуальность Человека требует необычных черт, требует отступления от нормы. Человек, в сущности, ненормален, тогда как «жид» становится нормой в обществе Розенкранцев и Гильденстернов.
Последней попыткой возродить Человека был фашизм. В еще большей степени это была попытка Возрождения: симуляция свежести, истерия чистоты («расовая гигиена»), культ бритья. Чистота — это абсолютное вытеснение, пустота, ничто. Брезгливость к человеку, но избавление от еврея: термин «ариец» не имеет иного смысла, кроме как «не-еврей». Вытесняя еврея, антисемит вытесняет человека, как это можно видеть в циркулярах гестапо:
Семиты происходят от аравийцев. Они имеют плоский лоб, черные, часто вьющиеся волосы, хрупкое телосложение, нервные руки.
Главными признаками, по которым можно отличить еврея, являются: кривой нос, блестящие глаза, теснопосаженные зубы, плоские ступни, круглые колени, мягкие и влажные руки предателя.
(архив «Яд ва-Шем»)
Это гуманизм, именно потому, что еврей дегуманизируется, противопоставляется полноценному антропосу — гуманизм с человеческим лицом, поскольку оно отличается от еврейской внешности.
Другое дело, что сам человек уже «не тот» — не равный себе, а экстатический и экзистирующий. Экзистенции человека посвящен проект Хайдеггера. Это экзистенциальный «проект», но поскольку это проект человека, он не может не быть антисемитским проектом. Человек, по Хайдеггеру, призван слушать голоса Бытия, самый требовательный из которых голос Почвы. Упрек евреям (прямо не высказанный, но неизбежный) в том, что они глухи к Бытию (для христианина они «слепы к Истине»). Еврейская гениальность заслоняет своим «поставом» (Gestell) самораскрытие Бытия. Евреи не доверяют Бытию. Их существование внесущностно, антибытийно.
Парадокс, однако, в том, что и слушатель Бытия не принадлежит Бытию. Слушание предполагает дистанцию. Человек слышит Бытие постольку, поскольку сам находится вне его, «выдвинут в Ничто». К тому же и Бытие зовет издали, прячется за свой зов. Импульс трансцеденции (пре-ступления) ставит под сомнение бытие Бытия и послушание человека.
Исторически фашизм был побежден как раз бытийной и почвенной силой. В русской традиции Бытие обладает ценностью, поскольку оно безусловно принимается: Бытие авторитетно просто потому, что оно больше человека (мудрость русской фразеологии: «таинственная глубина жизни», «коллективный разум партии», «выше лба уши не растут»).
Бытие — общая ограда для всех, смиренное кладбище. Это начало поглощающее и охватывающее и уже поэтому более сильное, чем экзистенция: «добро сильнее зла». Съедающая все различия, эта сила враждебна прежде всего «талмудическому мышлению» (как и мышлению вообще). Враждебна, потому что добра. Ее крупная ласка -приглашение на казнь.
Когда Гершома Шолема попросили в одном слове дать определение иудаизма, он ответил: «отсрочка», дхия. Ничто не дано непосредственно, все отодвинуто: яблоко отодвинуто брахой, текст отодвинут комментарием, приход Мессии отодвинут ожиданием Мессии.
Ничто не дано непосредственно и, в конечном счете, ничего не дано: реальность это только отсылка к проигравшей возможности. С этой точки зрения послевоенный структурализм — еврейский ответ на Катастрофу, именно потому, что он не имеет с ней ничего общего. Не потому что «после Аушвица» гуманистический дискурс невозможен, а потому что только такой еврейский ответ возможен — вычитание онтологии, война с наличием. Структурализм — и тем более деконструкция, разъедающая теоретические системы изнутри, «как червь яблоко», воплощенный кошмар еврейского проникновения.
Симптомы проникновения налицо, как и симптомы нового человеческого объединения: беспочвенная территория Интернета объединяет человечество постольку, поскольку превращает его в мировое еврейство.
В этой ситуации от антисемитизма мало что осталось: не осталось «изма». Не осталось фундамента, остался — «геополитический конфликт». Человек потерял свое неколебимое тождество, остался сам-друг.
В конечном счете пострадал и еврей. Распались его особые отношения с Человеком. Вечный жид умер; место привилегированного исключения заняли «сексуальные меньшинства», да и само исключение перестало быть исключительным.
В результате — в остатке — остается мало. Остается то, что неистребимо вычитанием, что не имеет общего с человеком и бытием: «Ты лица Моего видеть не можешь, ибо человек не может видеть Меня и остаться живым».
