ПИСЬМА ИВАНА ЧЕРВИНКИ
В первые годы после Октябрьской революции Витебск на короткое время превратился в один из главных центров мирового искусства. В 1918 году усилиями Марка Шагала здесь был открыт Художественный институт, куда его основатель пригласил преподавать многих ведущих мастеров художественного авангарда. В ноябре 1919 года в Витебск приехал и Казимир Малевич (1878—1935), один из признанных лидеров искусства XX века, живописец, теоретик и педагог, создатель нового направления в живописи — «беспредметного» супрематизма, представлявшего собой, по мысли Малевича, не только новую живописную систему, открывающую неизвестные до того художественные возможности, но и цельную философию жизни и сипу, способную преобразовать мир.
Яркость и радикализм идей Малевича, несомненность его художественных достижений, убедительность его пропедевтической системы и, наконец, его гипнотическое визионерство — нашли многих страстных приверженцев среди учащейся молодежи и преподавателей Витебского Художественного института. Они объединились в группу под именем Утвердителей Нового Искусства (УНОВИС). В жизни своих адептов УНОВИС сыграл чрезвычайно важную роль, определив основной «вектор» творческой биографии и судьбы многих из них. Сам Малевич придавал этому объединению особое значение и, в частности, назвал свою дочь — Уной.
УНОВИС, созданный на основе идеи коллективного «космического» творчества, имел, в сущности многие черты религиозного братства, а на языке той эпохи — «партии» (недаром некоторые члены группы в институтских анкетах в графе «партийность» писали — «член УНОВИСа»). Эта связь, ощущение общности жизнестроительных и творческих задач сохранились у многих уновисовцев (и у Малевича) даже после формальной ликвидации объединения. УНОВИС — настолько оригинальное и неординарное явление художественной жизни, что до сих пор его творческое наследие и экзистенциальный опыт привлекают внимание историков искусства и художников. Тем не менее, многие факты и имена в истории УНОВИСа все еще остаются недоступными исследователям.
Последнее полностью относится, в частности, к Ивану Ивановичу Червинке (? — 1947?), члену Центрального Творческого Комитета УНОВИСа. Неизвестны в точности ни даты, ни обстоятельства его жизни. По некоторым свидетельствам, Червинко умер от туберкулеза в Москве, где он оказался после эвакуации из Витебска. Эвакуация же Витебска, захваченного стремительным наступлением немецких войск в первые же недели войны, напоминала скорее бегство, так как осуществлялась, когда передовые немецкие части уже входили в город. Поэтому вероятно, что основная (если не все) часть произведений Червинки безвозвратно утрачена. В связи со всем этим особое значение приобретают его письма, если не как ценное свидетельство истории художественной жизни своего времени, то, несомненно, как яркий и откровенный документ личного характера. Из писем, в частности, видно, что связь между уновисовцами не прерывалась даже в конце 30-х годов, а Николай Михайлович Суетин (1897—1954), столь часто упоминаемый Червинкой, пытался помогать своим товарищам. Суетин — один из тех членов УНОВИСа, чья творческая биография сложилась чрезвычайно удачно: он сумел сохранить верность своему учителю, К.Малевичу, и супрематизму и, в то же время, ему удалось занять видное место в советской художественной номенклатуре — с 1932 г. Суетин был главным художником Ленинградского фарфорового завода.
Письма Червинки адресованы графику Зиновию Исааковичу Горбовцу (1897—1979), жившему в Витебске в 1924—1929 гг. и преподававшему в те годы в Витебском Художественном техникуме. Письма публикуются впервые по автографу, любезно предоставленному мне сыном художника — Исааком Зиновьевичем Горбовцем.
Гиллель (Григорий) Казовский
Витебск 25/Х-32 г.
Уважаемый и дорогой друг!
Долго поджидал от тебя письма и вот, наконец, получил.
Я предполагал, что ты по приезде своем в Москву сообщишь мне о твоих делах и твой новый адрес и что письмо это (предполагаемое) не дошло до меня, о чем я очень беспокоился, думая, что ты поэтому плохого обо мне мнения, не получая моего ответа. Теперь же оказалось, что это твое первое письмо ко мне, и поэтому на сердце, как говорится, полегчало. Писать же, конечно, я не мог, не зная твоего местопребывания, так как предполагал, что ты уже находишься в новом помещении и новом районе. Оказывается же, что с этим вопросом у тебя прежняя история и гебе до сих пор еще не удалось устроить свое квартирное благополучие. Это меня печалит, так как твои неудачи в этом опять-таки ставят преграду в деле твоей работы. А было бы так желательно знать, что твои мученья уже прекратились и что ты находишься в спокойной обстановке, и начал работу, к которой у тебя такая большая тяга. Тяга эта многое говорит зато, что при благоприятных условиях ты сможешь многое дать искусству, так как энергийная зарядка твоя большая.
Теперь насчет «объективных» причин, на которые указали тебе твои знакомые при встрече с Фаворским(1). Мой совет: не придавай этим словам большого значения; по-моему, это пустые слова, слова, сказанные людьми, которые имеют возможность работать в благоприятной обстановке. Попробовали бы они работать в таком положении, в котором находишься ты в настоящее время, и я уверен, что об «объективных» причинах они бы не заговорили; и бить следует не тебя, а их за то, что не говорить надо, а помочь в деле твоего устройства с квартирой, так как только при удовлетворительных условиях, в особенности в нашем деле, можно создать что-либо ценное и тем выявить себя. Если московские художники (как ты пишешь) и работают много, то опять-таки, вероятно, те, которые работают в более сносных условиях против тебя. Не поддавайся отчаянию, будь бодр и, может быть, уже недалеко то время, когда тебе представится, наконец, возможность в благоприятных условиях начать работу и доказать свою правоту.
Правда, я тоже предполагал, что ты включился в работу по оформлению выставок XV годовщины, так как, судя по газетным статьям, чуть ли не все художники Москвы мобилизованы на работу по оформлению той или иной части города и выставок. Как будто затевается что-то грандиозное(2). Интересно, конечно, как это все оформится в действительности, и я думаю, что ты напишешь мне об этом в своем следующем письме. Тематисты подзаработают, как видно, не малую толику на молочишко.
Предлагали и мне выставить свои работы в Ленинграде, в Русском музее (о чем писали мне Суетин и Малевич) (3), но я решил работы не посылать, так как все мои работы уже неоднократно были и в Ленинграде, и в Москве(4), а нового я ничего не сделал за последние годы, кроме небольших работ, которым большого значения не придаю и поэтому дать что-либо действительно ценное не мог.
В настоящее время сижу над разрешением рисунка для ряда тканей. Кое-что уже сделал, но это все, конечно, не то, что следовало делать в живописном разрешении холста, но для этого у меня недостает твоего горения, а к тому же чувствуется неуверенность в том, что нужно ли это делать, или нет. Другое же направление меня почти не захватывает. Правда, пути искусства неисчерпаемы и многогранны, но я, скорее, наблюдаю их, не вовлекаясь сам в общий поток их исканий. Может быть, ты сделаешь из этого вывод, что я пессимистически настроен, или обанкротился и не уверен в себе, — нет, это, вернее, самоспокойствие, в котором я чувствую себя человеком общежития без возложенных на меня каких-то обязательств.
В обстановке моей жизни после твоего отъезда ничего нового не случилось. Сообщить поэтому почти нечего. Как ты знаешь, на «той стороне» Витебска я бываю очень редко и никого не вижу.(5) Гавриса(6) постараюсь увидеть и тогда сообщу тебе особо. Что делается в «кругах наших избранных»(7) тоже не ведаю и не интересуюсь, так как люди эти, как ты сам знаешь, сомнительной марки и связь с ними для меня неприемлема. Да, теперь я уже гражданин БССР(8). Оформился. На днях иду на пункт для воинского учета.
Лекции по ИЗО действительно сокращают и значительно. Пришлось взять догрузку до прошлогоднего оклада, то есть, до 270 руб. К первому января разрабатываются новые программы и, может быть, число уроков добавят, но это только предположение; фактически выяснится лишь после 1/1 (9).
Продовольственный вопрос тяжкий. Грошей не хватает. Цены рынка ужасающие. Изворачиваться приходится всячески. А к этому и погода стоит омерзительная. Дождит каждый день. Грязь, слякоть, а галош твердых нет; и вот бегаешь в таких мокроступах от школы до школы. Вот и все наши «удовольствия».
Да, на всякий случай сообщаю тебе адрес Суетина: г.Ленинград, ул.Некрасова (бывш. Бассейная), д.60, кв.87. Николай Михайлович.
Наверное не могу сказать, но, кажется, Малевич и Суетин оформляют Дворцовую площадь с Александровской колонной(10).
На днях в одном из журналов видел снимки проектов «Дворца Советов». По моему впечатлению, проекты неудачны, но лучшие из них по разрешению: проекты Гамильтона и Иофана (11). Каково твое мнение, если ты видел их?
Пиши о себе; о твоем устройстве, или неустройстве; о московском водовороте; о проведенных празднествах и т.п. Да, я еще не знаком ни с одной твоей работой. Если есть излишние оттиски, то пришли мне, конечно, если в этом не будет затруднения.
Будь здоров и бодр. Твой друг — Иван Червинко.
Витебск, 19/11-33 г.
Дорогой и уважаемый друг!
Вероятно, ты очень недоволен мной, но я надеюсь, что ты извинишь мое столь долгое молчание на твое последнее ко мне письмо, которое я получил, а также и гравюру твоей работы. Последняя по технике своей, и довольно характерной, оставляет хорошее впечатление, и я очень доволен за тебя, что наконец-то ты получил возможность работать и что работой своей удовлетворен. Ну, а как подвигается у тебя работа по оформлению книги гравюрами, работа, предложенная издательством «Федерация писателей», и оставил ли работу в школе?(12) Вообще, как у тебя дело обстоит во всех отношениях твоего житья-бытья? Льщу себя надеждой, что ты, как говорится, сменишь гнев на милость и не откажешь сообщить мне о себе и твоих делах.
Видишь ли, своевременно не ответил я тебе по следующим причинам: поехать в Москву мне лично не удалось — задержала открывшаяся у нас в Витебске (на каникулах) конференция просвещенцев, поручив мне составление программ по «ИЗО» и черчению для школ фабрично-заводского состава. Собственно говоря, такое предложение было сделано Любортовичу(13), но последний «удружил» мне тем, что категорически отказался от такой «милости», сославшись на свое недомогание и, конечно, указал на меня как на выход из положения. Так что вместо меня в Москву съездила моя тетушка и пробыла в таковой с 29/ХН по 30/1 с.г, ввиду чего мне пришлось с утра и до вечера быть в хлопотах: заниматься и работой, и домашним хозяйством, так что не было времени взяться за перо. В настоящее время я уже имею достаточно свободного времени, но, увы, не имею достаточ-
ности в грошах. Дело в том, что с 1/11 ввиду «экономии» средств Отдел просвещения нашел следующий выход из положения за счет нашего брата, а именно: взял да объединил все параллельные группы в одну общую, через что и получилось значительное поменьшение даваемых уроков-часов, а с этим, конечно, снижение зарплаты, «тому же все это приурочено перед летними каникулами, чтоб как можно побольше за наш счет выдвинуться. В конечном итоге я имею теперь около 190 руб. месячных вместо 275.
Положение настолько ухудшилось, что не знаешь, как быть и как изворачиваться при такой всеобщей дороговизне цен на продукты питания, и чувствуешь себя все время полуголодным. В общем, не житье, а какая-то маята. Вот тебе как бы первая прелюдия моего житья-бытья.
Вторая. Ввиду всего указанного работать в искусстве не представляется возможным. Едва окончил серию рисунков «Мотивы для тканей» и больше ничего не мог сделать. Не могу делать еще потому, что время «убиваешь» на «хлебную» работу, дающую кое-какие средства на существование (плакаты с фабричной трубой или колхозом; фотомонтаж с «розочками» вперемешку с машинными деталями; лозунги со стрелами и знаками восклицания и проч., и проч., «прелесть»). Личную работу приходится обходить, так как у нас, в Витебске, на этом не заработаешь круглым счетом ни копейки. Кроме личных удовлетворений (а это тоже важно, но одними удовлетворениями не надышишься), работая в супрематизме, на материальные выгоды рассчитывать не приходится, а теперь без такого расчета работать не приходится, ибо желудок требует своих прав наперекор запросам идеологического мышления.
От Н.М.Суетина получил письмо, в котором он подробно описывает выставку художников РСФСР за 15 лет. Он и Малевич также участвовали и имели отдельную комнату для своих работ(14). Один холст Малевича приобретен («Женщина с граблями»)(15). Приобретена одна из работ и Суетина(16). Я немножко посо-жалел, что свои работы — 2—3 — не присоединил к ним по их предложению еще заранее, но что прошло — то прошло, так что не приходится особенно печалиться. Одновременно с письмом Суетин прислал еще и каталог выставки и несколько фотоснимков с работ.
В Витебске я почти ни с кем не встречаюсь. Гавриса еще с тех пор не видел. Раз встретил Фурмана(17), и он остановил меня; спрашивал о тебе, говорил, что ты ему почему-то почти ничего не пишешь. На это я ответил ему, что ты настолько занят работой и личного порядка, и по предложениям, что не имеешь времени писать «некоторым» витебским знакомцам. Прости, может быть, я поступил дурно, что в разговоре подчеркнул «некоторым» и, как видно, он это понял. Затем извинялся, что до сих пор не удосужился «посетить» меня, на что я ему ответил, что напрасно он извиняется, так как если бы он и пришел, то, скорее, мне пришлось бы извиняться ввиду того, что он вряд ли застал бы меня дома и что на какой-либо определенный час моего пребывания указать ему не могу. На этом мы и расстались. Вышло немного грубовато, ну и черт с ним. Иногда прорвет поневоле. Билет разовый у меня до Москвы выписан, и срок ему до 26/III. Может быть, в 20/III числах буду в Москве и тогда навещу тебя. Напиши, в какие часы можно видеть тебя дома. Беспокоит только обратный выезд. Сумею ли получить на вокзале плацкарту к билету и вообще место?
Привет тебе шлет моя тетушка.
Надеюсь на ответ.
Будь здоров. Твой друг Иван Чер-винко.
Витебск 7/VIII-34 г.
Дорогой друг!
Письмо твое получил. Рад, что ты отдохнул на Украине и что самочувствие твое удовлетворительное. Хорошо и то, что посетил могилу отца и привел ее в порядок (18). Вот ты теперь опять в Москве и опять за работой. Я все-таки поджидал тебя к нам, в Витебск, и, конечно, опять пожалел, что не видел тебя.
Хотелось бы показать тебе кое-что из моих последних работ. Главное в моей работе сейчас — это техника выполнения. Закончил две работы (небольших) и результатом доволен.
Вот уже скоро начало учебы, и опять придется войти в роль наставника и убивать и время, и здоровье в стенах школы с «милыми» детками. В материальном отношении год этот будет значительно труднее прошедшего, так как и сетка, и количество уроков значительно преуменьшаются.
Очень грустно проводить последние дни леточка — последние дни наших каникул.
Теперь сообщаю тебе, что Лисицкого (19) я так-таки и не видел. Связаться по телефону не удалось. Не отвечал номер. Поехать же к нему в день своего отъезда не рискнул. Собираюсь написать ему письмо.
В Витебск приехал благополучно. Иван Трофимович (20) был у меня еще до моего приезда. Затем через несколько дней явился опять, и я вручил ему твою посылку. Вероятно, он уже сообщил тебе письменно о получении.
По виду и разговору — это все прежний, тот же Иван Трофимович. Никаких перемен в нем мною не обнаружено. Обещал заглянуть ко мне еще раз, но пока не показывается.
Я лично тоже влез в свою скорлупу и тоже никуда не заглядываю, разве только схожу на рынок за продуктами. За последнее время цены на базаре значительно поднялись на все продукты. Мясо — как редкость от 8 до 10 руб. кило. Масло — 8—9 руб. кусок (фунт). Яйца — 6 руб. десяток. Молоко — 1 руб.20 — 1 руб. 40 — за литр. Сала совсем нет. Картофель достаем с трудом и то из-под полы, так как запрещен в продаже. Черного хлеба в коммерческих давно уже не выпекают. Продают только полубелый. Очереди отчаянные. С керосином по-прежнему бедуем. Дают по одному литру на месяц и то только по рабочей карточке. В общем, на этом фронте — дело дрянь.
Когда я был еще в Москве, получилось письмо от Н.М.Суетина. Письмо большое и пространное. Много в их ленинградской жизни перемен. Во-первых, очень считает себя виновным, что долго не отвечал мне на письма и заверяет в своей постоянной, искренней дружбе. Ему, как он сам пишет, письма писать всегда трудно: вроде какой-то болезни.
Устроился он очень хорошо и условия работы хорошие. Заведует Художественной частью Государственного фарфорового завода. Работа, хотя и ответственная,но интересная. Занят по договору 3—4 часа в день при двух выходных в шестидневку. Оклад — 600 руб. Часто бывает в Москве по делам службы. В июне был на Всесоюзной конференции по художественному оформлению фарфора и делал доклад и выставку завода (21). Союз Советских художников Ленинграда относится к нему с большим доверием и выдвинул его на эту работу. Под его руководством находятся две художественные лаборатории по живописи и скульптуре и два цеха по производству одного и другого. Сейчас работает над экспериментом и созданием новых форм посуды. В прошлом году, в Октябре, оформлял площадь «Жертв Революции» (бывшее Марсово поле) (22). Вообще, он, как видно, выдвинулся очень, и я рад за него.
Далее он сообщает уже печальную новость. Заболел К.С.Малевич. У него оказался рак предстательной железы. Болезнь мучительная. Действительность от него пока скрывают. Предпринимают все меры возможностей его излечения. После консилиума лучших профессоров Ленинграда Казимир Северинович лежал в Рентгеновском институте. Сейчас лежит в урологическом отделении больницы «Жертв Революции» у профессора Хольцова. Хлопочут об отправлении его в Париж, и все же надежд на выздоровление Казимира Севериновича очень мало. За последнее время он написал два своих автопортрета и портрет дочери(23).
В.М.Ермолаева работает над «Рейнеке Лис» на литографских камнях (24).
Л.Юдин заключил договор в ГИЗе на детские игрушки (25). Этим делом очень занят и заинтересован, работает немного и в живописи.
Суетин такого мнения о них, что действия их считает неверными: работают без прежних творческих планов и идут неорганизованно.
Л.Хидекель уже инженер и занимает большой пост. От группы нашей совсем откололся, но иногда содействует (26).
Вот, я тебе пишу о них, но вряд ли тебе это интересно, так как не уверен, знаешь ли ты всех их.
На днях еще получил открытку от Суетина, в которой сообщает ухудшающееся состояние Казимира Севериновича.
Ну вот, настрочил тебе порядочное письмо. Суетину и Малевичу тоже послал свои письма.
Просил Суетина, а теперь прошу и тебя узнать хорошенько о вышедшей в свет новой книге: «Советское искусство за 15 лет» (я тебе уже говорил о ней в Москве). Это материалы и документация этого периода. Составили: И.Маца, Л.Рей-нгард, Л.Ремпель. ИЗОГИЗ 1933 г. Тираж 3000. Цена 20 руб. Там есть отдел периода военного коммунизма. Анализ деятельности художественных групп этого периода. Господствующее влияние левого направления. О беспредметничестве нашего «УНОВИСа».
Меня очень интересует, по каким показателям и материалам этот Маца писал о работе и деятельности «УНОВИСа» и что именно он мог писать (27). Главный материал этого периода хранится у меня; часть у Суетина и больше есть у Малевича.
Если встретится тебе эта книга, то просмотри и сообщи мне твой отзыв о ней и стоит ли с ней ознакомиться. Пиши мне о себе, о своих делах и вообще о московской жизни и тех новостях, которые считаешь важными.
Тетушка моя шлет тебе привет, благодарит за память и очень сожалеет, что ты не смог побывать у нас в Витебске.
Ну, больше не буду утомлять тебя своей настоящей писаниной и отрывать от работы, да, кстати, кажется, больше уже и сообщать нечего. Будут новости — буду писать, а пока желаю тебе всего наилучшего и будь здоров.
Твой друг всегда Иван Червинко.
Дойдет ли до тебя это письмо? Сообщи!
Витебск 17/1-37 г.
Дорогой дружище!
Письмо твое получил. Очень опечален был тем, что ты прихворнул гриппом,последствия которого иногда дурно сказываются, а поэтому надо оберегаться простуды, вылежаться, чтобы миновать осложнения. Надеюсь, что ты был осторожен и в настоящее время поправился и здоров по-прежнему. Я так и предполагал, что ты в то время чувствовал себя не совсем здоровым, а поэтому не мог придти ни в тот, ни в другой день (28).
Доехал я благополучно и удобно. За время моего отсутствия никаких перемен ни по дому, ни по службе не произошло.
Теперь относительно твоего предложения. Во-первых, я очень благодарен тебе за искреннее желание и предлагаемый труд в деле напечатания книги (или альбома) с моими рисунками для тканей. Но, основательно продумав это предприятие, я усомнился в его успешном осуществлении по многим причинам технического характера, а главное — это в вопросе полезности и признания этой книжицы в настоящее время. А проделать большой труд впустую — обидно. Распространить 50 или 75 экземпляров «кому-то» вряд ли удастся, и будут они лежать у нас грузом без всякой пользы. Надо выждать более благоприятное время для этого осуществления.
Техническая работа вручную громадна и вряд ли хорошо удастся, так как в рисунках имеются детали очень тонких линий, в особенности в кольцевых окружностях, которые выбрать четко из линолеума будет почти невозможно, не нарушив этой четкости. Нарушение может произойти из от разбивки рисунка по его деталям на отдельных пластинах для цвета. На некоторые рисунки потребуется от четырех до пяти пластинок кроме фона, а так как некоторые детали отстоят друг от друга на 1—2 мм, то совладение их при наложении, при всей даже тщательности выполнения — гадательно. Затем линолеума потребуется уйма, а егс добыть в достаточном количестве тоже трудно.
Далее. Акварелью печатать будет вряд ли возможно. Акварель в продаже никудышная; жидкая краска будет отжиматься и расползаться по краям, а литографских красок разных тональностей достать невозможно. Сложны тона и фоновых красок.
Выход из всего этого был бы, пожалуй, хорош при применении фототипии, но он нам недоступен. Может быть, я неверно выразился «фототипия», но что-то подобное, как печатают снимки в журналах по фотографиям. Вот заснять бы все рисунки на фото в натуральную величину их формата и по ним отпечатать в одном тоне, а затем к каждому такому общему рисунку сделать по линолеуму одну деталь (раза в два увеличенную), и эту деталь напечатать в цвете. Это было бы легче и в техническом выполнении, и в красочном оформлении.
Возможно ли это сделать при наших скудных средствах и как это сделать — сообши свое мнение. Это было бы не так показательно, но значительно проще. По детали можно было бы судить о цвете. Большое затруднение состоит и в наборе текста небольшой статьи и пояснений, без которых печатать одни лишь рисунки не годится. Итак, мне кажется, с этим надо будет подождать.
Теперь пишу тебе о последней встрече с Н.М.Суетиным. 11 числа, в 10 час. вечера мы сговорились с ним встретиться и просмотреть выставку (29), а затем пойти к нему и побеседовать. В 10 я уже был в здании Торговой палаты, но здесь пришлось некоторое время ожидать, так как Суетин вел переговоры с каким-то архитектором по поводу заказов на выполнение мебели. После этого он показал мне из пяти — зал 4 в больших макетах и перспективах.
Общее впечатление приятное. Здесь архитектура, скульптура и живопись хорошо связаны с формами супрематизма, но супрематизм здесь, для моего понятия, выявлен довольно странно: получилось нечто модернизированное в формах, подчиненное реализму. Весь этот осмотр продолжался не более часа и сопровождался, как с его, так и с моей стороны почти полным молчанием. В час ночи мы вышли, а так как время было позднее, то я стал прощаться, чтоб идти домой. Меня стали задерживать, предлагая зайти к ним в гостиницу, но я отказался. С нами был и Рождественский (30). Рождественский говорит: «Николай Михайлович, вы что-то хотели говорить с Иваном Ивановичем относительно денег». Тогда он говорит «да» и, обращаясь ко мне, предлагает, как подарок, взять от него деньги на лечение. Я, конечно, категорически отказался взять этот подарок. Моя чуткость не допустила сделать это, так как московская наша встреча казалась мне немного странной. За проект он получил 50 тысяч.
Правда, я сознаю, что работа их очень ответственна, темпы и требования ужасающие, и это, конечно, оправдывает его полностью.
12-го они просили зайти меня еще раз, чтоб показать выполненные художниками панно для зал (31); я обещал, хотя и предупредил, что это не наверное. 12-го я к ним не заходил. Да, он еще обещал привезти из Парижа ящик лефранковских красок и поделиться со мной. От этого я, конечно, не откажусь, если это будет так.
На днях напишу ему письмо, так как считаю необходимым извиниться перед его женой, что не простившись с ней уехал восвояси.
Вот все, что хотел написать тебе. Самочувствие мое довольно хорошее, и приступы болей пока не ощущаются, а поэтому и чувствуешь себя бодрее.
Привет мой передай уважаемой супруге твоей, а также наилучшие пожелания. Тетушка моя шлет привет тебе.
Будь здоров. Твой друг Ваня.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Фаворский Владимир Андреевич (1886—1964) — график, теоретик искусства и педагог, с именем которого связана целая школа советской ксилографии. Первоначально весьма резко отзывался о гравюрах 3 Горбовца. так как последние не соответствовали теории и методу признанного мэтра.
2. В ознаменование XV годовщины Октябрьской революции главные городские магистрали и площади были пышно декорированы разного рода плакатами, панно и скульптурами.
3. Вероятно, имеется в виду юбилейная выставка «Художники РСФСР за 15 лет», открывшаяся в Ленинграде, в Государственном Русском музее, 13 ноября 1932 г. Кроме Малевича и Суетина экспонентами выставки были также и другие члены УНОВИСа: В.Ермолаева, И.Чашник и Л.Юдин.
4. В частности, на выставке группы УНОВИС (Москва, 1921 г.), а также на Выставке картин петроградских художников всех направлений, 1919—1923, проходившей в 1923 г. в Петрограде в залах Академии художеств. На этой выставке УНОВИС был представлен групповой экспозицией.
5. «Та сторона Витебска» — респектабельная часть города, отделенная оврагом от района бедноты Песковатиков.
6. Гаврис Иван Трофимович (1880 — после 1940) — живописец и график, некоторое время был членом УНОВИСа. После отъезда В.Ермолаевой из Витебска был до 1923 г. директором Витебского Художественного института.
7. Имеется в виду консервативное руководство Витебского Художественного техникума, находившегося как раз на одной из центральных улиц города.
8. В 1932 г. была проведена паспортизация (до этого времени граждане СССР паспортов не имели), в результате чего жители союзных республик получили республиканское гражданство.
9. И.Червинко работал учителем в школах, преподавал изобразительное искусство и черчение.
10. В действительности, оба названных художника участвовали в выставке проектов и эскизов для стенной живописи в Ленинграде.
11. Один из грандиознейших проектов сталинской эпохи. По замыслу некоторых архитекторов, Дворец Советов должен был быть воздвигнут на месте разрушенного храма Христа Спасителя в Москве. Строительство оказалось невозможным по техническим причинам. Проекты Дворца рассматривались на конкурсной основе и широко публиковались в периодической печати. Иофан Борис Михайлович (1891—1976) и Гамильтон Гектор Орестович — советские архитекторы, одни из участников конкурса.
12. Речь идет о поэтическом сборнике В.Луговского «Жизнь. Книга первая», Москва, издательство «Федерация», 1933.
13. Лицо не установленное.
14. Юбилейная выставка, посвященная 15-летию Октябрьской революции, coco-бой пышностью проходила в Москве и Ленинграде и по замыслу должна была представлять собой развернутую историю развития советского искусства. Поэтому многие художники экспонировались «по группировкам», членами которых они являлись.
15. Картина К.Малевича «Женщина с граблями», 1928—1932 (холст, масло; 100Х75), была приобретена Государственной Третьяковской галереей.
16. Вероятно, «Композиция с желтой полосой», нач. 1920-х (фанера, масло; 39,8×38,5), приобретенная Государственной Третьяковской галереей.
17. Фурман Иван Петрович — витебский краевед, этнограф и художественный критик, автор ряда книг и статей о витебских художниках, в частности о З.Горбовце и С.Юдовине.
18. Отец 3.Горбовца — Исаак Соломонович Горбовец был похоронен в Чернигове.
19. Лисицкий Элиэзер (Эль) Маркович (1890—1941) — живописец, график, архитектор, дизайнер, в 1919—1920 гг. жил в Витебске и был членом УНОВИСа.
20. Речь идет о Гаврисе (см. прим. 6).
21. Сведений обнаружить не удалось.
22. См. прим. 10.
23. Один из них — «Автопортрет в костюме дожа», 1933 (холст, масло; 73><66; Государственный Русский музей) — несомненный шедевр «позднего» Малевича. «Портрет дочери художника (Уна)», 1934 (холст, масло; 85×61,8; Государственный Русский музей).
24. Ермолаева Вера Михайловна (1893— 1938) — живописец и график, в 1919— 1922 гг. — ректор Витебского Художественного института, член УНОВИСа.
25. Юдин Лев Александрович (1903— 1941) — живописец и график, член УНОВИСа.
26. Хидекель Лазарь Маркович (1904— 1986) — живописец и архитектор, член УНОВИСа.
27. В книге была воспроизведена программная статья К.Малевича «УНОВИС», опубликованная в витебском журнале «Искусство», 1921, 1.
28. Речь идет о времени пребывания И.Червинки в Москве.
29. Имеется в виду выставка эскизов и проектов оформления павильона СССР на Всемирной выставке в Париже 1937 г.
30. Рождественский Константин Иванович (1906) — живописец, график, дизайнер. В 1923—1927 гг. был членом группы К.Малевича в Институте художественной культуры в Ленинграде.
31. Эскизы панно для советского павильона на Всемирной выставке в Париже были выполнены Борисом и Марией Эндер.
«Зеркало» (Тель-Авив)
